Kitobni o'qish: «Мятежный лорд»

Кто драться не может за волю свою,

Чужую отстаивать может.

За греков и римлян в далеком краю

Он буйную голову сложит.

(«Стансы», Байрон, 1820 год) ¹

1820 год, Равенна

– Per favore², – прошипел крепкий мужчина невысокого роста, приложив палец к губам. Его иссиня-черные волосы слегка посеребрил рассеянный лунный свет; глаза сияли, как два огромных черных алмаза. Алджернон видал такие камни, когда «гостил» в Марокко. Они обладали странной притягательной силой, а цвет их был прозрачным – подобного черного больше в своей жизни англичанин не видывал. Но вот глаза крепыша имели именно алмазный оттенок, прозрачно-черный, словно на густую черную кляксу капнули немного воды…

«С юга, – предположил Алджи, еще раз окинув взглядом итальянца, – странно». И переключил внимание на второго соглядатая. Тот, напротив, обладал высоким ростом и голубыми глазами. Плотная, крупная фигура не позволяла ему устроиться в укрытии: свернуться в клубок по-змеиному, вытянуться гибкой пантерой или, на худой конец, сесть неподвижной статуей, как волк, которого во тьме выдадут наблюдательному охотнику лишь горящие зрачки. Нет, он ерзал, хрустя ветками, как русский медведь. Осталось встать на «задние лапы» и вразвалочку, открыто пойти к людям: «Вот он я, дурак!» Медведя Алджи наблюдал в Москве…

Англичанин неловко повернулся, и под мягкой подошвой сапога хрустнуло. Крепыш, осклабив большие желтые зубы, с явным презрением, процедил:

– Santa Maria! This is not London dandy club, sir! ³ – по-английски он говорил с большим акцентом, четко произнося все звуки. «Р» итальянец выговаривал скорее на русский лад – рыча, как злая собака, а вместо «сэр» произносил «сир». Глаза превратились из алмазов в агаты – камни темные, без намека на прозрачность.

– Scusi⁴, – Алджернон поднял обе руки, будто собрался сдаваться в плен, в знак полнейшего раскаяния. Ветки над головой предательски зашелестели. Изо рта итальянца изрыгнулось:

– Diavolissimo! ⁵

Со стороны дома раздался выстрел…

ЧАСТЬ 1. Глава 1. Ливорно, май 1822 года

На руке болтался зонт, выполнявший попеременно то роль трости, то свои прямые обязанности, спасая хозяина от дождя. Сейчас зонт безжизненно висел черной, ненужной палкой: Джордж не имел никакого желания элегантно им поигрывать, а солнечная погода не располагала к использованию зонта по назначению. Раздражение, накапливавшееся с самого утра, не исчезало. Море, обычно такое спокойное, отчего-то сердилось, опасно подбираясь к ногам. За спиной послышались шаги. Байрон вздрогнул. Показалось, вот-вот, и холодная рука коснется шеи, сомкнет на ней тончайшие пальцы, начнет медленно душить. Раздастся липкий, животный смех, который умеют издавать приведения и сама смерть…

– Caro⁶, – заговорила Тереза по-итальянски низким, приятным голосом.

Этот голос, звучавший мелодично и мягко, никогда не оставлял Джорджа равнодушным. И на сей раз, хотя Джордж не стал оборачиваться, теплая волна прокатилась от самого горла, через сердце, к желудку – он даже почувствовал легкий спазм, скрутивший мышцы. Вместо смертельного холода его окутал разогретый воздух.

– О чем ты задумался? – Тереза не знала английского, но Байрона подобный нюанс никогда не волновал: он свободно мог изъясняться на родном языке графини. – Вспоминаешь малышку Аллегру?

– Я никогда не смогу забыть ее. Однако смерть, настигающая человека, когда ему всего лишь пять лет, избавляет от огромного количества страданий… И от еще большего количества грехов. Пожалуй, дочери повезло. И сама знаешь, дорогая, если Господь так решил, надо набраться мужества подчиниться его воле.

