Kitobni o'qish: «Ген Любви»

Shrift:

⁂

Нет более богов, стал богом человек,
Но без любви сей бог – калека из калек.
Артюр Рембо

Поэт говорит людям об их другой жизни, которую они задушили в себе и о которой забыли…
Эдит Ситуэлл

Часть первая
Пробуждение

…а от древа познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь…
Книга Бытия, 2:17

…и увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел.
Книга Бытия 3:6

Пролог

Одна половина Земли живет при солнечном свете, когда вторая половина – в темноте. Наши сны, мечты и поэзия умеют говорить и на языке ночи, и на языке света. То, что одни видят наяву днем, другие видят во сне, а еще одинаковые сны могут присниться незнакомым людям в одно и то же время, а когда они исполняются, мы внезапно вспоминаем о них.

Она не видела его лица – только кисть руки. Красивые длинные пальцы потянулись к ней и коснулись кулона на шее. Она перевела взгляд на мужскую руку, а затем на его браслет. Сказать, что тот был красивым, – ничего не сказать. Это был великолепный образец мастерства древнего ювелира. Тот, кто создал его, явно вложил в браслет всю свою душу и любовь. Любовь? Она вздрогнула и проснулась. Ее била дрожь, тело болело, а во рту пересохло. Она поднялась и на слабых ногах подошла к открытому окну. Стояла теплая летняя ночь, но ей показалось, что она находится где-то во льдах.

Он не видел ее лица, только тонкую шею с родинкой на левой стороне. Почему-то захотелось дотронуться до нее губами, но он знал, что это невозможно, потому что это только сон. Он отвлекся на кулон, который притягивал к себе внимание не меньше родинки. Он взял его и с интересом стал рассматривать. Кто создатель такой изумительной вещицы? Кулон явно имел художественную ценность и наверняка что-то значил – например, передавал всю силу любви. Любви? Он вздрогнул и проснулся. На улице ярко светило солнце и была середина дня, а он почему-то уснул днем. Чувство любви разбудило его. Он лежал с открытыми глазами и понимал, что рядом никого нет, он здесь один, мокрый от пота и со стойким ощущением, что сходит с ума.

⁂

Ева – Женщина и наставница. Она создана, чтобы давать новую жизнь. В ней хранится и ею передается информация через равные промежутки времени. Хрупкая физически, но при этом обладает психологической выносливостью. Ее энергия может успокаивать, даже в тех случаях, когда сталкивается с болью и трудностями. Так работает ее геном, все эти атомы и молекулы так выстраивают ее ДНК для сохранения и передачи информации.

Ева-Женщина и есть Любовь. Если Адам-Мужчина привлекает Любовь в свою жизнь, то для Евы-Женщины Любовь становится самой жизнью. Истинная Любовь живет только в Еве, становясь огромной силой, объединяющей все и вся. Это Огонь, как в центре Земли. Именно такая Любовь должна быть у человечества. Есть еще одно и обязательное условие выживания – Любовь должна быть взаимной. Любовь – это то, в чем человечество нуждается больше всего.

