Kitobni o'qish: «Небо цвета крови»
Пролог
Орбитальный ДОТ «Заря свободы», 42 год э.п.к.
Экраны внешнего обзора гаснут – разом, все одновременно – и несколько томительных секунд неясно: прекратил ли существование третий уровень защиты, или же всё значительно хуже.
«Один… два… три…» – мысленно произносит Леонед1, подсознательно растягивая отсчет, удлиняя паузы между звучащими в голове цифрами.
Незамысловатый прием не помогает: «ше-е-е-есть, се-е-е-е-емь…» – всё, дальше считать смысла нет. Только что пирозаряды отшвырнули в космос обломки: искореженные орудийные, ракетные и излучающие установки, и немногие уцелевшие системы внешнего наблюдения и управления огнем, и разбитые прямыми попаданиями эмиттеры защитных полей, и устройства, обеспечивавшие энергией и боеприпасами оборонительные узлы уничтоженного третьего уровня.
Потому что орбитальный ДОТ «Заря свободы» отдаленно напоминает плод эрладийской песчаной пальмы: ядро – небольшой астероид, выведенный на планетарную орбиту, над ним – точь-в-точь как оболочки упомянутого плода – надстроены шесть искусственных оболочек, шесть защитных уровней.
Сейчас, вместо сокрушенного третьего, в бой должен был вступить четвертый. Но почему-то не вступает…
Экраны остаются темными, динамики молчат. Либо датчики четвертого уровня, сканирующие окружающее пространство во всех диапазонах, мгновенно вышли из строя, либо их сигналы не доходят до сердца ДОТа, до командного пункта.
Все системы, управляющие оборонительным и наступательным оружием, рапортуют: то, чем им надлежит управлять, отсутствует. Вообще. Напрочь. На всех четырех оставшихся уровнях отсутствует. Словно прилетела четырехкрылая птица батхан, известная любительница пальмовых плодов, – огромная такая птица, разросшаяся до гигантских размеров и как-то научившаяся порхать в космосе. Прилетела, щелкнула клювом, – и разом раскусила все оболочки, небрежно отбросила в сторону, и вот-вот полакомится нежным сочным ядром…
Командный пункт ДОТа. Небольшой оперативный зал, укрытый в самой сердцевине астероида. Стена, идущая полукругом – один огромный сплошной экран, состоящий из массы экранов поменьше. Вдоль нее – тоже полукругом, снизу, – столы, дисплеи, напряженные спины людей. Вернее, четырех людей и одного трезианина. Эти пятеро – весь гарнизон, остальное делает автоматика. Стук клавиш. Негромкие разговоры.
– Энергетический – норма.
– Жилой блок – норма.
– Шлюз-три – связи нет.
– Проклятье!
– Шлюз-два – связи нет.
– Проклятье!
– УЭСы – норма.
– Шлю-ю-юс-с оти-и-ин – с-с-сфяс-си нет, – трезианин шипит, растягивая гласные и оглушая звонкие согласные.
– Р-р-р-р-р… – Это уже человек, не нашедший слов для выражения эмоций.
– АРБ – готовность минус десять.
– Зет-туннель – связи нет.
Глухой удар – кулак с размаху опускается на мягкий пластик стола.
Киберы из аварийно-ремонтной бригады через считанные секунды будут готовы ринуться устранять неисправности. Но что ждет их там, за шлюзами, ведущими на внешние оборонительные уровни?
«Устрица…» – Леонеду вновь приходит в голову биологическая аналогия. ДОТ «Заря свободы» похож сейчас на устрицу, не имеющую ни глаз, ни ушей. Моллюск ощущает – что-то не так, что-то изменилось в окружающем мире. Но что? Лежит ли он на прибрежном песке, на линии прибоя – и следующая же волна вернет в родную стихию? Или – банкетный стол и фарфоровая тарелка? Надо приоткрыть створки, но… Но это может очень плохо закончиться: может быть, уже приготовлен острый крючок, – зацепить, выдрать из раковины нежное тело моллюска…
Леонед не только не пробовал – он никогда не видел устриц, лишь читал о них в старых книгах. И у него мелькает абсолютно несвоевременная мысль: «Или крючками извлекали мясо лангустов? (Их Леонед тоже никогда не видел.) А скорлупу устриц раздавливали специальными…»
Мысль остается незаконченной. Оглушительный вопль перекрывает тихое гудение аппаратуры и негромкие фразы.
