Kitobni o'qish: «Любимая»

Тропинка едва заметна. Тростник стоит зеленой стеной, метелки тихо шелестят над головами. Джунгли. Кажется – вот-вот затрещат под тяжелой поступью стебли и кто-то огромный, чешуйчатый, жутко древний – протопает, не выбирая дороги, пересечет наш путь, мы замрем и оторопело будем смотреть, как исчезает в зарослях волочащийся за ним длинный хвост…

– Здесь правда-правда никого никогда не бывает? – спрашиваешь ты.

– Конечно, любимая. Никого-никогда. Только ты и я. Мы с тобой…

– А кто же тогда протоптал тропинку?

– Не знаю… Может, кабаны?

Ты громко и заливисто смеешься. От звонкого смеха все древние и чешуйчатые позорно бегут, трусливо поджимая длинные хвосты… Кабаны, обиженно похрюкивая, спешат за ними. Кабаны здесь – в пятидесяти верстах от огромного города! – действительно бывают. Но тропинку протоптал я.

Долина постепенно понижается, под ногами должно уже зачавкать – но не чавкает, все высохло, лето очень жаркое. Заросли вдруг кончаются, травянистый склон, вверх – и мы пришли.

– Красота… – почти шепчешь ты. А потом вскидываешь руки над головой и протяжно кричишь:

– Красота-а-а-а-а!!! – так кричат в горах, ожидая услышать эхо. Но эха здесь нет. Это место тишины, оно не любит громких звуков – и крик далеко не уходит – глохнет, вязнет в зеленой подкове тростника, окружившего, прижавшего к реке этот невесть как оказавшийся в болотистой пойме взгорок. Крик никому не слышен.

Вещи ложатся к подножию березы – огромной старой березы, единственного здесь по-настоящему высокого дерева. Туда же летят мои джинсы и твой брючный костюмчик. Береза – маяк, ориентир в пути через тростниковые джунгли. Если ее вдруг срубят, совсем непросто будет отыскать путь на этот чудо-островок, найденный мною в низменной речной долине.