Полуденное солнце в первой половине мая пекло нещадно. И Тереза, и Джордж, оба опрометчиво не надели шляп. Несмотря на легкий бриз, ощущение прохлады не приходило. Напряжение, не отпускавшее Джорджа с апреля, когда неожиданно из монастыря пришло известие о смерти дочери Аллегры, почему-то не ослабевало, а становилось сильнее день ото дня. Предчувствия, безосновательные, но оттого еще более гнетущие, изводили Байрона: в каждом невинно-упавшем листочке, в каждой песне птицы, в каждом легком облачке он видел страшные, мрачные знаки…

– Andiamo⁷, – позвала Тереза. – Ты не завтракал сегодня, а скоро час.

– И верно, – Джордж кивнул, стряхивая оцепенение, – пойдем, дорогая. Вели принести мне наверх вина и холодных закусок. Сейчас я не стерплю ничего горячего.

Обычно после пробуждения он съедал сырой желток и выпивал чашку зеленого чая, но, пропустив завтрак и сразу отправившись к морю, Джордж чувствовал, что не против съесть чуть более.

Они пошли по тропинке, вверх по холму, на вершине которого располагалось их очередное временное пристанище – вилла дела Роза. Вилла оправдывала свое название. Когда-то ее стены выкрасили в розовый цвет. Выгорев в течение десятилетий на солнце, розовая краска, пожалуй, стала выглядеть даже естественнее, полностью сливаясь с окружающим пейзажем. Кроме того, все огромное пространство вокруг виллы заполонили розы. Казалось, тут собрали все возможные расцветки и сорта. Парк не переставал радовать глаз причудливым хитросплетением прекрасных лепестков. Одни розы начинали цвести уже в начале весны, другие вовсю распускались в мае – и так до осени, до первых холодов.

Тереза любила срезать бутон и вставить его Джорджу в петлицу. Она побежала чуть вперед, чтобы схватить садовые ножницы и ловко отхватить ярко-желтый, не успевший выцвести цветок. Отстав, Байрон любовался точеной фигуркой юной графини. Легкое платье, скроенное на манер греческих туник, обнажало плечи и спину. Белая ткань струилась вниз, как вода в горном ручейке. Тонкая талия, крутые бедра, стройные ноги – ничего не скрывало платье от глаз стороннего наблюдателя. Неподалеку, среди деревьев прятался павлин. Яркий хвост, в сложенном виде походивший на помело, лежал на земле. Два павлиньих товарища, судя по громким крикам, гуляли где-то неподалеку.

В доме начавшее было улучшаться настроение опять испортилось. Джордж сразу увидел стопку писем и посылок из Англии, а также послание от итальянского адвоката. Он презрительно усмехнулся, ловко забросил зонт в позолоченную подставку, которую возил с собой из дома в дом, и направился к столику с посланиями. Тереза знала, как остро Байрон реагирует на любую критику, любые выпады в его адрес со стороны соотечественников. Конечно, он делал вид, что ему все равно, становился надменным, фыркал и швырял газеты, письма в огонь, а после писал ответы. Даже в переводе на итальянский они звучали оскорбительно, жалили пуще змеиного яда…

– Хм, зубной порошок, щетки, – он разорвал бумагу на посылке от Джона Меррея, – вот оно – счастье, Тереза! Быть чистым телом! Душа – дело второе, – он увидел, как она нахмурилась. – Не обижайся, дорогая, не обижайся. С тобой я понял, что и душе надо регулярно принимать ванну. Отмывать ее от всей грязи, накопившейся за день. Впрочем, мою за всю жизнь не отмоешь, – Джордж не дождался от графини ответа, переключив внимание на выпавшие из той же коробки газеты и книги. – Он не устает мне присылать это!!!

Издания полетели на пол. Тереза нагнулась поднять их, а заодно посмотреть, чем решил «развлечь» Байрона его английский друг.

– Не марайся, дорогая! Они не достойны прикосновений твоих прекрасных ручек!

– Я хочу прочитать названия. Практиковаться в английском языке, – объяснила Тереза, старательно выговаривая английские слова.

– Практиковаться надо на других произведениях. Читай Вальтера Скотта, – буркнул Джордж. – Впрочем, что ты там держишь?

Немилосердно коверкая слова, Тереза произнесла:

– Эдинбургское обозрение. Март, – она улыбнулась и приготовилась взять другую газету.