⁂

Единица Наследственной Любви, а проще говоря – ГЕН ЛЮБВИ, периодически возрождается. Это постоянный, бесконечный цикл, и он будет снова и снова возрождаться, пока Ген не вернется к самым истокам – к себе изначальному. Этот цикл всегда пробуждается в девушке, как когда-то он зародился в Еве, а потом он пробудится в ее молодом человеке, как когда-то было с Адамом. Это был не плод, не яблоко, это был он – Ген Любви. Как родитель запрещает ребенку, так и ей строго-настрого запретили приближаться к нему. Еве и Адаму нужно было чуточку подрасти и созреть. Но юные больше всего хотят получить то, что им запрещено. Даже ежечасная забота родителей не может защитить детей от самих себя. Ева увидела его в саду мироздания. По дереву змеей вилась цепь, она сверкала и манила к себе. Ева протянула руку. Но стоило ей дотронуться до цепи, как ее пробила дрожь странного предвкушения счастья, в животе взлетел целый рой бабочек, и тогда она познала ЛЮБОВЬ. Когда Ева сорвала его, Ген Любви не был готов, как и сама она. Цепь порвалась, и остался лишь кусок незавершенной программы, а большая часть информации оказалась уничтожена. Именно это стало одной большой бедой. Начиная с Евы, все последующие Женщины оказались прокляты, все потомки Евы и вместе с ними ВСЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО. На Земле зародилась цивилизация одиночек с прерванным потоком знаний и разорванными чувствами, а доступ к истинным знаниям и чувствам оказался заблокирован Высшим Разумом. Без попыток переосмыслить себя и свой род человечество быстро прогрессирует, несмотря на блокировку основных жизненных ресурсов. Ведь первичный технический прогресс возможен и без основных знаний и чувств Высшего Разума. Только уводит эта дорога к еще большим ошибкам, в которых и так погрязло человечество. Это неотвратимая цепь страшных событий, которые повторяются раз за разом в истории, лишь усиливая и усложняя все, что несет с собой прогресс – зло, войны, чудовищные эксперименты, к которым люди по-прежнему не готовы.

Почему Ева и Адам не были уничтожены изначально – в момент совершения ошибки? Потому что с мертвецов дани не собрать. Всевышний Разум ждал, что человечество, постигая историю развития цивилизаций, сможет понять и обучиться тому, как жить не разрушая. Но шли века, а проблем становилось все больше и больше – часть из них возвращалась и усугубляла опасную ситуацию.

Но защита все-таки есть: через определенные промежутки времени цикл снова возвращается к началу и Единица Наследственной Любви пробуждается в одной из тех, чей генетический код полностью совпадает с кодом Евы, чтобы дать новую надежду людям. Но надежда эта слишком зыбка. Ни разу Ева, обладающая Единицей Наследственной Любви, не победила в этой битве и не спасла человечество, потому что одновременно просыпается обратный фактор – Блокировщик. Он сначала наблюдает, а потом соблазняет. Единица Наследственной Любви и Блокировщик – всегда антагонисты, как свет и тьма. Если Ген рождается слабым, то он умирает, а если рождается сильным и новая Ева становится сильной, то Блокировщик убивает Единицу Наследственной Любви в новорожденной Еве. Так было и будет всегда. Без моногамных отношений можно зачать ребенка, продолжить род, но эти дети не будут счастливы, как и их родители. Это результат сбоя в генетической программе. Люди достойны ума, созидания, богатства, но они, оказывается, не достойны быть счастливыми в любви. Ребенок не может познать истинную любовь, и, сорвав Ген Любви с древа мироздания, человечество оказалось в мире вечного детства, и дорасти до истинного неземного счастья так и не удается…

Высший Разум услышал отголосок сна, и природа Единицы Наследственной Любви раскрылась. Теперь остается наблюдать за разворачивающимися событиями нового цикла и изучать новых героев этой древней-древней истории.

Глава 1

Родившись, каждый из нас мечтает совершить что-то великое, а если не великое, то хотя бы прожить незаурядную жизнь, полную приключений. На пороге взросления мы всегда ждем, что подарит нам судьба. Почему в нас заложено это чувство? Потому что каждый из нас на самом деле в состоянии стать великим. Но получается это только у единиц.

Ребенка волнует – кто к нему придет на день рождения, он спрашивает можно ли съесть все конфеты? Ему даже не интересно, что будет потом – накажут или нет? Но, взрослея, люди меняются. И вопросы, которыми они задаются, – о смысле жизни, о наших приоритетах, кем стать, что хорошего сделать, с кем свести жизнь и сколько заработать. Каждый этап сменяется следующим, и они выстраиваются друг за другом, как выстраивается жизнь человека: от начала через постоянное движение, приводящее к концу и уходу из этого мира. Человек не властен над жизнью и смертью, и когда он теряет близких, хочется закричать куда-то на самый верх, чтобы там, в чертогах Великого разума, кто-то остановил вечное движение колеса Сансары. Но… как говорится, и во взрослой жизни есть свои прелести.

