Kitobni o'qish: «Ледовое побоище. Разгром псов-рыцарей»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая
ВАСИЛИСА-КРАСА

– Зачем этот Бедослав таскается сюда чуть ли не каждый день? – Иван Мелентьевич пристально посмотрел на сестру. – Как ни приду к тебе домой, так непременно с этим мужичиной сталкиваюсь! Не дело это, Василиса. Ты женщина замужняя, незачем давать повод для слухов и кривотолков.

Сидевшая на стуле Василиса, сматывающая в клубок длинную шерстяную нить, взглянула на брата с еле заметной усмешкой.

– Я – женщина замужняя, токмо мужа своего уже четвертый месяц не вижу. Укатил Терентий в Псков и как в воду канул! Нету от него ни слуху ни духу.

– Супруг твой по купеческим делам в Псков уехал, сестра, – назидательным тоном проговорил Иван Мелентьевич, неспешно прохаживаясь по просторной горнице. – Купец он видный, дела ведет на широкую ногу, сама знаешь. Где большой прибылью пахнет, там нужен глаз да глаз. Потому-то Терентий и подзадержался во Пскове.

– Ежели хозяина в доме нет, значит, хозяйка должна за домом следить, – в тон брату промолвила Василиса. – У меня воротная калитка обветшала и теремное крыльцо прохудилось. Вот я и наняла Бедослава, ибо плотник он умелый и за работу свою плату большую не просит.

– Вижу, калитка у тебя ныне новая, сестра, и на крыльце все ступеньки дубовым тесом отделаны, – сказал Иван Мелентьевич, задержавшись у окна, выходившего на теремной двор. – Дело свое Бедослав знает, ничего не скажешь. Вот токмо работа его в тереме твоем, по-моему, шибко затянулась, Василиса. Начал Бедослав с калитки воротной, потом крыльцо починил, теперь же лестничные перила в тереме меняет.

– Перила на лестнице, ведущей на второй ярус, расшатались совсем, поэтому я велела Бедославу и ими заняться, – пожала плечами Василиса. – Что тут такого?

– Мнится мне, сестра, что не за денежным прибытком гонится Бедослав. Глаз он на тебя положил. – Иван Мелентьевич отошел от окна и сел на скамью напротив Василисы. – А тебе, глупой, и невдомек!

– Отчего же невдомек, все я вижу и понимаю! – рассердилась Василиса, швырнув скатанный клубок в корзину. – Может, мне приятно сознавать, что я нравлюсь Бедославу. Он хоть и не знатного роду-племени, зато молодец собою видный! Покрасивее супруга моего да и ростом его повыше.

– Так я и думал! – Иван Мелентьевич с досадой хлопнул себя ладонью по колену. – Снюхалась моя сестрица с мужичиной сиволапым! Вот беда-то! Тебя бы розгами за это отхлестать, Василиса.

– Муж приедет из Пскова, отхлестает, – спокойно промолвила Василиса, глядя брату в глаза. – То не твоя забота, Ваньша.

– Эх, бесстыжая! – Иван Мелентьевич резко вскочил со скамьи с перекосившимся лицом. – Исповадил тебя наш батюшка, все лелеял тебя да холил! Жаль, помер он до времени, а то поглядел бы сейчас на свою любимицу, которая столько воли себе взяла, что честь мужа ни во что не ставит!

– Батюшка не выдал бы меня замуж за Терентия, – огрызнулась Василиса. – Это через твои происки, брат, я стала его женой! По твоей милости делю ложе с нелюбимым супругом! Ступай отсель, Иван. Не тебе меня укорять и стыдить, ибо у тебя тоже рыльце в пуху. Думаешь, я не ведаю, от кого родила сына соседка моя Лукерья.

– Лукерья соврет недорого возьмет! – недовольно обронил Иван Мелентьевич, чуть смутившись.

Он тут же засобирался домой, схватил со стола шапку, набросил на плечи плащ, пробурчал прощальные слова и скрылся за дверью.

Василиса слышала, как сапоги брата протопали через соседнюю светлицу и неотапливаемые сени, стукнула входная дверь в терем, и все стихло. Подойдя к окну, Василиса смотрела, как ее брат шагает через озаренный солнцем двор к воротной калитке из свежеструганых березовых досок. От быстрого шага полы его бордового суконного плаща развевались, словно крылья птицы.

