Kitobni o'qish: «ПоЧеМу? Или БОМЖ на борту НЛО (часть первая)»

ВМЕСТО ПРОЛОГА.

Палитру города с самого начала осени заволокло серым смогом. Красочные вывески магазинов и рекламы в утренней дымке бездействуют, оставляя человеку место для собственных фантасмагорий. Не то, чтобы сие буйство пепельных оттенков могло кого-то удивлять, но для большинства людей, особенно в возрасте, это уже определенный симптом. Таковой сигнал обостряет болезненную реакцию организма в районе поясничного отдела спины или ударяет железным молотом затяжной мигрени. Начало повествования уже навеяло тоску, не правда ли? Ха-ха.

  На фоне того же цвета асфальта с густой снежной жижей в тон карандашному наброску прозаичной натуры бессовестно поигрывали радужными кольцами пятачки чумазых лужиц. Выбоины и ямки вобрали в себя вместе с талой водой нефтяные автомобильные выбросы из двигателей, трансмиссий и прочих хитроумных узлов топливных систем. Казалось, они наглым образом разбрасывали гранями невидимых призм разноцветную радугу от воображаемого старинного шапито. Так уставшая от однообразия человеческая фантазия иногда пытается реализоваться в тусклом свете сиротливых, но еще не погашенных фонарей и в первых проблесках робко нарождающегося восхода, пробуждая тягу ко всему прекрасному. И тут, на пустынной набережной, четко проявленные контрасты и нюансы могли бы стать еще более заметными любому, кто имел в том потребность, чтобы их отыскать….

  На склоне реки, одной иллюзорной ногой фундаментально упершись в довольно таки зыбкую почву, а второй подпирая первую, сиротливо притаилось среди деревьев и густых побегов кустарника бесконечно стареющее кирпичное строение насосной станции. Неподалеку от нее, чуть припорошенная редким снежком, как белым маскировочным халатом, виднелась еле заметная дыра в земле. Когда-то это был канализационный колодец, но его, по неведомым для простого городского обывателя причинам, оставили без должного внимания и необходимого капитального ремонта. Проще сказать забросили. И, кажется, насовсем. Внутри гулких темных недр коммуникаций что-то тихо копошилось, издавая звуки, присущие человеческой речи.

– Кабы не было зимы… в городах и селах… никогда б не знали мы… этих дней веселых…, – голос из-под земли то ли тихо пел, то ли причитал. В тесном пространстве трубно-кабельного коллектора, между задвижками и вентилями предстояло коротать долгую зиму его обитателям в состоянии полупещерных жителей. Спальными местами для бренных оболочек служили деревянные палеты, плохо лежавшие на ближайшей стройке или у торговой точки. Сверху поддоны украшали старые полосатые матрасы с надписями, выведенными одной размашистой рукой: «Made in USSR. Date of production: very old» (аккурат на языке «исторического врага» кто-то из парочки неопознанных лиц заботливо начертал красным маркером информативное сообщение на желтоватых боках). Тюфяки – а именно такой вид имели бесформенные изделия безымянной фабрики закончившейся не так давно эпохи – так же невинно были уволочены невесть откуда. Стесненная обстановка подземелья уже успела насквозь пропитаться вынужденным аскетизмом, а также букетом не столь приятных для обоняния благоуханий. Одна фигура свернулась калачиком и испускала доводящие до исступления звуки прерывистого сопения и похрапывания с частыми подвываниями, а другая силилась хоть немного вздремнуть в этой какофонии.

– Господи, заткни ему глотку! Или забери к себе! Да на кой он там нужен? И тебе, Господи, покоя не даст. Уж лучше я тут буду мучиться…, – сидя и раскачиваясь метрономом на замызганной подстилке, костерил планиду и бубнил себе под нос тот, чьи попытки изображать пение, поскрипывая осипшими связками, пару мгновений назад вступали в резонанс с фрагментами заплесневелой кирпичной кладки. Своеобразный перформанс без единого зрителя скоро закончился, не успев войти в кульминационную фазу, коду или секвенцию, если выражаться языком искусства. В изголовье берлоги, прислоненный к теплой трубе и укутанный тряпьем, притаился бидон с брагой. Нужно сказать, что к емкости намедни прикладывались, как, впрочем, и в недавно закончившиеся двадцать четыре часа. Бродяга, который не мог сомкнуть глаз, в этот раз участвовал в «пробах» мало, за что и был наказан бессонницей. В закрепленной на стене консервной банке трещал и плакал свечной огарок. Первый лучик света пробился сквозь дыру в потолке и засеребрился в паутине. Именно там, где раньше восседал чугунный люк с диском.

