Kitobni o'qish: «48 минут. Пепел»
Глава 1. Воспоминания
– Непроизвольная память стерта.
Я щурюсь от холодного света ламп над головой.
– Эмоциональная привязанность удалена, – продолжает механический голос.
Мышцы сводит, будто тело пробыло в одном положении слишком долго. Я пытаюсь сесть, но ничего не выходит.
– Долговременная память уничтожена.
Сквозь шум крови в ушах я все еще слышу холодный голос, который произносит эти слова снова и снова.
– Ник, Арт, вы здесь? – пытаюсь произнести я, но язык не подчиняется.
– Операция завершена.
И тут я понимаю, что снова нахожусь в лаборатории. Это, должно быть, ошибка. Они не должны были нас поймать! Я изо всех сил пытаюсь, но не могу сбежать. Вырываюсь, бьюсь в крепко удерживающем на месте кресле, кричу – только из горла не вырывается ни звука, так что остается только жалобно скулить, принимая неизбежное.
– Загрузка прошла успешно!
Я падаю в глубину собственного подсознания, напоминающего о том, что меня больше нет. Уничтожили вместе с памятью. Все, что я могу, – лишь безмолвно выть, пока наконец не просыпаюсь от того, что подушка пропиталась слезами. Горло пересохло так, что, кажется, не вдохнуть. Я закрываю лицо руками. Кислорода не хватает, поэтому пытаюсь глотнуть хоть немного воздуха ртом – как вдруг чувствую, что запястья снова скованы. Только это прикосновение не холодного металла, а теплых рук.
– Тише. Спи, я здесь, – шепчет до боли знакомый голос, и, уткнувшись носом в плечо Ника, я разрешаю себе разрыдаться, а он разрешает мне побыть слабой и беспомощной. Гладит по голове, зарываясь в волосы пальцами, водит по моей щеке кончиком носа, едва задевая губами висок, и, успокаивая, повторяет: – Я буду рядом.
Я качаю головой:
– Я знаю, что ты уйдешь.
Хочется сказать, как я сожалею обо всем; что, вернись мы назад, не повторю своих ошибок. Стану для него поддержкой, тем человеком, на которого он сможет положиться, – но вместо этого жалобно прошу:
– Не уходи.
Хочется кричать, умолять его не оставлять меня, но Ник никогда не послушается. Крепче прижимаясь к его груди, я закрываю глаза, чтобы еще капельку погреться чужим теплом. Ведь за окном зима, и тепла катастрофически не хватает.
– Я буду здесь, я ведь обещал.
Не уверена, злюсь ли на него, ненавижу, скучаю или люблю, – но у его обещаний привкус горечи, ведь что-то внутри меня точно знает: это неправда. И, все так же не открывая глаза, шепчу:
– Ложь. Ты всегда уходишь.
– Из нас двоих только ты лжешь себе, Веснушка. Ведь это твои сны.
Я крепче сжимаю кулаки, надеясь почувствовать между пальцами ткань рубашки, но открываю глаза и понимаю, что вцепилась в пододеяльник. Протягиваю руку, но на кровати пусто. Ничего, кроме ледяной ткани простыни. А значит, не было ни теплых рук, ни длинных пальцев, перебирающих волосы, ни тихого успокаивающего голоса. И я снова закрываю глаза…
Следующие несколько дней я не могу заставить себя подняться. Словно то самое солнце, про которое так часто писал Ник, внутри меня погасло. Не стало того, кому нужен этот свет. И самого света не стало. Я не хочу есть, пить, двигаться. Просто лежу в кровати, потертое изголовье которой стало уже почти родным, гляжу в растрескавшуюся стенку, изредка проваливаюсь в сон. Чувство вины вкупе с потерей единственного человека, который меня по-настоящему знал, ощущаются так опустошающе гулко, что, кажется, никогда не станет легче. Но больнее всего бьет пришедшая в одну из бессонных ночей мысль, столь же внезапная, сколь повергающая в шок: «Я могла бы в него влюбиться. Просто не захотела».
