Kitobni o'qish: «Братья Ярославичи»

© Поротников В. П., 2024

© ООО «Издательство „Вече“», 2024

Часть первая

Глава первая. Семена раздора

В лето 6572 (1064) бежал Ростислав, сын Владимира, внук Ярослава, в Тмутаракань. С ним бежали Порей и Вышата, сын Остромира, воеводы новгородского. И, придя в Тмутаракань, выгнал оттуда Глеба Святославича.

Повесть временных лет

Лес стоял в ярком осеннем наряде, радуя глаз разноцветьем красок от багрово-пурпурных до розовато-жёлтых. Из ближних болот тянуло сыростью. В свежем чистом воздухе явственно ощущался запах опавшей листвы и сырой после дождя коры осины.

Большой конный отряд длинной вереницей тянулся по узкой лесной дороге. Под копытами коней влажно чавкала грязь. В колеях от тележных колёс стояла дождевая вода.

Впереди на сером поджаром коне ехал юноша лет девятнадцати в красном плаще и бархатной шапке с меховой опушкой. На юном безусом лице лежала печать глубокой задумчивости, в уголках плотно сжатых тонких губ притаились жёсткие морщинки. Это был Глеб, сын черниговского князя Святослава Ярославича.

По правую руку от Глеба, чуть приотстав, на вороном жеребце ехал воевода Гремысл в надвинутой на самые брови мурмолке¹, под плащом у воеводы виднелась кольчуга, на поясе висел длинный меч. Гремысл время от времени широко зевал и тряс головой, отгоняя дремоту. Он сбоку поглядывал на Глеба, но заговорить с ним не решался, понимая, как тяжко у того на душе.

Четыре года княжил Глеб в Тмутаракани, в этом далёком владении черниговских князей. Несмотря на свои юные лета, исправно собирал пошлину с купцов и брал дань с окрестных племён, наложенную на них ещё храбрым Мстиславом, двоюродным дедом Глеба. Честно отделял церковную десятину² епископу Варфоломею, посещал по праздникам службу в храме Пресвятой Богородицы. В суде был справедлив и к богатому и к бедному, на расправу не скор и в общении не заносчив.

Казалось бы, всем был хорош князь Глеб и перед людьми тмутараканскими, и перед Богом. Однако постигла его кара небесная, отвернули от него свой лик святые заступники его Лазарь и Афанасий. Чем ещё объяснить, что в один день лишился Глеб и княжества, и доверия народного, ибо люд тмутараканский предпочёл ему князя-изгоя Ростислава, едва тот вступил в Тмутаракань с дружиной.

«И откель токмо взялся этот Ростислав, любимец покойного Ярослава Мудрого? – размышлял Гремысл, борясь с зевотой. – Не иначе, надоело ему сидеть на Волыни, стеречь польское порубежье, захотелось подвигов ратных! А может, опять повздорил Ростислав с дядей своим Изяславом Ярославичем, великим киевским князем? И по всему видать, крепко повздорил, коль бежал аж в Тмутаракань!»

Воевода снова взглянул на хмурого Глеба и подавил тяжёлый вздох. Мается младень, весь путь от Тмутаракани до земель черниговских почти не ест и не пьёт, с лица сошёл, про сон позабыв. Гонит коней, вперёд да вперёд! От печали своей ускакать хочет, что ли? Иль не терпится ему пожаловаться отцу своему, Святославу? Покуда добрались до реки Сейм, и кони, и дружинники с ног валились, лишь в Курске Глеб дал денёк на роздых. Вот уже и через Десну переправились, осталась позади и река Сновь… До Чернигова рукой подать! Как-то встретит их князь Святослав?..

Чем ближе к Чернигову, тем чаще попадались на пути лесистые балки и глубокие овраги, тут и там приходилось переходить вброд маленькие речки и ручьи. Сёла вокруг сплошь были княжеские. Несколько раз княжеский тиун³ либо подъездной⁴ останавливал отряд, спрашивая, что за люди, куда путь держат. Глеб обычно отмалчивался, за него говорил Гремысл.

Наконец вдали над лесом показалась Елецкая гора.

Дорога сделала последний поворот, минуя холм, заросший сосновым бором, и взору открылся косогор над речкой Стриженью, по краю которого тянулся вал и деревянная стена Чернигова. Блестел в лучах солнца позолоченный крест на куполе Спасо-Преображенского собора, стоявшего на самом высоком месте детинца⁵, выше крыш теремов и бревенчатых крепостных башен.