– ЭКРАНЫ!!! – истошно кричит человек.
Леонед рывком распахивает глаза – и перестает видеть мелькание цифр на видеоматрицах, имплантированных на внутреннюю сторону век.
Экраны включились – все до единого. И на каждом одно и то же изображение: лицо человека крупным планом. Холеное породистое лицо. Немолодой – на лбу залегли три горизонтальные морщинки, виски густо серебрит седина, остальная шевелюра серо-стального оттенка.
Леонед пытается понять: как, каким образом сделано это подключение? – и не понимает.
Молчание. Нехорошее, неприятное.
Дрожащий голос:
– ЦПК – не отвечает…
Всё. Конец. Устрица, чуя неладное, плотно сжимала створки – не помогло, их раскрыли острым лезвием ножа… «Вирус…» – понимает Леонед. Он слышал о такой возможности, слышал на уровне слухов, легенды. Враждебная программа существует в виде пакета информации, передаваемой нетрадиционными способами, – колебаниями температуры или гравитационного поля, например. Датчик атакуемого объекта, собирающий внешнюю информацию, сам преобразует вирус в цифровой вид, сам отправляет в обрабатывающий компьютер.
– Ну что, вояки? – спрашивает человек, заполонивший экраны; голос его звучит из динамиков громкой связи. – Пришли в себя? Способны выслушать мои предложения?
Бозадр, командир ДОТа, громко выкрикивает, что он способен сделать с человеком, едва лишь до него доберется. Умирать типу с седыми висками придется долго и мучительно, к тому же весьма постыдным для мужчины образом, но он ничуть не смущается, – похоже, просто не слышит, связь установлена в одностороннем режиме.
– Флаг-капитан князь Игнатьев-Центаврийский, командир крейсера второго ранга «Святой великомученик Сысой».
Голова на экранах изображает легкий, едва заметный поклон.
– Из бывших, сука… – говорит Бозадр, весьма понизив голос, словно князь способен их услышать. – Здоровенные здесь поместья у Центаврийских были, и рудники…
– С-стес-с-с-сь – на ас-с-с-стерои-и-ите? – шипит трезианин, как всегда понимающий все буквально. В интонации вопроса должно бы звучать удивление, но изображать эмоции звуками эта раса не умеет – и на голове трезианина встают торчком короткие мясистые отростки, в обычных обстоятельствах плотно прижатые к черепу.
– На планете! – командир машет рукой куда-то вниз.
Флаг-капитан вновь начинает говорить – официальным тоном, словно зачитывая заранее подготовленный текст:
– Во избежание ненужных жертв и бессмысленного кровопролития предлагаю капитулировать. Время на размышление – тридцать три с половиной ваших минуты, затем начнется штурм. Каждому, кто поднимется за названное время по зет-туннелю и выйдет наружу невооруженным, гарантируется жизнь. Остальные выходы заблокированы. Время пошло.
Князь делает паузу и добавляет с другой интонацией:
– Хотя я предпочел бы вас раздавить, как загнанных в угол крыс.
И становится видно, что вся холодная корректность «бывшего» – всего лишь маска, скрывающая самую лютую, животную ненависть.
«Что за странный срок – тридцать три с половиной минуты?» – недоумевает Леонед. Потом соображает: флаг-капитан, как и прочие императорские прихвостни, живет по имперскому времени, у них минута метрическая, чуть длиннее, из ста секунд… Если перевести, то наверняка получится нормальная круглая цифра…
Взгляды всех пятерых поневоле тянутся к таймеру. Секунды мельтешат, затем цифра в третьем справа окошечке меняется на другую.
Тридцать две минуты… Тридцать две минуты между жизнью и смертью…
* * *
Пятеро по-прежнему сидят полукругом. Но теперь, развернув вращающиеся кресла, – не спиной, а лицом друг к другу.