Неожиданно калитка отворилась и брат Василисы столкнулся нос к носу с плотником Бедославом, который уходил домой за теслами и деревянным молотком, а теперь вернулся, чтобы продолжить свою работу в тереме.

Судя по выражению лица Ивана Мелентьевича, он встретил плотника не очень-то приветливыми словами. Между ними завязалась явно недружелюбная беседа.

Василиса поспешила во двор, дабы не допустить потасовки между Бедославом и своим вспыльчивым братом. Она успела как раз вовремя. Иван Мелентьевич уже держал плотника за грудки обеими руками и встряхивал его так, что на том рубаха трещала по швам.

– Не смей на мою сестру облизываться, серьмяжник! – грозно молвил при этом Иван Мелентьевич. – Заканчивай живее с перилами и проваливай отсель! Думаешь, коль супруг Василисы далече, так за ней приглядеть некому.

– Окстись, купец. Я лишнего себе не позволяю, мое дело топориком стучать да пилой елозить, – невозмутимо отвечал Бедослав. – Рубаху-то не рви. Чай, я тебе не холоп.

– Отпусти его, Иван, – вмешалась Василиса. – Иди своей дорогой! Бедославу пора за работу приниматься. Не затевай свару на пустом месте.

Сверкнув злыми очами, Иван Мелентьевич подчинился сестре и толкнул плечом калитку.

Пройдя по улице до поворота, Иван Мелентьевич наткнулся на Лукерью, которая шла ему навстречу со стороны рынка. В руках у нее была небольшая корзинка с покупками, укрытыми белым платком.

Это была молодая женщина с правильными чертами лица, с серо-голубыми глазами и чувственным ртом. Лукерья была стройна и невысока ростом. Ходила она всегда с прямой осанкой и горделиво поднятой головой, как бы подчеркивая этим свое боярское происхождение.

Отцом Лукерьи был боярин Озим Напатьевич, известный в Новгороде бабник, получивший еще в молодости прозвище Легостай, то есть ветреник. Озим Напатьевич был трижды женат, все его жены скончались до срока от болезней и при неудачных родах. От двух первых жен Озим Напатьевич имел троих сыновей, а от последней – дочь Лукерью. Так получилось, что внешностью Лукерья уродилась в мать, а распутным нравом – в отца.

Лукерья вышла замуж за купца Смирю Прокловича. Причем Смиря-увалень повел Лукерью под венец уже беременную от ее сводного брата. Смиря женился на Лукерье, польстившись на ее богатое приданое и уступив уговорам Озима Напатьевича. Родня Смири невзлюбила Лукерью с первого дня знакомства с нею, поскольку та особо и не скрывала, что супруг ей безразличен. После рождения дочери Лукерья всерьез увлеклась Иваном Мелентьевичем, дом которого стоял в соседнем переулке.

На Ивана Мелентьевича заглядывались многие женщины, так как это был мужчина статный и красивый, с большими синими очами и светло-русыми кудрявыми волосами. Пустив в ход все свои чары, Лукерья быстро затащила Ивана Мелентьевича в свою постель, хотя и знала, что он уже женат и счастлив в супружестве. Любовники больше года скрывали свою связь. Однако многие из соседей живо раскумекали что к чему, когда Лукерья родила сына, как две капли воды похожего на Ивана Мелентьевича.

Ныне между Лукерьей и Иваном Мелентьевичем не было и намека на близкие отношения, они даже встречались очень редко после того, как Иван Мелентьевич переехал вместе с семьей в новый дом к самому берегу Волхова.

– Вот так встреча! – промолвила Лукерья с лукавой улыбкой, загораживая дорогу Ивану Мелентьевичу. – Давненько мы с тобой не виделись, Иванко. Похоже, ты совсем позабыл обо мне. А я вот забыть тебя не могу.

– Здравствуй, Луша, – пробормотал Иван Мелентьевич. – Как поживаешь?

– В тоске прозябаю без твоих ласк, голубь мой, – ответила Лукерья с печальным вздохом. – Засыхаю на корню. Муженек мне опостылел хуже горькой редьки! Одна у меня отрада в жизни – сыночек Тиша. У него глаза, нос и волосы, как у тебя, Иванко. Тиша даже смеется, как ты. Ему уже три года. Хочешь взглянуть на него?