Глеб придержал коня, залюбовавшись открывшимся видом, затем снял шапку и перекрестился на кресты православного храма, блиставшие вдали. Вслед за молодым князем перекрестился и воевода Гремысл.

«Хвала Господу, добрались!» – подумал он.

Князь Святослав после первых радостных объятий и поцелуев едва узнал, по какой причине объявился Глеб в Чернигове, обратился к сыну с неласковыми словами:

– Я вижу, не к лицу тебе пришлась шапка княжеская! А может, не полюбился тебе стол тмутараканский, что отдал ты его Ростиславу, не вынимая меча. Чего молчишь? Ответствуй!

Тёмные брови Глеба слегка дрогнули. Он уже собирался ответить отцу что-нибудь резкое, но в этот миг к нему подбежали его младшие братья Давыд, Олег и Роман. С радостными возгласами и смехом они поочерёдно тискали Глеба в своих объятиях, хлопали его по плечу – всё-таки четыре года не виделись! – острили по-мальчишески и по-братнему.

– Признавайся, Глебка, сколь ты девок тмутараканских соблазнил? – смеясь, спросил Роман, переглянувшись с Олегом. – Аль все девки тамошние твои были?

– Гляди-ка на него, Ромка, – вставил Олег. – Глеб-то у нас одеждою лепый и ликом грозен!

– Как истинный князь! – с улыбкой заметил Давыд. – Усов токмо не хватает.

Однако бурное веселье младших братьев быстро пошло на убыль при виде каменной холодности старшего брата и тех взглядов, какими он обменивался с отцом.

– Не князь я ныне, а изгой! – резко сказал Глеб и в сердцах швырнул наземь свою малиновую парчовую шапку с собольей опушкой.

Братья в недоумении замолкли, улыбки погасли на их румяных лицах.

Олег и Роман удивлённо посмотрели на отца, когда тот, ругнувшись себе под нос, зашагал к крыльцу княжеского терема.

Святославовы и Глебовы дружинники разбрелись по широкому двору и как ни в чём не бывало завели разговоры о степных конях, на которых приехали многие Глебовы люди, о клинках восточной работы, о кочевниках-половцах, занявших все степи до самого Лукоморья…

– Что стряслось у тебя, Глеб? – негромко спросил Давыд. Он был на полтора года моложе Глеба, но нисколько не уступал тому в росте. Из всех сыновей Святослава эти двое были самыми высокими.

– Опосля поведаю, – нехотя ответил Глеб и тоже направился в терем.

Поздно вечером после невесёлого застолья, когда за столом в трапезной остались лишь Святослав и Гремысл, то между ними произошёл откровенный разговор.

– Ну ладно, сын мой покуда в ратном деле несмыслён, но ты-то, Гремысл!.. – раздражённо обратился к воеводе Святослав. – Ты-то, седой волк, куда глядел? Иль раздобрел ты на южном солнышке и про наказ мой забыл? А может, тебе самому Тмутаракань пришлась не по душе, потому ты и сбежал оттуда при первой возможности, да ещё и Глеба с собой сманил. Я ведь помню, как тебе не хотелось уезжать из Чернигова!

– Запираться не стану, княже, тамошняя земля не по мне, – закивал головой Гремысл. Он держался со Святославом на равных, поскольку вырос и возмужал вместе с ним. У Гремысла не было тайн от Святослава, как и у Святослава от него. – Кругом степь да камень, ни тебе лесочка, ни тенёчка. Зной такой, что кожа слазит клочьями, а волосы на голове выгорают до белизны. Ходишь как сивый мерин! Воды пресной мало, зато солёного питья вдоволь – целое море под боком. Людишки тамошние ох и ненадёжные, княже. Возьми хоть ясов⁶, хоть греков, хоть хазар⁷… За всеми нужен глаз да глаз! А мы с Глебом не углядели… – Гремысл отхлебнул из чаши тёмного рейнского вина, крякнул от удовольствия и повторил: – Да, не углядели. – Бросив на Святослава весёлый взгляд, Гремысл произнёс с улыбкой: – Доброе у тебя вино, князь. Ох, доброе!

– Не у меня, а у княгини моей, – невозмутимо заметил Святослав. – Это ей, а не мне присылает германские вина её отец, граф Штаденский. Однако ты зубы мне не заговаривай, старый лис! Разговор к Ростиславу веди.

Гремысл, словно сокрушаясь над чем-то, покачал тёмно-русой головой и поставил недопитую чашу на стол.

