Kitobni o'qish: «Вулфленд»

Со мной случилось то, во что трудно поверить. Эта фраза – не просто заголовок, это квинтэссенция всего, что произошло со мной много лет назад, когда мне было всего двенадцать. Тогда моя жизнь была обычной, наполненной детскими радостями и заботами, играми с друзьями и школьными уроками. Я не предполагала, что в один из обычных дней всё перевернётся с ног на голову, и моя реальность изменится навсегда. Эта история – не вымысел, не попытка привлечь внимание или напугать читателя. Это – чистая правда, моя правда, которая, несмотря на все сомнения и скептицизм, продолжает существовать в моей памяти.

И да, я знаю, что эта история может показаться невероятной. Возможно, кто-то будет критиковать, называть меня выдумщицей или больной фантазией. Кто-то просто не поверит, отмахнётся, не желая тратить время на то, что кажется ему абсурдом. И это нормально. Не всем суждено понять, не все готовы принять вещи, выходящие за рамки их понимания. Другие же, возможно, и вовсе никогда не откроют для себя эту историю. Это тоже их право, их выбор. Но это не делает мою историю менее реальной. "Но факт остается фактом. Верите вы в неё или нет, она существует!" И хоть рассказать все подробности очень трудно, я знаю, что эта история должна быть рассказана. Ведь в ней много больше, чем просто непостижимое событие. В ней – жизнь. Моя жизнь.

***

Наша мама пропала без вести семь лет назад. Семь лет. Семь лет мы живем с этим ужасом, с этой невыносимой пустотой, которая разъедает нас изнутри. Семь лет мы ищем её, держась за ничтожные надежды, как за спасательный круг в бушующем океане отчаяния. Этот океан боли захлестывает нас волнами воспоминаний, сомнений и невысказанных вопросов. Последний раз мы видели её… тогда всё казалось обычным. Она, полная жизни и энергии, решила навестить свою свекровь, мою бабушку, в Вулфленде. Между ними были очень хорошие отношения, поэтому когда моя бабушка сообщила о том, что больна, мама тут же решила примчатся на помощь. Билет в один конец был куплен, двенадцать часов в дороге, затем два дня, проведённых в тишине уютного дома бабушки. Никаких признаков тревоги, никаких предчувствий беды. Бабушка вспоминает её спокойной, веселой, ни на что не жаловавшейся. Всё было… идеально. Слишком идеально, если вдуматься. В тот день, когда мама уехала, бабушка лишь видела, как она собрала свои вещи, поцеловала её на прощание и сказала, что едет домой. Домой… слово, которое сейчас звучит как жестокая издевка. Билет на обратный путь так и не был куплен. Мобильный телефон молчит. Как будто она растворилась в воздухе, испарилась, оставив за собой лишь бездонную пропасть неизвестности. С того дня начался наш ад. Ад бессонных ночей, ад постоянных звонков в милицию, ад бесконечных поисков и опросов. Мы перевернули всё вверх дном. Проверили все возможные варианты, обследовали каждый уголок Вулфленда и его окрестностей. Обращались к экстрасенсам, гадалкам, посредникам – к каждому, кто хоть как-то мог помочь. Отчаяние толкало нас на безумные поступки, на поиски ответов там, где их быть не могло. Отец, словно одержимый, бросил все силы и средства на поиски. Он продал машину, влез в огромные долги, и всё ради того, чтобы найти свою любимую жену, нашу мать. Его глаза, раньше сияющие теплом и любовью, теперь полны неизбывной тоски и безнадежности. Он сломлен, измучен, но не сдается. Это единственное, что поддерживает нас сейчас. Семь лет… семь лет мы живём с этим вопросом: что случилось с мамой? Покинула ли она Вулфленд добровольно? Или же её что-то или кто-то остановил? Может быть, она стала жертвой несчастного случая? Или… мы боимся даже произносить это слово вслух… стала жертвой преступления? Может, её похитили? Или… ужасная мысль, которая не даёт нам покоя… убили? Тайна покрытая мраком – так можно охарактеризовать эту ситуацию. Каждый день мы вспоминаем её лицо, её голос, её смех. Каждый день мы пытаемся найти хоть какую-то зацепку, хоть какой-то проблеск надежды. Но пустота… только пустота отвечает нам. Мы боремся с отчаянием, с чувством бессилия, с мыслью о том, что никогда больше не увидим её. Но мы не сдаёмся. Мы будем искать её до последнего вздоха. Мы обязаны это сделать. Для неё. Для себя. Для памяти о той любви, которую она дарила нам. И пока горит в наших сердцах эта искра надежды, мы будем продолжать искать, несмотря ни на что. Ведь наша мама пропала без вести, но она не забыта. И мы никогда не перестанем её искать.

