Kitobni o'qish: «Бомжиха»
Пьеса в двух действиях (трагикомедия)
Действующие лица:
НАДЯ, около 25 лет, бомжиха.
ЕКАТЕРИНА АРКАДЬЕВНА, 70 лет, пенсионерка, бывшая учительница французского языка.
ЛЕОНИД СТЕПАНОВИЧ, 72 года, пенсионер, бывший инженер.
ГАЛИНА, около 30 лет, женщина с собачкой.
ИВАН АБРАМОВИЧ, участковый, около 50 лет, грузный мужчина.
ИЛХОМ «ЗАХАРЫЧ», дворник, мужчина неопределенной национальности.
СЕРЕГА, «начальник над бомжами», около 40 лет, крепкого телосложения.
КРЕПЫШ, «коллега» Сереги, около 30 лет, крепкого телосложения.
В пьесе используются отрывки из стихотворений Евгения Евтушенко.
Действие разворачивается в обыкновенном дворе на детской площадке: две скамейки, песочница, горка, качели. Позади виден старый пятиэтажный жилой дом.
Действие первое
Сцена первая
Утро. Екатерина Аркадьевна – в потрепанном пальто, несмотря на теплую погоду. Сидит на одной из скамеек, ближе к зрителю. На дальней скамейке лежит некое тело, но пока Екатерина Аркадьевна его не замечает.
Екатерина Аркадьевна. Степаныч! Твою мать! Степаныч!
Из окна дома высовывается Леонид Степанович.
Леонид Степанович. Чего орешь, дура? Всех перебудишь!
Екатерина Аркадьевна. Выходи, Степаныч! Все на работе давно! А ты, алкаш, спишь! Спускайся! Есть банка пива!
Леонид Степанович. Сразу бы и сказала!
Он появляется на площадке.
Леонид Степанович: Водки бы еще, а, Катерина?
Екатерина Аркадьевна. Водки?! Кто ж против водки, Степаныч! Беги в подвал, бери водку. А мне хватило только на пиво.
Леонид Степанович. На пиво ей хватило! Не ври, Катерина! Кто тебе банку-то подарил, а? Брехунья хренова!
Екатерина Аркадьевна. Ну подарил, ну отдал добрый человек бабке! Тебе вот кто дарил в последний раз банку пива? Водки бутылек, кто-нить дарил, а?
Леонид Степанович явно отвечать не хочет и крутит головой по сторонам.
Леонид Степанович. Лучше скажи, кто тут у нас на скамейке спит? Кто тут у нас вчера напился и нагло дрыхнет на детской площадке?!
Екатерина Аркадьевна. Вот ведь сволочь какая?! Детки тут играть придут с мамашами, а он разлегся?! Пьянь, одно слово!
Леонид Степанович. Баба разлеглась! Баба, Катерина! Глянь, куда мы катимся?! Упилась, значит, и заснула на скамейке! Феминизм, одно слово!
Екатерина Аркадьевна. И не говори, Степаныч! До чего, блин, дожило мирозданье! А что ты встал-то ступором? Беги, если ноги позволяют, в подвал за водкой! Мерзавчика возьми и что там у них сгнило. Скажи, Катерине конфетки – бесплатно дадут парочку.
Леонид Степанович. Не учи, феминистка! Сам знаю! Колбасы в тот раз на самом деле тухлой дали. Блевал.
Екатерина Аркадьевна. Проси не такой тухлой! Топай, ирод! Я пока бабу рассмотрю. Вдруг труп, Степаныч?
Леонид Степанович. Ты ее не трогай. Если труп, на ней будут твои отпечатки! Если просто пьяная феминистка, другое дело. Но водки ей не дадим. Самим мало.
Екатерина Аркадьевна подходит ко второй скамейке, рассматривает тело, но не трогает. Леонид Степанович уходит за водкой.
Екатерина Аркадьевна. А вдруг и правда убили? Нет, убить не убили, сама могла помереть. Легла и померла. Так все помрем, тихо ляжем и помрем, устав от жизни земной, где как в аду. Думаю, хуже все равно некуда. Да, я бы так хотела – безболезненно. Выпила водки, конфетой любимой закусила и легла помирать на лавку, у всего честного народа на виду.
Леонид Степанович. Ну что, Катерина, я с водкой! Валерка выдал.
Екатерина Аркадьевна. Чего-то он у нас нынче такой добрый, а? Цельную бутылку пожертвовал на благо цивилизации. Степаныч, с утра так много пить – прямая дорога в могилу. А у нас с тобой тут и так труп.
