Kitobni o'qish: «Пианино»

– Вот, садись. Ставь пальчики сюда. Вот так, хорошо. А теперь нажми – белая клавиша опустилась вниз, молоточек мягко ударил по струнам – Это нота до…

Уютный зеленый торшер приглушенно освещал большую комнату, направляя поток света на ряд черно-белых клавиш – миниатюрная женщина в желтеньком махровом халате, усадив к себе на колени дочку, объясняла ей первые премудрости игры.

– А эта? – тоненький Катин пальчик указал на короткую черную клавишу.

– Это тебе пока рано. Когда выучим ноты… Давай еще разок – подпевай нотке – до-о… Давай вместе. Слушай и пой.

Неуверенный детский голосок прозвучал тихонько – до-о – пропищала Катя в унисон приглушенным струнам.

– Умничка, верно все, давай еще раз, только погромче…

Такие уроки каждый вечер давала маленькой Кате ее мама, постепенно открывая перед нею сложный волшебный мир звуков и нот. А затем мама играла – для себя и для дочки – тогда неизменно звучала Баркарола – шикарная, бархатная, или разливалась светлая грусть «Осенней песни», а затем фантастический Григ – из Пер Гюнта…

Катя, взобравшись на стул, любила заглянуть под верхнюю крышку, предварительно убрав с нее стопочку маминых нот. Всегда интересно наблюдать, где именно совершается таинство – многочисленные молоточки в непостижимо сложном порядке быстро отскакивали, ударяя по струнам, тут же возвращались на место, вступали вновь – Катя заворожено наблюдала их танец, словно настоящее шествие гномов – неутомимых, сообща превращавших отдельные звуки в стройный чарующий ряд.

– Ах, мне бы вот также научиться играть – думала Катя, глядя, как мамины пальцы уверенно бежали по клавишам. – Когда-нибудь я тоже так смогу.

А пока она с превеликим трудом выводила в нотной тетрадке скрипичные ключи, лишь весьма отдаленно напоминающие таковые – лихая мамина закорючка в начале строчки, а следом множество Катиных попыток карандашом –

– Ничего – улыбалась мама нестройному ряду каракуль – У тебя получится.

Вскоре Катя уже знала, где и какая нота должна стоять, и что это за интересные такие значки возле ключа – только путала повышение с понижением –

– Это бабочка такая – бемоль – она летом шубу ест. – смеялась Катя.

– Потому и уменьшает – запомни. – они как раз разбирали упражнение, где под каждой ноткой стояла цифра – Стоп. Эту каким пальчиком ты должна сыграть?

– Четвертым

– А ты? Посчитай, где четвертый пальчик?

Катя внимательно посмотрела на свою руку –

– Вот он.

– Правильно. Играй дальше.

И Катя, стараясь изо всех сил, выводила неуверенными хрупкими пальчиками простенькие ученические задания, отчаянно мечтая когда-нибудь сесть, лихо и легко пробежаться по клавишам, да не одной рукой, а сразу двумя – совсем как мама. Старенькое черное пианино с громким названием Красный Октябрь занимало почетное место в большой комнате их двухкомнатной квартиры, неброско и даже бедновато обставленной. Круглый стол, за которым Катя рисовала свои первые ноты, широкий диван, застеленный клетчатым шерстяным пледом, сервант со стеклянными полочками – бросалось в глаза лишь обилие книг – они были везде – в шкафах и на полках – даже в прихожей изловчился примоститься стеллаж. Но, конечно же пианино было вне конкуренции – именно за ним проводили большую часть свободного времени мама с дочкой, и маленькая женщина довольно улыбалась, видя как все увереннее становятся детские пальчики -

– На будущий год пойдем с тобою сразу в две школы – говорила мама.

Однако человек, как известно, предполагает, а располагает лишь один Господь Бог – через год в первый класс Катю повела совсем другая женщина – тетя Люба – родная мамина сестра.

Катя хорошо запомнила, как еще весной в их маленькой прихожей появились чемоданы – целых три сразу – один больше другого, и мама, усталым болезненным голосом торопясь, что-то говорила сестре. А потом Катя стояла на кладбище, возле обшитого красной материей гроба и смотрела, как ветер небрежно играет завитком русых маминых волос – безжизненное мамино лицо выглядело строго, как-то совсем по чужому, с застывшим выражением страдания – так, что шестилетняя девочка понимала – мама не спит, она умерла. Катя не плакала, лишь напряженно смотрела то на бледное лицо, то на сложенные руки – высоко, на груди, одна на другую – те самые пальцы, что так задорно бежали по клавишам, теперь застыли, и больше никогда… Что такое никогда – она поймет лишь много позже, а сейчас Катя стоит и смотрит, как ветер теребит безжизненный мамин локон.