Я прикрываю глаза, восстанавливая по крупицам его образ в голове. Острый взгляд, черные пряди, улыбку со вздёрнутым уголком губ, обнажающую левый клык, острый, словно у волчонка, и эта улыбка так отвратительно подходит под его характер, что становится смешно. До истерики. Расхохотаться бы во всю мощь легких, так, чтобы не вдохнуть, но вместо этого из горла вырывается только сухой кашель. Я пытаюсь встать, но в глазах темнеет от слабости, а хрипы отдают в горле удушьем. Если я продолжу захлебываться в одиночестве, запершись в комнате, у меня точно съедет крыша.
Ник считал, что у нас все получится. И если он все тот же упрямый идиот, каким был, наверное, и тысячу жизней до этого, он не сдастся. А раз так, значит, и я должна верить. Если не в себя, то в него.
Я цепляюсь за надежду, что когда-нибудь мы обязательно встретимся. Стараюсь до этой мысли дотянуться, ухватиться за нее, как за спасательный круг в открытом море. Кое-как поднявшись, ковыляю в ванную и впервые за много дней встречаюсь со своим отражением.
– Ох, господи, – глядя на спутанные волосы и тени под глазами, произношу я.
Перехватив волосы, стряхиваю с себя одежду и запихиваю ее в стиральную машину.
– Тебе еще везет, что за веснушками не видно красных пятен, – говорю я, натягивая чистые штаны и свитер, принадлежавший Нику. Запаха там уже не осталось, зато ловко имитируется атмосфера его присутствия. – А если волосы сами по себе сбиваются каждое утро в колтун, то и это гнездо никто не заметит, – добавляю я, доставая расческу.
Управившись с внешним видом, спускаюсь по лестнице, сворачиваю за угол, где зеркало на стене ловит мое тусклое отражение, уже не столь пугающее, и, услышав родные голоса, останавливаюсь.
– Часть файлов защищена паролем, то есть внутри что-то важное. Если Ник их отметил, значит, точно об этом знал, – говорит Шон.
Из коридора я могу разглядеть только его напряженную спину, склонившуюся над компьютером.
– И что там, по-твоему? – отзывается Арт.
– Если то, что происходит в Кораксе, не согласуется с политикой правительства, тогда, может, эти опыты настолько дики и неприемлемы с точки зрения морали, что произвели бы общественный резонанс? Какие-нибудь подтверждения незаконной деятельности?
– По-моему, даже того, что есть на диске, уже достаточно, чтобы прихлопнуть Максфилда как таракана.
– Это не доказательства, Арт, ты же понимаешь.
– Вот же засада. – Кавано плюхается с ногами в старое кресло и, судя по звуку, принимается бросать в стену резиновый мяч. – Так, значит, нам надо теперь искать ту самую Рейвен?
– Думаю, да. Скорее всего, у них был договор: ее свобода в обмен на пароль от файлов Третьей лаборатории. Такая как она ни за что не выдаст козыри, не имея гарантий, что Ник не блефует.
– Такая как она? – удивленно переспрашивает Арт.
– Не важно, – отмахивается Шон и тут же переводит тему: – Вероятно, именно ее пытался бы вытащить Ник, будь он здесь.
– Жаль, он не здесь.
Я глубоко вдыхаю, сдерживая слезы, потому что знаю: стоит начать плакать – уже не смогу остановиться. Вместо того чтобы дать волю чувствам, накидываю объемную вязаную кофту и впервые за три дня выхожу на улицу.
Двухэтажный бревенчатый дом стоит практически на краю мира. Дальше – только тысячи тонн воды, разбивающиеся об острые белоснежные скалы. Здесь много северного ветра, пронизывающего влажного воздуха, но и он не спасает. Все меня здесь душит. Стены давят, гнетут оглушающее одиночество, болезненная пустота, а больше всего – мысли.
Если бы Ник остался…
Если бы прочитал все то, что сам написал…
Как бы он хотел, чтобы я поступила?
