Человек безумный. На грани сознания

Глава II
Первый краеугольный камень:
партиципированное сознание первобытных людей

Партиципация и сопричастность

Написав одну из самых гениальных книг в истории, Л. Леви-Брюль остался не удовлетворенным ею до конца дней, о чем свидетельствуют его предсмертные записки. Так всегда бывает с гениями, пытавшимися выразить невыразимое. Это при том, что логичность, сила языка, доказательность может являться примером не только для всех ученых, но для всех пишущих людей. Настолько, что книгу Леви-Брюля трудно цитировать: хочется воспроизвести буквально каждый абзац.

Речь идет о книге La Mentalité primitive, впервые вышедшей в 1922 г. Ее название на русский язык традиционно переводят как «Первобытное мышление». Наиболее адекватный перевод будет «Примитивная психика». Во введении Леви-Брюль объясняет, что под примитивной психикой он подразумевает психику первобытных людей, уточняя, что объектом его исследования являются те, кого французы называют «примитивные люди», а немцы «естественные народы» (Naturvölker). Примитивные не означает глупые, это означает – буквально по значению – «простые, первичные люди». Будучи в высшей степени воспитанным человеком, Леви-Брюль даже не хочет упоминать термин, который обычно использовали англосаксы, включая Дарвина, Тэйлора, Моргана и других столпов англо-американской науки: «дикари». Напомню, что русские тоже не использовали это оскорбительное обозначение, они пользовались географическим термином «туземцы».

Перевод «Первобытное мышление» не соответствует содержанию. Впервые эта знаковая ошибка была допущена в первом переводе 1930 г. и воспроизводится до сих пор во всех изданиях. Правда, в последнем издании 2002 г. книга названа «Первобытный менталитет», что ближе к оригиналу, но не совсем верно по сути (Леви-Брюль, 2002). Используя данный термин, на мой взгляд, следовало бы перевести «Первобытная ментальность». Понятие «менталитет» имеет в русском языке более узкое значение, как-то «менталитет папуасов», «менталитет индейцев прерий», «менталитет эскимосов», «менталитет тинейджеров», «менталитет холостяков» и т. д.

Ошибка существенная, ведь мышление – это только один из феноменов человеческой психики. К сожалению, это не единственная ошибка русскоязычных изданий, благодаря которым из великой книги оказался выхолощен смысл в угоду примитивному мышлению антропологов. Вот здесь термин «примитивный» справедливо употребим.

Если антропологов кон. XIX – нач. XX в. еще можно понять, то над современными, продолжающими утверждать, будто сознание человека сформировалось «мало-помалу», «шаг за шагом» из рефлексов обезьян на базе «взрывного роста мозга», можно уже только смеяться.

Какое «мало-помалу» может быть в связи со «взрывным ростом мозга»? Противоречие не смущает?

Кто за полтора века доказал, что на базе усложнения рефлексов может возникнуть сознание? Сотни энтузиастов замучили тысячи животных. Где хоть одно доказательство? Громкие имена себе сделали, но не нашли ни одного доказательства и ни одного примера. Наоборот, великие нейрофизиологи, включая И. П. Павлова, В. М. Бехтерева, Э. Кречмера, Н. П. Бехтереву, опровергли саму такую возможность.

Наконец, кто доказал факт «взрывного роста мозга» в ходе сапиентации, учитывая, как скакал уровень цефализации от одного вида гоминин к другому, в результате чего современный человек оказался далеко не самым мозговитым? «Взрывное» падение массы мозга на переходе от палеоантропов к Homo sapiens sapiens налицо (примерно на четверть!), а вот взрывного роста не наблюдается.

«По мере того как исследователи обнаруживали или, вернее, изучали народности низшего типа в самых отдаленных, а иногда совершенно противоположных точках земного шара, – пишет Леви-Брюль, – вскрывались поразительные аналогии между некоторыми из народностей, доходившие порой до полного сходства в мельчайших деталях: у разных народностей обнаруживались одни и те же институты, одни и те же магические или религиозные церемонии, одни и те же верования и обряды в отношении рождения и смерти, одни и те же мифы и т. д. Сравнительный метод, так сказать, напрашивался сам собой. Тэйлор в «Первобытной культуре» постоянно и весьма удачно применяет его. То же следует сказать о Фрэзере и его «Золотой ветви» и о других представителях школы (Гартленд и Лэнг)». Однако «применение сравнительного метода не привело их к положительной науке», пишет Леви-Брюль. (Леви-Брюль, 1999а, С. 12.) Почему? Кто читал Тэйлора и Фрэзера, не может не поражаться изобилию фактов. Неужели не хватило способности объяснить?