– В другой раз, Луша, – отказался Иван Мелентьевич. – Тороплюсь я по делам.

– Другого раза может и не представиться, милок. – Лукерья схватила бывшего любовника за руку, видя его намерение продолжить путь. – Слыхал, наверно, безбожные татары владимиро-суздальские земли разорили, всего сто верст не дошли до Новгорода. В прошлом году нехристи степные Черниговское княжество опустошили, Муром и Нижний Новгород огнем спалили. Ныне орда хана Батыги к Киеву подвалила. Муж мой страшится, что татары на Новгород коней повернут. Собирается Смиря бежать в Ладогу. Смиря и сейчас в Ладоге пребывает, дом там себе подыскивает.

Говоря все это, Лукерья не выпускала руку Ивана Мелентьевича из своей руки, глядя ему прямо в очи. Во взгляде у нее так и сквозило, мол, вспомни, милок, наши былые тайные встречи, не упускай такой удобный случай помиловаться с той, которая так сохнет по тебе! Смиря далече, и он нам не помеха!

Иван Мелентьевич, может, и устоял бы перед таким соблазном, если бы хитрая Лукерья не поманила его обещанием рассказать ему кое-что интересное про сестру его Василису и плотника Бедослава.

Лукерья провела Ивана Мелентьевича в свой дом через задний ход, которым в основном пользовались ее челядинки и конюх-холоп. Они поднялись на самый верхний ярус по скрипучим ступеням и оказались в светлице, где обычно ночевали гости. Этот полутемный теремной покой был хорошо знаком Ивану Мелентьевичу. В прошлом ему не раз доводилось уединяться здесь с Лукерьей для греховного сладострастия.

– Ты хотела поведать мне что-то про Бедослава и Василису, – напомнил Лукерье Иван Мелентьевич, сняв шапку и сделав несколько шагов от дверей к окну. При этом он наклонял голову, чтобы не удариться о низкие потолочные балки. – Молви же, Луша. Не тяни!

– Сначала дело, милок, а уж опосля разговоры, – промолвила Лукерья, задвинув деревянную задвижку на двери.

Увидев соблазнительную наготу Лукерьи, ее зовущие бесстыдные очи, Иван Мелентьевич тотчас почувствовал, как его окутывает тепло растекающейся по всему его телу необузданной похоти. В ожидании, покуда ее нерасторопный любовник избавится от одежд, Лукерья улеглась на постель, изогнувшись своим красивым гибким телом, забросив руки за голову и разметав по одеялу распущенные темно-русые волосы.

Отдаваясь Ивану Мелентьевичу, Лукерья широко раздвинула ноги, уперев свои пятки ему в ягодицы. Все ощущения, когда-то испытанные им на ложе с Лукерьей, вновь обрушились на Ивана Мелентьевича неким сладостным водопадом. Он осушил эту греховную чашу залпом и до дна.

Приходя в себя после бурной сладострастной гимнастики, двое любовников, лежа в обнимку, завели неторопливую беседу.

Оказалось, что с плотником Бедославом Лукерья познакомилась раньше Василисы, случилось это еще в позапрошлом году.

– Бедослав родом из Торжка, – молвила Лукерья, положив голову на крепкое плечо Ивана Мелентьевича. – Татары напали на Торжок и спалили его дотла. Однако нескольким сотням новоторов удалось вырваться сквозь татарские заслоны и уйти в леса. Было это в начале марта, повсюду еще лежал глубокий снег. Среди этих смельчаков оказался и Бедослав. Беглецы из Торжка добрались до Новгорода и осели здесь.

Бедослав был ранен стрелой татарской. Его лечила знахарка Проскудя, что живет на Лубянице. В ту пору и я к Проскуде ходила, зубную боль она мне заговаривала. В домишке Проскудином я и познакомилась с Бедославом. Он мне сразу приглянулся. Ты ко мне тогда уже охладел, Иванко. Вот я и закрутила любовь с Бедославом. Сначала мы встречались у Проскуди, потом где придется. Узнав, что Бедослав по плотницкому делу мастак, я дала ему работу у себя на подворье для отвода глаз, а сама… – Лукерья усмехнулась. – Сама тащила Бедослава в постель при всяком удобном случае. Служанки все знали, но помалкивали. Им ведь ссориться со мной резону нет.

