Kitobni o'qish: «Кровавое Крещение «огнем и мечом»»

Часть первая

Глава первая
Между лисой и волком

Был год 980-й.

Во граде Киеве царили радость и веселье по случаю победоносного возвращения русских полков из похода на ятвягов. В княжеском тереме шумело пиршество. Дружина и бояре пили хмельной мед за здоровье удачливого и смелого воеводы Добрыни, возглавлявшего русскую рать в этом походе. Доводясь родным дядей киевскому князю Владимиру, Добрыня неизменно главенствовал во всех ратных делах и на всех советах знати. Юный князь Владимир в государственные дела вникать не любил и к ратной славе не стремился. Непомерное сластолюбие и душевная леность владели князем Владимиром, который привык с малолетства чувствовать над собой отеческую опеку своего деятельного дяди. Будучи сыном наложницы, Владимир не имел права на киевский великокняжеский трон. Однако судьба-злодейка столкнула лбами его старших сводных братьев Ярополка и Олега, обнаживших мечи друг на друга. В результате этой распри Олег был убит.

Какое-то время Владимир, по настоянию своего дяди, скрывался в Скандинавии из страха перед Ярополком. Там же благодаря стараниям Добрыни Владимир обзавелся войском из наемных варягов. Вернувшись в Новгород, Владимир и Добрыня открыто бросили вызов Ярополку. На стороне Владимира выступили также новгородцы, кривичи и чудские племена. В битве на реке Друч рать Ярополка была разбита. Владимир нежданно-негаданно утвердился на княжеском столе в Киеве. Осажденный в крепости Родне Ярополк сдался на милость победителей и был заколот варягами по приказу Добрыни.

Вот уже полтора года Владимир княжит в Киеве, не ведая забот и печалей, поскольку все заботы и невзгоды взял на себя его неутомимый дядя. Сначала Добрыня привел к покорности древлян и случан, которые отказались платить дань Киеву. Затем Добрыня сходил с войском в Чернигов, дабы отбить желание у тамошней знати последовать примеру древлян. Ныне вот Добрыня усмирил дерзких ятвягов, вожди которых слишком осмелели, совершая набеги на северо-западные окраины Руси.

В просторной гриднице за четырьмя длинными столами расположились пирующие, которых набралось около трехсот человек. Высокие дубовые своды, подпертые мощными деревянными колоннами, сотрясались от громового хохота опьяневших гостей, коих потешали своими фокусами и забавными пантомимами приглашенные на это торжество скоморохи. Через распахнутые оконные створки в сырую октябрьскую ночь летели громкие скоморошьи припевки, сопровождаемые резкими трелями дудок и сопелок, грохотом трещеток и ударами в бубны.

Дружина пировала, веселились варяжские ярлы и чудские вожди. Мало кто из пирующих успел заметить в дымном жарком свете факелов, как из гридницы удалился Добрыня, едва зазвучали непристойные песни бродячих скоморохов.

Поднявшись по темным скрипучим ступеням на второй ярус терема, Добрыня прошел в небольшую светлицу, озаренную пламенем масляных светильников, где его ожидали юный князь Владимир и воевода Блуд.

Затворив за собой тяжелую низкую дверь, Добрыня рывком сорвал с плеч пурпурный плащ и швырнул его на скамью. Оставшись в длинной белой свитке, ниспадавшей почти до пола, расшитой красными витыми узорами по вороту и на рукавах, Добрыня вышел на середину комнаты. На его мужественном лице, обрамленном небольшой темно-русой бородкой, застыло выражение мрачного недовольства. Нахмуренный взгляд Добрыни сначала задержался на Владимире, восседающем на стуле с высокой спинкой, потом метнулся к креслу с резными подлокотниками, в котором сидел полуразвалясь грузный воевода Блуд.