– Здравствуй, человек, – раздался тихий и проницательный шепот в окутанном мглой дальнем углу помещения. Далекий потомок Адама закрыл свои моргалки и мотнул головой, дабы снова их открыть. Рывком напряг оцепенелое тело и попытался сузить зрачки.

– Почудилось…

– Ошибаешься. Не почудилось, – незнакомая речь донеслась более отчетливо.

– Кто здесь? – гомо сапиенс из местами заплесневевшего андеграунда был явно растерян.

– А кого ты хотел бы видеть?

– Никого, – пальцы бедняги интуитивно потянулись к своему собрату, чтобы того растолкать.

– Хм. Честный ответ. А вот приятеля не стоит трогать. Не нужно! – голос звучал настолько убедительно, что обескураженное, давно не знавшее бритвы лицо отдернуло руку от сотоварища, будто тот был раскаленной доменной печью.

– Чего надо? С кем говорю?

– Положим, ты мне симпатичен, как индивидуум.

– Кто, я? Бродяга? Кому могу быть интересен?

– Вот ты назвал букву «Я». У каждого такого «я» имеется своя история, свое видение мира, свои мысли и желания. У тебя, к примеру, есть желания? Только не спеши с ответом и подумай.

– Кто ты, черт тебя дери?! Что тебе от меня нужно? Может быть, органы для пересадки?

– Твое тело меня не интересует. Совсем, – голос многозначительно хмыкнул. – И все-таки, чего ты хочешь?

– Чтобы убрался отсюда! Вали отседова, слыхал?

– Ты чересчур напряжен и испуган. Не бойся меня.

– Ага…, а почему не выйдешь сюда, на свет, чтобы появилась возможность, так сказать, идентифицировать?

– Это ничего не изменит. Сей разговор – лишь плод воображения, согласен?

– Ээээ… Чего? Я сам с собой разговариваю, что ли?

– Может и так. А может, и нет.

– Не путай меня! – бомж схватил рукой алюминиевую кружку, стоявшую сверху на бидоне с брагой, и что есть мочи бросил истерзанный перфектами предмет туда, откуда доносился голос. Пустая емкость лязгнула несколько раз по стенкам и затихла, сбив рикошетом пламя свечи. Его спящий товарищ нервно дернул ногой во сне, хрюкнул и пробормотал что-то неразборчивое. Наступила полная тишина. В почти кромешной тьме казалось, время длится дольше обычного. Человек кроме звуков причмокивания губ соседа по берлоге слышал лишь биение собственного сердца. Он приподнялся и стал осторожно ощупывать стены в поисках незнакомца. «Неужели и, правда, почудилось?» – подумалось ему. Обшарив руками все выступы и углы, бедняга так ничего и не обнаружил. Уняв внезапный озноб, его тело опустилось на еще не остывшее, насиженное место.

– Ну, что, убедился, что никого тут нет? – громогласно захохотал тот, кто не был найден.

– Чур меня! Изыди!!!

– Это весьма забавно, – продолжил незнакомец, – Так о чем мечтаешь? Только скажи, и я воздам сполна. Деньги, золото, бриллианты.… Любой каприз!

– О, кого я вижу! – еще один неведомый, но уже женский старческий голос отчетливо известил о своем присутствии. – Чем занят, маэстро? А… ясно, ясно. Только это зря. Вот дружок его – другое дело. А с этим – пшик, голый номер, как говорится…

– Сам решу! Ступай, откуда явилась! – властно рыкнула незримая тень.