Утрата – самое страшное, что может случиться. Я окончила школу, сдала экзамены и сходила на выпускной вечер. А после всех этих событий умерла моя бабушка. На тот момент мне исполнилось восемнадцать, и чувство растерянности и потери поселилось в моем сердце. Одиночество и страх накатывали одной огромной волной, а в голове билась одна мысль: «Я знаю, что мы не вечны». Да и подготовиться к внезапной смерти, как к экзамену, невозможно. К ней вообще нельзя подготовиться. Она просто приходит из ниоткуда со своей косой и уводит тех, кого ты любишь. И такая привычная и уютная наша жизнь разбивается вдребезги, становясь лишь воспоминанием – кусочком нашего прошлого. Конечно, я не осталась одна, у меня были любящие родители, замечательные подруги, но именно бабушка вложила в меня все те качества, которыми я обладала на момент вступления во взрослую жизнь. Хотя именно она как-то сказала мне, что жизнь – не книга. Сейчас становится очень понятно, что некому научить меня жить, радоваться, огорчаться, идти на сделки с совестью, принимать свое и отрицать чужое, познать свой гнев и уметь пережить горе. Все то, что делает человека живым. В эту минуту я поняла, что никогда не почувствую на плече ее сухонькую руку, не увижу снисходительной улыбки, не услышу спокойных и мудрых слов. Вот так я осталась без нее, но со своими милыми и немного рассеянными родителями.

Мы можем выбирать друзей и спутников жизни, но выбирать родителей не в нашей власти. Их дает судьба. Как говорила бабушка – «Брак похож на танец, в котором партнеры двигаются слаженно, слившись в единое целое». Так было с моими родителями. Они были единым целым. Но как-то так сложилось, что в этом «их целом» для меня места не нашлось.

Мои родители Анна и Андрей Лурье уехали работать в США после перестройки. Молодые ученые зачастую не думали о детях, больше всего их интересовала работа. Когда мама забеременела, именно бабушка настояла на том, чтобы ребенка сохранили, пообещав помощь в воспитании. Я родилась, и родители относились ко мне как к какому-то недоразумению, не понимая, как разделить интересную работу и заботу обо мне. При этом они вполне искренне любили меня. Просто однажды меня взяли за руку, отвели в самолет и вернули бабушке в Москву, сказав, что заниматься наукой и воспитанием одновременно не в состоянии. Тогда мое сердце разбилось в первый раз. Я помню, бабушка была только рада такому повороту событий, называя это «избавлением родителей от семейных проблем». В другой раз мои рассеянные родители случайно оставили меня в самом центре Люксембурга, куда они взяли меня в отпуск. Мне было пять, но я смогла найти дорогу обратно в гостиницу. Родители решили скрыть этот случай от бабушки, но я тогда не умела хранить тайны и, конечно, все ей рассказала. Какой грандиозный скандал тогда случился. А после бабушка полностью взвалила на себя нелегкий труд воспитания внучки и записала меня в московскую школу. Сказать, что мне это нравилось и все было гладко, будет неправдой. Мне хотелось вернуться к родителям, к моим друзьям, но родители были слишком заняты своей карьерой, а друзья из детства редко становятся настоящими друзьями. Но обстоятельства сложились именно так, что я надолго осталась с бабушкой в Москве, а родители работали и жили в Кремниевой долине.

Конечно, бабушка не смогла заменить мне родителей, но чувство защищенности и любовь я получила именно от нее. Со временем мы сближались все больше и больше. Она кормила меня, успокаивала, сидела со мной рядом, когда я болела, – в общем-то, делала все, что делают обычные мама и папа. Пока я училась в школе, я узнавала от нее все больше и больше историй, которые она так любила мне рассказывать. Это были истории о героях и чудовищах, и, конечно же, они были о любви. Моя мама называла эти истории «россказнями», потому как верила только в то, что можно доказать или объяснить с научной точки зрения.