Экраны вновь темны, динамики безгласны. Отключили их сами, обесточив, – когда изображение князя Игнатьева-Центаврийского сменилось пропагандистским фильмом. Торжествующий диктор вещал о победоносном наступлении имперских войск, и его слова сопровождались видеорядом: разбитые корабли и станции орбитальной обороны (все, конечно же, с эмблемами Эриданского Союза), и десантные боты, волна за волной опускающиеся на Марэлен (уже на девятый день войны! разве этого ждали? разве к этому готовились?), и бесконечные колонны пленных, уныло бредущие к имперским транспортникам – истощенные, форма грязная, рваная, в глазах – бесконечная тоска, непонимание: как, как, как такое могло произойти?
Задумываться, где в пропагандистской поделке правда, а где хвастливая ложь и компьютерная графика, не хотелось. Потому что, задумавшись, можно понять: правды много. Иначе не оказался бы ДОТ «Заря свободы» в такой ситуации – здесь отнюдь не граница, не передовая линия обороны. Бета Эридана – глубокий тыл… был совсем недавно.
Леонед и не задумывался, а вскоре исчез объект для раздумий: Бозадр вырубил экраны и динамики.
Молчание. Тяжелое, мрачное.
Все пятеро знают: настоящей драки здесь, внутри каменного ядра астероида, не будет. Да и возможностей для нее нет, все серьезное оборонительное вооружение – наверху, и уже под чужим контролем… Партизанить с личным стрелковым оружием? Так ведь выследят в лабиринте технических туннелей, причем используют их собственную аппаратуру слежения… И прикончат. Раздавят, как загнанных в угол крыс.
Можно, конечно, забиться подальше, сжигая на пути камеры наблюдения и датчики. Можно провести несколько вылазок, уничтожить десяток-другой боевых киберов, при большой удаче – даже пару людей… Но финал схватки предрешен однозначно.
«Почему же они молчат? – не понимает Леонед. – Почему никто не наберется смелости, не скажет первым: сопротивление бессмысленно, сдаться при таких условиях не позорно?»
Озвучить свои мысли он не решается. Словно бы вернулось детство, собрание ячейки в школе: надо принять решение – добровольное решение, никакое иное – провести лето в трудовом лагере, пропалывая грядки с осточертевшим релакусом… Никто не хочет на постылую каторгу, всем милее податься в деревню, к бабушке-дедушке, или на курорт с родителями (если у тех подошла очередь на путевку), или без затей остаться в городе, но хотя бы самому решать, куда пойти и чем заняться… Никто не хочет, но все молчат – как такое скажешь вслух первым? – а вожатая уже звонким голосом зачитывает решение собрания, и лес рук тянется вверх…
Но сейчас речь идет не о прополке грядок. Об их жизни. И о смерти.
И смельчак находится.
– Что молчите?! – вскидывается Энгвар. – Что тут думать?! Прогадили войну, всё прогадили… Какие песни пели! Малой кровью, да под чужим небом… Ага… Что сидите? Время же идет…
– Иди, – глухо говорит Бозадр. – ДОТа нет, осталась каменная глыба. Командовать мне нечем. Каждый решает сам.
– А вы… – неуверенно начинает Энгвар.
– Иди! – рявкает Бозадр. Командовать ему нечем, но тон вполне командирский.
Энгвар направляется к выходу. Магнитные подошвы лязгают всё медленнее, всё неувереннее. Возле самого люка оборачивается.
– Кто-нибудь еще? – сухо спрашивает Базадр. Энгвар смотрит с надеждой.
Леонед очень хочет встать, и тоже шагнуть к люку, – но не может. Ноги словно парализованы… Взгляды оставшихся сидеть как будто гипнотизируют, выпивают волю, силы… «Они психи… Они спятили и не понимают, что смерть – навсегда!!» Леонед сидит. И молчит.
Энгвар, безнадежно махнув рукой, отворачивается, возится с кодовым замком.
Отпереть не успевает. Извилистая синяя молния соединяет его затылок с небольшим цилиндрическим предметом, сжатым в руке командира. Негромкий треск, резкий запах озона. Тело Энгвара изгибается, изгибается назад – словно он в этот неподходящий момент решил заняться гимнастикой и изобразить для начала «мостик».
Теперь видно его лицо – искаженное, изломанное. Наэлектризованные волосы торчат во все стороны. Появляется кровь – из носа, изо рта, из ушей – сначала капли, затем струи. Ни крика, ни стона, остальные тоже безмолвны – и сквозь треск разряда отлично слышен сырой чмокающий звук, с которым глазные яблоки выскакивают из глазниц.