Продолжая свой дальнейший рассказ, Лукерья уселась на постели так, чтобы видеть лицо своего любовника.

– Все было хорошо, покуда Бедослав не попался на глаза твоей сестрице Василисе, – в голосе Лукерьи промелькнули нотки досады и неудовольствия. Ее нежные пальцы сжались в кулачок, которым она слегка ударила Ивана Мелентьевича по его мускулистой груди. – Уж и не помню, зачем приходила ко мне в тот день Василиса, токмо увидела она Бедослава, который чинил скамью во дворе, и будто невидимая нить меж ними протянулась. Заметила я, как Бедослав таращился на Василису. Но и Василиса Бедослава улыбочкой одарила. Молодцу-удальцу много ли надо, коль в сердце у него огонь и в жилах не водица, как у мужа моего. В общем, распрощался со мной Бедослав и теперь во дворе у Василисы топориком стучит. Что и говорить, Иванко, красотой сестрица твоя всех девиц и молодух в нашем околотке затмила. Вот и Бедослав запал на нее. – Из груди Лукерьи вырвался тяжелый вздох. – Я полагала, что горячей меня на ложе Бедославу никого не сыскать, но похоже, Василиса и тут перещеголяла меня.

– Думаешь, у Василисы с Бедославом уже дошло и до постели? – встрепенулся Иван Мелентьевич, впившись взглядом в лукавые очи Лукерьи, осененные густыми ресницами.

– Конечно, дошло, – усмехнулась Лукерья, отбросив со своего румяного лица густую вьющуюся прядь. – Чай, сестрица твоя не из теста слеплена, милок. Ей тоже хочется постонать под молодцем, у которого кол между ног, как у жеребца, и силушки хоть отбавляй. Мне доподлинно известно, что Василиса не единожды мылась с Бедославом в бане, а позавчера Бедослав ночевал у нее в тереме. О том служанки мои шептались намедни, а они дружат с челядинками из окружения Василисы.

– Вот паскудница! – рассердился Иван Мелентьевич. – Ну, я ей покажу кузькину мать! Терентий из Пскова приедет, все ему выложу, пусть он отлупит Василису плетью.

– Не вздумай, Иван! – нахмурилась Лукерья. – Хоть Василиса и перешла мне дорогу, я зла ей не желаю. Терентий уже как-то поколотил Василису, приревновав ее к кому-то, да так, что у нее выкидыш случился. Получается, что Терентий в гневе сыночка своего нерожденного убил. Грех на душу взял.

– А супругу изменять разве не грех? – сказал Иван Мелентьевич, натягивая на себя порты.

– Кто может поручиться, милок, что Терентий сам не изменяет Василисе, – загадочно проговорила Лукерья, привычными движениями заплетая свои длинные волосы в косу. – Все вокруг грешат: кто-то больше, кто-то меньше… Ты вот, согрешил со мной сегодня, а мне от этого приятно! Да и ты от сего греха удовольствие испытал, милок. Разве нет? – Лукерья игриво подмигнула Ивану Мелентьевичу и рассмеялась, сверкнув белыми ровными зубами.

* * *

Родственников в Новгороде у Бедослава не было, здесь имелся у него один давний приятель Степан по прозвищу Колтыга. На здешнем славянском диалекте «колтыга» означает колченогий, хромой. Степан еще в детстве сломал левую ногу, упав с дерева. Нога срослась неудачно, и с той поры Степан охромел.

Занимался Степан Колтыга извозом. У него имелась большая добротная телега и пара хороших лошадей. Иноземные купцы, прибывавшие в Новгород водным путем на кораблях, нанимали извозчиков, вроде Степана Колтыги, для доставки своих товаров сухим путем в ближние к Новгороду города: Торопец, Псков, Вышний Волочек, Русу, Торжок… Иные из купцов забирались и дальше по лесным дорогам, до Полоцка и Твери.

В один из своих приездов в Торжок Степан Колтыга и свел знакомство с Бедославом, который починил сломанный бортик на его возу. Когда Бедослава постигла беда, то его, раненого и полуобмороженного, приютил в своем доме Степан Колтыга. Оклемавшись от раны, Бедослав принялся плотничать, не гнушаясь никакой работой. Работал он и в артели, но чаще предпочитал трудиться в одиночку. Почти все заработанные деньги Бедослав отдавал Степану и его жене Марфе, себе оставлял самую малость для покупки новой одежды и обуви.