В бабушке я любила ее элегантность и удивительную начитанность. Высокая, статная, с копной кудряшек, с глазами цвета серой стали, в которых постоянно поблескивала задорная искорка. В доме всегда царил порядок, огромные стеллажи с книгами стояли в кабинете дедушки, которого я не знала – он умер еще до моего рождения. По всем стенам висели наши семейные фотографии. Может быть, поэтому я выросла несколько замкнутой, много знала, умела размышлять, а то, о чем хотела сказать, всегда переносила на мольберт. Мне нравилось рисовать, нравилось созерцать. На холсте я создавала свой особый мир.

Время шло, я подрастала, а бабушка постоянно повторяла о тех жизненных принципах, которым я должна соответствовать по жизни. Как-то во время наших ежевечерних разговоров перед сном, сидя на кровати и распустив волосы, я неуверенно проговорила:

– Я уже в последнем классе.

– Последний класс – это только старт, – улыбнулась мне она. – Оставайся честной, целомудренной девочкой и не растрачивай себя на всевозможные соблазны и пробы взрослой жизни. Которые, по моим меркам, для тебя еще не допустимы, да и рановато.

– Да ладно, – отмахнулась я, – Джульетте было всего тринадцать!

– И к чему это привело? – Бабушка взяла расческу начала расчесывать мне волосы. – Полиночка, придет твое время. Любой выбор имеет последствия. То, что ты выберешь, будет вибрировать в будущем. Истинная любовь – сговор двух душ против остального мира. Все остальное – суррогатные имитации. Они существуют, чтобы спастись от одиночества, утолить похоть или ради корысти.

– Бабушка, я знаю про суррогат. – Я сразу же завелась, хотя в душе понимала, что времена меняются, жизнь стала проще, но вот со мной было точно что-то не так. – Все имеют право пробовать. И имеют право ошибаться.

– Я этого не отрицаю, – помолчав, ответила бабушка. – В путешествии по дороге жизни мы обречены спотыкаться о случайные камушки. Другое дело, что в любом случае необходимо подняться, отряхнуться и продолжать свой путь. Просто ты другая. Ты когда-нибудь целовалась? – Она вдруг резко сменила тему, удивив меня вопросом.

– Нет…

– Почему?

– Не знаю… Не хотелось, наверное.

– Ты поцелуешься с тем, кто полностью завладеет твоими мыслями. Тогда ты почувствуешь его не только губами, но каждой клеточкой своего тела. И тебе не захочется прерывать этот поцелуй. Поцелуи не врут. Химия… все дело в химии. Она или есть, или ее нет.

Именно после этого разговора мне впервые стали сниться сны, от которых я просыпалась измученной и опустошенной. Про что были сны? Я постоянно пыталась вспомнить, но все было каким-то расплывчатым. Иногда оставалось приятно-щекочущее ощущение. Иногда я просыпалась расстроенная. Но чаще сны грели и ласкали мне душу. В этих непонятных снах я от кого-то убегала, меня кто-то догонял и пытался схватить, а кто-то другой пытался помочь. Были еще и те, кто звал и искал. Кроме усталости, меня лихорадило, но температуры не было. Я списывала сны и свое состояние на экзамены, подготовку к выпускному вечеру и скорое возвращение родителей. С их приездом наша спокойная жизнь всегда кардинально менялась. Но вот сны были слишком явственными, и мне казалось, что я вижу настоящих призраков.

– Ты хорошо спишь? – спросила меня бабушка.

– Плохо… – Я отпила растворимый кофе из чашки. – Видимо, сказывается усталость, да и папа с мамой здесь.

– А что тебе снится? – поинтересовалась она.

– Снится кто-то, кого я никак не могу разглядеть, – начала рассказывать я, – а еще постоянно происходит непонятная борьба. Я ее не вижу, но чувствую. Странно другое… – На секунду я запнулась. – Один и тот же сон повторяется уже какое-то время, причем с разных ракурсов.