– Бельфа, а чего мы нынче такие сердитые? – хихикнула обладательница неприятного меццо-сопрано и тут же громко высморкалась.

– Нона, мне Парка не указ и не товарка! Иди и заплетай свои нитки. Дважды повторять не стану!

– Хорошо, хорошо. Оставляю вас, господа, с позволения сказать, тет-а-тет. Что-то зашуршало юбками и зашаркало истертой обувью, а через секунду так же внезапно затихло, как и появилось.

– Итак. Успел придумать желание? – во второй раз, уже настойчивее осведомилось нечто со странным именем.

– Нет еще, – уже более ровным тоном отозвался неподатливый бродяга, взяв себя в руки. – А что ты вообще можешь?

– Всё, чего твоя душа желает. И даже больше того.

– Так уж и всё?

– Смотри во все глаза….  Забытый целым миром человек на тюфяке повернул голову сначала вправо, затем влево… и тотчас обомлел. Темное пространство коллектора враз расширилось до размеров огромной пещеры. Горели сотни старинных масляных ламп, разливая по сводам мягкое свечение оттенка дорогого шампанского. Сам же свободный скиталец восседал на блестящем королевском троне тонкой ручной работы, украшенном россыпями драгоценных камней и двумя головами львов желтого цвета на подлокотниках, оголивших клыки в момент могучего рыка. А вокруг престола, как вокруг незыблемого острова власти, бесконечными кольцами океанских волн распространялись сундуки разнообразных форм и размеров, наполненных изумрудами, алмазами, рубинами, сапфирами, монетами, чашами, кубками всех мастей, изумительного плетения цепями и другими золотыми украшениями, коих тут хранилось несчетное множество. И все это богатство бессовестно сияло и играло в приглушенном свете манящими всполохами. Такой непредвиденный поворот заставил бездомного рефлекторно поджать ноги и вдавиться в спинку:

– Мать честная! Где я?

– Говорю же  – только пожелай, и все исполнится! – в третий раз, с колером некой помпезности произнес по-прежнему незримый собеседник.

– Это…, это нужно посмотреть, пощупать…, – взгляд «новоиспеченного императора» резко оживился, а сердце забилось чаще. Его, до сего времени дремавшее эго, встрепенулось и стало проявлять гипертрофированную экзальтированность на фоне красочных иллюстраций невольно свалившегося потока благополучия, включив на полную катушку изобилие неуемных барственных фантазий….

– Взирай. Примечай и выбирай! – подначивал его незнакомец. Бомж опустил ноги на каменный пол пещеры и, завороженный, побрел от царского седалища вдоль лоснящихся мириад сундуков. Он остановился у одного из ящиков и наклонился, чтобы зачерпнуть двумя руками содержимое. Чистейшей воды бриллианты сочились сквозь растопыренные пальцы и падали обратно к своим совершенным собратьям, искушая манящими переливами слабую человеческую натуру и возбуждая почти плотское желание обладать ими.

– А я могу…? – не закончив свой вопрос, бродяга тут же получил ответ.

– Можешь! Это все может стать твоим.

– Все? – переспросила удивленная до бесконечности, изогнутая фигура.

– Абсолютно! – коротко ответил незримый благодетель. Бездомный подвинулся к следующему ларцу и вновь запустил ладони вглубь содержимого. На этот раз взор упал на старинные золотые динары.

– Какое оно тяжелое… бремя…, – вымолвил он, глядя, как монеты падают вниз, разливаясь чарующим эхом по отдаленным уголкам подземного дворца. Тысячи лет эти забавные кругляши по первому зову были готовы подчинить себе любой страждущий их рассудок. После пары глубоких вздохов человек машинально отряхнул ладони и задумчиво продолжил:

– Богатство – не достаток. Оно сродни болезни. Зачем бомжу такое? Все это – пыль. А пыль развеет ветер. Не нужно это мне…

– Глупец! – сказала тень, – Ты шанс свой упустил!

– На все есть воля…, сила воли. А случай – не судьба.

– Решение окончательно? Изволь. Да будет так! Пусть каждый остается при своем.