Хочется закричать, что он меня переоценил, швырнуть эти слова ему в лицо – но мой голос сейчас не громче писка. Холод впивается в кожу, проникая в самые кости, – хотя, кажется, погода тут ни при чем. Я поеживаюсь и плотнее запахиваю кардиган. Хочется сбежать, только с каждым шагом все очевиднее: далеко уйти не получится. Сегодня явно не мой день. А если так, то самый правильный вариант – вернуться в тишину своей комнаты, и я переставляю ноги, движимая лишь одним желанием – поскорее ото всех закрыться. Поднявшись к себе, скидываю кардиган и ложусь в кокон одеяла, прислоняюсь макушкой к кожаному изголовью. Обессилев, проваливаюсь в дрему – пока до меня не доносятся шаги из коридора. Судя по мягкой поступи, это Арт.
Он заходит в комнату и садится на кровать. Матрас прогибается, и я поневоле сползаю в сторону Кавано.
– Хватит киснуть! От того, что ты затопишь слезами оба этажа, ничего не изменится.
– Тебя Шон подослал? – голос хрипит то ли от усталости, то ли от долгого молчания. – Он теперь тоже в курсе?
Уже от осознания, что еще один человек выпотрошит всю мою (нашу с Ником?) жизнь, хочется скулить, повторяя мантру про дурной сон.
– По лишь ему известным моральным принципам он читать отказался. Занялся изучением документов, которые Ник на диске собрал.
Я резко разворачиваюсь, сталкиваюсь взглядом с Артуром. Судя по лицу, он уже знает, о чем я хочу спросить, но молчит. Осторожно произношу:
– Ты ему рассказал? О нас?
Арт притворно надувает губы.
–Тогда и не говори, ладно? Я не хочу, чтоб кто-то еще знал.
– Почему? – спрашивает он тихо и мягко, но этот простой вопрос задевает сильнее любых обвинений.
– Все стало слишком сложно. – Я отворачиваюсь и снова утыкаюсь лицом в подушку, пытаясь скрыть вспыхнувшие на лице эмоции. – Он не вернется, Арт. Если вообще жив. Ты же знаешь, Ник упрямый, как черт, даже номер сменил, чтобы мы не смогли его найти.
Кто-то другой бы не заметил моих слез, но не Арти. Уже в следующую секунду он поднимает меня, усаживая рядом. Откидывается на подушки, и я крепче прижимаюсь к его боку, уткнувшись щекой в рубашку.
– Ты злишься на него? – спрашивает он, бережно поглаживая меня по волосам, и я киваю. – Значит, я не ошибся. Ник тебе дорог. Так злятся лишь на тех, кого больше всего боятся потерять. И я думаю, он вернется. Ведь Ник на тебя всегда по-особенному смотрел.
– Тогда почему он не выходит на связь? Уже месяц! Однозначно же, Джесс все ему рассказал еще в первый день. Думаешь, он нас ненавидит?
– Вряд ли. Ник не стал бы дуться из-за такой ерунды.
– Тогда я не понимаю… Неужели нельзя написать или позвонить?
– Он вернется.
– И я его придушу.
– Ты обнимешь его, показывая, как скучала, – поправляет Арт.
– В таком случае придушу в смертельном объятии, – сопротивляюсь я.
– Звучит уже оптимистичней. Если над последней версией поработать, к его возвращению может мы даже до поцелуя в щечку дойдем, – добавляет он.
И я смеюсь. Впервые за долгое время.
Весь следующий день проходит в полубреду – от головной боли из-за слез и трехдневной голодовки, – а также в попытках отвлечь себя хоть чем-то, лишь бы держаться подальше от спальни. Чтобы занять руки, я решаю разгрести на кухне возникшие завалы, и, как истинный джентльмен, Шон вызывается помочь. А может, просто хочет убедиться, что я в порядке и не виню себя в произошедшем. Впервые за это время посмотрев в глаза Рида, читаю в них такую же растерянность. И хотя я уверена, что у него ко мне миллион вопросов, – он не задает ни одного, просто трудится рядом, ожидая, что я расскажу сама. Только вот рассказывать нечего. Так что куча грязной посуды в комплекте с тоскливыми мыслями и побитым взглядом Шона – единственное мое развлечение на вечер.