Степан знал об увлечении Бедослава легкомысленной Лукерьей и о том, что с некоторых пор сердце Бедослава полонила красавица Василиса, замужняя купчиха. Степан пытался отговаривать Бедослава от этой тайной связи с Василисой, ибо ему было ведомо, сколь могущественны новгородские купцы-толстосумы.

«Коль разнюхают родичи Василисы иль супруга ее, на чье теплое ложе ты покусился, друже, то не оставят от тебя ни рожек ни ножек! – молвил Степан Бедославу. – Я тебе ничем помочь не смогу, ибо человек я маленький. А вся власть в Новгороде у купцов и бояр! Помни об этом, приятель, когда вновь станешь обнимать Василису».

Вскоре после стычки Бедослава с Иваном Мелентьевичем подвернулась Степану Колтыге работа – доставить груз одного немецкого купца в Псков. Обоз из двух десятков возов ушел из Новгорода в конце августа. Через неделю Степан Колтыга вернулся обратно с деньгами и подарками для жены и детей.

Вечером у Степана с Бедославом произошел такой разговор.

– Слушай, друже, что мне удалось узнать во Пскове, – приглушенным голосом молвил Степан, уперев локти на край стола. – Немец, товар коего я отвозил в Псков, оказывается, дружен с псковским боярином Твердилой Иваньковичем. Товар выгружали на подворье у Твердилы.

Мне удалось краем уха подслушать, о чем калякают Твердила и Норберт, купчишка немецкий. Норберт по-нашему хорошо говорит. Твердила сказал Норберту, что его крестница Мстислава осенью замуж выходит за новгородского купца Терентия Власича, а посему подыскивает он подарок для крестницы. Твердила просил Норберта пособить ему в этом деле. Норберт похвастался, мол, ему есть чем порадовать Твердилу и Мстиславу. После чего оба ушли в терем смотреть какие-то золотые украшения, привезенные Норбертом из Любека.

Бедослав отодвинул от себя недопитую кружку с квасом и пытливо взглянул на Степана.

– Ничего не путаешь? – волнуясь, промолвил он. – Именно такие слова и говорил Твердило?

– Правду говорю, друже, – сказал Степан. – Твердило добавил еще, что помолвка Мстиславы с Терентием Власичем уже состоялась, мол, теперь дело за свадебным пиром.

– Ну и дела! – покачал головой Бедослав. – Так вот по какой причине Терентий из Пскова носа не кажет. Надоела ему дочь купеческая, решил взять в жены дочь боярскую!

– Расскажи об этом Василисе, – предложил Степан Бедославу. – Она тебе нравится, вот и действуй! Терентий дурень набитый, ежели красавицу Василису на какую-то Мстиславу променял. Лови удачу за хвост, друже!

– Не могу я пойти на это, – вздохнул Бедослав. – Будет лучше, ежели Василиса узнает обо всем не из моих уст. Я-то к ней тянусь со всей душой, но есть ли в ней чувства ко мне, бог ведает. Она же купеческая дочь, а я – бедняк безродный. К телу своему Василиса меня допустила, но сердце свое она мне пока не открыла. Понуждать Василису к этому я не имею права. Опять же родня у нее имеется, которая не допустит, чтобы Василиса связала свою жизнь с таким оборванцем, как я.

Бедослав опять тяжело вздохнул и потянулся к кружке с квасом.

– Временами и смерд боярыню берет, – проговорил Степан. – Не унывай раньше времени, младень. Ты вон какой статный да пригожий! И годами моложе Терентия. Бабы на красивое падки. Окрутишь Василису – станет она твоей, а промедлишь – другому она достанется. На такую красавицу многие облизнутся: и юнцы и вдовцы.

– Отступаться от Василисы я не собираюсь, – сказал Бедослав, отхлебнув квасу, – но и влезать в ее отношения с супругом мне как-то не с руки. Чего доброго, Василиса подумает, что я из корыстных побуждений льну к ней и на мужа ее наговариваю. Нет, нельзя мне являться к Василисе недобрым вестником.

– Ну, давай я расскажу Василисе про псковскую зазнобу Терентия, – промолвил Степан, тронув друга за плечо.