«Как раз объяснение и помешало ей (английской антропологии. – В.Т.) идти дальше, – поясняет Леви-Брюль. – Объяснение было заранее готово. Она не искала объяснения в самих фактах, а навязывала его фактам». Английских антропологов запутала «их вера в тождество человеческого духа, совершенно одинакового с логической точки зрения всегда и повсюду. Эта тождественность принимается школой как постулат или, вернее говоря, как аксиома. Данное тождество считают лишним доказывать или даже просто формулировать: это само собой разумеющийся принцип, слишком очевидный, для того чтобы останавливаться на его рассмотрении» (там же, С. 13).

Леви-Брюль приводит пример правдоподобного с логической точки зрения объяснения из книги Фрэзера. Во многих странах распространен обычай класть в рот покойника монету или кусочек золота. Фрэзер объяснил это следующим образом. Вначале клали еду, потом заменили на монеты и золото, чтобы покойник мог купить себе еду. Очень понятное читателю-буржуа объяснение. А вот в Древнем Китае клали в рот золото или нефрит, потому что это твердые вещества. Люди верили, что твердость символически перейдет на дух и он будет жить вечно (там же. С. 17).

«Здесь на сцену появлялась общая гипотеза, дорогая английской антропологической школе, – анимизм», – пишет Леви-Брюль (там же. С. 13). В самом деле, типичный анимизм: явиться на тот свет с золотом и купить у духов вечную жизнь. Леви-Брюль увидел другое: не логичные даже для современного человека товарно-денежные отношения с духами, а перенос качеств материальных предметов на духовную сферу. Налицо такое соединение двух разных сфер бытия, которое подразумевает расщепление сознания. Данное явление Леви-Брюль назвал партиципацией (буквально: расчастление от «парт» – часть).

На русский язык «партиципация» во всех изданиях начиная с 1930 г. переводится как «сопричастие». Выражение Леви-Брюля «партиципированная ментальность» переводится как «сопричастное мышление» с двойной ошибкой. Во-первых, ментальность шире мышления. Во-вторых, это тавтология, ибо мышление всегда является сопричастным. Мышление – это всегда мышление о чем-то, беспредметного мышления не бывает. При этом логическое мышление является наиболее сопричастным, потому что это мышление не только о вещах и событиях, но также об их природе, их причинах и следствиях. Причинное мышление – это и есть логика. Т. е. все обстоит с точностью до наоборот: это логическое мышление является предметно сопричастным; беспредметное, несопричастное мышление – это шизофренический бред обо всем сразу и ни о чем. Перевод, близкий к идиотизму, полностью исказил учение Леви-Брюля для русского читателя.

Вот что пишет Леви-Брюль о пралогической ментальности, отличая ее от логического мышления по самым важным показателям, два из которых специально называет в предисловии к русскому изданию 1930 г. (Видимо, боялся – и справедливо, – что исказят.) Первобытный человек «без всяких затруднений допускает, что одно и то же существо может одновременно пребывать в двух или нескольких местах. Оно подчинено закону партиципации (сопричастности), оно в этих случаях обнаруживает полное безразличие к противоречиям, которых не терпит наш разум. Вот почему позволительно называть это мышление, при сравнении с нашим, пра-логическим» (Леви-Брюль, 1930. С. 8). Пояснение в скобках (сопричастности), разумеется, влепил редактор, он же всюду понятие «ментальность» произвольно заменил на «мышление»! В оригинале никакой «сопричастности» нет.

Буквально «партиципация» на русский не переводится в связи с отсутствием слова «расчастление», поэтому важно проанализировать, какие понятия Леви-Брюль использовал для объяснения смысла, вкладываемого им в понятие «партиципация». Произведенный мной анализ оригинального текста показал, что слово «партиципация» Леви-Брюль объясняет через понятия «партикуляризация» и «партаж» (partage), имеющие прямые аналоги в русском языке («обособление» и «деление»). Отсюда следует, что партиципация означает именно расчастление, расщепление (Леви-Брюль, 1922). С точки зрения логики это диссоциированное, шизофреническое мышление, которое религиозностью, даже первичной, в виде анимизма, не объяснить. Даже если считать религиозное мышление косным и недоразвитым, что, как минимум, спорно, то это все равно мышление людей, знакомых с логикой. Анимизм сохраняется во всех религиях, даже в единобожных, в качестве веры в Святого Духа.