Леонед торопливо отворачивается, содержимое его желудка отчаянно рвется наружу. Треск смолкает. Обмякшее тело рушится и буквально расползается по металлическому полу, лишь ноги согнуты в коленях – магнитные подошвы продолжают работать.
– Ну вот… – буднично говорит Бозадр. – А мы будем драться.
* * *
Выстрелы – отдаленные, еле слышные – смолкают, и Леонед решает: все кончено.
Ошибается – после паузы вновь стрельба, гораздо ближе. Он облизывает пересохшие губы. Еще одна отсрочка… Кто сейчас умирает, чтобы Леонед мог пожить несколько лишних минут? Какая разница… Потому что смерть дышит в затылок, и никуда от нее не уйти…
Вот она, рядом, – не архаичная старуха с косой, но огромный цилиндр главного энергоблока. Внешний защитный кожух поднят, словно для профилактических работ, и работа предстоит несложная, – одно движение пальца, лежащего на пусковой кнопке бластера, испарит стержни-замедлители, начнется цепная реакция, и…
И всё.
В бездонной черноте космоса вспыхнет и вскоре погаснет маленькая яркая звездочка… Вселенная и не заметит: планеты так же тупо будут вращаться вокруг светил по своим орбитам, и будут копошиться на них миллиарды живых существ…
Лишь его, Леонеда, не станет. Разве только не врут чернорясные мракобесы в своих байках о загробной жизни… Так ведь врут, наверняка врут.
Но почему, почему, почему?!
Лучше бы он дрался сейчас там, в каменном лабиринте. Когда стреляешь, и стреляют в тебя, задумываться некогда. А когда прилетит твой разряд – уже и нечем…
Но он – здесь. Судьба. Жребий.
…Бозадру полагалось личное холодное оружие – комкофлот второго ранга, как-никак, что соответствует званию комбата в армии. Архаизм, конечно, для парадов и прочих торжественных церемоний, – но когда командир рванул из ножен клинок, отточенная сталь блеснула неприятно – тусклым таким холодным отблеском, и казалось отчего-то, что оружию хочется, давно хочется попробовать горячей человеческой крови.
И оно попробовало.
У Леонеда что-то дернулось внутри: неужели Бозадр сумел прочитать, уловить его панические мысли, и сейчас… Но нет, командир встал, широко расставив ноги, над трупом Энгвара, вертикально поднял кортик. Другой рукой обхватил клинок у самой гарды – плотно, сильно, кровь тотчас же засочилась из разрезанной ладони, закапала на мертвое лицо с пустыми глазницами.
Бозадр кивнул остальным: давайте, мол. И произнес:
– Кто-то должен взорвать энергоблок.
Леонед схватился за лезвие вторым, и показалось, что ему жребий никак не выпадет, не такое уж длинный кортик… Но ухватиться второй ладонью за кончик клинка выпало именно ему.
Трезианин схитрил, хоть и в рамках правил, – не хотел сидеть у реактора, пока другие сражаются и умирают. Он протянул к клинку нижнюю, дополнительную лапу, и она – узенькая, покрытая шевелящимися ворсинками – заняла совсем немного места.
Леонед выиграл немного жизни, сколько именно, он и сам не знал. Сколько сумеют подарить погибающие товарищи, столько и выиграл. А он им отплатит огненным погребением. И врагам отплатит тем же, за все и за всех.
Кровь смешивалась, и капала на труп изменника, и командир сказал спокойно и деловито:
– Пошли за оружием.
– Потер-е-е-е-м-с-с-с-ся… – прошипел трезианин. – С-с-с-евотня мой те-е-нь…
Он, судя по положению отростков, был весьма доволен. Неудивительно – наступил самый важный день, ради которого трезианин и оказался здесь. День смерти.
А больше никто не сказал ничего.
«Неужели они не понимают… Неужели не понимают…» – билось в голове у Леонеда, но и он промолчал.
* * *
Тишина. Выстрелы смолкли достаточно давно, и обманывать себя нет смысла: теперь-то уж точно всё закончено, наступает его черед.