– Катя, попрощайся с мамой. Поцелуй ее. – прозвучал добрый голос – чей? – Катя так и не поняла.

Странное оцепенение ребенка объяснялось тем, что как же так – люди вокруг, они ходят, разговаривают, они – живые, а мама – вот она здесь, рядом, пусть бледная, но она здесь – это в самом деле трудно постичь маленькому еще человечку, что только вступает в жизнь. Она шагнула к гробу –

– Ни в коем случае. Вдруг ребенок заразится. – сотрудница с маминой работы, грузная высокая тетя, выросла у Кати на пути, отвела девочку в сторону под одобрительные возгласы коллег – мало ли что? Вдруг и правда, не дай бог…

И для Кати началась другая жизнь. Кроме тети Любы в доме появился дядя Коля – тетин муж и Сашка – их сынок, Катин ровесник.

– Тебя вообще хотели в детдом сдать – первым делом выпалил братец. – Скажи спасибо – мы приехали из Томска.

Что такое Томск – Катя не знала, как не знала и того, что для теткиной семьи это было своего рода удачей – чем мыкаться по томским общагам – а тут тебе – отдельная квартира в Рязани, Москва считай рядом – правда ко всему этому прилагалась еще и девочка – так это пустяки.

– Прекрати терзать инструмент – дядя Коля вскочил с дивана, раздраженно зашагал по комнате – Катя съежилась, убрала руки и теперь со страхом наблюдала его метания.

– И долбит и долбит одно и тоже. Голова уже раскалывается. Пошла к себе.

Катя молчком слезла со стула и быстро, опасаясь получить вдогонку подзатыльник, проскользнула в их с братом спальню.

– Крышку чё не закрыла? – следом оглушительно хлопнула та самая крышка – впервые со дня смерти мамы на глазах появились слезы.

Таких слез за последующие десять лет будет еще много – атмосфера нелюбви прочно воцарилась в маленькой двухкомнатной квартирке – дядя Коля, большой любитель крепко выпить держал в постоянном страхе всех домочадцев – и жену, и сына, и падчерицу. Каким-то непостижимым для Кати образом этот обрюзгший, плотный невысокий мужчина, будучи совершенно пьян, добирался до дома и падал на пороге квартиры, отключаясь совсем – его заносили вовнутрь, укладывали на диван, тот самый диван, застеленный клетчатым пледом, и Катя отчаянно молилась, чтобы он не проснулся – потому как недопив, дядя Коля становился буен, агрессивен, что немедленно сказывалось на окружающих. Тут же в спешном порядке выключался телевизор, и тетка гасила свет – все ходили на цыпочках, потому как знали по опыту – если что его разбудит – беда.

– Живешь за мой счет, и никакой благодарности, бестолочь. Неласковая, молчит все больше, исподлобья только глазами зыркает – дикарка какая-то. Одни тройки таскаешь из школы. Что – тупая совсем?

Катя, потупив голову, молча пережидала, когда же у дяди Коли пропадет желание рассматривать ее дневник.

– Ишь, упрямая…

Упрямство и замкнутость, в самом деле, очень быстро стали основными чертами ее характера – она лишь иногда задумывалась – чем я хуже вон той девочки или того мальчика? – но ответа все равно не было, и Кате вскоре даже не приходило в голову, что можно жить по-другому – без ежедневных скандалов, тычков и упреков – ребенок принял все как должное и не представлял себе, что может быть иначе. В неведении иной раз кроется счастье – если не знать, что может быть лучше – то и так хорошо. Впрочем, однажды, Катя не выдержала – ей было 10 лет.

– Я каждый день тебя буду бить, дрянь такая. – в воспитательном порыве заявил дядя.

Тетка предпочитала не вмешиваться – ей было все равно – папиросу в зубы и на кухню с книжкой. Эта женщина, так непохожая на Катину мать, темноглазая миловидная брюнетка, давно привыкла к синякам на собственном лице – главное ее саму сейчас не трогали – а остальное ерунда. К тому же Катя была виновата – поздно явилась из школы, на вопрос – где пропадала? огрызнулась только, за хлебом не сходила, ведро не вынесла…

– Иди в булочную. После разберусь с тобой – рявкнул дядя.

Катя выскочила за дверь. В ее распоряжении был выбор – либо здесь, недалеко, за следующим домом, или подальше, через парк. Конечно, через парк. Итак домой идти не хочется, а тут еще такая угроза – Катя приняла буквально дядины слова – может он и выразился, что называется, в сердцах, но для ребенка его фраза все еще звенела в ушах – я каждый день тебя буду бить – дрожала Катя и сердечко ее сжималось от страха.