Ошибка перевода, безусловно, сказалась на общем восприятии теории Леви-Брюля, которая стала выглядеть как беспредметное нагромождение фактов. Реальное противопоставление партиципированной ментальности и логического мышления, составляющее содержание книги, оказалось смазанным тавтологией.

На деле это не ошибка, а подтасовка, которую можно объяснить идеологическими причинами. Первое русскоязычное издание вышло под общим руководством Н. Марра в издательстве «Атеист» с эпиграфом «религия – дурман для народа». Вульгарный парафраз ленинского афоризма «религия – опиум народа» изобличает вульгарную цель издания. Она заключалась в том, чтобы показать, до какого безумия может довести человека дурман религии, тогда как Ленин имел в виду опиатное успокоение души.

Первобытное сознание Марр понимал как отсталое, закосневшее под влиянием религиозных представлений – и только. Здесь явно умышленная подтасовка, потому что вульгарному марксисту Марру надо было подчеркнуть именно религиозный характер первобытной психики, как главный объект атеистических нападок. Концепция анимизма, как первой формы религиозного мышления, его устраивала, поэтому текст Леви-Брюля был извращен до обратного смысла, равно как и афоризм Ленина.

Качественной разницы между пралогической ментальностью, которую даже трудно назвать мышлением, и логическим мышлением в русском переводе книги нет, переход выглядит как простой отказ от глупой, слепой веры, а ведь это догмат эволюционной степуляции, с которой Леви-Брюль боролся. В русских переводах он выглядит как типичный анимист, никакой разницы со взглядами Тэйлора. Именно поэтому мне и пришлось обратиться к оригиналу. В ходе чтения восприятие разрывал когнитивный диссонанс: на словах у Леви-Брюля идет критика анимизма, а содержательно через бесконечные «сопричастности» идут подтверждения анимизма. Но при этом примеры никак не вписываются в «сопричастности». Совет всем: читая Леви-Брюля по-русски, всюду выбрасывайте выражение «сопричастность». Это пошлая, глупая, подлая ложь, нанесшая огромный урон великой книге. Заменяйте словом «партиципация».

Приведу только один пример, где ясно видна абсурдность замены «партиципации» на «сопричастность».

«Для подобного мышления личности, составляющие тотемическую группу, сама группа, тотемическое животное, растение или предмет – все это одно и то же. «Одно и то же» следует разуметь здесь в смысле не закона тождества, а закона сопричастности» (Леви-Брюль, 1999а. С. 193). В словах «не закон тождества, а закон сопричастности» смысла нет, это просто тавтология, не совсем однозначная, но от этого еще более пошлая. Замените последнее предложение на «не закон тождества, а закон партиципации» – и все встанет на свои места. Партиципация противопоставляется тождеству, как оно фигурирует в логическом мышлении. «Одно и то же» в восприятии первобытных людей образуется благодаря расщепленности сознания, которое все лепит в «одно и то же», не видя объективной разницы между разными сущностями.

В одном из рассказов К. Маккалоу юноши, шутя, положили какашку из ночного горшка на кусок хлеба и подменили ею бутерброд шизофреника. Он съел, улыбаясь, потому что для него все, что имеет форму бутерброда, – одно и то же. Сравнение грубовато, признаю. Первобытные люди, конечно же, различали экскременты и мясо. Но покойника от живого не отличали, во всяком случае ментально. Не отличали попугая от человека, если попугай – тотем.

Сверхъестественные силы «видятся уму первобытного человека лишь в изолированном и, так сказать, разрозненном виде (какая же это сопричастность? – В.Т.). Они не образуют какие-то группы, в которых одни из этих сил подчинены другим, более высоким, а те в свою очередь зависимы от «высшего существа». Здесь нет никакой системы, никакой иерархии, которая позволила бы группировать или объединять эти представления (где сопричастность? – В.Т.). Подобно тому как первобытные люди не имеют понятия о таком порядке вещей в природе, который можно было бы объяснить, они не испытывают никакой потребности в том, чтобы представить себе какую-то систему сверхъестественных существ, объединить их в некоторое понятное целое (где сопричастность? – В.Т.). Мы сталкиваемся здесь с тем, что выражено в формуле эскимосского шамана: «Мы не имеем верований, мы боимся». Это означает: «Наши представления о невидимых силах не сравнимы с религиозными верованиями белых. Эмоциональная в существе своем природа наших представлений исключает всякое общее понятие об отношениях этих сил между собой, всякую догму об их сущности. Здесь нам не над чем размышлять. Мы умеем только бояться. При каждом знамении, возвещающем беду, нас обуревает страх… Мы думаем только об обрядах и церемониях, от которых ждем спасения в этих случаях. То же самое, т. е. разрозненность представлений о невидимых силах, Ландтман наблюдал на другом конце мира, на Новой Гвинее» (Леви-Брюль, 1999 в. С. 383; и тут никакой сопричастности. – В.Т.).