– Что же вы творите, соколы мои? – с досадливым раздражением проговорил Добрыня, уперев руки в бока. – Покуда я в дальних далях ратоборствую, головой рискуя, вы тут пьянствуете напропалую! Весь Киев слухами полнится о твоих бесстыдных оргиях, племяш. Мало тебе рабынь, так ты осмелился у киевлян отнимать жен и дочерей. Ах ты, любострастный прыщ! – Добрыня стремительно шагнул к Владимиру и схватил его за волосы. – Не шибко ли много ты о себе возомнил, сосунок! Думаешь, надел шапку княжескую, так тебе любая пакость с рук сойдет. Ах ты, срамник! Я тебя отучу подолы у непорочных дев и боярских жен задирать, негодяй!

В следующий миг Добрыня наградил племянника сильным подзатыльником.

С Владимира мигом слетела маска надменности. Объятый испугом, он вжался в спинку стула, заслоняясь руками.

– Недостойно ты себя ведешь, Добрыня, – заговорил воевода Блуд. – Племянник твой теперь князь киевский, а посему с ним нельзя так обращаться! Ты, конечно, родня Владимиру, но не забывай, что отныне твой племянник является господином для тебя.

– А с тобой, воевода, у меня будет разговор особый. – Добрыня повернулся к Блуду. – Мне ведь ведомо, что это ты склоняешь Владимира на непристойные дела. С твоего ведома Владимир то во хмелю с утра до вечера, то в окружении нагих дев досуг свой проводит. По твоей милости Владимир забросил учение книжное и грамоту славянскую. Все наставники в один голос молвят, мол, Блудово влияние дурно сказывается на Владимире.

– Эти грамотеи дальше своего носа не видят, – презрительно фыркнул Блуд. – Зачем князю грамота и писание букв, а писари для чего тогда? Неужто князю пристало самому читать грамоты послов иноземных? Тем паче своею княжеской рукой писать ответные послания соседним государям. Да виданное ли это дело!

Блуд небрежно усмехнулся, переглянувшись с Владимиром.

Ощутив поддержку Блуда, Владимир негромко вставил:

– Вот именно!

Добрыня тяжело вздохнул, смерив мрачным взглядом Блуда и своего племянника. Оба были одеты в длинные греческие рубахи фиолетового цвета, у обоих на ногах красовались короткие шнурованные греческие полусапожки.

– Я вижу, вы неплохо спелись, соколики, – угрюмо промолвил Добрыня. – Это даже по одежке вашей видно. Ну да это дело поправимое! Племяш, ступай-ка отсель. – Добрыня строго взглянул на Владимира. – Нам с воеводой Блудом нужно потолковать с глазу на глаз. А ты иди-ка почивать, дружок. Время уже позднее.

– Еще и филин не кричал, – проворчал себе под нос Владимир. – Не хочу я спать.

– Ступай в ложницу, племяш! – повысил голос Добрыня. – Сам ведь знаешь, со мной лучше не спорить.

Обиженно поджав губы, Владимир вышел из светлицы, так хлопнув дверью, что в масляных лампах заколыхались язычки пламени.

Добрыня с хозяйским видом уселся на стул, где только что сидел его племянник, и, взирая на Блуда, резко вымолвил:

– С твоего дозволения княгиня Предслава и ее сестра бежали из Киева в Тмутаракань?

– Не бежали, а уехали вместе с купеческим караваном, – мягко поправил Добрыню Блуд, слегка заерзав в кресле. – Хлопот с ними было много, вот я и решил спровадить Предславу и Бориславу куда-нибудь подальше отсель.

– Стало быть, ты так решил и сделал, воевода, – по губам Добрыни промелькнула недобрая усмешка. – И это вопреки моему приказу держать дочерей Гробоя под неусыпным надзором. Не много ли ты себе власти взял, воевода?

– Осмелюсь напомнить тебе, Добрыня, что Предслава была замужем за Святославом Игоревичем, гибель которого у Днепровских порогов по сей день оплакивает весь киевский люд, – со значением произнес Блуд, выгнув дугой густую темно-русую бровь. – А боярин Каницар, муж Бориславы, далеко не последний человек среди бояр киевских. Любое притеснение дочерей Гробоя бросало тень на князя Владимира. Предслава и так сильно пострадала, потеряв власть и своего любимого сына Ярополка. Поэтому, посовещавшись с князем Владимиром, я отпустил Предславу и ее сестру в Тмутаракань, как они того и хотели.