До этого мы были счастливой семьёй: мама, папа и я. Каждое утро начиналось с маминого ласкового голоса, каждый вечер заканчивался семейным ужином, наполненным смехом и теплом. Мама была центром нашей вселенной, её уход оставил зияющую пустоту, которую ничто не могло заполнить. Исчезновение мамы стало для отца невосполнимой утратой. Он замкнулся в себе, перестал быть тем жизнерадостным и заботливым человеком, которого я знала. Его улыбка исчезла, сменившись глубокой, почти бездонной печалью. Он перестал разговаривать, погрузившись в тяжёлое молчание, изредка вырываясь из него лишь краткими, резкими фразами, полными горечи и раздражения. Дни превратились в тягостное ожидание вечера, вечера, которые становились всё более тревожными. Отец всё чаще стал исчезать, пропадая на несколько часов, а порой и на всю ночь. Я видела, как он возвращался поздно, пошатываясь, с затуманенным взглядом, и понимала, что что-то не так. Он стал другим, чужим человеком, и я боялась его испуганной, детской боязнью. Его уволили с работы. Это стало последней каплей. Мы остались без средств к существованию, погрузившись в бездну долгов, которые отец, в своём оцепенении, не мог или не хотел решать. Я помню его отчаяние, его бессилие перед навалившимися проблемами. Он был сломлен, раздавлен горем и безнадёжностью. Были моменты, когда он начинал пить, пытался утопить свою боль в алкоголе, но это лишь усугубляло ситуацию. И тогда появилась бабушка. Моя бабушка, женщина с несломленным духом и бесконечной любовью к своим внукам. Она была нашей спасительницей, нашей последней надеждой. Она быстро оценила ситуацию и принялась действовать. Она взяла на себя все хлопоты, стала для нас и мамой, и папой, и другом. Бабушка уговорила отца продать наш большой, двухэтажный дом, который хранил столько счастливых воспоминаний, связанных с мамой. Часть вырученных денег пошла на погашение долгов, а остальные позволили бабушке реализовать свой план – перевезти нас поближе к себе. Она хотела, чтобы мы были рядом, под её надёжной защитой.

Переезд в Вулфленд – это не просто смена места жительства, это шаг в неизвестность, это прыжок в омут с головой, надеясь, что на дне мы найдём то, что так отчаянно ищем. Мы понимаем, что нас ожидает много трудностей. Нам предстоит освоиться на новом месте, найти работу, справиться с бытовыми проблемами. Но всё это меркнет по сравнению с той невыносимой болью, которая терзает наши сердца с момента исчезновения матери. Мы готовы к любым испытаниям, к любым трудностям, лишь бы приблизиться к разгадке тайны её исчезновения. Возможно, переезд в Вулфленд – это всего лишь надежда, возможно, это всего лишь тонкая ниточка, ведущая в неизвестность. Но для нас это единственная надежда, остающийся шанс на то, что мы сможем снова обнять нашу мать, услышать её голос, увидеть её улыбку. Мы не можем сидеть сложа руки, мы не можем смириться с мыслью о том, что она потеряна навсегда. Мы должны сделать всё возможное, испробовать все средства, чтобы найти её. И этот переезд в Вулфленд – это наш решительный шаг в этом направлении. Это наше признание того, что мы не сдаёмся, что мы будем бороться до конца, чтобы вернуть в нашу семью любовь, тепло и радость, которые пропали вместе с её исчезновением.