Человек на скамейке начинает шевелиться. Из-под груды тряпья
появляется молодая женщина с грязными, спутанными волосами, помятым лицом.
Екатерина Аркадьевна. Ожила! Ты кто такая, труп неудавшийся? Мы полицию уж вызывать хотели. У нас тут приличный двор, детишки гуляют. Чего разлеглась, бомжиха? Топай отселе, не загрязняй окружающую среду!
Надя (испуганно). Не надо полицию.
Екатерина Аркадьевна. Мы ее и сами не хотим. Но своих мы тут всех знаем: наркоманов, алкоголиков, простых мирных граждан знаем. Тебя не знаем. Почто здесь разлеглась, а?
Надя кутается в тряпки и озирается по сторонам.
Леонид Степанович. Мы всем желаем исключительно добра. Но лежать на скамейке на детской площадке бомжу нельзя. У тебя, может, вши, а тут детишки! И вообще – пример исключительно для молодого поколения неудачный. Не те ценности воспитывает в человеке.
В это время Екатерина Аркадьевна достает из пакета пластиковые стаканчики и наливает туда водку и пиво.
Екатерина Аркадьевна. Тут все люди приличные. Так что мотай отсюда. Можем на дорожку водки налить. Не хмурься, Степаныч. На дорожку оно святое выпить. Пусть в хорошем настроении человек отсюда уйдет и помянет нас добрым словом. Что мы нехристи какие так человека выгонять?
Леонид Степанович. И правда, пусть пьет! Чего там! От ста грамм еще никто не обеднел, а вот счастья людям прибавляло.
Они наливают Наде, протягивают ей стакан и конфету.
Екатерина Аркадьевна. Бери, убогая. Эх, как до жизни до такой дошла? Давай выпьем за то, чтобы всегда было человеку куда податься, чтоб дом был, хоть какой. Где обычно-то спишь, а? Так вот по скамейкам? Эх, житье-бытье!
Леонид Степанович. Катерина, а вдруг женщина – не бомж? Чего мы ее так сразу оскорбляем? Случайно заснула у нас на скамейке, ну немножко грязная, ну похожа на бомжа. Но что ж сразу человека клеймить? Может шла с завода уставшая, прилегла и заснула. А мы сразу клеймить, бомжом обзывать.
Екатерина Аркадьевна. С завода шла! Ну ты, Степаныч, скажешь! Выпьем, короче. А то трубы горят со вчерашнего. «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля»…
Леонид Степанович. «Просыпается с рассветом вся Советская земля». Сразу настроение поднялось! Как тебя зовут?
Надя (еле слышно). Надя.
Екатерина Аркадьевна. Имя тебе дали хорошее. А до какой жизни докатилась! Конфету ешь. У приличных людей закусывать принято. Фантик бросай в помойку. Ай, вот идет главный тут человек. Таджик, Надя, а не бомж. По-русски плохо говорит, но, Надежда, не бомжует, как ты, и на скамейке не спит!
Дворник-таджик везет к помойке магазинную тележку, в которой стоит пластиковый бак и торчит метла. Начинает выгребать из помойки мусор, собирает по площадке пустые бутылки, подметает.
Екатерина Аркадьевна. Понимаешь, Надежда, безысходность твоего бытия определяет твое никчемное сознание. Степаныч, колбаски тебе дали?
Леонид Степанович. Валера сегодня добрый. Вот тут хлеб, колбаса и пельменей немного – пачка разорвалась, они высыпались – Валерик мне и отдал.
Екатерина Аркадьевна. О! Счастье привалило! Надежда, с тобой пришла удача. За тебя сейчас все-таки выпьем. Чтобы жизнь твоя вошла в нужную колею и более оттуда не выходила. Интересно, Степаныч, нам водки до обеда хватит? С пельменями хорошо пойдет. Тебе, Надежда, не предлагаем. У нас тут люди приличные живут, тебя увидят, вызовут полицию.
Леонид Степанович. Да, случаи были. Помнишь, Катерина, тут наркоманы дрались? Сразу приехали стражи порядка. Это тебе не девяностые, когда хочешь тут всю ночь песни горлань, дерись и никто тебе слова не скажет. Нынче – порядок! И бомжующего элемента сразу с детской площадки уведут, чтобы выяснить личность.
Екатерина Аркадьевна. Это точно, Надежда. Степаныч правду говорит. Видишь, тут качельки поставили новые, песочницу. Я этих собачников отсюда как гоняю, Степаныч, скажи?