Добрыня раздраженно хлопнул себя ладонью по колену, воскликнув:

– Ладно племяш мой дурень набитый по молодости лет, но ты-то, воевода, соображать должен! Твое милосердие нам всем может боком выйти, ведь Предслава и Борислава неспроста именно в Тмутаракань отправились. Там же княжит их родной брат Владислав, который в прошлом уже покушался на стол киевский.

– У Владислава нет сильного войска, Киев ему не по зубам. – Блуд небрежно махнул рукой. – Зря ты беспокоишься об этом, Добрыня.

– Не забывай, воевода, что Владислав женат на дочери печенежского хана Кури, – хмуро сказал Добрыня. – Печенеги всегда будут рады помочь Владиславу утвердиться в Киеве.

– Чего же тогда Владислав до сих пор медлит? Отчего он не исполчает печенегов в набег на Киев? – промолвил Блуд. – Ведь грозного Святослава Игоревича уже восемь лет как нет в живых.

– Видимо, у Владислава были на то причины, – задумчиво заметил Добрыня. – Может, Владислав не желал зла своему племяннику Ярополку. Может, он не хотел своим набегом навлечь гнев киевлян на своих сестер. Кто знает… – Добрыня помолчал и добавил с тягостным вздохом: – Теперь-то у Владислава руки развязаны. Ярополк мертв, а Предслава и Борислава уехали из Киева к нему в Тмутаракань.

* * *

«Хитрит Блуд! – размышлял Добрыня, расставшись с воеводой и уединившись в своих покоях. – С каким-то тайным умыслом он спровадил Предславу и Бориславу в Тмутаракань, не иначе. Выгадал время хитрец, когда меня в Киеве не было, и выпустил Гробоевых дочерей на волю. Похоже, сомневается Блуд, что Владимир усидит на киевском столе. Ему ведь ведомо, что далеко не все киевляне хотят иметь князем сына рабыни. А может, тем самым Блуд желает получить прощение от Предславы за то, что при его участии Ярополк сдался на мою милость и лишился жизни. Может, Блуд подбивает клинья к Владиславу, чтобы в случае чего бежать к нему в Тмутаракань».

Размышления Добрыни были прерваны появлением дружинника Сигвальда, который сообщил ему о приходе Торы, жены свейского конунга Стюрбьерна Старки. Тора желала говорить с Добрыней по какому-то важному делу, не терпящему отлагательств.

«Вот нетерпеливая упрямица! И чего ей не спится в ночь-полночь! – мысленно посетовал Добрыня. – И ведь никак не откажешь! За спиной у Торы стоит вся варяжская дружина ее мужа. С этим приходится считаться!»

Добрыня велел Сигвальду пропустить Тору к нему в светлицу.

Войдя в комнату, на бревенчатых стенах которой висели роскошные восточные ковры, Тора поприветствовала Добрыню на ломаном русском языке. Это была статная женщина тридцати трех лет, приятной внешности, светловолосая и белокожая, как все женщины варяжского племени. На ней было длинное белое платье с голубыми и синими узорами в виде завитков и листьев. Голова Торы была покрыта белым платком, который она сбросила на плечи, едва представ перед Добрыней. На лбу Торы блестели в свете масляных светильников мелкие капли дождя. На шее у нее переливалось ожерелье из винно-желтых топазов.

Ответив на приветствие гостьи, Добрыня гостеприимно указал ей на стул, покрытый шкурой рыси.

– Скоро же ты позабыл, Добрыня, кому обязан твой племянник Владимир своим нынешним высоким положением, – сердито промолвила Тора, усевшись на стул и расправляя складки своего широкого подола. – Кабы не мой супруг и не его дружина, то не видать бы Владимиру стола киевского как своих ушей. Разве не так?