– Тебе тоже нельзя влезать в это дело, Степа. – Бедослав затряс спутанными космами. – Ты мой ближник. Я живу в твоем доме. Василиса знает об этом. Она и в твоем поступке корысть углядеть может.

– Не хочешь навязываться Василисе. – Степан смерил Бедослава насмешливым взглядом. – С твоей гордостью токмо в парче ходить!

– Для начала мне и впрямь неплохо бы приодеться, – ворчливо обронил Бедослав. – Купцы и бояре всякого человека встречают по одежке. Деньгами мне нужно разжиться, покуда Терентий во Пскове Мстиславу обхаживает.

– Что ж, ты – человек свободный, – рассудил Степан, – хоть и ходишь не в шелках, зато долгами не обременен. А коль зазвенит серебро у тебя в кошеле, то ты и всякому купцу ровней станешь. Однако для большого заработка тебе нужно в артель наниматься, которые деревянные терема возводят и бревнами улицы мостят в Новгороде, либо идти на верфи ладьи строить.

– Верно молвишь, друже, – проговорил Бедослав. – Завтра же схожу на пристань, потолкаюсь среди корабельщиков.

Глава вторая
СЛУХОМ ЗЕМЛЯ ПОЛНИТСЯ

После всего услышанного о Василисе из уст Лукерьи Иван Мелентьевич совсем покой потерял. Никакие дела на торгу не шли ему на ум. Обходя свои торговые лабазы, Иван Мелентьевич срывал свое раздражение на своих помощниках, придираясь к ним по всякому пустяку.

Направляясь к мосту через Волхов, Иван Мелентьевич неожиданно столкнулся с купцом Яковом, по прозвищу Катырь. Яков любил нагонять на себя важность, хоть и был еще молод, но всюду ходил с посохом в руке. Отсюда он и получил свое прозвище. «Катырем» новгородцы называли посох и вообще любую длинную палку.

Яков был нечист на руку, поэтому Иван Мелентьевич с ним не знался и никаких дел не вел. Они были давними знакомцами, поскольку когда-то жили на одной улице.

Иван Мелентьевич очень удивился, когда Яков после обмена приветствиями завел с ним речь о Василисе, сетуя на то, что та вот-вот овдовеет в неполные двадцать пять лет.

– Что ты мелешь, пустомеля! – рассердился Иван Мелентьевич. – Супруг Василисы жив-здоров! Терентий в Пскове пребывает, дела у него там.

– Ты что же, ничего не знаешь?! – Яков изумленно приподнял свои густые брови, чуть вытаращив круглые бледно-голубые глазки. – Так я тебе сейчас все поведаю, приятель.

Вцепившись в локоть Ивана Мелентьевича, Яков чуть ли не взахлеб принялся рассказывать ему о намерении Терентия жениться на некоей знатной псковитянке. Мол, уже и помолвка состоялась.

– Кто тебе наплел об этом? – спросил Иван Мелентьевич, высвободив свою руку из цепких пальцев Якова. – Где ты наслушался таких бредней?

– Слухом земля полнится, – с таинственной полуулыбочкой ответил Яков. – Я же не из злорадства говорю об этом, Иван. Пес с ним, с этим Терентием! Он никогда мне не нравился. Оставит Терентий Василису, ей токмо лучше будет. Выйдет Василиса замуж за такого человека, который по-настоящему ее любить будет.

– Ты к чему это клонишь? – насторожился Иван Мелентьевич.

– А к тому, что намерен я посвататься к Василисе, – проговорил Яков, чуть приосанившись. – Ты же знаешь, что я вдовствую уже второй год. Со мной Василиса будет счастлива. Терем у меня добротный, земля есть по реке Мсте, где я выращиваю лен и овес. Добра всякого у меня полны сундуки…

– Ты скажи, какая ворона тебе такое накаркала? – потребовал Иван Мелентьевич, нависая над коротконогим Яковом. – Почто я об этом ничего не знаю?

– На торгу об этом люди говорили, а я подслушал, – пожал плечами Яков. – Люди зря трепаться не станут. Иван, ты скажи Василисе, что я готов взять ее вместе с дочкой. С моей стороны ей ни в чем отказу не будет.

Повернувшись к Якову спиной, Иван Мелентьевич решительно зашагал к улице Славной, самой длинной улице на Торговой стороне.