– И то, правда, – ответил в пустоту довольный собой босяк, бросив финальный взгляд на львов. Свет сотен фитилей мгновенно погас, поглощая воздушный эфир и зыбучие пески бесконечности сущего.

– Опять шутки свои вздумал шутить? – резанул по темноте словом, точно острым лезвием, встревоженный каверзными сюрпризами незнакомца бродяга. Наступили несколько секунд томительного ожидания ответной реплики….

– С кем там терки трешь? – донеслась знакомая речь напарника по коллектору, произнесенная невнятно в полудреме. – Ты там чего… дури пыхнул сам на сам? Или участвовал в сеансе фитотерапии с применением концентрированной настойки белены?

– Я это… лучше сопи себе под нос! Не твоего ума дело! – парировал словесный наскок тот, чье болезненное расстройство сна тянулось уже несколько часов подряд. Но на самом деле в душе он был ужасно рад вновь услышать знакомый голос. Спустя мгновение, раздался безудержный храп, сотрясающий всей своей мощью просевшие кирпичные стенки. «Опять завелся! Как же и мне хоть немного прикорнуть?» – рука подхватила упавшую на пол кружку, чтобы зачерпнуть ею из бидона и таким образом разрешить проблему бессонницы. «Что же это было на самом деле? Моя воспаленная фантазия или?.. А и… не важно…, мало ли чего может померещиться. Других забот хватает!» – утомленный уже практически полностью миновавшей ночью обитатель «неучтенной городской недвижимости» растянулся на тюфяке и сомкнул веки….

  Ненастная осень мало-помалу сменялась на более суровое время года, дабы добавить «немного перца» немытым призракам, населяющим зияющие темные пустоты бетонных кварталов. Но не в виде тонких острот в данном случае, а в крайних, можно сказать чрезмерных проявлениях мира, в их и без того непростых условиях существования. Многие из этих скитальцев не дотянут и до первых теплых дней, замерзнув на улицах и в подворотнях больших городов. Другие прервут цепочку бытия банальным отравлением суррогатным алкоголем. Иные навсегда закроют глаза, сваленные запущенной болезнью. Они никогда не будут жаловаться тем, у кого есть собственный теплый дом и приличная еда с питьем. Скажете, что всегда есть выбор? Да. Вы абсолютно правы. Выбор есть всегда. Даже у проходящих мимо и отводящих взгляды. Ну, что же. Посмотрим, что принесет всем нам новое, еще не рожденное утро будущей весны….

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1. Начало. Дневник "умершего" бомжа.

Здравствуйте, меня зовут Николай Сергеевич Ермаков. А это дневник, начатый вашим покорным слугой еще в далеком 1974 году в летнем пионерском лагере со звучным названием «Красный Первомай». Все, что тут написано от первого лица – это мысли и переживания за предшествующие периоды жизни, а то, что добавлено в тексте от третьего лица – есть фантазии автора, который знает мою историю, и посмел вклиниться в монолог. Но не будем судить его строго, так как «aditum nocendi perfido praestat fides» (доверие, оказываемое вероломному, дает ему возможность вредить).

  Родился я 29 февраля 1964 года. Поживал вместе со своими родителями в коммунальной квартире в стольном граде Москва, на улице Народного Ополчения. Детство протекало бурной рекой как на игровых площадках, так и на пустырях и стройках. Манило неизведанное и далекое. В то золотое время ребятня была предоставлена сама себе, когда родители трудились на благо советского общества. Да, конечно же, играли в футбол, хоккей. Но и что-то «химичили», взрывали. Катались зимой по реке на льдинах, подражая полярникам. А как можно забыть проведение военных операций против «фашистских оккупантов»? Эти операции назывались игрой в «войнушку», с разделением участников на «русских» и «немцев». Мы массово использовали вместо магазинных игрушек собственные изделия, изготовленные из подручных материалов. То бишь палок или иных предметов, годившихся для придачи формы стрелкового оружия, проявляя недюжинные, как тогда казалось, чудеса изобретательности и находчивости. В целом наше поведение можно охарактеризовать так: поиски приключений на свои незагорелые и неугомонные экваторы. Сейчас, пребывая в том возрасте, когда лучшая половина жизни уже позади, мне трудно понять подростков, проводящих все свое свободное время у монитора персонального компьютера или в обнимку с гаджетами. Как возможно променять живое общение на свежем воздухе со сверстниками на щелкающие звуки клавиатуры, забивая пальцами непонятный сленг в пространстве чатов или форумов? Кажется, отвлекся. Продолжим....