Неудивительно, что и приготовление ужина заканчивается моим поражением, настолько унизительным, что спасти ситуацию может только Арт. Скомкав фартук и бросив его на стол, я выхожу из кухни, но Шон останавливает меня, мягко взяв за руку. Оборачиваюсь и, дождавшись, пока он поднимет взгляд, говорю:
– Это не твоя вина.
Рид вздыхает и неожиданно прижимает меня к себе так крепко, что не вдохнуть, – но я и не пытаюсь вырваться. Под крепкой хваткой его широких ладоней все, что было выстроено между нами, рассыпается окончательно – но на этих руинах зарождается новое, что может стать началом хорошей дружбы.
– Мы найдем его, – уверяет Шон, и я закрываю глаза, разрешив себе надеяться.
…Если Ник сам когда-нибудь вообще захочет, чтобы его нашли…
Арта я нахожу в гостиной. Он сгорбился за компьютером и внимательно что-то читает.
– Знаю, что сегодня не твоя очередь готовить, но, – делаю длинную паузу, – кажется, спасти наш ужин больше некому.
Кавано поворачивает голову, и я уже готова к его привычному улыбающемуся взгляду, но вместо этого в глазах Артура – настороженность.
– Тебе надо это увидеть, – говорит он. Настороженность в его взгляде сменяется серьезностью – это настолько не свойственно Арту, что боль в висках вновь начинает пульсировать, словно предсказывая неладное.
– Что именно?
Я присаживаюсь рядом, прикидывая, насколько хуже обстоятельства еще могут стать – по сравнению с тем, что уже случилось. Арт вздыхает:
– Ты знала, что Джесс тайно тренировал Ника?
– Да, он же упоминал в дневнике.
– Кажется, Ник был не единсвенным, кого тщательно готовили.
Я внимательно смотрю в глаза Кавано, ожидая продолжения.
– В одной из папок я нашел записи о тренировках Тайлера. Ты в курсе, что, прежде чем попасть в Эдмундс, он сбежал из трех интернатов?
– Да, я читала об этом в письме.
– На самом деле меня заинтересовало кое-что еще. Тебе стоит на это взглянуть.
– О нет. Я не выдержу осознания, что разрушила еще чью-то жизнь. Тайлер из-за меня остался в Эдмундсе, значит, и погиб тоже из-за меня. К тому же, судя по дневнику Ника, я и сердце ему разбила.
– Боюсь, на этот раз ты ошибаешься.
Арт замолкает. А потом произносит так, словно пытается вложить в слова больше смысла и сожаления, чем может показаться:
– Он остался не потому, что встретил тебя. Он остался потому, что нашел Ника.
Корвус Коракс. Закрытые материалы
Материалы дела. Объект Кор-2. Тайлер Ламм
Расшифровка аудиозаписи консультации с психологом
– Здравствуй, Тайлер, как самочувствие? Рада видеть тебя.
– Валяйте уже, спрашивайте.
– О чем? Я думала, мы с тобой еще много лет назад договорились, что, если ты захочешь поделиться, расскажешь сам.
– Зачем тогда опять нужны эти встречи?
– Чтобы помочь тебе разобраться в себе.
– Думаете, получится?
– А как тебе кажется?
– Все равно ведь мне тут весь час торчать.
– Хорошо. Тогда начну я. Мне пришел рапорт из Африки. Ты очень храбро показал себя на последнем задании. Не хочешь поговорить об этом?
*молчание*
– Как твой напарник? Ник уже пришел в себя?