На этой улице проживал старший брат Терентия – Михей Власич.

– Иван, я готов взять Василису и без приданого, – бросил Яков вослед брату Василисы.

Но Иван Мелентьевич даже не оглянулся, быстро затерявшись в многолюдной толпе.

Михей Власич был мужчина крупный и громкоголосый, нрав имел прямой и несдержанный. Самым любимым его занятием была соколиная охота. Весь Новгород знал, что самые быстрые и ловкие ловчие птицы не у кого-нибудь, но у Михея Власича. Однако в последнее время выяснилось, что у новгородского князя Александра Ярославича соколы и кречеты ничуть не хуже, а может, даже и лучше, чем у купца Михея. Это обстоятельство сильно беспокоило спесивого Михея Власича. Он был готов выкупить у князя его лучших птиц за любые деньги, но на все подобные предложения получал неизменный отрицательный ответ.

Молодой князь Александр, победив этим летом шведов на реке Неве, получил прозвище Невский. Громкая ратная слава, свалившаяся на плечи двадцатилетнего Александра, расположила к нему простой новгородский люд и породила немало завистников в среде местных бояр. Боярской верхушке казалось, что Александр забрал себе слишком много власти в Новгороде, часто принимая решения, не советуясь ни с посадником, ни с тысяцким.

Увидев перед собой Ивана Мелентьевича, который потребовал разъяснений по поводу всего услышанного им от Якова Катыря, Михей Власич сморщился как от зубной боли.

– Чего ты раскричался, как торговка на базаре! – недовольно промолвил Михей Власич, отшвырнув деревянную ложку, которой он пробовал разные сорта меда из стоящих перед ним на столе нескольких глиняных мисках. – Ведомо ли мне, что Терентий намерен взять себе другую жену, а Василисе дать развод? Да, ведомо. Почто я тебя не известил об этом? Ну, брат, кто ты такой, чтобы я отчитывался перед тобой за поступки брата своего! Не много ли ты на себя берешь, Ивашка? По сравнению со мной и Терентием ты же мелкая рыбешка! Сколько у тебя лабазов на торгу, три? А у меня семь. Сколько ладей ты имеешь, две? А у меня пять ладей на плаву и три в достройке. Вот так-то! А посему голосок свой умерь, Иван. Не на того нарвался!

Сестра твоя хоть и красива, да блудлива, поэтому Терентий и надумал выставить Василису за порог. Скажешь, у него права такого нету? Молчишь. То-то! Скоро Терентий сам в Новгороде объявится. Тогда он и разъяснит тебе, Иван, что, как и почему. А теперь проваливай отсель, дознаватель хренов!

Из хоромов Михея Власича вышел Иван Мелентьевич как оплеванный. Ругаясь сквозь зубы, направился он прямиком к дому Василисы.

Ворота оказались на запоре изнутри, на стук никто не отозвался. Заподозрив неладное, Иван Мелентьевич перелез через частокол. В тереме оказались лишь две служанки. Одна спала крепким сном, упившись хмельного меду, другая убаюкивала пятилетнюю дочь Василисы после прогулки на свежем воздухе.

– Где хозяйка? – вперив в служанку злые очи, прошипел Иван Мелентьевич. – И не вздумай мне лгать!

– В бане она, но… не ходил бы ты туда, господине, – испуганно пролепетала челядинка, вжимаясь в спинку стула. – Госпожа там не одна!

– Тем лучше! – проворчал Иван Мелентьевич, бесшумно отступая к двери, дабы не разбудить спящую племянницу.

Обходя гряды с огурцами и тыквами, Иван Мелентьевич прокрался к бане, сложенной из толстых сосновых бревен, потемневших от времени. Единственное окошко было завешано плотной тканью изнутри. Сквозь зеленоватое стекло и ткань из парильни доносились смутные звуки, там негромко стонала и вскрикивала женщина, хотя эти неясные стоны вполне можно было принять и за женский плач.

Иван Мелентьевич проник в предбанник, стараясь не скрипнуть дверью. В полумраке на скамье он разглядел небрежно брошенную мужскую одежду, рядом с которой лежала женская исподняя сорочица, цветастый сарафан и белый плат. Под скамьей стояли рядышком стоптанные мужские сапоги и пара изящных женских сафьянных башмачков. Эти желтые чувяки были подарены Василисе супругом на прошлогоднюю Пасху.