Бабушка кивнула, как будто понимала, о чем я рассказываю.

– Значит, твое время пришло, ты выросла. И кажется, что ты – это именно ты.

– Время пришло, и так понятно. У меня теперь начнется другая, взрослая жизнь. Но что я – это я, ты только сейчас поняла? Это же я, Полина Лурье и твоя внучка! – Я засмеялась, но, в отличие от меня, бабушка смотрела на меня очень серьезно.

– Скоро сама узнаешь. Я очень боюсь за тебя и не знаю, что ждет тебя в будущем, но надеюсь, ты справишься с тем, что тебе уготовано. Все необходимое я в тебя вложила.

– Постой, – перебила я ее, – ты про что?

– Полина, отнесись к моим словам серьезно, в семье Лурье ты – первая родившаяся девочка за последние четыре поколения. И я счастлива, что именно мне выпала такая честь – воспитывать тебя. Надеюсь, я сделала все правильно, как меня и просили.

– Как все серьезно. – Я, улыбнувшись, обняла бабушку, выразив благодарность, что она вообще взвалила на себя ношу в виде меня.

Когда я вернулась домой со дня рождения одноклассника, то застала бабушку и родителей за бурным обсуждением моего будущего.

– А что, собственно, происходит? Вы что-то обсуждаете – и без меня? – поинтересовалась я, входя в комнату.

– Как отметили? – спросил папа, поправляя очки на носу.

– Очень хорошо. Но о чем вы спорите и при этом постоянно произносите мое имя?

– Дело не только в тебе. Твоя бабушка пугает нас байками, что скоро нас покинет, – ответила мама.

Бабушка последние дни и правда странно вела себя – то рассказывала про сны, то про мое воспитание и при каждом удобном случае просила не забыть об альбоме с нашими общими фотографиями, если ее вдруг не станет. Сейчас я обеспокоенно взглянула на бабушку.

– Вы, – она поочередно посмотрела на моих родителей, – заберете Полину к себе. Ее место в Стэнфорде.

– Правда? – перебила я ее. – А с чего вдруг там? И на кого я там буду учиться?

– Поступишь на медицинское. Твой московский этап жизни закончился.

– Почему ты так говоришь? – С недоумением я всматривалась в ее лицо, словно впервые заметив глубокие морщины, которые до этого как-то не замечала.

– Поли, присядь, пожалуйста, – устало попросила меня бабушка, я села на край кресла. – Когда родилась Полина, я поняла, что это судьба и именно мне предстоит заняться этой девочкой. Я постаралась передать и вложить в нее все лучшие качества и оградить от юношеских ошибок. Теперь она многое чувствует сама из моих уроков и понимает, как жить дальше. И я не хочу краснеть за нее.

Мне вдруг стало обидно. Бабушка говорила так, как будто меня здесь не было. Сначала в детстве меня разделили с родителями, теперь решали без моего голоса, кем мне стать и где жить. Я любила живопись и неплохо рисовала. У меня были две лучшие подруги, которых я бросать не собиралась. Но и в одиночестве я не скучала. В такие минуты я творила с мольбертом в руках. И вот сейчас мне стало болезненно одиноко, и это невзирая на то, что меня любили родные и желали мне самого лучшего будущего. Но в этот миг я почувствовала себя чужой в своей семье. Родители всегда снисходительно посмеивались над моим творчеством, а теперь и бабушка меня предала. Когда родители оставили меня в Москве и уехали, я сравнивала себя с гадким утенком. Со временем это чувство похожести ушло, но в эту минуту я снова ощутила себя тем некрасивым, никому не нужным одиноким существом, до которого никому не было дела.