Ну а бабушка стала нашим островом стабильности в бушующем море горечи и отчаяния. Она помогла отцу найти новую работу, поддержала его в трудный период его жизни, научила нас жить дальше, не опуская рук.

Вулфленд – деревня, уютно расположившаяся в окружении густого леса, стала нашим новым домом. Или, если быть точнее, поселком городского типа, хотя по размеру он больше напоминает разросшуюся деревню. Здесь жила наша бабушка, и теперь здесь живём мы. Переезд, надо сказать, не вызвал у меня бури эмоций. Нет, я не была в восторге, но и отчаяния не испытывала. Скорее, меня охватило безразличие – своеобразное оцепенение перед неизбежным. Нельзя сказать, что я черствая, но и сентиментальностью я не страдаю. Переезд – это просто факт, часть жизни, как смена сезонов. А я всегда мечтала о путешествиях, о новых местах и впечатлениях, о возможностях, которые открываются за пределами привычной среды. Однако, одно обстоятельство омрачало мою апатичную безмятежность – лес. Огромный, темный, загадочный лес, окружающий Вулфленд со всех сторон, словно защитная стена из вековых деревьев. Этот лес, прославляемый бабушкой за его целебный воздух и бесплатные утренние концерты птиц, для меня был источником постоянного беспокойства. Целебный воздух – это, конечно, хорошо, но вот насекомые… Гигантские комары, размером с небольших птичек, настоящий кошмар для любого, кто не вооружен профессиональным репеллентом. Змеи, скользящие по траве, в кустах, в тенистых углах… И волки. Да, волки. Их присутствие ощущается не только в завываниях, доносящихся из глубины леса по ночам, но и в осторожности местных жителей, в их рассказах о встречах с хищниками. Вспоминая все это, я невольно кусаю губы – зачем я только согласилась на этот переезд?! Первое время я постоянно жалела о своем решении. Дома, в нашем прежнем городе, было комфортно, спокойно и привычно. Здесь же… Здесь, в окружении вековых сосен и таинственного шепота леса, я чувствовала себя беспомощной, как белая мышь в лабиринте непредсказуемых опасностей. Но было уже поздно, бабушка уже успела нарисовать в своих фантазиях идеальную жизнь в Вулфленде и для нас, и для себя. И, как всегда, ее наполеоновские планы начали сбываться. Отец в скором времени нашел хорошую работу, хотя и не такую, которую он хотел. А я, после летних каникул, должна пойти в местную школу.

Школа в Вулфленде – это отдельная история. Старое, деревянное здание, с поскрипывающими полами и запахнувшими древесиной стенами, напоминающее о прежних временах. Я уже представляю себе заинтригованные взгляды одноклассников, их шепотки о новой жительнице, прибывшей из большого города. Но всё-таки я надеюсь, что смогу завести друзей, найти свой круг общения и адаптироваться к новой жизни. Хотя, перспектива ежедневных прогулок сквозь лес, наполненный шумом ветра и пением птиц, а также жужжанием гигантских комаров и возможностью встретить волка, меня, честно говоря, не радует. Возможно, я научусь не обращать на это внимание. Возможно. А может, и нет. Время покажет. Но пока я нахожусь в состоянии некой тревожности, приправленного легкой долей опасения за собственную жизнь и не лишенного скрытой надежды на то,что Вулфленд станет для нас не только местом поиска, но и местом, где мы сможем залечить наши душевные раны, где мы сможем начать новую главу в нашей жизни, главу, полную надежды и веры в лучшее будущее.

Наш новый старенький дом встретил нас прохладой и тишиной.

–«Ну что, уже освоилась?» – спросил отец, швыряя на пол очередную коробку, наполненную всякой всячиной.