Леонид Степанович. Гоняет, Надь, так гоняет, мне страшно! Но ведь ссут эти твари, где ни попадя, особо метя в песочницу. А тут детишки куличики делают. Собачники людей не любят. Для них животное – превыше всякого человека. Катерина как гаркнет на них! Даже мне страшно и хочется бежать отсюда.
Екатерина Аркадьевна. Так что ты понимаешь, Надежда, что бомжам тут не место. Вот понимаешь, если не мы со Степанычем полицию вызовем, то кто-то другой. Народ тут в целом добрый, но в частности нраву крутого. Смотри, намусорим – таджик убирает. Или он киргиз, Степаныч? А кем бы ни был, но убирает по утрам тщательно. Сколько накануне ни пей – все уберет и выметет. А народ что? Из окон повылазит и блюдет. Что не так, давай в полицию звонить. Теперь все свои права знают – умные очень, образованные и телефоны имеют. Раньше-то телефон был роскошью, а теперь средство связи. В том числе с полицией.
Леонид Степанович. Такова жизнь, Наденька. Куда ни плюнь – несправедливость и жестокое отношение к людям. Как при настоящем капитализме. Звериный, так сказать, оскал. При социализме ты бы дома спала, а не на лавке. Бомжей тогда не было. Вот тебе лет сколько?
Надя. Двадцать пять.
Леонид Степанович. Вот! Ты социалистическую реальность не застала. Видишь, Катерина, что с людьми новый строй делает! Молодая девка бомжует по чужим дворам! А раньше бы работала инженером, а вечерами смотрела программу «Время». Сейчас программ миллион, а смотреть нечего. Выбор – не есть панацея, Надежда. Иногда лучше без выбора, зато не на скамейке ночевать.
Екатерина Аркадьевна. И пенсия была бы обеспечена, и крыша над головой. Вот чего мы, Степаныч, набросились на Надежду? Сами почти как бомжи. Одна разница – что на скамейке не спим. Что мы с тобой, Степаныч, имеем? Две копейки от большой государственной щедрости. Если б не Валерик, давно б с тобой сдохли от голода. Ну, не от голода, но почти (задумывается). Ни на что пенсии не хватает. Сейчас вон даже макароны дорогие, даже «Доширак», который едят несчастные китайцы.
Леонид Степанович. Точно! Но на государство, Катерина, не греши. Государство само страдает – цены на нефть, погляди, падают, кругом экономический кризис. Ничего не поделаешь. А Валерка, и правда, хоть и бизнесмен, но человек хороший. Трудящихся эксплуатирует, но и поддерживает пожилых людей. Он нас, Надежда, спонсирует. Не просто так, конечно. Он, Надя, сирота, поэтому видит в нас как бы родителей, как бы мы ему их заменяем. Так мне кажется. А то, что пьющие мы ему попались, так то мы не со зла.
Екатерина Аркадьевна. Правильно, Степаныч, все излагаешь… Спонсор! Валерик – наш спонсор. Я ему говорю: Валера, моя мечта – на море съездить. Была я, Надежда, молода когда-то, как ты примерно. Ездила в отпуск на Черное море. Вспоминаю часто. Помереть бы на теплом песке под плеск волн.
Леонид Степанович. Представь, Надя, Валера обещал Катерину, как та помирать соберется, отправить на море. Катерина, а пельмени у нас не оттают? Ты б домой сгоняла, в холодильник их положила.
Екатерина Аркадьевна. Ой, тут умный нашелся! Степаныч, с твоим умом только на Нобелевскую премию. Я не шучу, Надежда, у Степаныча было три патента. Чего ты там наизобретал в своем институте?
Леонид Степанович. Да ладно, Катерина, кому это сейчас интересно. Ты лучше еще водки разлей. Не жадничай – все равно до обеда не растянем. Придется еще бежать. И пивка плесни. Наде тоже чуток добавь – хорошая девка, по всему видать.
Голос из окна. Осточертели тут пить, алкоголики проклятые! Сейчас полицию вызову!
Екатерина Аркадьевна. Вот ведь! Работать пошла бы! Я – законная пенсионерка! А ты что дома расселась зад отращивать? Раньше бы за тунеядство посадили! На тебя саму полиции нет!
Голос из окна. У меня ребенок маленький! Пенсионерка хренова! Из-за тебя уснуть не может! Пошли отсюда!
Мужской голос. Я со смены! Заткнитесь, дуры! И окно не закрыть – жара!
Леонид Степанович. Уйти надо бы ненадолго. Разорались! Давай, Надя, за твое светлое будущее! И ступай. Мы тоже с Катериной по домам. Ты, Катерина, только пельмени одна не жри, позови на обед.