   В 1973 году соседская семья получила новое жилье от государства и съехала в неопределенном направлении, оставив нам в наследство комнату, куда меня родители и определили. Единственным памятным знаком, что квартира имеет статус коммуналки, оставалась одинокая восьмидесятидвухлетняя баба Нюра. Ветеран всех мыслимых и немыслимых войн против моего переселения не возражала. Иногда мне приходилось терпеливо выслушивать ее рассказы про «царя-убивцу» и революционные события начала XX века, перемежающиеся дополнениями из боевого прошлого. Это происходило в тот самый момент, когда старушка выуживала ребенка, поедающего щи или другую нехитрую снедь на общей кухне. Крепко вцепившись в плечо или тонкую детскую ручонку, держащую столовый прибор, она вызывала у проголодавшегося мальца панический страх перед отъемом пищи. Странно, но на девятилетнего космополита известие о собственной комнате не произвело должного эффекта, в отличие от папы с мамой. Родственники отметили столь знаменательное событие в узком кругу не поддающихся точному подсчету друзей и соседей по подъезду. Я, конечно, был рад иметь отдельный угол, но больший восторг мне доставил новенький велосипед с интригующим названием «Орленок», купленный отцом в подарок на следующий день….

– Хватит тыкать пальцем в свои писульки! Пошли собирать металл! – пришлось обернуться на звук. Это в пяти шагах за спиной размахивал руками Вовчик – сосед по теплой трубе в коллекторе, где мы прятались холодными зимними ночами. – Ты идешь или уже есть, на что бухло купить?

– Иду, иду…, – ответил на призыв, засунув старую замасленную тетрадь и обгрызенную шариковую ручку за пазуху, поднимаясь с картонной подстилки. Кусок небеленой целлюлозы был брошен на землю у железной изгороди, отгораживающей любопытных от «запретки» шлюза. – Уже бегу…. С высоты рукотворного холма, покрытого нехожеными побегами молодой травы, я окинул взором территорию шлюза и заметил, что погоды стоят хорошие. И что пора бы уже и выпить, коли природа так настойчиво шепчет. Опершись рукой на растущую рядом березу, стал протискиваться между раздвинутыми кем-то стальными прутьями ограды. Покидая охраняемую зону, выдохнул с облегчением и протолкнул свое тело сквозь лазейку. Бросив секундный взгляд на кудрявый символ России, произнес с выражением:

И стоит береза

В сонной тишине,

И горят снежинки

В золотом огне….

– Чего ты там бормочешь? Колян, белочку увидел? – растянув кожу в подобии улыбки на том месте, где должны быть губы, оголил местами беззубый рот Вовчик.

– Дурак ты, Есенин – великий русский поэт! – выпалил ему в ответ с нескрываемым раздражением.

– Может и великий, но на пол-литра не отстегнет. Шевели батонами!!! – процедил напарник, оскалившись.

   Минут через двадцать два иссиня-серых тела с большими полиэтиленовыми пакетами брели по проспекту имени другого великого русского человека – маршала Жукова. Неспешно прогуливаясь по тротуару, они взором хищных птиц оглядывали урны у магазинов, сканировали скопления молодежи, на местах стихийного отдыха которой в лучах весеннего солнца среди растерзанных пустых упаковок от чипсов и сухариков поблескивали алюминиевые бока разноцветных банок из-под газировки, слабоалкогольных коктейлей или пива. Найденная добыча немедленно превращалась в раздавленную «плюху» и отправлялась в объемный черный пластиковый мешок. Иногда добрые подростки оставляли недопитые емкости, вызывая бурю восторга у бивачных друзей, после чего живительная влага переливалась в урчащие желудки.