–«Да, всё в порядке, можешь не переживать», – ответила я, продолжая раскладывать свои вещи. Меня зовут Карла, моего отца – Бэк, а бабушку – Нэнси. Наш новый дом, скорее старый, чем новый, был скромным деревянным строением. Не богатый, не претендующий на изысканность, он обладал простым очарованием. Стеклянные окна, скрипучее крыльцо, покрашенное прошлогодней краской – всё дышало историей, пусть и немного потрепанной временем. Дощечки кое-где отставали, требуя забивания гвоздей. Дом был маленьким, всего две комнаты. Моя комната, естественно, оказалась самой маленькой. И да, она была… тухлой, скучной и невзрачной. Ремонт здесь, очевидно, не делали десятилетиями. Деревянные стены, лишенные обоев, казались голыми и уязвимыми. Отсутствие освещения создавало гнетущую атмосферу. Полы местами прогнивали, источая неприятный запах, который, правда, удавалось частично перебить, постоянно держа форточку открытой. Но даже в этом унылом пространстве нашлось место для приятных вещей. В правом углу, сразу у входа, стоял огромный белый шкаф. Это была настоящая находка! Он вместил все мои вещи, создавая иллюзию порядка среди окружающего беспорядка. Посреди комнаты располагался габаритный деревянный стол – солидный, хотя и потрепанный временем. А у стены стояла кровать, простая и незатейливая, как и всё остальное в комнате. Отсутствие освещения, как ни странно, меня не так сильно беспокоило, как могло бы показаться. Конечно, засыпать, уткнувшись лицом в подушку, чтобы не видеть полную темноту – не самая приятная процедура. Штор на окнах, естественно, не было. Лунный свет, проникавший через незанавешенные окна, ярко освещал мою кровать, вызывая раздражение. Но самым большим испытанием стало лимонное дерево, растущее прямо под моим окном! Его аромат, хоть и приятный, был слишком интенсивным и навязчивым, особенно ночью. Комната практически пустая. Большой белый шкаф – единственный яркий акцент в этом унылом интерьере. Остальное – простой деревянный стол и кровать. Всё говорит о необходимости ремонта. Обои нужны обязательно, чтобы хоть как-то придать стенам уютный вид. Освещение – это вообще первостепенная задача. Нельзя же жить в постоянной полутьме! Полы требуют серьезного вмешательства – их нужно починить, избавиться от неприятного запаха гнили. Краска на стенах тоже не помешает. А может быть, даже новые окна?