Одновременно Джордж читал отписку от адвоката: Дюпой, владелец виллы отказывался менять финансовые условия, на которых сдавался дом.

– Видишь, дорогая, итальянцам, действительно, важнее чистота души. Господин Дюпой, без зазрения совести совравший нам о наличии воды на вилле, теперь отрицает всяческие обещания и не желает снижать стоимость. Не имея такого прошлого, как я, не проведя юные годы в Лондоне, он не видит святой необходимости принимать ванну минимум два раза в день. О, слышал бы его мой друг Брамелл! Тот без воды и часу бы ни прожил! Но он из Англии сбежал во Францию, я слыхал пребывает в Каннах и не испытывает нужды в воде… Дайка, – он протянул руку за газетой.

К сожалению, в «Обозрении» ничего приятного его не ожидало: в статье, посвященной последним произведениям Джорджа, включая трагедии, написанные им для театра, автора ругали, на чем свет стоит. Он не стал дочитывать статью, бросив газету на стол.

– Вот, дорогая, что пишет этот выскочка Френсис Джефри! Ему, видишь ли, жаль, что «Каина» вообще опубликовали! Я исписался, считает он! Более не могу убедить читателя, мои эмоции фальшивы, я погряз в иллюзиях и обмане самого себя!

В этот момент в дом ворвался Байроновский слуга. Слуги Джорджа производили интересное впечатление – скорее, они походили на головорезов, чем на челядь лорда. Вошедший представлял собой странную личность. Вроде прилично одетый: ярко-зеленые, бархатные широкие штаны до колен, белая рубашка, поверх которой – красный жилет. Штаны Тито заправил по обычаю в коричневые гетры, на ногах – добротные ботинки. Тем не менее, выражение лица слуги немного пугало. Люди, завидев его, старались быстрее пройти мимо. Тем более, жилет подозрительно оттопыривался, намекая окружающим на наличие за поясом пистолета…

– Синьор! В Ливорно прибыли американские корабли! – на одном дыхании выпалил Тито, чуть не сбив стоявших неподалеку от входа хозяев.

Газеты и книги пришлось на время оставить.

– Американские? Ничего не перепутал? – Джордж испытывал к Америке уважение, смешанное с любопытством ребенка, которой слыхал про удивительную новую игрушку, но доселе ее не видывал. Он слышал, что в Америке даже публиковали его произведения, и собирался поехать туда выступить перед читателями.

Тито насупился: он и перепутал! Куда там! В Ливорно народ только и говорит об американской эскадре. На каждом углу талдычат.

– Синьор! Я никогда ничего не путаю! Пять дней как бросили якорь. Вчера к ним на борт поднимался сам король Вюртемберга. Такие дела, синьор! – Тито мял в руках шапку и чуть не подскакивал на месте.

По большому счету в жизни парня привлекало три занятия – бороться за свободу Италии, стрелять и драться. В слугах у лорда Байрона Тито ходил из большого уважения к поэту, поддерживавшему карбонариев и прочих борцов за свободу, а также с целью защитить его в случае необходимости. Приключения двухлетней давности в Равенне свели вместе людей совершенно разных сословий. Слово «карбонарии» не произносилось вслух, но оно подразумевалось…

На следующий день прямо с утра Джордж уехал в Ливорно. Вилла находилась неподалеку от города, в деревне Монтенеро, поэтому путь предстоял недолгий. Терезу он оставил дома – женщине нет места на корабле. Однако уверенности в том, что его пригласят, что его действительно знают в такой далекой стране, что он будет интересен, совсем не было. Напустив на себя равнодушный вид, Джордж ненадолго стал вновь похож на себя давнишнего, эдакого денди из клуба «Ватье».

***

В порту Ливорно три американских корабля сразу бросились в глаза. «Конститьюшн», «Нонсач», «Онтарио» гигантами возвышались над остальными судами. Волнение охватило Байрона. Отправленный на флагманский корабль слуга пока не вернулся, и Джордж успел осознать, насколько важным вдруг стал для него этот визит. Таинственная Америка, боровшаяся за право быть свободной от Англии, родина прекрасных писателей, взорвавших привычный мир европейской литературы, манила Байрона, как неведомая земля манит заядлого путешественника.