«Ла-ла-ла-ла-ла.… Туда-сюда.… Давай пойдем с тобой туда…», – перекрикивала шум проезжающих автомобилей Жанна Фриске из динамиков открывшего летний сезон кафе. За столиками под легким навесом нежились посетители, потягивая охлажденные напитки. Окружающий мир и пучеглазое светило заставляло чувствовать себя почти счастливым человеком.

   Я шел и машинально поднимал порожнюю тару, а в голове красной бегущей строкой проносились записи из недописанного дневника, погружая их хозяина в цветной сюрреалистичный диафильм. Стремительно и безвозвратно улетевшее детство теребило нейроны мозга мелкими приятными и не очень деталями, шаг за шагом формируя ностальгические нотки в калейдоскопе сознания.

   Подмосковный лес был загадочен и причудлив. Пионерский отряд во главе с вожатой направлялся в глубину высоченных деревьев, окруженных со всех сторон колючим кустарником, на поиски грибов.

– Никто никуда не бежит. Все должны находиться в поле моего зрения! – осипший, то ли от респираторного заболевания, то ли от постоянных окриков, голос комсомолки-вожака напоминал правила поведения в лесу, заученные до обмороков прошлым днем.

– Коля, Петя… Вас это тоже касается!

Но мы с Петькой, с которым познакомились и подружились в первый же день заезда, уже ничего не слышали. Нами двигал азарт заключенного пари – кто соберет в лукошко большее количество трофеев, тот празднует викторию. Боровик, подосиновик и подберезовик считались один к трем. Проигравший обязан был за обедом отдать победителю свою порцию компота. Уже через час двух пропавших пионеров разыскивал весь педагогический коллектив лагеря, выкрикивая их имена и фамилии.

– Ау, где вы? Аууууу… засранцы, если сейчас найдем, то кому-то будет больно.

– Вылезайте по-хорошему!!! – разносилось по всему лесу.

Отыскали пропащих уже в сумерках. Петька спал рядом под деревом, а я не оставлял попыток одержать викторию в заключенном пари и в стремительно надвигающейся темноте стойко собирал грибы. В результате этого происшествия провинившемуся дуэту на целую неделю запретили покидать помещение отряда. Но компот я выиграл!

– Колян, нужно валить на пункт и сдавать металл. На сегодня вполне хватит, – вернул меня в реальный мир Вовчик, крутя во все стороны своими остекленевшими глазами (он страдал легким косоглазием), пропитанными разнообразием остатков содержимого недопитых баночек.

– А кто против? Конечно, пошли…, – моя согласительная интонация добавляла ему уверенность в правильности выбора.

   Вскорости странствующие «рыцари помоек», преодолев пешком довольно приличное расстояние, уже находились у станции метро «Полежаевская». Это брели тени прошлой жизни. Ее простоту и обыденность мы не замечаем, наливая себе чай на уютной кухне в собственной квартире. Призраки свернули направо, тяжелой поступью шагов измеряя 4-ую Магистральную улицу. Серые дома, постройки индустриального развития середины минувшего столетия, смотрели на жалких странников черными нахмуренными окнами, чуть наклонясь вперед, как бы вопрошая: «Что вы тут потеряли?» А те брели, молча, сплевывая горькую слюну на асфальт, покрытый мелкой пылью. Первая магистральная – очередной отрезок дороги, выглядел не лучше. Людям, снующим туда-сюда по всей длине их следования, было абсолютно наплевать на подобный способ существования или выживания. Прохожие шарахались в разные стороны, освобождая бродягам всю ширину тротуара или обходя последних десятой дорогой. Финальным отрезком пути перед освобождением от содержимого пакетов стал 1-ый Силикатный проезд. А вот и долгожданный пункт приема вторсырья. Получив наличность после сдачи «дневного улова», два товарища развернулись на 180 градусов и отправились в обратную сторону. Конечным пунктом движения являлся уже знакомый берег Москвы-реки. По дороге ими была сделана остановка на ближайшем рынке, где за уборку торговых рядов «вольнонаемные» получили возможность выбирать закуску из просроченных и подгнивших продуктов. Наконец, остался еще один пункт, куда требовалось заглянуть, чтобы полностью обеспечить себя приятным отдыхом – в аптеку на улице Мневники. Столь харизматичные физиономии в помещении предприятия, занимающегося продажей лекарственных средств, отлично знали. Пожилая работница «змеи и рюмки» регулярно отчитывала «любителей Бахуса» за неправильное использование с точки зрения фармацевтики настойки боярышника. За что местные выпивохи и наградили сердобольную женщину почетным званием «Старая Кобра». Зато ее молодая коллега безропотно приносила заказ, аккуратно упаковывая пузырьки в фирменный пакет с логотипом торговой марки. В текущем отрезке времени на радость забулдыгам и пропойцам восседала за прилавком «отстраненная молодость». Девушка старательно подкрашивала пухлые губки, заглядывая в маленькое зеркальце и кокетничая с отражением. Еще несколько минут, и круг замкнулся…