Лимонное дерево, гордо раскинувшее свои ветви прямо под моим окном, стало настоящим символом моего непростого соседства с природой. На первый взгляд, казалось бы, что может быть прекраснее – созерцать из своего окна пышную зелень, вдыхать аромат цветущих лимонов, представлять себе спелые, сочные плоды, сверкающие на солнце. Но реальность оказалась куда прозаичнее и гораздо менее романтичной. Это лимонное дерево, несмотря на свою внешнюю привлекательность, доставляло мне массу хлопот и, признаюсь, немало нервов. Описание в двух словах? Мешало. Мешало существовать, мешало работать, мешало спать. И дело даже не в отсутствии солнечного света – хотя и его не хватало из-за густой листвы, но это был скорее эстетический недостаток. Самую жгучую встряску доставляли мне именно его ветви, бесцеремонно вторгавшиеся в мою личную зону комфорта. Даже не собираюсь гадать, кто и зачем посадил это дерево в такой непосредственной близости от моего окна. Возможно, это было результатом неуместного романтизма, стремления к единению с природой, которое, как оказалось, превратилось в настоящее испытание на прочность. Но одно было ясно – этому дереву здесь не место. Его присутствие стало не благословением, а проклятием. В солнечную погоду все было терпимо. Я привыкла к шелесту листьев, к тени, падающей на пол. Но как только на улице начиналась непогода – начинался настоящий кошмар. Ветви лимонного дерева, словно ожившие злые духи, бушевали под напором ветра, с яростью размахиваясь, ударяясь о раму моего окна. Звук был похож на барабанную дробь, непрекращающийся ритмичный стук, который проникал в самую глубь моего сознания, не давая ни на минуту расслабиться. Казалось, что дерево специально пытается проломить стекло, чтобы проникнуть в мою уютную, но теперь уже осажденную цитадель. В особенно сильный ветер я боялся, что оно сломается и обрушится на мой дом, нанеся значительные разрушения. Страх за свою безопасность был весомее, чем любая эстетическая ценность этого, казалось бы, безобидного растения. Мой отец, человек практичный и склонный к решению проблем силовыми методами, обещал пересадить дерево. Он даже начал планировать операцию, рассчитывал где лучше будет расположено это лимонное чудовище. Но, как это часто бывает, его хорошие намерения остались недоведенными до конца. Занятость, другие дела – нашли объяснение этому откладыванию, а затем совершенно забыванию. И лимонное дерево продолжало свою беспощадную войну с моими нервами. И я остался один на один с этим зеленым монстром, которого нельзя было ни уничтожить, ни приручить, ни даже пересадить. Каждый вечер, засыпая, я слышал шепот листьев, а каждый утро встречался с новой дозой беспокойства. Лимонное дерево стало для меня настоящим символом бездействия, нерешенных проблем, растущего раздражения. Это было не просто дерево, это была метафора жизни, где хорошие намерения зачастую так и остаются нереализованными, а проблемы накапливаются, как листья на ветвях этого вечнозеленого врага моего спокойствия. И вот так, с этим неразрешенным конфликтом, я жил не жизнь, а настоящее выживание, осажденный на своей собственной территории осажденным лимонным деревом. Каждая буря, каждый штормовой ветер – это была новая атака, новое испытание на прочность моего терпения. И я ждал, ждал перемен, которые так и не наступали. Лишь шум листьев и стук ветвей о стекло напоминали о мой затянувшейся войне с лимонным деревом.

***

Этим утром, с восходом солнца, окрасившего небо в нежные пастельные тона, которые так любила мама, мы с отцом начали нашу тяжелую работу. Работа, которая заключалась не в строительстве, не в уборке, а в распространении маленьких, жалких клочков бумаги – листовок с ее фотографией. Фотографии, запечатлевшей ее улыбку, такую искреннюю и светлую, улыбку, которая сейчас кажется нам призрачной, отдаленной, как воспоминание о прекрасном сне. Мы развесили листовки на каждом столбе, на каждой доске объявлений, на каждой двери магазина в нашем районе. Каждый клочок бумаги – это крик отчаяния, это мольба о помощи, это надежда на хоть какой-нибудь проблеск света в этом непроглядном мраке неизвестности. В каждом взгляде прохожих, мимолетно скользящем по бледной фотографии, мы искали признак узнавания, хоть малейший намек на то, что кто-то видел маму, знает, где она. Листовки, содержащие ее портрет и краткое описание, были напечатаны в спешке. Отец, с дрожащими руками, прижимал каждую листовку к деревянной доске объявлений, как будто это было не объявление о поиске пропавшего человека, а хрупкая игрушка, которую боишься сломать. Я, стараясь не показывать своего отчаяния, разглаживала смятые уголки, успокаивая себя мыслью, что каждая разглаженная морщинка – это шаг ближе к нахождению мамы. Ветер порвал несколько листовок, унося их вдаль, как и саму маму, словно унося наши надежды. Мы собирали осколки наших надежд, склеивая порванные углы скрученными пальцами, словно пытались собрать воедино рассыпавшуюся картину нашей жизни. Каждый унесенный ветром клочок бумаги отнимал у нас частичку души, напоминая о беспомощности перед лицом такой неизведанной беды. Мы до сих пор не можем поверить, что это произошло. Мама, всегда бывшая центром нашей вселенной, исчезла, как будто растворилась в воздухе. Ни единой зацепки, ни одного следа, ни одного звонка, ни одного сообщения. Пустота. Глубокая, пронзительная пустота, заполняющая нашу жизнь и наши сердца. Я точно знаю, что мама никогда не бросила бы нас. Она была самым добрым, самым заботливым человеком на свете. Она бы никогда не оставила нас без объяснения, без прощального письма. Это не в ее характере.