– Я всё думаю, князь, как это Ростислав с дружиной своей сумел незаметно в город войти, – промолвил он, отправив в рот ломтик вяленой лосятины. – Не иначе, свои люди имелись у него в Тмутаракани среди хазар иль среди греков. Хотя я, говоря по совести, грешу на хазар!

– Почто, Гремысл? – Святослав пристально посмотрел в глаза воеводе.

– Тмутараканские греки в войске не служат, в отличие от хазар. Накануне прихода Ростислава тадун⁸ хазарский зачем-то отлучался из города. Мне он сказал, будто ловил каких-то конокрадов. Я ещё подумал тогда, что не его это дело – за конокрадами гоняться. Он мог послать на это дело своих слуг.

Гремысл икнул и опять отхлебнул вина из чаши.

– Велика ли дружина у Ростислава? – поинтересовался Святослав.

Гремысл надкусил солёный огурец и, смачно жуя, стал перечислять:

– Пришло с Ростиславом сотни четыре новгородцев, волынян сотни две… да угров⁹ около сотни… да половцев столько же. Ещё в дружине Ростислава были какие-то бродячие хазары – с полсотни, не больше.

– И вся дружина была конная?

– Вся, князь. Надо признать, кони у Ростислава вельми добрые!

– Чай, не добрее ваших! – сердито бросил Святослав.

Гремысл пожал плечами.

– Знаешь, княже, кого я узрел в дружине Ростислава? – Воевода взглянул на Святослава как-то по-особенному. – Ей-богу, не поверишь!

Святослав слегка прищурил свои светло-голубые глаза. Он пронзил Гремысла прямым требовательным взглядом: «Говори же!»

– Вышату Остромирича, новгородского тысяцкого¹⁰, – сказал Гремысл.

Святослав гневно стукнул по столу кулаком, так что вздрогнула растянувшаяся на полу лохматая охотничья собака.

– Я за этих злыдней перед Изяславом заступался, а они вот как отплатили мне за добро! – воскликнул князь. – Наломали дров на Руси и за степными далями спрятаться надумали, горе-воители! Вот ужо доберусь я до них!..

Теперь уже Гремысл вопросительно посмотрел на князя, догадываясь, что ему неведомо то, о чём знает Святослав.

– Три месяца тому назад Ростислав покинул свой стольный град Владимир и нагрянул в Новгород с дружиной, – принялся рассказывать Святослав. – Мстислав, старший сын Изяслава, князь новгородский, встретил Ростислава по обычаю с хлебом-солью, а тот и молвит ему прямо в очи: «Не по праву ты, Мстислав, занимаешь стол новгородский, но по самоуправству отца своего. Дед наш Ярослав Мудрый мне завещал Новгород, и Ростов, и Суздаль иже с ним, а посему я здесь с мечом в руке. Либо тебе не княжить в Новгороде, либо мне не жить на белом свете!»

И почала дружина Ростислава рубить людей Мстиславовых. Сам Мстислав насилу спасся в Детинце новгородском, туда же сбежались верные ему бояре, их челядь и уцелевшие дружинники его.

Вышата Остромирич тем временем созвал вече на торгу и звал простых новгородцев постоять за Ростислава. Мол, Ростислав родился и вырос в Новгороде. Мстислава же гнать из Новгорода взашей и всех киевлян вместе с ним. Посадник¹¹ Порей ещё сильнее народ взбаламутил. Уж не знаю, про какие кренделя небесные он неслухам новгородским напел, токмо поднялась вся Торговая сторона за Ростислава.

Ростислав с дружиной занял Ярославово дворище и всё имение Мстислава разграбил. Потом чёрный люд и воинство Ростислава двинулись на Софийскую сторону, там возле церкви Сорока Мучеников случилась у них сеча с дружиной Мстислава и бояр новгородских. И одолели чёрные люди мужей лепших!

После сего поражения Мстислав затворился в Детинце и послал гонца в Киев к отцу, выручай, мол, а не то полетят наши головы с плеч! Изяслав живо исполчился и нагрянул в Новгород. Два дня Изяслав и Мстислав бились с Ростиславом и его сторонниками, немало воев своих положили, но всё же взяли верх. Ростислав ушёл из Новгорода. Было это в начале июля, как раз на Мефодия (3 июля). Затем, на Аграфену Купальницу (6 июля) зарядили дожди, дороги развезло. Изяслав погнался было за Ростиславом, да куда там, того и след простыл! Несколько дней не было о Ростиславе ни слуху ни духу. Токмо в Петров день (12 июля) объявился он в Ростове, подбивал тамошних бояр выступить с ним против Изяслава. Бояре ростовские отказались пойти за Ростиславом: своя голова дороже. Изяслав примчался в Ростов с дружиной, а ростовцы ему и говорят, мол, Ростислав к Волге подался.