Екатерина Аркадьевна. Уж позову, не сомневайся. Чуток вот водки осталось. А ты, Надя, и вправду иди отсюда – видишь, местный пролетариат нервничает.
Надя. Мне идти некуда. Но вы не беспокойтесь. Я пойду. Куда-нибудь. Спасибо.
Надя собирает свои пожитки.
Екатерина Аркадьевна. Что, совсем некуда идти? Ты, девка, откуда взялась-то? Степаныч, смотри, может, как в том сериале, ее мать в детстве потеряла, а она вот скитается по свету, ищет мамку-папку. А папка, в самом деле, олигарх, богатый человек. Но про дочь несчастную, брошенную, не знает. Может, Надя – будущая наследница империи!
Леонид Степанович. Какой империи, Катерина?
Екатерина Аркадьевна. По продаже нефти и газа, дурень! Большой такой империи по зарабатыванию денег на крови народной! Он Надю найдет, признает и в благодарность станет она нам помогать как Валерик. Заживем!
Екатерина Аркадьевна и Леонид Степанович чокаются.
Надя кутается в тряпье.
Надя. Спасибо. Пойду я.
Леонид Степанович. Куда пойдешь? Надь, серьезно спрашиваю. Куда собралась?
Екатерина Аркадьевна. Эх, Степаныч! Пусть мотает отседа. Тут добра нет.
Леонид Степанович. А где оно добро-то, Катерина? Добра-то в мире нынче нет! Вон, Валерик даст водки да закуски – вот и все добро мировое. Пей, Надежда, это все добро, которое осталось в мире. Лучше не будет.
Надя выпивает залпом водку.
Екатерина Аркадьевна. Девка хорошая, по всему видать. Плесни ей еще, Степаныч. Жизнь – она штука жестокая. А выпил, и вроде полегчало. И вроде все, как говорят французы, в розовом свете. Ля ви ан роз!
Леонид Степанович. Не смотри, Надежда, что Катерина так выражается. Она учитель французского.
Екатерина Аркадьевна. Была, Надь! Была когда-то учительница французского! А муж мой был поэт! Блин, Надь! Поэт – невольник чести! У нас дома Евтушенко бывал. Есть поэт такой. Слыхала?
Надя отрицательно мотает головой.
Екатерина Аркадьевна. Сначала, Надь, муж мой умер. Но я это, Надь, пережила. А что делать? Все помрем, Надь. И ты помрешь, и Степаныч, и даже, Надь, Валерик помрет, хоть он почти олигарх. Евтушенко тоже отошел в мир иной. Но гораздо дольше протянул чем мой муж.
Начинает читать стихотворение:
Таков закон безжалостной игры.
Не люди умирают, а миры.
Людей мы помним, грешных и земных.
А что мы знали, в сущности, о них?
Леонид Степанович гладит Екатерину Аркадьевну по руке и разливает водку по стаканам. Некоторое время стоит тишина.
Надя. А что потом случилось?
Екатерина Аркадьевна. Потом? А потом школу снесли! Ироды!
Леонид Аркадьевич. Школу, Надежда, снесли, где Катерина французскому деток обучала. Снесли, а на ее месте построили новую, самую большую в Европе, а то и во всем мире, с бассейнами и прочими излишествами. Там столовая, Надя, лучше любого ресторана. Булочек, правда, с повидлом за пять копеек нет, но кому эти булочки нужны сейчас… Короче, сказали Катерине, что более мордой не вышла там учительствовать!
Надя (растеряно). Почему?
Екатерина Аркадьевна. Ой, да кому мы нужны там были? Открыли новую, европэйскую школу. Платную. Лучшую из лучших. Тут ведь, Надя, почти центр города – есть дома и покруче наших. Кто там живет? Правильно – олигархи. Где должны учиться дети олигархов? Правильно – в крутых школах. Зарплаты учителям там платят большие, желающих работать много. А кому за меня заступиться? Некому! Я Евтушенко позвонила, а он говорит, не помню вас, мадам… Он тогда еще вполне жив был. Но не вспомнил. Бог с ним… Не меня одну турнули. Всю старую гвардию. Директриса наша сама померла, кто-то еще тоже сам ушел на тот свет. Говорю ж, все там будем. Нет проблем!
Опять читает стихотворение:
Уходят люди… Их не возвратить.
Их тайные миры не возродить.
И каждый раз мне хочется опять
от этой невозвратности кричать.