***

Воскресное утро разворачивалось медленно, словно нехотя покидая объятия ночи. Солнце, ещё не успевшее набрать силу, робко пробивалось сквозь лёгкую дымку, окрашивая всё вокруг в нежные пастельные тона. В этот день, как и многие другие воскресенья, мой отец решил посвятить себя не отдыху на диване перед телевизором, а тяжёлому, но, судя по всему, приятному труду – уборке нашего запущенного сада. Сад, если его можно было так назвать, представлял собой скорее дикую заросль. Сорняки, вымахавшие выше человеческого роста, смешались с полудикими кустами смородины и малины, местами пробиваясь даже сквозь ржавую сетку забора, разделяющего наш участок от идеально ухоженного сада наших соседей – эталонов образцового порядка и благоустройства. Их идеально подстриженные газоны, усыпанные яркими цветами, резко контрастировали с нашим запущенным зелёным хаосом. Но отец, казалось, ничуть не смущался. На лице его, обычно скрывающем множество переживаний за непроницаемой маской хмурости, появилась лёгкая, почти незаметная улыбка. Он был человеком дела, не склонным к долгим размышлениям. Взяв в руки грабли, отец принялся за работу с присущей ему энергией и методичностью. Его движения были неторопливы, но каждое из них было точно рассчитано, каждый взмах грабель – результативен. Он расчищал заросли, как будто освобождая не только сад, но и какую-то часть своей души от накопившихся за долгие годы груза воспоминаний и невысказанных чувств. В каждом сорванном бурьяне, в каждой аккуратно сложенной кучке листвы, я видела отголоски его жизни, его упорства и тихой силы. Отец никогда не был склонен к сантиментам, но в его отношении к саду, к земле, проявлялась особая нежность. Ещё в нашем прежнем доме, где мы жили, когда я была маленькой, он с такой же заботой ухаживал за роскошным газоном, за каждым цветком, за каждой веточкой. Тот сад был его гордостью, его маленьким зелёным раем. Здесь, в этом запущенном уголке, он, казалось, пытался воссоздать тот рай, хотя бы в миниатюре. Он умел делать всё. Починить сломанную мебель, сшить порванную одежду, даже заплести мне косы, избегая «петушков», которые всегда так раздражали меня в детстве. Его руки, покрытые сетью мелких морщинок и мозолей, были руками мастера, руками, создающими и чинящими. Он был удивительно разносторонним человеком, несмотря на свою внешнюю суровость. Его хмурые брови, наследство от суровых предков, скрывали добрую и ранимую душу. Бабушка всегда говорила, что он слишком худой, что нужно его откормить, но все её старания оказывались тщетны. Его худощавое телосложение, несмотря на старания бабушки, оставалось неизменным. Щетина на лице, свидетельствующая о его нелюбви к бритью, прибавляла ему несколько лет. А очки, которые он постоянно забывал надевать или снимать, дополняли его образ рассеянного, немного неуклюжего, но невероятно любимого отца. Его рассеянность порой проявлялась даже в мелочах – забытые выглаженные рубашки, небрежно наброшенный пиджак – жизнь холостяка, полная мелких недочётов, но пропитанная искренней любовью. Его прошлое было богато на увлечения: охота, созданный им охотничий клуб, воспоминания о которых хранились в пыльном охотничьем ружье, стоящем в углу сарая. После смерти матери это хобби осталось в прошлом, как и сам клуб, но память о нём, подобно следам на песке, ещё долго будет видна. В этот воскресный день, однако, охота отступила на второй план. Сад, его маленький, запущенный сад, стал главным объектом его внимания, его новым маленьким миром, который он, постепенно, с любовью и терпением, возвращал к жизни.