– Капитан сочтет за честь принять вас завтра, господин! – неожиданно гаркнул слуга прямо ему в ухо.

Руки, затянутые в белоснежные перчатки, вспотели. Джордж нахмурился, сердясь на самого себя за неподобающую нервозность.

– Приготовьте мне с утра ванну, – приказал он, – свежую рубашку, перчатки. Вы взяли мои шейные платки? Выберу завтра, приготовьте все.

На следующий день Джордж провел почти час перед зеркалом, примеряя платки и отбрасывая их в сторону. Наконец, платок был повязан. Высокий воротник кипенно-белой рубашки подпирал подбородок. Черные жилет, фрак и узкие брюки довершали образ. Собственным отражением, тем не менее, Джордж доволен не был. Седые волосы и залысины никогда не приводили его в восторг, сегодня и подавно. Американцы виделись ему молодыми и задорными парнями, под стать юной родине.

«Хорошо хоть похудел, – он вспомнил свое растолстевшее тело, отросшие волосы три-четыре года назад и кивнул отражению, – конечно, теперь куда лучше. Тереза и заговоры вернули мне приличный вид». Графиня, правда, считала, что он слишком худ, но нет, ему так нравилось больше.

Встряхнув головой, Джордж добился нужного эффекта, заставив, наконец, волосы упасть на лоб определенным манером. Он натянул перчатки, взял трость и отправился на флагман.

Вблизи «Конститьюшн» показался еще более величественным: двойной мартин-гик⁸, вытянутый нос, по всему периметру обрамленный отделениями для орудий, украшенный резным завитком, мачты, гордо стремящиеся в небо. Широкий американский флаг развевался, вырываясь из клотика на топе кормовой мачты. Рядом с «Конститьюшн» на волнах покачивалась шхуна «Нонсач», чуть поодаль виднелся «Онтарио».

Поборов беспокойство, Джордж направился к трапу «Конститьюшн». Хромота из-за волнения стала сильнее, и это сердило Байрона неимоверно. Он старался сильнее обычного опираться на трость, чтобы скрыть мучавший с детства физический недостаток. Во фраке и жилете становилось жарко. Шейный платок сковывал шею, как железный обруч…

– Добро пожаловать на борт «Конститьюшн», сэр! – командующий эскадрой уже спешил навстречу поднявшемуся по трапу Байрону. – Капитан Джейкоб Джоунс, – представился он, протягивая руку для приветствия.

Капитан обладал высоким ростом и подтянутой фигурой, что не могло не вызывать уважения, учитывая его немолодой возраст. В свои пятьдесят четыре Джоунс мог дать фору любому молодому матросу. На нем был одет синий китель с золотыми эполетами и такими же сияющими золотом пуговицами. Белоснежный шейный платок подчеркивал темный цвет обветренной, загорелой кожи лица. Джордж сразу отметил, как тщательно был выбрит капитан, красивую форму бакенбард. На лбу красовалась вьющаяся прядь волос, на виски также были начесаны волосы, что скрывало появившиеся залысины.

Джорджа провели мимо приветствовавших его членов команды в капитанскую каюту.

– Для нас большая честь принимать вас на борту, сэр Джордж, – Джоунс разлил по бокалам вино. – Рад продемонстрировать, как ваши произведения любят в Америке.

С этими словами капитан подошел к небольшому столику и взял лежавшую на нем книгу.

– Нью-йоркское издание ваших поэм.

Байрон улыбнулся. Напряжение, мешавшее ему со вчерашнего дня, исчезло.

– Лучше расскажите мне немного о себе, дорогой друг. Мне приятно видеть у вас свои книги, но я повидал их много. А вот американцы встречались нечасто.

– О! Моя биография не изобилует интересными фактами, – махнул рукой капитан. – Родился я в Делавере. Пытался стать врачом, да понял, что эта работа не по мне. Поэтому в тридцать один год оказался самым старым мичманом у нас на флоте. Во время Триполитанской войны провел девятнадцать месяцев в плену, – Джоунс замолчал, видимо, решив об остальных деталях биографии умолчать.