Была весна, и дорожка парка утопала в лужах – прошлогодние листья выглядывали из-под талого снега, хрупкий лед ломался под Катиной ножкой – девочка не стала обходить грязь, она шла, как придется – по воде, так по воде – подумаешь, промокну – ну и пусть. Катя никуда не спешила. Да и куда ей спешить? Еще две аллеи, затем дорогу перейти, там милиция и только после уже булочная.

Правильно – ведь там – милиция – осенило Катю. Я туда пойду. Пусть отправят меня в детский дом, пусть что хотят делают – лишь бы больше не возвращаться домой. Я скажу им – он обещал каждый день бить меня, я боюсь его, особенно, когда он пьян – про себя четко и ясно проговорила Катя. – Ведь они мне чужие. Они каждый день говорят мне об этом. Я им все скажу.

Она решительно прибавила шаг, по дороге повторяя свою будущую речь, и вскоре уже стояла возле тяжелой металлической двери. Та поддалась неохотно – Катя проскользнула в образовавшуюся щелочку и застыла на пороге. В помещении за письменным столом сидел дежурный. Он поднял голову, смерил девочку взглядом, и, поскольку она молчала, спросил –

– Ты что хочешь? – вопрос прозвучал дружелюбно, даже ласково, но Катя продолжала молчать. Накрутив себя по дороге, она знала, что сказать, но не могла вымолвить и слова. Слезы стояли в глазах, подступили к горлу – стоило ей только открыть рот, как они непременно хлынут потоком. Ведь плакать – стыдно – считала Катя. Если бы ее спросили – почему стыдно-то? – она не смогла бы объяснить. Дежурный поднялся из-за стола, подошел к девочке –

– Так что случилось?

Катя посмотрела на этого высокого худощавого дяденьку в форме, склонившегося над нею. Влажные карие глаза смотрели в упор и ждали ответа. Катя лишь смогла выдавить из себя –

– Я не хочу жить дома. – и разревелась.

– Погоди, не плач. Водички выпей. – растерявшийся дежурный метнулся к графину. – Ты понимаешь, сейчас никого нет. Ты попозже прийти не можешь? Через два часа?

– Я не пойду домой – сквозь слезы проскулила Катя.

– Необязательно домой идти. Погуляй немного, в кино сходи. У тебя деньги есть? – он полез в карманы – за деньгами – поняла Катя.

Я не возьму – ее упрямство не позволило ей воспользоваться добротой незнакомого человека.

– Есть – ответила девочка – а между тем, в кармане лежала лишь мелочь на хлеб.

– Никому до меня нет дела – Катя понуро брела домой. – Совсем никому.

С тех пор она еще больше замкнулась, и никто – ни подружки в школе, ни учителя даже не догадывались о ежедневных унижениях –

– Волчонком вон растет. Кому нужна-то будешь? Ноги кривые, нос на семерых рос…

Улучив момент, когда дома никого не было, Катя взбиралась на пуфик возле трюмо и рассматривала в зеркало свои ноги – вполне приличные ноги, но девочка, не веря своим глазам, находила в них несуществующую кривизну, о которой настойчиво твердил дядя, постепенно свыкаясь с мыслью, что она – хуже всех и никому не будет нужна –

– Так и будешь сидеть на моей шее. – заявлял дядя Коля, словно все в доме принадлежало ему. Конечно же, это было далеко не так, и нет ничего проще издеваться над тем, кто слабее, кто по малолетству не знает своих прав – Катя не спорила, вполне убежденная, что действительно, все здесь дяди Колино. Одно Катя знала точно – в этом доме есть одна вещь, о которой она может сказать твердо – это мое. И никто не сможет оспорить этого. Мамино пианино, пусть замолчавшее, пусть расстроенное – это все, что мне осталось от матери – и оно мое. Теперь Катя лишь изредка садилась за него, листала пожелтевшие мамины ноты – Бетховен, Бах, Штраус, Шопен, Чайковский… Пыталась разобрать хоть что-то, пусть получится дольше, чем если бы она училась в школе, но ведь она может – хотя бы то что на слуху – полонез Огинского например или к Элизе…

– Прекрати бренчать – накидывался с порога дядя. – Дай отдохнуть с работы.

Катя, прекрасно изучив его характер, вскакивала, торопливо закрывала крышку, стараясь как можно скорее исчезнуть из комнаты – всеми силами своей души она ненавидела этого человека, настолько, насколько может ненавидеть подросток – даже запах его одеколона был невыносим, а над Катиным письменным столом в маленькой комнате, служившей им с братом спальней, с некоторых пор молчаливым протестом красовалась надпись «Прежде чем войти – подумай – нужен ли ты здесь».

2. Сентябрь 19… года, Десять лет спустя

Стараясь двигаться бесшумно, Катя осторожно открыла входную дверь и тенью проскользнула в комнату – мимо уже спящих домочадцев. Сашка сладко сопел, сбросив одеяло – свежая ночь середины сентября лишь только началась, и раскаленный за день воздух совсем не торопился уступить место прохладе.