Разрозненность представлений об объективном мире, о мире духов, об их взаимоотношениях внутри себя и между собой – вот что лежит в основе партиципации, т. е. «расчастленности». Это ментальная расчлененка, а не сопричастность. Это отсутствие органического мышления, когда ни вещный мир, ни мир духов не мыслятся как целостности. Даже между собой они не разделены сущностно: вот мир духов, а вот вещный мир. Каждое явление воспринимается изолированно. Все выступает в расчлененном виде и именно поэтому может быть объединено по какому угодно основанию. Так ребенок, разобрав на куски куклу, приставляет ноги сверху, руки снизу, а голову между ног. Так шизофреник смешивает разные сущности, ментальные и физические, не видя логических связей и разбивок.

Если вы равнодушны к противоречиям, то абстрактного мышления еще нет. Понятий нет. Есть представления, которые ваш мозг бессистемно сваливает в кучу, как это делают шизофреники. Если все мухи и все котлеты вместе, это значит, что ваш мозг не приготовил пищу для ума. Он даже сырые продукты не подготовил для логического синтеза. Поваренок (восприятие) не почистил картошку, не отделил кишки с какашками, перо и мух от мяса, а повар (ум) уже варит. Мышление не зря называется «абстрактным мышлением»: оно начинает с отделения ментального мусора от ментального белка (абстрагирует), а потом уже делает синтез и вырабатывает понятия (готовое блюдо).

Мышление – это всегда мышление в понятиях. Когда мы говорим о мышлении первобытных людей, это всегда когнитивный допуск. Лучше говорить о сознании, о ментальности, о психике, хотя это не всегда удается. Искаженные подходы прошлых лет до сих пор заставляют нас путаться в понятиях.

Партиципация и ассоциация

В качестве руководящей идеи английские антропологи приняли ассоцианизм Спенсера. «Согласно учению ассоциационистов, законы ассоциации занимают в психологии такое же основное место, как закон всемирного тяготения в физике», – пишет Леви-Брюль. (Леви-Брюль, 1999а. С. 21, прим.) На самом деле, доказывает Леви-Брюль, ассоциация – это не единый принцип психологии, это один из принципов, причем не первичный. Первичным принципом является партиципация.

Ассоциации устанавливаются между фактами. Но «для первобытного сознания нет чисто физического факта в том смысле, какой мы придаем этому слову. Текучая вода, дующий ветер, падающий дождь, любое явление природы, звук, цвет никогда не воспринимаются так, как они воспринимаются нами, т. е. как более или менее сложные движения, находящиеся в определенном отношении с другими системами предшествующих и последующих движений. Перемещение материальных масс улавливается, конечно, их органами чувств, как и нашими, знакомые предметы распознаются по предшествующему опыту, короче говоря, весь психофизиологический процесс восприятия происходит у них так же, как и у нас. Однако продукт этого восприятия у первобытного человека немедленно обволакивается определенным сложным состоянием сознания, в котором господствуют коллективные представления. Первобытные люди смотрят теми же глазами, что и мы, но воспринимают они не тем же сознанием, что и мы» (там же. С. 35).

Это не ветер, это колдун, который спокойно сидит в своем чуме, но в то же время является ураганом. В сказке причиной урагана является колдовство. Идет ассоциативная связь: колдун – колдовство – ветер. Для первобытного сознания колдовство колдуна – не причина урагана, как в сказке. Колдун сам и есть этот ураган, хотя сидит в чуме и грызет кость. Он может находиться одновременно в нескольких разных местах и выглядеть везде по-иному: ураганом, пожаром, потопом, волком, глодающим путника, мирно сидящим стариком. Первобытное сознание не видит здесь противоречия. Физический факт не отделен от причины, его вызвавшей, он даже не осознается как физический факт.

Сказка и самое темное суеверие – это гораздо более высокие ступени сознания, ибо в них причины и факты разделяются. Первобытное сознание разделяет факты по шизофреническому принципу расщепления, а причины вовсе не анализирует. Это «полисинтетическое сознание» (там же. С. 36), подчиненное принципу партиципации. Во многих отрывках книги Леви-Брюля термин «партиципация» можно прямо заменять термином «шизофрения».