«Вот я вас и застукал, голубки! – злорадно подумал Иван Мелентьевич, берясь за медную ручку на двери, ведущей в парильное помещение. – Права оказалась Лукерья!»

Он невольно замер, услышав за дверью протяжные сладострастные стоны Василисы и ее умоляющий голос, скороговоркой просивший о чем-то. Сердце бешено застучало в груди у Ивана Мелентьевича, кровь зашумела у него в голове. Потянув дверь на себя, он заглянул в теплый сумрак парильни, пропитанный густым духом березовых и дубовых веников, а также сладким дымком можжевельника и настоянным на мяте квасом.

Зрелище, открывшееся Ивану Мелентьевичу, внезапно лишило его дара речи. Весь его гневный пыл куда-то вдруг улетучился, когда он узрел свою белокожую нагую сестру, полулежащую на полоке и опирающуюся согнутыми в коленях ногами на вкопанную рядом с полоком широкую деревянную ступеньку. Прогнув свою гибкую спину, Василиса ритмично и сильно насаживалась своим чревом на огромный вздыбленный жезл загорелого мускулистого молодца, пристроившегося к ней сзади. Иван Мелентьевич не сразу узнал Бедослава, поскольку впервые увидел его обнаженного, к тому же спутанные волосы закрывали тому лицо.

Иван Мелентьевич, как завороженный, глядел на белые округлые ягодицы Василисы и на детородную дубину Бедослава, которую тот раз за разом вгонял меж этих роскошных нежных ягодиц, издавая шумные вздохи и блаженные стоны. Увлеченные своим неистовым соитием, Бедослав и Василиса даже не заметили появления постороннего лица, подглядывающего за ними.

«Этот Бедослав воистину настоящий жеребец! – промелькнуло в голове у Ивана Мелентьевича. – Не зря он так приглянулся развратнице Лукерье. Коротышке Терентию до него далеко! Да и мне, пожалуй, тоже».

С чувством не то зависти, не то уязвленного самолюбия Иван Мелентьевич осторожно прикрыл дверь и удалился из бани. Пробираясь по тропинке между густыми зарослями смородины, он производил мысленное сравнение соблазнительных прелестей своей сестры с телесными формами Лукерьи. И сравнение это было явно не в пользу последней.

«Каким образом Михей Соколятник прознал, что Василиса неверна своему мужу? – размышлял Иван Мелентьевич, присев на ступеньку теремного крыльца. – Ох, и натворила Василиса делов, связавшись с этим плотником Бедославом! Теперь слух этот пройдет по всему Новгороду! А может, это козни Лукерьи, которая таким образом мстит Василисе за то, что та сманила у нее Бедослава?»

Иван Мелентьевич решил дождаться, когда любовники намилуются в бане, чтобы затем открыть Василисе глаза на всю неприглядность ее положения, ибо ей грозит не просто развод, а еще и клеймо неверной жены.

* * *

В ожидании сестры и ее любовника Иван Мелентьевич ушел с крыльца, спасаясь от палящих лучей солнца, и принялся бродить по широкому двору, держась в тени высокого тына, за которым находился соседний дом и двор. Там жил торговец мясом Свирята Резник. За Свирятой ходила слава похабника и греховодника. Еще Свирята был падок на хмельное питье.

«Может, Свирята подглядел за Василисой и Бедославом, а потом донес Михею Соколятнику? – мелькнула мысль у Ивана Мелентьевича. – Свирята ведь на любые пакости горазд! Такой сосед хуже огня!»

Набежавшие белые облака закрыли солнце. Сразу повеяло прохладой.

Иван Мелентьевич вновь примостился на крыльце, вертя шапку в руках. Невеселые думы одолевали его.

Наконец во дворе появились Василиса и Бедослав, улыбающиеся и раскрасневшиеся. Увидев Ивана Мелентьевича, Бедослав сразу же выпустил руку Василисы из своей руки. Плотник слегка нахмурился, с алых уст Василисы мигом исчезла улыбка.

– Здравствуй, сестрица! – с ехидной улыбкой промолвил Иван Мелентьевич, поднимаясь со ступеньки. – Ты никак с работничком своим в баньке парилась, а?