– Так, – кивнул Добрыня, – не стану спорить. Я же отблагодарил Стюрбьерна златом-серебром, а его дочь стала женой Владимира.

– О своей дочери я и хочу поговорить с тобой, Добрыня, – продолжила Тора тем же холодным тоном. – Алова стала законной женой Владимира, едва он вернулся в Новгород со свейской дружиной. Вся новгородская знать пировала на этой свадьбе. Сначала я радовалась за свою дочь, но ныне меня снедает тревога за нее. При твоем попустительстве, Добрыня, Владимир взял в жены полоцкую княжну Рогнеду и дочь чудского князя Пуркеша. Эти две побочные жены уже родили от Владимира по ребенку. Мало того, от Владимира родила сына и гречанка Юлия, вдова Ярополка. И лишь моя дочь по-прежнему бездетна, ибо Владимир совсем не обращает на нее внимания.

– Я этого так не оставлю, Тора, – сказал Добрыня, сочувственно кивая. – Я согласен, что Алова должна первенствовать среди всех прочих жен и наложниц моего племянника. Я завтра же побеседую об этом с Владимиром, надо будет, отругаю его как следует. Верь мне, Тора, душой и сердцем я полностью на твоей стороне.

– Я рада, что ты не забываешь благодеяний, друг мой, – промолвила Тора, глядя прямо в глаза Добрыне. – Я надеюсь, что, сколько бы новых жен еще ни появилось у любвеобильного Владимира, киевской княгиней будет токмо моя дочь. И лишь сыновья, рожденные Аловой, будут иметь право наследовать киевский трон.

– И об этом я тоже потолкую с Владимиром, – заверил Тору Добрыня. – Обскажу ему, недоумку, что к чему, коль он сам докумекать не может.

Тора ушла из покоев Добрыни с повеселевшим лицом. Прощаясь с Торой, Добрыня выразил восхищение ее цветущей внешностью, дивным блеском ее светло-серых глаз, красотой ее длинных кос, уложенных в замысловатую прическу. Добрыня дорожил дружбой с Торой, которая имела немалое влияние на своего вспыльчивого и падкого на вино супруга. Благодаря вмешательству Торы Стюрбьерн Старки порой шел на уступки Добрыне при дележе военной добычи и в спорах на советах.

* * *

Утром следующего дня Добрыня первым делом отправился в покои своего племянника. Там он столкнулся с книжником Силуяном, на котором лежала обязанность обучать Владимира чтению и письму. Силуян прибыл на Русь в числе пленных болгар после первого похода Святослава Игоревича на Дунай. Помимо славянской грамоты – кириллицы Силуян владел греческой грамотой и латынью. Силуян носил на шее маленький серебряный крестик, являясь христианином с самого рождения. Святослав Игоревич сразу обратил внимание на Силуяна, поразившись его учености при сравнительно молодых летах.

Поначалу Силуян обучал славянской грамоте старших сыновей Святослава Игоревича, а когда Владимир по воле отца отправился княжить в Новгород, то Силуян поехал вместе с ним, поддавшись на уговоры Добрыни.

Силуян сидел на табурете у окна и заострял маленьким ножиком гусиные перья, коими его ученики писали на бумаге буквы и слова. Чернила для письма Силуян тоже замешивал сам, используя для этого сажу, черничный сок и льняное масло. Кроме Владимира в обучении у Силуяна находились Буи, сын Торы, Судиша, сын Блуда, и еще несколько знатных отпрысков.

– Здрав будь, друже! – обратился к болгарину Добрыня, появившись в дверях небольшой светелки, служившей комнатой для занятий. – Где же твои ученики? Уже и петухи откричали, пора бы им за перья браться.

– Вчера кое-кто из моих учеников на пиру слишком долго засиделся, так они теперь дрыхнут в обнимку с подушкой, – проговорил Силуян, ответив на приветствие Добрыни.