Ассоциативное сознание в форме суеверия устанавливает связь между изображением и человеком. На этой сопричастности основано колдовство приворота или нанесения вреда. Первобытное сознание не устанавливает связи, оно считает, что изображение объекта и есть сам объект. (Там же, С. 37.) Суеверные люди в деревнях еще в XIX в. запрещали себя рисовать, боясь, что через портреты им может быть нанесен вред. Это ассоциация. Первобытные люди бегали от рисовальщиков, потому что были уверены: их увезут в виде изображений, а здесь они умрут. Или увезут и заставят делать то, что, по их убеждениям, делать нельзя. Это партиципация, она же шизофрения.

То же самое относилось к имени. Отсюда тайные, «настоящие» имена, которые нельзя было даже произносить.

Суеверный человек, которому приснился сон, что его укусила змея, произнесет утром заговор от змей, пойдет к ведунье или в церковь помолиться и тем предотвратить возможную беду. Не так поступает носитель партиципированного мышления.

«У чероки существует обычай, согласно которому человек, видевший во сне, что он был укушен змеей, должен быть подвергнут тому же лечению, которое применяется при действительном укусе змеи» (там же. С. 46).

Не заклинание от змей, согласно принципу ассоциации, чтобы предотвратить возможный укус. Лечение, потому что в представлении первобытных людей человек уже укушен, согласно принципу партиципации.

Одному воину чероки приснилось, что он попал в плен. Проснувшись, он заставил соплеменников связать себя и поставить в огонь, как обычно поступают с пленниками (там же. С. 47). Полгода он лечился от ожогов, но считал, что в плену уже побывал и этот ужас уже в прошлом. Объективная реальность и сновидение у первобытных людей никак не разделены. Понятия «вещий сон», как для суеверных ассоциативников, для них не существует. Сон и реальность – это буквально одно и то же.

«Суеверный, а часто также и религиозный человек нашего общества верит в две системы, в два мира реальностей: один – видимый, осязаемый, подчиненный неизбежным законам движения, другой – невидимый, неосязаемый, «духовный». Последний образует как бы мистическую сферу, которая окружает мир физический, – пишет Леви-Брюль. – Для первобытного мышления не существует двух таких миров, соприкасающихся друг с другом, отличных, но вместе с тем связанных, более или менее проникающих друг в друга. Для первобытного мышления существует только один мир. Всякая действительность мистична, как и всякое действие, следовательно, мистично и всякое восприятие» (там же. С. 55).

Леви-Брюль дает четкое разграничение ассоциации и партиципации. Ассоциация – это сопричастность реального и потустороннего при их осознаваемом разделении. Партиципация – это «все в одном», где о сопричастности нет и речи, потому что для сопричастия необходимо различение миров. Партиципированное сознание шизофренически смешивает все факты, считая их все одинаково реальными. Сон, галлюцинация под наркотическим опьянением, психические аффекты – это такие же физические факты, как то, что реально видят глаза, и как ураган.

Кстати сказать, Леви-Брюль некорректно использует здесь определение «мистический». Мистика – это материализация идеального, а для этого надо различать вещный мир и мир идей, чего в партиципированном сознании нет. Впрочем, в самом начале своего труда Леви-Брюль говорит, что для характеристики первобытного сознания необходимо разрабатывать новую терминологию. При этом он оговаривается насчет использования определения «мистический», что оно не отражает сути, но замены он не нашел. И уже в другой книге, «Сверхъестественное и природа в первобытной психике», пишет:

«Мы не обладаем выражениями, которые точно соответствовали бы понятиям туземцев, обозначающим одновременно материальные представления о нематериальных свойствах и нематериальные представления о материальных предметах» (Леви-Брюль, 1999 в. С. 534).

Типичный пример расщепления: один таитянец, увидев, что европеец по ночам мерзнет, подарил ему плащ. Европеец случайно узнал, что раньше плащ носил покрытый язвами прокаженный, и возмутился. «Тебе я подарил плащ, – успокоил его туземный друг, – а болезнь оставил себе» (там же. С. 430, 431).

В установлении ассоциаций большую роль играет последовательность во времени. Для первобытных людей «данный элемент не всегда обязателен и никогда не достаточен», – пишет Леви-Брюль и приводит множество примеров. «Например, ялуо не ассоциируют дневного света с сиянием солнца», несмотря на повторяющееся явление дня вслед за восходом солнца. (Леви-Брюль, 1999а. С. 61.) Этот пример демонстрирует еще одну особенность первобытного сознания, которое Леви-Брюль назвал «непроницаемость для опыта».