– Ты же знаешь, как я люблю рисовать! Почему не архитектурный, не художественный? Почему я должна бросить своих друзей и черт-те куда уехать? Как можно разлучить меня с Машкой, Олей и Гариком! Почему именно медицинский? И почему в Америке? Допустим, – я встала и заходила по комнате, размахивая руками, – мне нравится медицина, но разве здесь я не смогу учиться?

– Софья Михайловна, вы абсолютно правы! – повысив голос, перебила меня мама. Она не только не ответила на мой вопрос, но и очень меня удивила.

Мама с бабушкой чаще всего не сходились во мнениях, слишком разными они были, но впервые они встали на одну сторону. Мир перевернулся! Немного поразмыслив, я поняла, почему впервые их мысли совпали. Моя мама с математической точностью просчитывала каждый свой ход. Как в шахматах. И сейчас бабушкин ход ей нравился. Новые друзья, престижный университет, и, как я знаю, в Кремниевой долине всегда была нехватка «особей женского пола», а значит, в перспективе я найду себе мужа, возможно, программиста, но обязательно молодого и богатого. Я вопросительно посмотрела на отца, еще надеясь на его поддержку. Обычно он старался быть на моей стороне, так как видел редко и всегда чувствовал вину за то, что выбрал науку, а не дочь. Но папа сидел и смотрел куда-то мимо, погруженный в только ему известные размышления.

– Полина, сядь, пожалуйста, не мельтеши перед глазами и послушай меня, – провозгласила бабушка и продолжила, когда я села перед нею: – Меня скоро не станет. Думаю, очень скоро. Я это знаю. Полина, ты не можешь оставаться в этой стране совсем одна. Родители вернутся к работе. Твое место не тут, ты можешь рисовать всю жизнь и где захочешь. А вот стать врачом – это совсем другое, это прекрасная и нужная людям специальность. А еще тебе нужно учиться именно в том университете, потому что я дала слово.

– И кому ты это пообещала? – Я снова перебила ее, заметив, что папа хмурится. И почему-то не на словах о смерти, а как только бабушка сказала об обещании.

– Пойми и доверься мне. – Бабушка устало вздохнула, видимо, этот разговор стал ее утомлять. – Учеба – твой конек, тебе всегда все дается очень легко. Вспомни, как ты спасала животных, ставила диагнозы своим подругам. Из тебя получится хороший врач. Будущее – очень иллюзорное состояние. И оно все же никогда не бывает таким, как ты его себе представляешь в юности.

Вот она, реальность, подумала я. То есть она представляет мое будущее, а я, значит, нет.

– Ладно. Я пока помолчу. Но я не сдамся, и мы снова поговорим об этом, но после выпускного. А пока я замолкаю… Принципиально! И чтобы ни слова на эту тему!

Но разговора так и не случилось, потому что сразу после выпускного бабушки не стало. Она легла спать вечером, а утром не проснулась, тихо уйдя во сне. Если говорят, что кто-то понес утрату, то теперь я знаю всю горечь этого слова. Я потеряла многое – с ее уходом развеялась теплая аура, которая всегда меня окутывала и охраняла, квартира стала пустой и молчаливой. Боль пустоты черной кляксой разливалась в моей душе, и только время могло смыть ее.

Сны, о которых так волновалась бабушка, повторялись. Но после ее смерти становились все менее отчетливыми, короткими, слабыми. Только отдельные фрагменты напоминали о том, что снится мне все еще один и тот же сон. После похорон я почувствовала в себе что-то новое. Это нельзя было назвать приливом сил, но появилась уверенность в том, что бабушка была права и одной мне тут не место. Пока она была жива, все казалось правильным, сейчас все вокруг стало мрачным, мне было неуютно и тоскливо. Вот тогда я и решила, что можно уехать, поменять обстановку, попробовать поступить в медицинский. Сделать хоть что-то. А если не получится, то вернусь обратно и выберу что-нибудь другое. Мне было жалко только одного – из-за суеты перед моим выпускным и небольшого разногласия с бабушкой я не успела задать два вопроса, которые продолжали мучить меня: почему я должна учиться в Стэнфорде и кому она пообещала это?