Выбора нет – тридцать три с половиной минуты давно истекли… Флаг-капитан хотел раздавить загнанных в угол крыс? Крыса осталась одна, и ее очень скоро раздавят… Программа боевых киберов не реагирует на поднятые вверх руки, и на белую тряпку не реагирует…
Появляются звуки. Леонед напряженно вслушивается – ну точно, доносятся они из аварийного туннеля, ведущего в энергоотсек. Лифт заблокирован, но кто-то очень хочет добраться сюда…
Во рту сухо-сухо, рашпиль языка трется о шершавое нёбо… Гудение, запах нагревшегося металла, – выжигают люк.
Пора… Самое время нажать на пусковую кнопку, но Леонед медлит. Как же они прекрасны, последние секунды… И как быстротечны… Кажется, в такие моменты перед внутренним взором должна промелькнуть вся прожитая жизнь? Не мелькает… В голове крутится лишь одно навязчивое воспоминание: бесконечная, к горизонту тянущаяся грядка релакуса, и обжигающее полуденное солнце, и горячий соленый пот, заливающий глаза… Казалось – каторга, и ничего не может быть хуже… Идиот… Все бы отдал, чтобы вернуться в тот знойный летний полдень…
Вырезанный люк с грохотом рушится. Громкие шаги – совсем рядом, в соседнем отсеке.
Леонед закрывает глаза и жмет на пусковую кнопку…
Потом медленно, удивленно поднимает веки. В ушах стоит эхо дикого крика. Это он кричал? Или померещилось?
Бластер стоит на предохранителе. Леонед не понимает ничего… Вроде ведь снимал…
Мокрый от пота палец скользит по рубчатой кнопке и никак не может перевести ее в другое положение.
Створки двери – последней преграды между жизнью и смертью – медленно расползаются. Леонед не раздумывая, повинуясь внезапному импульсу, швыряет бластер в приоткрывшуюся щель. Кричит:
– Не стреляйте! Я сдаюсь!
Ему кажется, что кричит – голос тихий и сиплый. Разницы, впрочем, никакой – боевые киберы на такие крики не обращают внимания.
Огромная фигура надвигается из темного провала двери. Не кибер, человек в громоздком защитном костюме. Правая рука не видна – от локтевого сгиба начинается УОК – универсальный огневой комплекс. И этот УОК неторопливо поднимается, целится в Леонеда. Спаренный бластер, гаусс-эмиттер, скорострельная ЭМ-пушка – смотрят в лицо, готовые плюнуть огнем и смертью.
Холодный пот заливает глаза. Леонед пытается крикнуть что-то еще, ничего не получается, тогда он падает на колени.
УОК медленно опускается.
Часть первая
Мы никогда не сдадимся
Глава первая
Расколотое небо
1
Дороги здесь были прямые, как натянутая нить, – Гальская степь ровная, гладкая, нет топких низин и прочих буераков, которые приходилось бы огибать строителям. Лишь кое-где тянулись по бесконечной равнине поросшие лесом долины рек, медленно текущих и обладавших удивительно прозрачной водой. Алое небо – такая уж атмосфера над Умзалой – отражалось в потоках, и казалось, что вода тоже подкрашена розовым, словно пролилась в нее чья-то кровь…
Серая пыльная лента шоссе рассекала степь, уходя к горизонту.
И, тоже до самого горизонта, двигалась по ней нескончаемая колонна боевой техники. Грохотали гусеницы танков, сберегавших для боя ресурс своих антигравов; вздымали пыль струи воздуха, вырывавшиеся из-под юбок транспортеров на воздушной подушке; боевые киберы шустро переставляли суставчатые конечности.
Источник, питавший реку грозного боевого металла, виднелся за много километров – сооружение, напоминавшее огромную букву «А», словно бы поставленную и позабытую в умзальской степи каким-то малограмотным, азбуку изучающим великаном. Официально сооружение именовалось ГПКП «Центральный», но местные жители именовали его попросту: Космопорт.
Подпространственный космопорт… Главные ворота, связывающие Умзалу, четвертую планету Беты Эридана, с остальными мирами Эриданского Союза. Главные, а с недавних пор – фактически единственные. Враг рядом, враг на орбите, – и со стартовых площадок обоих пространственных космодромов взлетают лишь боевые корабли, и многие из них не возвращаются обратно…
Не так давно катили к Космопорту бесконечные колонны нагруженных рудовозов, и лишь изредка мелькали среди них пассажирские глайдеры, – малонаселенная планета поставляла руды редких металлов для всего Эриданского Союза.