*молчание*
– Тайлер? Тайлер, стой! Остановите его кто-нибудь!.. Тайлер, мы же не закончили…
***
Приложение к личному делу 2004-109. Вырезки из ДНЕВНИКА
Объект Кор-2. Тайлер Ламм
…Ворота приюта Святого Стефана остались позади, как и все идиоты, живущие там. Почему эти недоумки никак не могут понять, что мне не нужна новая семья? Не нужен их кретинский приют. Никто не нужен.
Я шагал по дороге, чуть сгорбившись, чтобы не светить лицом на городских камерах. Капюшон на голове, черный рюкзак за плечами, эстакада под подошвами кед, и вот он – район, который я помнил.
На первый взгляд, здесь ничего не изменилось. Тот же мол слева, те же дома с подстриженными лужайками – для тех, кто побогаче, – справа, тот же ларек с мороженым, что и прежде, и даже тот же самый продавец улыбается такой же улыбкой. Но для меня этот мир навечно стал другим. А для этих людей не изменилось ничего. И я их за это ненавидел. Они продолжали жить, куда-то спешить, смеяться, а я словно застрял в пространстве между прошлым и настоящим. Ни туда, ни обратно. И нигде мне нет места. И никому до меня нет дела.
Засунув руку в карман толстовки, я проверил, на месте ли газета: пока она со мной, я не собьюсь с цели. Пройдя еще квартал, я остановился и поднял глаза. Дом глядел на меня полуарками зажженных окон. О том, что год назад внутри произошел пожар, не напоминало ничего. Фасад перекрасили, выбитые рамы застеклили, даже лепнина, что той ночью сыпалась, словно каменный град, выглядела как новая. Дом снова стал прежним, таким, каким я запомнил его в день переезда. Только вот я сам прежним стать не мог. Вся моя жизнь сгорела за одну ночь, прямо в неразобранных коробках.
Я достал из кармана сложенную вчетверо пожелтевшую газету, открытую на развороте с пожаром, и едва сдержался, чтобы не смять ее в кулаке. «Неосторожное обращение с огнем младшего из сыновей привело к трагической гибели известной в городе художницы». С фотографии на меня глядела вся его семья. Журналисты в статье выражали соболезнования, неравнодушные готовы были скинуться деньгами, только вот о моей маме и Лор – ни слова. Словно нас и не существовало, хотя квартира этажом выше, в которую мы въехали в тот день, сгорела полностью. Люди, которых я любил, превратились в пепел. Но самое главное – даже воспоминания о них никто не стал хранить. Я мог умереть тогда – задохнуться в дыму, попасть под огонь. Мог погибнуть от голода, когда из приюта сбежал, – но я все еще жив. И эта мысль не давала покоя. Потому что смерть никого не отпускает просто так.
Я медленно поднялся по ступенькам. Пригладил ладонью волосы и позвонил в первую попавшуюся квартиру. Дело оставалось за малым – прикинуться другом младшего из Лавантов и узнать, куда они переехали. Вдох-выдох, улыбка на лицо. Стараться вести себя спокойнее.
Все получилось с третьей попытки. Пожилая женщина, живущая на одной площадке с погорельцами. Она позвала на чай, потом долго трепалась, но я покорно ждал и улыбался, иногда придумывал глупые истории из школьной жизни, «вспоминая» мнимую дружбу с Ником. Спустя полчаса она наконец выдала мне их новый адрес. В этот момент я подумал, что накопленных денег не хватит даже на билет. План созрел быстро. Я попросился в туалет и, пока хозяйка сидела в гостиной, обшарил карманы и вытащил из сумки кошелек.
На следующий день я несся сквозь Лондон во весь опор – меня искали. Полицейские сопоставили портрет вора с моей характеристикой из приюта, и теперь у меня на хвосте был весь чертов Скотланд-Ярд. Я прятался в подвалах, обходил стороной центральные улицы, залезал на крыши, чтобы переждать время до отправления поезда, но не учел, что старуха сообщит полицейским то, о чем я так усердно расспрашивал. Меня взяли на вокзале. Привезли куда-то в глушь и бросили в закрытой комнате.