Изяслав решил было, что Ростислав либо ко Всеславу Полоцкому уйдёт, либо обратно на Волынь. Он поспешил взять в заложники жену и детей Ростислава, дабы было чем торговаться с ним.

А Ростислав вдруг ко мне в Чернигов прискакал. Повинился он предо мной за злодеяния свои в Новгороде и чуть ли не на коленях умолял меня заступиться за него перед Изяславом, а нет – так, молвит, убей меня сам, ибо некуда мне деться. Жаль мне его стало, к тому же повинную голову и меч не сечёт. Отправил я послов к Изяславу с вестью, что Ростислав у меня, и просил за него в память об отце Ростислава Владимире Ярославиче, нашем старшем брате. Но Изяслав закусил удила и потребовал, чтобы я заковал Ростислава в железо и привёз к нему в Киев на суд. – Святослав глубоко вздохнул и откинул упавшие ему на лоб пряди волос. Затем он взглянул на Гремысла и жёстким голосом продолжил: – Мне бы исполнить повеление Изяслава и выдать ему Ростислава с головой, так нет же – гордыня во мне взыграла! Тут ещё супруга моя со своими советами влезла, в результате отказал я Изяславу. Не выдал ему Ростислава, на ком была кровь многих христиан, и даже посадил его князем в Курске. Токмо недолго княжил над курянами Ростислав. В Семёнов день (14 сентября) вышел он из города с дружиной и сгинул незнамо куда. Теперь-то мне понятно, в какую сторону направил Ростислав бег своих коней. – Святослав сурово сдвинул брови. – Стало быть, расправил крылья молодой орёл, желая взлететь повыше. Значит, Ростислав посчитал слишком захудалым для себя стол курский!

– Прости меня за прямоту, княже, но Глеб твой – не воитель, в отличие от Ростислава, – сказал Гремысл. Теперь он знал всё, что ему надлежало знать, как близкому другу Святослава, и постарался ответить откровенностью на откровенность. – Рассуждать здраво Глеб умеет и даже блистает умными изречениями в беседах с людьми духовными, но с дружиной своей он разговаривать не умеет. А князь должен жить с дружинниками своими душа в душу! Разве не так?

– Так, – согласился с воеводой Святослав.

– К тому же Глеб уж слишком набожен: с молитвой спать ложится, с молитвой утро встречает, – продолжил Гремысл. – Монахов да юродивых Глеб привечает как бояр. Всякие речи свои Глеб молвит, как по Святому Писанию, и поступки свои ладит по нему же. Вместо того чтобы с дружиной совет держать о том, как с Ростиславом совладать, Глебушка к епископу Варфоломею за советом обратился. А епископ, знамо дело, наплёл Глебу «не убий» да «не навреди», вот у того руки-то и опустились.

Пришёл Глеб ко мне и говорит: «Не подниму меч на брата, но уступлю ему стол тмутараканский, ибо не пристало христианину отвечать злом на зло». Я бы и рад был возразить на это, княже, но по лицу Глеба увидел, что не дойдут до него речи мои. Потому и смолчал.

– Ну и зря смолчал! – проворчал Святослав. – Может, твоё слово оказалось бы весомее епископского, потому как от сердца шло!

– Не умею я красно говорить, княже, – отмахнулся Гремысл, – тем паче с твоим разумным сыном. Ты вот сам потолкуй с ним, тогда поймёшь, что с ухватом к нему не подойдёшь и голыми руками его не возьмёшь.

– Чего теперь толковать, – хмуро обронил Святослав, – хороша ложка к обеду.

Долго сидели за столом князь и воевода, пили вино, вспоминали молодость, вновь и вновь заводя разговор о потерянной Тмутаракани. Что поделывает там сейчас Ростислав? Какие замыслы он лелеет?

Медленно оплывают толстые восковые свечи. Сгущаются осенние сумерки за разноцветными венецианскими стёклами узких окон гридницы¹². Эти оконные стёкла являлись гордостью Святослава, немало серебра он отсыпал за них венецианским мастерам, проезжавшим в позапрошлом году через Чернигов от Лукоморья к Новгороду. В ясные, погожие дни от этих стёкол в тереме становится светлее и радостнее. Говорят, у византийского императора во дворце такие же стёкла в окнах вставлены. Что ж, Святослав не прочь хоть в чём-то утереть нос спесивым византийцам!