   Через полчаса к двум картонкам за оградой шлюза присоединилась скатерть из местной бесплатной газеты «Округа». На ней в шеренгу по одному, как перед расстрелом, выстроились стеклянные флакончики, ожидая уготованной участи. По краям импровизированного стола благоухали: покрытая легким налетом плесени, колбаса, несколько подгнивших яблок, два глазированных сырка, срок реализации которых вышел еще три недели назад, голова почерневшей капусты, сыр, естественным образом превратившийся в голубоватую субстанцию, называемую швейцарцами «Рокфором» и купленная на оставшиеся деньги буханка черного хлеба.

– Кто не работает – тот не ест! – тихо, почти шепотом, изрек сакраментальную фразу Вовчик, будто бы возжелав, чтобы количество жидкости и еды как минимум удвоилось.

– Да! Настоящий королевский ужин, – подтвердил я, не отрывая взора от поверхности газеты, и потер о штаны ладонями рук. Оттолкнулся пятками от земли и, удерживая картонку под мягким местом, подобно ребенку на санках, пододвинулся ближе к еде. Мой товарищ проделал ту же самую операцию. Заканчиваю приготовления к трапезе мелким штришком. В семьях с хорошими манерами это проделывает каждый – закладываю носовой платок вместо салфетки за горловину свитера, вынутый предварительно из кармана. Вовчик фыркает, глядя на действие, по его мнению, выдающее привычку недобитых буржуев:

– Ты еще книжки под мышки засунь, чтобы правильно сидеть! Сраная интеллигенция! – заржал он, проталкивая пальцами приличный кусок хлеба в горло, и тут же подавился. Глаза бедняги полезли на лоб, а руки судорожно тянулись за спину, указывая, что следует предпринять. После пары моих увесистых шлепков он задышал, как рыба, которую вернули в привычную среду обитания, кашляя и фыркая слюной. Извлеченный хлебный мякиш вылетел и покатился вниз по склону. По щекам бедняги градом катились слезы.

– Это тебя Бог наказал, чтобы не говорил ничего про то, с чем ты никогда не сталкивался и чему тебя вовремя не научили, – я довольно хмыкнул.

– Да уж. Куда уж нам....

   Восседавшая рядом на ветке ворона стерегла остатки еды. Но на этот раз ей ничего не досталось, кроме маленького кусочка черного хлеба, вырвавшегося вместе с воздухом из горла одного из собутыльников. Все принесенное переваривалось в желудках людей. Мусор и пустые пузырьки перекочевали в заранее припасенный для этой цели пакет, чтобы не привлекать внимания стражей порядка. Да и разводить грязь, в том месте, где ты принимаешь пищу, тоже не приветствовалось. Ближе к вечеру товарищи спустились вниз по склону, где прятался в кустах построенный ими для ночлега из веток и картона шалаш. Внутрь летней «фазенды» с трудом был втиснут старый диван. На его площади вполне комфортно могли разместиться два человека. Косоглазый Вовка собирался спать. Второй бродяга уселся рядом с времянкой и, глядя на солнце, нырявшее в этот момент в воду реки и озарявшее багровым светом ее поверхность, выдал:

– To be or not to be.… Вот в чем, собственно, вопрос…

– Ту бир, ор нот ту бир…. Водка без пива – мертвому припарка!» – заржал тот, кто копошился в шалаше и заплетающимся языком добавил, – ты спать-то идешь? В ответ доносилось какое-то бормотание.