«Военная академия? Вы уверены? Лучше уж Эдмундс, чем тюрьма», – услышал я по ту сторону двери. Спустя секунду она распахнулась, впуская высокого статного мужчину. Максфилд, черт бы его побрал, уже тогда вел себя нетипично. Вывел меня на улицу и оставил одного. Беглого преступника. Кто так делает вообще? Даже бежать расхотелось, ей-богу.
Единственная фраза, которую полковник мне тогда сказал: «С нами поедет моя дочь. Тронешь хоть пальцем – убью». И поэтому самое первое, что я сделал, оказавшись рядом с ней на заднем сидении машины, – взял за руку. На удивление, Виола не выдернула ладонь, а наоборот, так крепко схватила меня, что освободиться я смог бы разве что сломав себе запястье.
– Ну и куда мы теперь? – спросил я не без энтузиазма в голосе.
– Понятия не имею, – ответила она, упрямо глядя в окно.
Виола не задавала вопросы, не пялилась на меня с любопытством, не отшатнулась, брезгливо поморщившись. Словно мы были друзьями уже многие годы. По правде говоря, я не особо нуждался в друзьях, тем более таких. Да, ее присутствие было хоть и бесполезным, но приятным – она так напоминала мне Лор, что сопротивляться я не мог. Это потом меня на ней так переклинило, что не собрать, но сейчас не об этом.
Уже не в первый раз я покидал Лондон, но место, куда привез меня полковник, оказалось настолько не похожим на привычные мне приюты, что, вылезая из машины, я даже споткнулся, засмотревшись. Эдмундс напоминал средневековый замок. Тут же захотелось побродить по здешним каменным коридорам, заглянуть в подвалы. Наверняка и учиться здесь не так уныло. Я обернулся, чтоб поделиться восторгом с Виолой, но тут же одернул себя. Я здесь ненадолго. И так тонну времени потерял, пока мотался по детским домам. На пару недель пойдет – восстановить силы, подкопить денег, если найдется у кого отнять, – да и отправляться дальше. Нельзя сбиваться с цели.
– Шевелись, Ламм! – рявкнул полковник, и я поплёлся за ним.
Меня оформили на редкость быстро для таких мест. Конфисковали все вещи, выдали комплект казенной формы, грубые ботинки и туалетный набор, предупредив, что отныне я собственность Эдмундса. Черта с два, собственность! А потом отправили осваиваться, словно привезли в подростковый лагерь. Песни у костра распевать.
Я устало вздохнул, заранее предполагая, что и здесь придется отстаивать лидерство, – не привыкать, конечно, но это тебе не обычный приют для брошенок, – и поплелся искать спальню. Спустился вниз, прошел пару пустых залов, удивляясь, куда все подевались – в коридорах слонялись лишь единицы, – пока не услышал шум и голоса, становившиеся всё громче. Я подошел ближе. Из-за смеющейся толпы ничего толком было не разобрать, но уже через секунду мимо, чуть не сбив с ног, пронеслась дочка полковника. А потом меня буквально опрокинуло на лопатки всего одно слово.
– Лавант! – крикнул кто-то.
Второй расхохотался и присвистнул.
– Посмотри, как Ник ее осадил!
Чертов прекрасный Эдмундс! Разве бывают такие совпадения? Долгие месяцы я мечтал взглянуть ему в глаза. И вот он стоял напротив и ухмылялся. Тогда-то я и понял, что в жизни не бывает случайностей. Потому что смерть никого не отпускает просто так .
Раньше я ничего не знал о ней, теперь же стал ее орудием. Хотел я того или нет – она уже внутри, скулила, раздирая душу когтями. И пока я не выпущу ее на волю, мне не дадут жить дальше.
Оставалась только одна преграда, не позволяющая сделать то, что я задумал. Виола. От одного ее присутствия смерть успокаивалась, на время засыпала, как будто эта девчонка каким-то фантастическим образом влияла на нее.