Но теперь к Космопорту стремились не рудовозы – люди. Беженцы. Женщины, дети, старики – ни одного взрослого мужчины. Шли двумя потоками, вдоль обочин, чтобы не мешать движущейся навстречу боевой технике. Шли пешком – весь транспорт, в том числе пассажирский, мобилизован для военных нужд. Везли на тележках то немногое, что успели и смогли взять.
Разговаривали между собой негромко, словно бы с опаской, как будто смерть, притаившаяся где-то наверху, в алом небе, – могла услышать и обрушиться вниз.
– …В сводке вчерашней: Реону, после тяжелых и кровопролитных. А у меня же там…
– …На четыре часа отпустили, а утром на космодром, да и в бой, совсем ведь мальчишки…
– …Остановлен на орбите, ну-ну… А танков тогда столько зачем? Танки в космос не летают…
– …С рудника пришел, аж сам почерневший весь: своими руками, говорит, строил, а теперь вот взрывать придется…
– …На столбе, распухший, язык чуть не до пупа, и табличка: паникер…
– …Свинорух второй день не кормлен, сдохнет ведь…
– Стыдно, товарищ! Враг на пороге, а вы только о своей животине печалитесь!
Пожалевший животину товарищ – лысый, сгорбленный старичок – с неприязнью посмотрел на попрекнувшую его девушку. Высокая, статная, темноволосая, она шагала рядом с двумя подругами – быстро, обгоняя других беженцев. Шла их троица налегке, без набитых рюкзаков, без нагруженных тележек, лишь легкие сумки были перекинуты на ремнях через плечо.
– Так я ж и говорю, забить надо было свиноруха, чтобы, значит, врагам задарма не достался… – пробурчал старичок и отвернулся, демонстрируя, что к дальнейшей беседе не расположен.
Девушки, обогнав его, пошагали дальше.
– Скажи, Юленька, а ты куда после? – спросила подруга у темноволосой. – Что-то мне так тревожно… В школе мечтала о других планетах, но чтобы вот так… Чтобы бежать… Я понимаю, что так надо, но…
– Это не бегство, Донара! – убежденно ответила Юлена. – Эвакуация! Бегут, когда боятся. А я не боюсь этих убийц! Не боюсь, слышите? Нашим будет проще сражаться, если внизу останутся города и поселки без людей. Уходя, мы им помогаем. А после… В военкомат пойду. Нужны же ведь девушки на войне, мне все равно, хоть радисткой, хоть санитаркой…
– Санитаркой можно и здесь… – сказала Донара без особой уверенности.
Третья подруга, Хая, молчала, напряженно к чему-то прислушиваясь, – она, как и все эрладийцы, обладала очень изощренным слухом.
– Слышите, девчонки? – спросила Хая несколько секунд спустя.
– Нет, а что… – начала было Донара и не закончила.
Потому что сейчас услышали все – не только девушки, но вся масса шагавших вдоль обочин беженцев – далекий не то гул, не то рев, с каждой секундой усиливающийся, приближающийся.
Разговоры смолкли мгновенно, и столь же мгновенно люди остановились, замерли в тревожном ожидании. Замерла и катившаяся им встречь боевая техника.
– Летят… – сказал кто-то негромко, но его услышали все, кто находился неподалеку.
– Товарищи, без паники! Продолжаем движение! – прозвучал другой, начальственный голос. – Это наши возвращаются после…
Что дальше говорил человек с уверенным голосом, не расслышал уже никто, – доносившийся с небес звук заглушил слова.
Но истошный, дикий вопль прорвался сквозь рев и грохот:
– Бежи-и-и-им!!!
Многие побежали – во все стороны, не понимая куда, не понимая, зачем. Юлена осталась было на месте, но тут же увидела надвигающуюся на нее громаду танка и высунувшегося из люка танкиста. Он отчаянно махал рукой: с дороги, прочь с дороги!
Техника сползала с шоссе, рассредоточивалась. Ее вновь заработавшие двигатели и загрохотавшие гусеницы никто теперь не слышал, не говоря уж про крики испуганных, бегущих людей.