– Ну, как хочешь.… А я уже… – Вовчик пару раз кашлянул и тихо захрапел, посвистывая простуженными легкими.

Глава 2. Размышления о бытие.

   Николай Сергеевич не был так уж чересчур одарен от природы. По крайней мере, гением его еще никто и никогда не обзывал. Но и возможность приклеить ему ярлыки: «глупый» или «бесталанный» – тоже полностью исключалась. Сразу после выпускного 10-го класса он довольно легко поступил в МГТУ имени Баумана на факультет «Приборостроение». Его мама, Зинаида Юрьевна, очень гордилась сыном, одобряя правильный, с точки зрения преподавателя начальных классов, выбор жизненных приоритетов. Отец в меру своих сил старался всячески поощрять – отпрыск оправдывал самые смелые чаяния и надежды. Сам Сергей Петрович Ермаков не мог похвастаться блестящим образованием и трудился простым рабочим на одном из столичных предприятий. Закончив обучение в институте, Николай без проблем устроился на секретное военное производство, где высоко ценились специалисты, знающие толк в вычислительной технике и, где имелась «бронь», прикрывавшая от бессмысленной, по его собственному убеждению, службы в армии. В то время на молодого человека, не отдавшего священный долг в рядах вооруженных сил СССР, смотрели косо. Старушки в их доме шептались у подъездов, признавая в нем калеку, самостоятельно проводя диагностику. «Почки больные у парня, видишь, какие круги под глазами» – шептали одни. «Нет, не почки – сердце» – твердили другие. А одна старушка по секрету сообщила всем, что он страдает провалами памяти и вообще по ночам «ссыться на матрацык»!

   Николай легко продвигался по карьерной лестнице. Его назначили начальником участка. Умение ладить с подчиненными, но, в то же время, определенная строгость по отношению к "шалостям" сотрудников – все эти качества сформировали довольно ответственную фигуру, умело балансирующую между вольнодумством и безразличием, за что «фигура» получила высокую оценку от вышестоящего руководства. На работе же ему понравилась одна девушка, находящаяся в подчинении – технолог. Она выделялась среди других своими аппетитными формами и весьма милой наружностью, хотя черты лица выглядели немного крупноватыми. Но этот едва заметный недостаток как раз-таки придавал облику неповторимую выразительность и особый шарм. Роль легкого флера блестяще исполнял блеск выразительных глаз и копна волнистых белокурых волос, всегда аккуратно стянутых в пучок. Да и приветливая улыбка, которой яркая представительница прекрасного пола делилась с окружающими, не оставляла никого равнодушным. Юную сотрудницу после получения диплома ВУЗа отправили по распределению на участок Ермакова. К тому времени прошел год, как сам начальствующий здесь усердно работал. К достаточно частым прямым намекам и недвусмысленным предложениям, поступавшим регулярно со стороны мужчин, относилась с прохладцей. Но приглашение шефа «прогуляться вечерком в ресторан» приняла на удивление легко. «Наш Сергеич поплыл. Сразила его Людмила наповал!» – стали говорить работники отдела в курилке, – «Скоро на свадьбе гулять будем!»

   Через пару месяцев они действительно поженились. Николай и Люда хорошо смотрелись вместе. Он – высокий худощавый мужчина в строгом черном костюме, брюнет с карими глазами. Только на узкой и довольно солидной по размеру переносице поблескивали новенькие модные очки, придававшие респектабельность и солидность их хозяину. Она – в шикарном белом платье и фате, с подколотой под низ прической, своей обворожительной улыбкой опьяняла и без того нетрезвых гостей. Руководство отметило факт свершившегося брачного акта торжественным вручением молодоженам ключей от новой однокомнатной квартиры, выделенной из жилищного фонда предприятия.