– Племяш мой на пиру не был, я не велел его туда пускать, – сказал Добрыня. – Он-то почто так долго подушку обнимает?

– Владимир не подушку сжимает в объятиях по ночам, а красавицу Юлию, – с усмешкой обронил Силуян. – Тяга к Юлии пересиливает во Владимире тягу к учению книжному. Тут я бессилен, друже.

Силуян оказывал глубокое почтение Добрыне лишь при посторонних людях. Оставаясь наедине, эти двое вели себя по-приятельски. Их сближало возрастное равенство, общность интересов и сходство характеров.

– Что ж, придется мне потревожить сладкий сон Владимира, – произнес Добрыня с решительными нотками в голосе.

– Остерегись, друже, – с той же усмешкой бросил Добрыне Силуян, – а то испытаешь на себе гнев княжеский. В гневе-то Владимир дюже страшен!

– На княжеский гнев у меня управа найдется, клянусь Перуном, – промолвил Добрыня и скрылся за дверью.

Сказанное Силуяном подтвердилось в полной мере. Переступив порог княжеской опочивальни, Добрыня узрел на широком ложе с высокими резными спинками спящего крепким сном Владимира, рядом с которым спала гречанка Юлия, разметав по подушке свои темные вьющиеся волосы. Возле ложа стояла бронзовая чаша на высокой подставке, над которой вился ароматный дымок тончайших благовоний. Благовонный аромат висел в опочивальне, перебивая запах сушеной полыни, пучки которой были развешаны по углам и у дверей в качестве оберега от злых духов.

Восточные благовония доставляли на Русь греческие и арабские купцы. Если в Новгороде мода на эти изысканные ароматы еще не прижилась среди тамошней знати, то киевские бояре и их жены уже давно пользовались в быту различными благовониями.

Вдове Ярополка было двадцать восемь лет. Это была женщина неотразимой, невиданной среди славян красоты. Святослав Игоревич привез Юлию в Киев после первого похода на Балканы. Воины Святослава разграбили женский монастырь близ города Плиски, угнав в неволю всех молодых монахинь. Гречанка Юлия, как самая красивая из пленниц, досталась Святославу Игоревичу, который подарил ее своему старшему сыну Ярополку. В ту пору Ярополку еще не было и тринадцати лет. Влюбившись по уши в прекрасную гречанку, которая была старше его на шесть лет, Ярополк женился на Юлии, едва его воинственный отец ушел во второй поход к Дунаю. За девять лет супружеской жизни с Ярополком Юлия родила двоих дочерей, которые умерли еще во младенчестве. Смерть Ярополка Юлия перенесла на удивление спокойно. Несмотря на южную кровь, гречанка Юлия не обладала ни взрывным темпераментом, ни склонностью к истерикам.

Прежде чем прикрыть обнаженную грудь спящей Юлии краем одеяла, Добрыня невольно задержал на ней свой взгляд. Эта совершенная по форме упругая белая грудь с розовыми круглыми сосками восхитила его, наполнив жарким волнением потаенные глубины его души. «До чего же прелестна эта гречаночка! До чего соблазнительна! – промелькнуло в голове у Добрыни. – Не зря Владимир присох к ней, как заколдованный. Такая красавица кого угодно с ума сведет!»

Осторожно растолкав Владимира, Добрыня молчаливым жестом повелел ему встать с ложа так, чтобы не разбудить спящую Юлию. Уведя племянника в соседнюю комнату, Добрыня заставил его умыться над ушатом с колодезной водой. Затем Добрыня велел Владимиру облачиться в багряную княжескую свитку с длинными рукавами и круглым воротом. Облегая крепкий стан Владимира, длинная неприталенная свитка доходила ему почти до пят.

Усадив Владимира на стул, Добрыня принялся заботливо причесывать костяным гребнем его спутанные после сна густые вихры.