В ночь после похорон я увидела ЕГО – сон, который навсегда остался в моей памяти. Резко проснувшись от сильного озноба, я почувствовала себя абсолютно больной и, поднявшись на слабых ногах, подошла к открытому окну. Я вдыхала теплый воздух, а перед глазами все еще стояла кисть с браслетом на запястье. Когда стало получше, я снова легла в кровать, но уснуть так и не смогла. Стоило закрыть глаза, перед глазами снова появлялась рука. Как же мне хотелось увидеть того, чья рука так навязчиво влезла в мои сны. Это стало наваждением, моей мечтой, а мечты порой остаются только в наших снах. Я сама не заметила, как начала рисовать кисть и браслет именно такими, какими увидела во сне. Сначала просто тупо смотрела на белый лист бумаги и вертела карандаш в руке. А через несколько минут вижу рисунок. Сначала я испугалась, решив, что схожу с ума. Нельзя влюбиться в руку из сна. Я смотрела на ее странные контуры, тени, разглядывая каждую черточку и штрих наброска. Потом застонала и, полностью отключившись от мира, вновь принялась за рисунок, чтобы не забыть этот волшебный сон. Пять раз я отрывала альбомные листы и рвала их на мелкие кусочки. И все-таки рисунок у меня получился. Единственный из десятка неудачных. Получился настолько хорошо, будто это снимок перенесся из сна в реальность. Рисунок был похож до дрожи в руках. Сердце пело восторгом. Зачем я нарисовала свой сон? Возможно, потому, что это мечта, которую хотелось запечатлеть на бумаге.

Закончив перед рассветом, я встала и направилась в комнату бабушки, понимая, насколько мне ее не хватает. Забравшись с ногами в ее любимое кресло, я задумалась о том, что ждет меня в будущем. Мой взгляд упал на альбом с фотографиями, из которого торчал сложенный лист бумаги. И тут я вспомнила, что бабушка просила не забыть об альбоме. Я протянула руку и вытащила сложенный листок. Развернув его, я с удивлением обнаружила, что письмо адресовано мне.

«Дорогая моя Полина! Наш вчерашний разговор вызвал у тебя негодование. Я тебя понимаю, ведь решение принимала не ты. Задумываясь о своем будущем, каждый человек представляет себя успешным и счастливым. В любом человеке природой заложен потенциал, который позволяет построить собственное счастье. Я люблю твои работы, но ты должна искать новые возможности в себе. Твои картины исцеляют, и, смотря на них, я понимаю, что ты можешь исцелять и другим способом – будь врачом. Все приходит тогда, когда должно прийти, в свой точный момент и по определенным причинам. Ты должна принять свой талант, свое мастерство.
Также я обязана открыть тебе секрет – дело в том, что задолго до твоего рождения твоя судьба была предрешена. Вполне возможно, что ею могла стать не ты, а совершенно другая девочка, родившаяся до тебя. Тогда все было бы по-другому, и ты не родилась бы. Но до тебя в роду Лурье не было девочек. Ты первая, а значит, он в тебе возродился. Так было предсказано. Со временем ты все сама поймешь, просто доверься мне. Ты должна уехать в Стэнфорд и встретить там свою судьбу. Пройти то, что тебе предназначено Вселенной много веков назад.
В нижнем ящике моего стола есть второе дно. То, что ты там найдешь, принадлежит тебе по праву. Эта рукопись передавалась в семье Лурье от женщины к женщине. Но так как рождались мальчики, рукопись наследовали их жены. Мне эту вещь передала моя свекровь, а ей – ее свекровь. И все для того, чтобы тетрадка наконец-то попала в руки истинному владельцу. Если бы ты родилась мальчиком, то эта рукопись была бы у твоей матери. Ты знаешь, ее очень сложно в чем-то убедить, она верит только в свою науку. Но родилась ты, и я счастлива, что именно мне досталась честь передать тебе то, что так долго хранила и оберегала семья Лурье. Если у тебя возникнут вопросы касательно твоей жизни и каких-то странных событий в ней, то начни читать – ты все поймешь, но самое главное – береги ее и храни. Люблю тебя, оставайся верна своей интуиции, своей позиции по жизни и сама увидишь, какой счастливой ты можешь стать и как легко можешь сделать счастливыми других людей.
Твоя бабушка Софья».