(После паузы): Остальных поперли. А мне вообще сказали: нынче английский, Екатерина Аркадьевна, преподавать надо. Ступайте со своим французским нафиг!
Леонид Степанович. Английский, Надежда, – язык международного общения! Шерше ля фам кануло в прошлом! Скоро и сами «фам» канут, помяни мое слово. Империализм не справится – феминизм точно сдюжит. Помянем французский и иже с ним!
Голос из окна. Вот ведь алкашня! Пьют и пьют! С самого утра наклюкались!
Екатерина Аркадьевна. Заткнись, дура толстая! У нас тут разговор по душам! Про лингвистику говорим. Тебе не понять!
Голос из окна. Куда нам! Но в полицию позвонить еще способны! Там по-русски прекрасно понимают!
Леонид Степанович. Не нервничайте, барышня. Мы тихонько. Порассуждаем про судьбы мирового пролетариата и разойдемся. Сейчас детишек сюда приведут, они так орать будут, мы вам, барышня, ангелами покажемся.
Дворник снова подходит и забирает пустую банку из-под пива.
Надя. Пойду я. Простите.
Леонид Степанович. Да ладно, еще вот выпей. Куда пойдешь? В переход у метро? Там стоишь? Или где? Я тут тебя нигде не видел. У нас основной бомжатник или в переходе, или ближе к Садовому.
Надя. Я у вокзала работала.
Леонид Степанович. Почему «работала»? Бомжей тоже увольняют? По сокращению штата? Или ты по собственному желанию?
Екатерина Аркадьевна. Что несешь? Что несешь, Степаныч? Как можно бомжа уволить? Ты еще скажи, что у них есть трудовые книжки и отдел кадров! Стоит она у вокзала и на билет просит без всякого трудового договора. Некоторые на инструментах играют. Хотя, наверное, то не бомжи, а не пристроенные деятели искусства. У них, знаешь, тоже жизнь совсем не малина. Там поди пристройся, хоть ты десять раз лучше на скрипочке выводишь чем… Как ее там, Степаныч? Скрипачка тощая такая?
Леонид Степанович. Ты имеешь в виду Ванессу Мэй? Которую мы как-то по телеку видели?
Екатерина Аркадьевна. Точно! Именно Ванессу. Да, так ты на билет просила, Надь?
Надя (еле слышно). Да, на билет.
Екатерина Аркадьевна. Вот! Я слыхала по новостям: говорят, мол, все у меня украли, денежек на обратный билет нет. Подайте, Христа ради, на обратный билет и чего-нибудь на пропитание. Так каждый день ходят и просят, а домой все никак не едут.
Надя начинает плакать.
Леонид Степанович. И чего ты ее расстроила? Может, у нее и правда денег нет на обратный билет, а насобирать никак не получается. У них, говорят, отнимают часть денег. Ходят по переходам и отнимают. Может, никак Надежда до дому не доберется. Может дом ее далече – сюда кое-как добралась, а обратно уже не получается.
Екатерина Аркадьевна. Надь, чего, правда, все украли у тебя? А паспорт остался? Ты вообще откуда? Степаныч, поди к Валерику, поклянчи еще водки. Тут такое дело… Чего я на тебя, Надь, набросилась?! Ой, и долго ты так мыкаешься? Может, у Валерика попросить? Он добрый. Правда, это смотря, куда ехать. Ты живешь далеко? Мамка-папка что не помогут? Беднота, да, Надь? Совсем жизнью покалеченная?
Надя плачет еще сильнее.
Леонид Степанович. Господи, Катерина! Ну забросала человека вопросами! Да, жизнь, явно Надежду потрепала. Если уже бомжи у нас во дворе спасения ищут, то действительно докатилась страна, дальше некуда! Надо в ООН писать, а то и сразу в Гаагский суд по правам человека! Нам-то ладно – недолго осталось, а Надежда – девушка молодая, ей катиться на дно не годится так рано. Вон по телеку показывают девиц – все у них искусственное: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. А ты, Надя, натуральная… хоть и немного грязноватая.
Екатерина Аркадьевна (пытаясь вытирать Наде слезы грязным носовым платком, который достала из кармана своего пальто). За водкой беги, философ! Тоже Чехов нашелся, Антон Павлович!
Леонид Степанович. Бегу, бегу. Сейчас вернусь!
Екатерина Аркадьевна. Садись, Надь, обратно на скамейку. В ногах правды нет. Ты не вшивая, а? Прости, просто рядом сесть хочу, а думаю, вдруг, мало ли! Давно ли мылась? Вон чумазая вся!