Байрон не настаивал, памятуя о войне американцев с англичанами. Наверное, капитан решил, что Джорджу будет неприятно слушать о стычках с его соотечественниками. «Знал бы он, – подумалось Байрону, – насколько далек я от родины. Впрочем, Англия – не родина мне».

– Ну а я – шотландец, – сказал он вслух. – Мои лучшие воспоминания связаны с Шотландией. И последние, конечно, с Италией.

После обеда в капитанской каюте, Байрона отвели на «Онтарио». Там его приветствовали также бурно, как на «Коснтитьюшн». Матросы выстраивались в линейку на палубе, отдавали честь и широко, искренне улыбались…

Позже, устроившись на полу у ног Терезы, Джордж с упоением рассказывал о встрече с американцами:

– Дорогая, вот новая нация, новый народ, выращенный из всякого европейского отродья. Вот тебе пример, как иная жизнь меняет людей. Старая Европа, несмотря на революции, погрязла в войнах, интригах, распрях. Остается надеяться на Новый Свет, на их суждения, которые когда-нибудь дойдут до Европы. Уже сейчас, дорогая Тереза, посмотри, влияние американцев становится заметным. Но я отправился бы в Латинскую Америку. Там борьба за свободу в самом разгаре. Это напомнило мне, дорогая, о моей шхуне, нагло названной мною «Боливар». Тосканские власти хоть и милы пока со мной, велят держать ее на привязи у берега, как злую собаку. Так вот, наш «Боливар» просто шлюпка, детская игрушка по сравнению с американскими кораблями. Хотя мы с Уильямсом и Трелони брали в качестве примера именно их конструкции. Переняв весь опыт у европейцев, американцы быстро сумели уйти вперед, пошли дальше…

Графиня послушно кивала, отправляя в рот кусочки молодого сыра и, время от времени, делала глоток холодного белого вина. В ее глазах Байрон читал лишь искреннее желание понять его мысль, но никак не острый ум философствующих англичанок. Обучение явно не пошло им на пользу. Прочно утвердившаяся мода на пустопорожнее умничанье испортило английских женщин. Он с неприязнью вспомнил о Клер, матери несчастной Аллегры. Клер жила неподалеку, вместе с Шелли, но видеться он с ней категорически не желал.

«Пожалуй, их испортила новая вера, – размышлял Джордж. – Женщины, воспитанные в католических монастырях, куда прелестнее выглядят, чем пресные, бледные леди. Не говоря уж о нравах, которые нынче в Англии вовсе отсутствуют».

– Si, caro, – промолвила Тереза. – Мне понравилась книга того американского писателя, что ты читал мне недавно.

– О! Ирвинг добрался до нас! Лучше бы Меррей присылал мне читать американцев! Я понимаю, он не желает зла. Однако же лучше получить сто пятьдесят зубных щеток и триста порошков – я все оплачу – только избавьте меня от английских изданий! – Байрон снова вспомнил о пришедшей на днях почте. – Кстати, куда ты дела те книги и журналы?

– Прочитала заголовки и отдала на кухню топить, – Тереза хитро улыбнулась, тряхнув медными с золотым отливом кудрями.

– Умница! Эх! Я обещал тебе духи! – Байрон вскочил на ноги. – Забыл, совершенно забыл с этими американскими кораблями.

Беседу, перешедшую в мирное русло, пришлось прервать. В комнату вошли графы Гамба, сопровождаемые двумя здоровыми ньюфаундлендами. Собаки, доселе дремавшие в саду в тени раскидистого дерева, ворвались комнату, совершенно ошалевшие от счастья видеть Джорджа. Вслед за ними проковыляла мартышка. Отец Терезы, Руджеро Гамба, высокий, сухопарый мужчина пятидесяти двух лет, громко поприветствовал Байрона и дочь. Несмотря на возраст, Гамба-старший сохранил густую шевелюру, правда, изрядно поседевшую. Однако его брови оставались чернее ночи, а цепкий взгляд темных глаз заставлял собеседника чувствовать себя неуютно. Узкое лицо, чуть крючковатый нос и сжатые в тонкую полоску губы довершали образ графа.