Солнце, пробиваясь сквозь занавески, лениво скользило по моей щеке, но его ласковые лучи не могли прогнать утреннюю сонливость. Внезапный рывок одеяла прервал мой сладкий сон. – Карла, поднимайся! Ты видела, сколько времени? – раздался грубоватый, но ласковый голос отца. Я застонала, уткнувшись лицом в подушку, пытаясь спрятаться от назойливого света и отцовской настойчивости. – Вставай! Вставай! Хватит спать! – его голос звучал всё настойчивее. Деваться было некуда. Скрепя сердце, я приподняла голову, потянулась, ощущая приятную тяжесть в теле. Отец, видимо, решил, что мои летние каникулы должны пройти в тесном контакте с садовыми сорняками, но, честно говоря, спать больше мне уже никто не даст. Провалявшись ещё несколько минут, я с усилиями сбросила с себя остатки сна и, пошатываясь, направилась на кухню. Мои глаза, ещё затуманенные сном, с трудом фокусировались. Но постепенно, в полумраке кухни, я разглядела знакомый силуэт бабушки. Она, словно неутомимая пчела, шуршала кастрюлями и сковородками. Бабушка, всегда беспокоившаяся о том, чтобы мы не остались голодными, уже с раннего утра начала колдовать над завтраком. И вот, волшебный аромат, нежный и манящий, наполнил весь дом. Аромат только что испеченных блинчиков, золотистых и румяных, растопил остатки моей сонливости. Я поспешила к столу, чувствуя, как слюнки начинают собираться во рту. За столом, накрытом простой, но чистой скатертью, уже стояли тарелки с блинчиками, сложенными аккуратными стопками. Рядом – маленькая вазочка с густым малиновым вареньем, а на краю стола – кружка с крепким чаем. Бабушка улыбнулась, её лицо, изборожденное тонкими морщинками, сияло от удовольствия. Её глаза, светлые и добрые, с искринкой в них, казались мне самыми красивыми на свете. Она всегда просыпалась рано, ещё до рассвета, чтобы к нашему пробуждению уже был готов завтрак. Этот ритуал, повторяющийся каждое утро, был для меня одним из самых дорогих и любимых моментов дня. Наш дом и дом бабушки стояли на одной улице – Лесоскладской, рядом друг с другом, что было очень удобно. Бабушка была самой обычной бабушкой, каких множество. Но для меня она была самой лучшей на свете. Она никогда не жаловалась, всегда была готовая помочь, поддержать. Даже продукты для своих кулинарных шедевров она часто добывала сама, выкапывая картошку и свеклу из своего домашнего погреба. Отец часто пропадал на работе, а я тогда ещё ничего не умела готовить, поэтому всё хозяйство легло на плечи бабушки. И она с лёгкостью справлялась со всем, с улыбкой на лице. Этот запах блинчиков, это тепло её рук, эта бесконечная забота – это то, что навсегда останется в моей памяти, как самое ценное воспоминание о летах, проведённых в родном доме, в объятиях любимой бабушки. Её любовь, выраженная в каждом испечённом блинчике, в каждой чашке чая, в каждом теплом слове, согревала и наполняла счастьем всю нашу семью. Именно она сделала наш дом настоящим домом, полным любви, тепла и неповторимого аромата утренних блинчиков.