Юлена тоже бежала куда-то – одна, потеряв в кутерьме обеих подруг. Едва увернулась, едва выскочила из-под колес самоходной зенитной установки – боевая башня ее вращалась, и стволы лазеров были задраны к небу…
А потом Юлене показалось, что кто-то из мечущихся в панике людей толкнул ее в спину, толкнул неимоверно сильно, так что земля ушла из-под ног, и девушка почувствовала миг невесомого полета, увидела быстро приближающуюся пыльную обочину… И не стало ничего.
…Сколько времени она провела без сознания, Юлена не поняла. Очевидно, недолго. Бой вокруг продолжался. Точнее, не бой, а жестокое избиение с воздуха. Появились вокруг воронки, чернея выброшенной наружу землей. Зенитная установка – та самая, а может и другая, – горела чадным дымным пламенем. Горели другие машины, но некоторые продолжали вести огонь. Земля содрогалась, и содрогались лежавшие на ней люди. Мертвые люди… Казалось, что мертвецы всё еще стараются спастись, убежать от обрушившейся с неба смерти.
Одна женщина – пожилая, очень грузная, в разорванном и испачканном землей платье – и в самом деле старалась отползти, спрятаться, но лишь бессильно шевелилась в расползающейся кровавой луже…
Юлена попыталась встать, не уверенная, что получится. Оперлась руками о землю, под левую ладонь подвернулось что-то непонятное, она опустила взгляд – детская кукла. Кто-то в кутерьме наступил на нее, расплющив нижнюю часть и повредив электронную начинку – кукла быстро-быстро моргала, губы ее шевелились, а на сиреневых волосах виднелись следы свежей крови.
Отчего-то именно вид изувеченной игрушки показался Юлене самым страшным из всего, что происходило вокруг.
Потом она поднялась и побежала – по содрогающейся земле, среди огня и дыма, побежала медленно, пошатываясь, но все быстрее и быстрее…
Потом в событиях случился непонятный провал, Юлена совсем не помнила, как она очутилась поодаль от дороги, среди зарослей невысокого степного остролиста… Но как-то очутилась и неожиданно увидела Донару, хотела сказать ей: «Как хорошо, что ты нашлась! А где Хая?» – но не услышала даже сама себя. Донара тянула ее за рукав, и показывала рукой куда-то, и что-то кричала, – но совершенно беззвучно.
Юлена обернулась и увидела, как медленно, неимоверно медленно рушится громада Космопорта. Это казалось невозможным, Космопорт был всегда, сколько себя помнила Юлена, и должен был стоять вечно, сработанный на века, на тысячелетия – символ эпохи, символ победы человеческого разума над бескрайностью Космоса.
По лицу Донары катились слезы, прокладывая дорожки по запачканным щекам, и Юлена поняла, что подруга ощущает нечто схожее…
Эпоха закончилась.
Начинается другая – страшная и жестокая.
2
– Красота какая, Юлечка… – сказала Донара. – Словно и нет никакой войны проклятой…
Место и в самом деле было удивительно красивым, и ничто не напоминало здесь о пекле, из которого вырвались девушки, отшагав степью чуть ли не десяток километров.
Неторопливо катила прозрачные воды река, и рос на ее берегах лес – настоящий, не те заросли низкорослого кустарника, что попадаются порой в степи, и не курга, заполонившая каменистые склоны предгорий. Вековые эвелеи с толстыми, узловатыми стволами клонили к реке свои багровые кроны, и нижние ветви полоскались в воде.
Ветер к вечеру стих, тишина стояла полная, нарушаемая лишь стрекотом насекомых и редкими всплесками рыбы.
Война осталась где-то далеко позади…
Юлена, девушка весьма практичного склада, любоваться природными красотами не стала. Сказала деловито:
– Помоемся, да и одежду постираем. А то смотреть на нас страшно, грязней шахтеров из забоя…
Она решительно стянула платье через голову. Донара медлила, любуясь юным гибким телом подруги.