Брат Терезы, Пьетро Габма родился всего на два года позже сестры. Он любил ее преданно и страстно, хотя почти все детство и юность они провели врозь: Терезу отдали на воспитание в женский монастырь, а Пьетро учился в Риме. Джордж сразу подружился с молодым человеком, и последние три года тот ходил за Байроном по пятам. Пьетро походил на отца – такой же крючковатый нос и узкое лицо. Но спутать двух Гамба было невозможно: жесткие кучерявые волосы и борода делали лицо Пьетро совершенно отличным от отцовского. И, несмотря на более устрашающий внешний вид, взгляд молодого Гамбы выдавал в нем человека, хоть и пылкого, но мягкого и добросердечного. Это, впрочем, не мешало Пьетро постоянно ввязываться в потасовки…

– Нас все-таки пытаются выслать из Тосканы, – Руджеро встал возле холодного камина. – Придется уезжать, рано или поздно.

– Нам придется расстаться? – Тереза беспомощно переводила взгляд с отца на Джорджа.

– Дорогая, ты знаешь, я собирался покинуть Италию. Ехать в Соединенные Штаты, либо в Латинскую Америку. Бездействие изводит меня, особенно теперь, когда мы скованы в наших действиях в Италии. Мы находимся под постоянным надзором. Аллегра умерла, и только ты, любовь моя, удерживаешь меня здесь.

– Я поеду с вами, синьор! – воскликнул Пьетро.

Неожиданно Тереза стала похожа на отца: она поджала губы и сверкнула карими глазами, которые в иное время излучали свет и тепло.

– Я, сэр, тоже ехать с вами! – сказала она громко по-английски.

Байрону безумно нравилось, когда юная графиня сердилась. Ему доставляло немалое удовольствие смотреть на прелестное личико, желавшее казаться строгим и надменным. Он постарался сдержать улыбку. Тем более брать с собой Терезу, подвергая ее жизнь опасности, Джордж никак не желал.

– Терезита, ты останешься с отцом. Женщина и революция не должны пересекаться, – он нежно похлопал Терезу по руке, а после медленно поцеловал каждый пальчик. – Не дуйтесь, дорогая. В любом случае, ничего пока не решено.

– Видимо, для начала переберемся в Геную, – встрял Руджеро Гамба. – Долго нас терпеть в Ливорно не станут.

– Позвольте, я просил решить вопрос положительно, – Джордж нахмурился. – Почему они не желают оставить нас в покое? – его кулаки непроизвольно сжались.

– Синьор, вас власти не выгонят! – выкрикнул Пьетро. – Но мы с отцом, как и раньше, представляем для них угрозу. Карбонарии…, – в этом месте Руджеро приложил указательный палец к губам, заставив сына замолчать.

– Я представляю такую же угрозу, как и вы, – в груди у Джорджа начало клокотать от злости.

– Вы – иностранец, синьор. А мы создаем проблемы, пребывая с вами под одной крышей, – спокойно произнес Руджеро.

Собаки не дали завершить разговор. Они помчались к двери, оглушая людей своим лаем так, что говорить стало невозможно.

– К нам гости, – Тереза поспешила встать с кресла, но Пьетро уже бежал вслед за собаками, узнать, кто прибыл на виллу.

В дверях стоял человек, походивший скорее на слугу, чем на знатного синьора. Пьетро схватил собак за ошейники, пытаясь не позволить им сбить незнакомца с ног.

– От синьора Шелли, – доложил Тито, впустивший посланника в дом, – письмо синьору Байрону.

Джордж взял письмо у Тито, выдал напуганному посланнику монету, и тот с видимым облегчением покинул виллу. Собак отпустили. Они попытались преследовать слугу, но, пробежав немного по саду, увидели, что он уходит, и потеряли к чужаку всякий интерес…

– В конце июня сюда приедет Ли Хант, – сообщил Джордж семейству Гамба, – с женой и кучей детей. Не вспомню, сколько их, но все невоспитанные, уверен. Впрочем, деньгами для переезда в Италию снабдил их я. Не стоит жаловаться. Свою судьбы мы отчасти творим сами. Нам лишь немного помогают сторонние силы. По крайней мере, попытаюсь опубликовать то, что не хотят брать другие, в новом журнале Ханта…