Теплая, нежная, живая, а самое главное, только моя. Хотелось обнять ее и не отпускать ни на минуту, потому что только рядом с ней внутри затягивалась желающая мести чернота. Хотелось рассказать ей обо всем – но я не мог. Потому что даже у Виолы не было ответа, как не сойти с ума в одиночестве. Как перестать задыхаться в закрытой комнате. Не вскакивать от каждого щелчка зажигалки.
Так прошло лето. Мне удавалось сохранять хладнокровие, пока Виола не уехала – и с того дня держать меня на плаву оказалось некому.
Второй отряд спал. Стрелки часов перевалили за полночь. Дежурный, по «удачному совпадению», отсутствовал. А я стоял с занесенным над горлом Ника ножом – его собственным проклятым ножом – и не мог сделать этого.
Неправильно. Всё должно быть не так!
По спине побежал холодный пот.
Он заслуживает смерти! Заслуживает!
Глупая слеза скатилась к подбородку, руки задрожали. Надо было уйти, сбежать, пока не поздно. Ну же, давай!
Голова раскалывалась так, словно ее засунули в чугунные тиски. Я смаргнул слезы, полностью застилавшие глаза. Снова посмотрел на нож в руке.
Я не смогу уйти, когда судьба сама умоляет отомстить!
Не смогу жить, зная, что отпустил его!
Я не смогу жить, зная, что убил его…
Позади послышался шорох. Сердце забилось чаще. Я оглянулся, но никого не увидел. Снова поднял дрожащую руку и зажал рот рукавом второй. Опустил лезвие ниже к горлу Лаванта. Еще чуть-чуть… еще… Черт!
Нет. Не могу.
И я позорно сбежал, забился в угол, чтобы никого не видеть. Подтянув колени к груди, дрожал и глотал слезы, проклиная себя за слабость, как вдруг откуда ни возьмись появились два курсанта и, грубо подняв на ноги, подхватили под руки.
Вот и все. Конец. Наверняка дежурный меня заметил, и полиция уже на полпути сюда.
Меня тащили по коридору. Несколько раз толкнули в спину, заставляя идти быстрее. Потом впереди возникла лестница, и я недоверчиво поднял голову, не понимая, зачем меня ведут наверх. Ведь там располагался лишь один кабинет, и дорогу в него я уже и так успел выучить.
Хлопнув дверью, конвоиры слиняли, оставив меня один на один с человеком, которого я ненавидел чуть меньше, чем Лаванта. На полковнике не было привычной формы: вместо кителя – черный кардиган. Не горело верхнее освещение, и единственным его источником в кабинете оставалась настольная лампа, чей тусклый свет лишь раздражал глаза.
– Признаться, Тайлер, я уже и не надеялся, что ты проявишь себя, – сказал Фрэнк Максфилд и, улыбнувшись, закурил. Днем он себе такого не позволял.
Фраза прозвучала как обвинение. Я прикусил язык, решив молчать до последнего. Может, это и чересчур дерзко в моем положении – неважно. Я ничего не сделал. Так что повесить на меня ничего не выйдет.
– Значит, решил молчать? – Раскусить выражение моего лица полковнику не составило большого труда. – Хорошо. Надо признаться, твои познания в искусстве убийства поражают. Подушкой ведь – чище и эффективнее. Или ты так не считаешь?
В его глазах ни капли гнева. Скорее, немой вопрос: что это было? Я крепче стиснул зубы.
– Всегда подозревал, что этим его чертовым ножом Ника когда-нибудь и прирежут, – продолжал Максфилд, ухмыльнувшись, чем еще больше насторожил меня. Он медленно встал и налил себе чашку кофе. – Как было бы обидно. Нику всего тринадцать, а он уже один из лучших курсантов академии – и такой позорный конец.
К этому моменту меня уже переполняло накатившей злостью, кажется, она бы вот-вот полилась из ушей, – и я, не сдержавшись, выкрикнул:
– Это потому что его тренирует брат! Если бы вы это знали, то не стали бы его хвалить.
Максфилд пожал плечами.
– Я это знаю, – совершенно спокойным тоном ответил он.