– Ну что же ты, Донька? Вечереет, просушить же не успеем…
Донара медленно расстегнула одну пуговку, другую… Ей было немного стыдно, казалось, что ее бедра покажутся на фоне стройной Юлены слишком полными, грудь слишком большой, тяжелой, а пухлый животик… В общем, не стоит о грустном…
Но Юля не разглядывала наготу подруги, бросилась в воду, подняв фонтан брызг. Донара последовала за ней…
Потом они сидели у небольшого костерка, сложенного из сухих стеблей карагульника, одежда сохла рядом, на плоских прибрежных камнях, сильно нагретых солнцем.
– Как там наша Хая, выбралась ли… – задумчиво сказала Донара, помешивая угли костра веткой с обгорелым концом. – Да и мы все теперь – как?
– Что – как? – вскинулась Юлена. – Думаешь, Космопорт разрушили – и всё закончено? Нет, подруга… Мы никогда не сдадимся! Мы им не позволим высадиться!
– А если они уже? Помнишь, в конце, когда мы далеко ушли, – большие такие пузатые штуки спускались? Я точно не знаю, но, по-моему, это десант- боты были… У меня двоюродный брат, Велиор, на таком служит. Вернее, служил…
– Высадились – мы в леса уйдем, в горы! – отрезала Юля. – Партизанить будем, как в гражданскую!
– Разве в таком лесу партизанить можно? – повела рукой вокруг Донара. – На второй день поймают… Да и гор-то у нас нету… Это сколько ж на юг топать, пока до джунглей доберешься, где спрятаться можно…
– Значит, в штольни уйдем, под землю! Мы не прятаться будем, а воевать!
– А кушать что под землей? – вздохнула Донара. – Ой, Юльчик, а как есть-то хочется… Сказала – и только сейчас поняла: с утра ведь ни крошки во рту не было… А до дома завтра целый день идти. Не дошагаем…
– Надо подкрепиться… Ты рыбу ловить умеешь?
– Не пробовала… Да и чем?
– Булавку согнем, к нитке привяжем, и… Нет, я еще лучше придумала! Ракатиц наловим, здесь должны водиться! Знаешь, какие вкусные?
– А варить как? Ни котелка, ни кастрюли…
– Запечем в золе! За дело, подруга!
Но ловлей пришлось заняться одной лишь Юлене. Подружка ее плавала не очень хорошо, а нырять с открытыми глазами вообще не умела, – и, натянув просохшее платье, сидела на берегу, следила, чтобы не расползлись наловленные ракатицы. Моллюски забились в свои раковины, лишь изредка высовывали щупальца и осторожно исследовали ими берег, – явно не понимали, что же такое с ними произошло. И не подозревали, что скоро состоится последний в их жизни ужин…
Юлена, устав нырять, вышла на берег, передохнуть и погреться. Критически осмотрела кучку ракатиц, решила:
– Еще штук пять, да и хватит. Тогда и позавтракать можно будет, а то вода с утра холоднющая…
– А я вот один рассказ фантастический читала… – начала Донара.
– Ты? Фантастику?! – изумилась Юля.
– Ну… я знаю, что классово чуждая… Но… пачка у нас на чердаке лежала, журналы старые, с тех времен еще… Ну и посмотрела одним глазком. Я все потом в печку, ты не думай!
– Это правильно. Но и смотреть не стоило, по-моему.
– Так вот, там рассказ был… Будто бы ракатицы – они, значит, разумные. Щупальца-то у них вон какие ловкие, не хуже пальцев… А норы их – не просто норы, а будто бы входы в города такие подземные. Вернее, в подводные… ну… ты понимаешь. И вот жили они, жили, города свои строили… А потом люди прилетели. И начали их есть. И никак им не объяснить нам, что они почти как мы, только другие…
– Бред какой… Вражьи выдумки. Чтобы люди не за новую жизнь боролись, а над ракатицами съеденными слезы лили. Тьфу…
– Да мне просто так вспомнилось… Ерунда, конечно.
Донара замолчала, искоса поглядывала на подругу. Капли воды стекали по обнаженному телу Юли, поблескивая в лучах заходящего солнца, словно самоцветные камни. И Донара подумала… ерунда какая в голову полезла… в общем, она вдруг поняла, что страстно хочет попробовать на вкус вот эту сверкающую капельку, маленьким бриллиантом повисшую на соске подруги… Она даже помотала головой, отгоняя наваждение.