Катя мельком взглянула на брата – здорово вытянувшийся за последние полгода подросток, да что там – юноша уже, был копией отца с той лишь разницей, что уродился рыжим, его лицо щедро покрывали веснушки, а под закрытым сейчас левым глазом красовался синяк – любимый папа заехал Сашке как раз вчера – только парень собрался на паспорт фотографироваться идти – 16 лет исполнилось неделю назад – и вот тебе, пожалуйста, сходил называется.

Катя включила ночник, набросила на абажур полотенце – ей хватит света, главное – не разбудить Сашку. Лишние глаза сейчас ни к чему. Он запросто предаст ее, и еще будет гордиться этим. Брат и сестра так и не стали друзьями за прошедшие десять лет, хотя, казалось бы, находились по существу в одинаковом положении – мальчишке иной раз доставалось даже больше – однако страх рождает трусость, и Катя не раз дрожала, забившись в какой-нибудь укромный угол, когда в соседней комнате наказывали брата; Сашка, в свою очередь, довольно ухмылялся, если попадало сестре.

Вместительный школьный портфель перекочевал со стула на кровать. Учебники и тетрадки вынуты, хорошо – платяной шкаф прямо напротив Катиной кровати – далеко ходить не нужно – Катя приоткрыла дверцу – так… бежевую шерстяную кофту, юбку, спортивный костюм… еще белье, колготки… халат тоже – ситцевый – он займет мало места, туфли… – они же в прихожей стоят – ладно, положу утром. Катя собиралась спокойно, сосредоточенно – она отчаянно пыталась прийти в себя весь этот душный сентябрьский вечер, но нервная дрожь прошла лишь пару часов назад – еще через час Катя нашла в себе силы вернуться домой и сейчас складывала свои вещи в портфель.

События второй половины прошедшего дня развивались стремительно – сначала как будто ничто не предвещало беды – по-летнему жаркий день, Катя прибежала из школы – до прихода взрослых нужно убрать в квартире. Из коротенького старого халатика девочка давно выросла – надевала лишь для таких вот целей, как уборка – легкий, без рукавов, под ногами не путается, особенно если полы мыть. Дядя Коля принципиально не признавал швабр –

– Грязь только по углам развозишь – руками мой. – требовал он.

Катя не спорила – руками так руками. Она успела навести порядок лишь в маленькой комнате – когда на пороге появился нетрезвый дядя.

– Что-то рано сегодня – поморщилась Катя.

Время около пяти, обычно в седьмом часу он возвращался с работы, а то и позже. Судя по тому, что дядя Коля не свалился замертво у порога, а, придерживаясь за дверной косяк, вошел – пусть и нетвердой походкой, да еще, правда, с некоторым трудом, но снял обувь самостоятельно, становилось ясно – да пьян, но несильно.

– Жаль – мелькнуло в голове – Уж лучше б в стельку – свалился и заснул мертвым сном, а теперь будет колобродить, еще докопается до чего-нибудь.

– Что д-делаешь? – мутный взор беспорядочно блуждал в пространстве – Катя опасливо косилась на него с порога маленькой комнаты.

– Убираю.

– А-а – протянул дядя Коля – было видно, что ему как минимум нехорошо, и очень хочется приземлиться куда-нибудь – только вот как оторваться от косяка межкомнатной двери… Впрочем нет – он довольно уверенно преодолел расстояние до дивана, и как был в салатовой рубашке и светлых летних брюках, так и завалился, повернувшись к Кате спиной.

– Слава Богу – вздохнула девочка. – Пусть спит.

Стараясь не шуметь – а как, скажите, не шуметь, если нужно перевернуть стулья, водрузив их на стол, что бы не мешались? Пыль вытереть и потихоньку можно, но вот с мебелью… И ведро жестяное – хочешь не хочешь – громыхнет не вовремя. Однако Катя старалась как можно тише проделать привычную работу – тише и быстрее – вот черт его принес домой раньше. Она разложила разбросанные вещи по местам, управилась с пылью, не забыв про подоконник – в прошлый раз именно за него ей влетело будь здоров как – и, набрав чистой воды в ведро, осторожно поставила его посреди комнаты. Девочка или переоценила степень опьянения дяди Коли, или шумела уж слишком – только он повернулся, открыл глаза и некоторое время наблюдал за Катей. Миниатюрная 16-ти летняя девушка, уже вполне оформившееся молодое тело, кругленькую задницу едва прикрывает халатик – бесстыжий, вызывающий – так и мельтешат красные горошины перед глазами, а под халатиком-то нет ничего – трусики только белеют – нахально торчат из-под задравшейся ткани. Катя не замечала похотливых дядиных глаз, не увидела даже, как он поменял позу, вполне уверенная, что тот спит.