– Что? – мой голос сорвался на шепот. – Но это же нечестно!
От обиды снова разнылась голова.
– Вы заранее ставите его в неравные с другими условия. И прекрасно знаете, что у остальных при таком раскладе нет ни шанса. Да если б не Джесс, этот слабак и до середины таблицы не добрался бы.
– А ты у нас, значит, поборник честности?
Я, прищурившись, отвел взгляд. Ощетинился всем нутром, стараясь не поддаться на провокацию.
– Разве не ты пришел целенаправленно убить, пока твой противник спит?
– Это не ваше дело. Моей семьи, – сквозь зубы процедил я. По щеке покатилась слеза. Я быстро стер ее рукавом, пока полковник не увидел.
– Твоя семья мертва, Тай, – сурово произнес он. – И чем быстрее ты с этим смиришься, тем лучше.
Все именно так, как я предполагал. Вместо того чтобы помочь, он издевается над моим горем. Никто из них никогда не сможет меня понять! Никто не придет на помощь! А значит, остался единственный выход – снова бежать. Только бы выбраться отсюда, и уже никто меня не остановит.
– Я видел все ваши с Ником драки, – произнес полковник. – Не смотри на меня так. Кстати, ты отлично держишь удар. Где-то учился?
Я проигнорировал вопрос. Максфилд встал и, подойдя к секретеру, достал оттуда металлическую пепельницу.
– Неужели ты не подумал, что в Эдмундсе везде установлены камеры? После того как ты столько раз сбегал из интернатов, я ожидал от тебя большей сообразительности. Увы…
Я молча уставился на его пальцы, стряхивающие с сигареты пепел.
– Скажи только: что ты планировал делать дальше, после того как перерезал бы Нику горло? Надеюсь, понимаешь, что следующее место, где ты окажешься, – колония для несовершеннолетних?
– Плевать.
Полковник усмехнулся:
– Нет, Тай, тебе далеко не плевать. Будь тебе наплевать, ты бы не стал колебаться. – Он обошел стол и присел на его край. Днем такого поведения ни один работник академии не мог бы себе позволить ни за что в жизни. Я застыл, так, что даже ноги затекли. – Пока ты этого не осознаёшь, поэтому просто захлопни рот и послушай. Знаешь, почему ты вчера проиграл? Ты ведь гораздо сильнее него.
Конечно же, я знал. Случайность. Мне не хватило техники. А может, просто везения.
– Да, Ник легче, и ему проще тебя обскакать, ударив там, где ты не ожидаешь, но дело не только в скорости.
Кажется, я даже перестал дышать, впитывая его слова, словно брошенная в воду губка.
– В нем ощетиненной злобы столько, что хватит спалить это здание дважды. Ненависть – вот в чем сила, – произнес полковник. – В отличие от тебя, Ник это давно понял. И если ты готов повзрослеть и полюбить ту свою часть, что жаждет расправы, – будем считать, я ничего не видел. И если ты готов, – повторил он, – капитан Торн будет тренировать тебя так же, как Джесс тренирует Ника. Но…
– Я готов! – буквально выкрикнул я.
Лицо полковника дернулось. Кажется, он рассчитывал на более длительные уговоры.
– Я что угодно сделаю, – затараторил я, и сердце забилось словно отбойный молоток. – Ночами напролет буду тренироваться, только разрешите.
Максфилд вернулся за свой стол и, откинувшись в кресле, довольно сказал:
– Торн сам найдет тебя завтра. А теперь пошел вон!
Отдав честь, я пулей дернулся к двери.
– Да, Тай, – окликнул он. – Это была твоя последняя стычка с Ником.
– Но… – Я открыл рот, чтобы возразить, но тут же сглотнул так и не вырвавшиеся на свободу ругательства, крепко сжав кулаки.
– Я помню про твою семью, – добавил полковник. – И, когда тебе хватит смелости «опустить нож», я дам тебе такую возможность. Если ты сам все еще будешь этого хотеть…