– Ну вот, племяш, теперь ты с виду истый князь, а не рохля заспанный, – молвил при этом Добрыня. – Я давно хотел тебе сказать, дружок, что внешне ты шибко стал на отца своего походить. В детские-то годы свои ты больше на мать смахивал, племяш, но с возмужанием отцовская стать стала проступать в тебе все более явственно. Гляжу я на тебя, племяш, и вижу перед собой молодого Святослава Игоревича. – Добрыня отступил от Владимира на два шага, взирая на него с неким восхищением во взоре. – И не токмо я, но все старые дружинники твоего отца так говорят.

Владимир глядел на дядю с легким недоумением, старательно борясь с зевотой. Эта заботливая приветливость Добрыни слегка настораживала Владимира, который еще дулся на дядю за вчерашнюю оплеуху и словесную взбучку.

– Отец твой к красе женской был равнодушен, зато в рати он был неодолим и неудержим, – с неким назиданием в голосе продолжил Добрыня, опустившись на скамью. – Все недруги Руси твоим отцом были биты. Хазарский каганат был разорен дотла полками Святослава Игоревича. Вот так-то, племяш.

– Почто же тогда печенеги смогли убить моего отца, когда он возвращался с добычей из Болгарии? – сказал Владимир. – Выходит, хан Куря превзошел в доблести моего отца, так?

– Хан Куря – это подлое отродье рода человеческого! – резко вымолвил Добрыня, а его синие глаза сверкнули стальным блеском. – Куря держал Киев в осаде, когда Святослав Игоревич воевал в Болгарии. Внезапно нагрянувшее войско Святослава разбило вдрызг печенежскую орду у Микулина брода. Куря в той битве лишился глаза и остался жив токмо по милости Святослава. Понимая, что в открытом сражении ему не одолеть Святославову дружину, Куря выждал, когда поредевшие русские полки возвращались домой речным путем после трудной войны с ромеями. У Днепровских порогов печенеги напали на русскую рать. Воинов у Святослава было мало, к тому же ратники растянулись на волоке длинной вереницей, перетаскивая по суше тяжелые ладьи. Несмотря на численный перевес и внезапное нападение, печенеги не смогли уничтожить русское войско. Русичи мечами и копьями проложили себе дорогу к спасительной воде, столкнули ладьи в Днепр и продолжили путь к Киеву. Князь Святослав сложил голову в той злополучной сече, ибо он не прятался за спины своих дружинников, а был впереди, как всегда. – Добрыня помолчал и добавил, сурово взирая на Владимира: – Тебе, племяш, предстоит отомстить Куре за смерть своего отца. В семнадцать-то лет твой отец уже был воином хоть куда, а ты о ратной славе и не помышляешь совсем, все за женскими юбками гоняешься. Не дело это, племяш. Ты же князь киевский, а не повеса какой-нибудь, который живет лишь в свое удовольствие.

Затем Добрыня принялся незлобливо укорять Владимира за то, что тот полагается лишь на советы воеводы Блуда, а всех прочих советников отстранил от себя.

– Ты сам оставил Блуда в Киеве, велев ему быть моей правой рукой, – недовольно заметил дяде Владимир. – Блуд всех имовитых киевлян знает как облупленных, любые козни местных бояр распутать может, у Блуда повсюду глаза и уши, поэтому Блуд и пользуется моим особым расположением. Все прочие советники токмо меж собой грызутся, всяк сам себя хвалит, а других хулит. Не доверяю я им, дядя.

Добрыня подсел поближе к Владимиру и заговорил с ним о делах насущных, чуть понизив голос.

– Поговорим, племяш, начистоту, – молвил Добрыня, глядя в глаза Владимиру. – Хоть ты и сидишь в Киеве на троне отца своего, но надежной опоры здесь у тебя нет. Бояре киевские кланяются тебе, покуда новгородцы и варяги трон твой стерегут. Варяги в тягость киевлянам, а ты, племяш, для местной знати – сын рабыни, отнявший трон у Ярополка, переступив через его кровь.