Я читала, а слезы катились нескончаемым потоком – это письмо, похоже, она написала незадолго до своей смерти. Плакала я долго, пока со слезами не ушла вся горечь на душе. Горе отпускало, и вслед за ним возникал вопрос: что все это могло значить? Я выдвинула ящик стола и стала вытаскивать оттуда письма, вырезки из газет, тетрадку с рецептами. Когда ящик остался пустым, я подцепила дно и в скрытом пространстве нашла старую потертую тетрадь. Даже не тетрадь, а скорее старинный блокнот, исписанный красивым женским почерком. Я извлекла тетрадь из тайника и некоторое время задумчиво вертела ее в руках. Затем снова залезла с ногами в кресло и наугад раскрыла:

«Если произошло новое перерождение самой сильной ступени, то девушка почувствует в себе новые симптомы. В это же время она испытает первое сильное потрясение. У нее могут появиться головокружения и озноб. Самый главный признак – это горячая волна, которая захлестывает каждую клетку ее кожи, когда он рядом и смотрит на нее».

Я уставилась взглядом в стену. Потом перевернула страницу, решив, что это какие-то старые медицинские заметки. Пытаясь найти рисунки, продолжала просматривать страницы, но ничего такого в ней не было. Когда я закрыла последнюю страницу, я снова задумалась о своем будущем. Если эта тетрадка так важна, что ее хранили в тайнике и передавали по наследству, если так важна сама я, то пусть я выучусь на медика в память о той, кто воспитал меня. Надеясь, что бабушка не ошиблась в правильности моего будущего. Я вернулась к себе в комнату, забрав тетрадь с собой.

Самое необычное во всей этой истории со снами было то, что сон с браслетом оказался последним. Больше я не просыпалась ни разбитой, ни больной, не было ощущения бабочек в животе и непонятного счастья. Но как же я хотела увидеть именно этот последний сон с красивой мужской кистью и браслетом.

Сразу после обнаружения тетрадки я решила поговорить с родными.

– Пап, ты знаешь о том, что именно передается по наследству в семьи Лурье? – спросила я его за завтраком.

Он не ожидал моего вопроса и замер с чашкой в руках, а потом перевел взгляд на маму, явно прося у нее помощи.

– Господи, Полина, – мама отложила вилку и удивленно взглянула на меня, – ну хоть ты не верь в эти бредни, которые рассказывала тебе бабушка. – Она закатила глаза к потолку, сложила ладони вместе, прося у кого-то прощения. – Царствие небесное Софье Михайловне, но поверь, это какая-то придуманная семейная история о тайне, которую следует передавать из поколения в поколение. И спасибо, что ты у меня родилась, иначе бы мне передали секрет, в который я не верю.

Я не придала значения маминым словам и снова вопросительно взглянула на папу.

– Понимаешь… – Папа поправил очки на переносице. – Я никогда не был посвящен в эту тайну. Почему-то ее передавали только женщинам. – Он заморгал, смотря на меня. – Я помню тебя маленькой девочкой и все никак не могу привыкнуть, что ты уже взрослая. Со своей жизненной позицией. Но я хочу посоветовать тебе – поверь и прими просьбу бабушки. Я понимаю твои чувства к живописи, но…

– Пап, – перебила я, – я не ожидаю какого-то вселенского понимания ситуации. Ты мне просто ответь на вопрос – ты веришь в семейное завещание?

– Верю ли я? Может, оно и было когда-то важным, но в наш век технического прогресса, боюсь, оно перестало быть актуальным. А бабушка тебе что-то передала? – поинтересовался он у меня.