Я сумела сделать лишь пару глотков утреннего кофе, как с улицы донеслись резкие, требовательные крики отца. «Карла! Карла!», – разносилось по всему дому, пронзая утреннюю тишь. Я томно вздохнула, чувствуя, как внутри нарастает раздражение. Со злостью, которая уже давно стала моей постоянной спутницей, я брякнула фарфоровую кружку о деревянный стол. Звон разнесся по кухне, эхом отражаясь от стен. Даже не удосужившись одеться, в одной лишь тонкой хлопковой пижаме, я вышла во двор. Перед моими глазами предстала картина, уже ставшая привычной. Отец, склонившись к земле, яростно дергал за стебли какой-то сорной травы. Его лохматая седая голова то исчезала, то вновь появлялась из-за непроходимой заросли сорняков. Он выглядел уставшим, но его голос, прорезавший утреннюю тишину, был полон нетерпеливого энергичного треска. «Ну что стоишь, как столб? За работу!» – рявкнул он, после чего слегка хихикнул, издавая звук, который больше походил на кашель, чем на смех. В его глазах мелькнуло что-то непонятное – смесь усталости и упрямого ожидания. С недовольным лицом, скромно прикрытым выражением поддельного усердия, я сделала вид, что принялась за работу. На самом деле я просто бессильно стояла, наблюдая за его усилиями. Мысль о том, что придется провести весь день в этом небольшом, но требующем неимоверных усилий саду, вызывала во мне приступ отчаяния. Этот сад стал символом моей неволи, нескончаемой борьбы с надоевшей рутиной. Сад, в принципе, был небольшим, но не в этом дело. На нем росло всего несколько деревьев и кустов. Была старая яблоня, скромно урожаивающая кислые яблоки, кусты малины, колючие и неуступчивые, кусты крыжовника, плоды которого мы ели только в консервированном виде. И, конечно же, было это «неуместное» дерево, как всегда называл его отец, – лимонное дерево, упорно растущее в нашем северном климате и щедро одаривающее нас пахнущими солнцем лимонами. Этот лимонный аромат был единственным приятным моментом в этом нелегком труде. Я часто закрывала глаза, вдыхая его, стараясь забыть о том, сколько еще нужно потрудиться.

Лесоскладская улица – это парадокс, уютно расположившийся на границе условного благополучия и непривычной замкнутости. На первый взгляд, это была картинная открытка, иллюстрирующая идеализированную жизнь за чертой города. Дома стояли один краше другого: новые, ухоженные, с ухоженными газонами и аккуратными заборами, не оставлявшими места для сомнений в финансовом благополучии их обитателей. Это была маленькая «Рублевка», только в сельской местности, с тишиной, пронизанной звуками природы, а не шумом городских машин. Каждый дом словно соревновался с соседом в роскоши и уюте, представляя собой идеал загородной жизни. Блестящие крыши, отполированные до зеркального блеска окна, изысканные кованые ограждения – всё говорило о достатке и статусе жителей. Но эта внешняя идиллия скрывала в себе некую странность, некую непроницаемость, которая стала очевидна с самого начала. Даже собаки, жившие в роскошных конурах, хотя и встречали прохожих радостным лаем, казались какими-то отстраненными, словно не имея желания вступать в контакт. После бурного приветствия они снова уделяли внимание своим косточкам, остаткам от пиршества, что подчёркивало уровень жизни их хозяев. Это было богатство, окруженное невидимой стеной. Наш дом, маленький и похожий на барак, резко контрастировал с окружающей роскошью. Он выглядел так скромно, что я порой стыдилась спешить домой, стремясь как можно быстрее скрыться за калиткой. Страх быть осужденной, засмеянной или просто не замеченной – он всегда жил рядом. В этом и заключался парадокс Лесоскладской улицы: за фасадом богатства скрывалось удивительное безмолвие. За все время проживания мы не обменялись ни одним словом с соседями. Они были загадочными фигурами, плывущими в своем океане богатства и молчания. Эта необщительность поражала. Отец, в отличие от меня, видел в этом не проблему, а своеобразную особенность места. Он назвал Лесоскладскую улицу «своеобразным городом», и его оптимизм меня поразил. Его внезапное решение нанести визит соседям с тортом стало свидетельством его желания начать новую жизнь, но также и проверкой на прочность моего терпения. Я не люблю навязанные знакомства, напоминающие театральную постановку, но отказать отцу, в его редком приливе радости, я не смогла. Его улыбка стоила любых неудобств. Этот поход к соседям стал символом попытки прорваться через непроницаемый барьер молчания, попыткой установить контакт с загадочными жителями Лесоскладской улицы. Поход, который стал не просто визитом вежливости, а метафорой поиска связи в мире внешнего благополучия и внутреннего отчуждения. И хотя результат остаётся неизвестным, сам поход стал важной вехой в новой жизни отца, а затем и в нашей собственной.