– Ярополк был убит по твоему приказу, дядя, – сердито воскликнул Владимир, вскочив со стула. – Я не желал смерти Ярополку. Я послал своих людей, чтобы они встретили Ярополка на пути из Родни и доставили его ко мне целого и невредимого. Однако подлые варяги, повинуясь тебе, дядя, закололи Ярополка мечами, едва он ступил под своды этого терема.

– Признаю, племяш, на мне кровь Ярополка, – покивал Добрыня. – Но это дела не меняет. Не люб ты киевлянам, Владимир. Вот что плохо. Покуда за тобой сила, ты можешь разговаривать с киевлянами властно и свысока. Однако трон зашатается под тобой, как только новгородцы и чудские князья вернутся к себе домой, как это уже сделали отряды кривичей.

Нахмурив брови, Владимир медленно подошел к узкому окну и глянул через голубые, желтые и зеленые стеклянные квадратные ячейки на широкий теремной двор, мощенный камнем.

– Как же быть, дядюшка? – проговорил Владимир, не глядя на Добрыню. – Блуд мне о том же втихомолку толкует.

– Как уйдут новгородцы в свой северный край, у нас с тобой, племяш, останется одна надежная опора – варяжская дружина, – ответил Добрыня. – Не считая моих гридней и людей воеводы Блуда.

– Не доверяю я варягам, – негромко обронил Владимир. – Польстившись на злато, варяги убили Ярополка, они и меня могут зарезать ради злата-серебра. У киевских бояр сокровищ много, а неприязни ко мне еще больше…

– Не робей, племяш, – ободряюще сказал Добрыня. – Ты женат на дочери Стюрбьерна Старки, никто из варягов не посмеет поднять на тебя руку.

– В самом деле? – Владимир повернулся к дяде лицом. По нему было видно, что он и впрямь обеспокоен своим будущим.

– Верь мне, племяш, – продолжил Добрыня. – Алова для тебя – самый надежный оберег. Тебе бы не разлучаться с Аловой ни днем, ни ночью, так нет же! У тебя либо Юлия на уме, либо Рогнеда, либо дочь чудского князя Пуркеша. Про Алову ты, дурень, и не вспоминаешь. Ты хоть одну ночь провел с Аловой, поселившись в Киеве?

Владимир опустил глаза и отрицательно помотал головой.

– Алова же слишком юна, – оправдываясь, пробормотал он, – ей всего-то четырнадцать лет. Тора наказывала мне сразу после свадьбы, чтобы я не трогал Алову хотя бы год-два. Мне даже мыться в бане вместе с Аловой было запрещено.

– Полно, племяш, – улыбнулся Добрыня. – Все эти запреты остались в прошлом. Ныне Тора сама спрашивает у меня, когда же наконец ее дочь родит дитя от князя Владимира. Смекаешь?

Владимир молча кивнул, встретившись глазами с Добрыней.

– Запомни, племяш, – промолвил Добрыня, усадив Владимира рядом с собой на скамью. – Ты сидишь на златокованом столе киевском между лисой и волком. Лиса – это воевода Блуд, который дарит тебе подарки, толкает тебя в объятия наложниц, обволакивает тебя лестью, а сам потихоньку забирает власть в свои руки. Говорит Блуд складно, улыбается льстиво, а что у него в помыслах, неведомо. Волк – это конунг Стюрбьерн Старки. С этим шутки плохи, племяш. Волка приручить невозможно. Стюрбьерн служит тебе ради счастья своей дочери. Стоит Стюрбьерну заподозрить, что ты брезгуешь его дочерью, как этот головорез превратится в твоего злейшего недруга. Стюрбьерн Старки и его жена хотят видеть свою дочь княгиней киевской, а ее сыновей – твоими законными наследниками. Помни об этом, племяш. – Добрыня слегка похлопал Владимира по широкому плечу. – И впредь оказывай Алове больше нежности и внимания, дабы у всех вокруг сложилось впечатление, что именно она царит в твоем сердце. Уразумел?

– Уразумел, дядя, – ответил Владимир без особой радости в голосе.