В это же время на женской половине терема текла другая беседа. В чистой уютной светлице с высоким сводчатым потолком и побелёнными каменными стенами восседали в креслах напротив друг друга Глеб и Ода, молодая супруга князя Святослава. Ода приходилась мачехой Глебу, трём его братьям и младшей сестре Вышеславе.

Первая жена Святослава, темноокая красавица из древнего боярского рода, умерла, не дожив и до двадцати трёх лет. Сильно любил её Святослав, плодом этой страстной любви стали четверо сыновей-погодков и дочь, при родах которой и отдала Богу душу горячо любимая Святославом Бронислава.

Отец Святослава, Ярослав Мудрый, не позволил сыну долго вдовствовать и через полтора года сосватал за него Оду, дочь графа Штаденского Леопольда. Святослав не стал противиться отцовой воле, понимая, что за этим браком стоит какой-нибудь важный замысел. Не за здорово же живёшь повыходили замуж за иноземных королей его сёстры Анна, Анастасия и Елизавета. Неспроста взял в жёны полячку Изяслав, старший брат Святослава. И другой брат его, Всеволод, не без отцовского умысла женился на гречанке. Третий брат Святослава, Вячеслав, тоже по отцовской воле соединился браком с немкой. Со всеми соседними государствами хотел породниться мудрый Ярослав Владимирович, всех могучих государей мечтал он опутать родственными узами с Киевской Русью. И наперёд спокойнее, ведь с родственниками всегда договориться можно, и для Руси почёт великий.

В ту пору, когда пышнотелая золотоволосая Ода прибыла в Киев, где должно было состояться венчание по православному обряду, Святославу было двадцать пять лет. А юной невесте только-только исполнилось шестнадцать. Ода не знала ни слова по-русски, и первое время она изъяснялась со своим суженым на латыни, которой в совершенстве владел и Святослав. Ода была поражена тем, что Святослав всего за год выучил немецкий. Оде же русский язык давался с трудом. Она, может, и быстрее освоила бы его, если бы не постоянные насмешки Святослава над её произношением. Святослав взирал свысока на всех чужеземцев, немцев же он считал законченными тупицами.

Первенец Святослава и Оды родился в том году, когда умер великий киевский князь Ярослав Мудрый. В честь отца Святослав назвал рождённого Одой сына Ярославом. В то время Святослав княжил во Владимире-Волынском, но по завещанию отца перешёл на черниговское княжение.

В Чернигове Святослав выстроил для себя двухъярусный просторный терем из белого камня на месте старого деревянного, расширил территорию детинца, приказав засыпать ров позади Спасо-Преображенского собора. При Святославе был обнесён деревянной стеной Окольный град, где проживал многочисленный торгово-ремесленный люд.

Чернигов приглянулся Оде вишнёвыми и яблоневыми садами, красивыми хоромами бояр с резными маковками на крышах, чудесным видом на речку Стрижень. Зелёные холмы и дубравы за речными удолами напоминали Оде родную Саксонию.

Постепенно Ода усвоила русские обычаи, но, даже соблюдая их, не все из них она принимала близко к сердцу. В своём тихом мирке среди служанок, прибывших вместе с ней из Германии, Ода находила отдохновение от сплетен боярских жён, от грубых шуток супруга, которого она уважала за многие качества характера, присущие рыцарю, но полюбить которого она так и не смогла. Ода утешала себя тем, что и мать её не любила её отца, выйдя за него замуж в пятнадцать лет. Она, как и Ода, впервые увидела своего будущего супруга за несколько дней до свадьбы.

Сердце чувствительной Оды по-настоящему встрепенулось, когда она однажды увидела белокурого красавца Ростислава. Случилось это четыре года тому назад на похоронах Игоря Ярославича, самого младшего из братьев Святослава. Вместе с Ростиславом на похороны приехала его жена Ланка, дочь венгерского короля. Ода чисто по-женски позавидовала тогда Ланке. Впрочем, не она одна. Анастасия, жена Всеволода Ярославича, тоже бросала украдкой долгие взгляды на статного Ростислава.

На траурном застолье Ода нарочно села рядом с Ланкой и сумела разговорить черноглазую венгерку. Ланка поведала Оде о том, что Ростислав держит обиду на дядю своего, киевского князя Изяслава Ярославича. Выгнал его Изяслав сначала из Новгорода, потом из Ростова, а ныне держит его на задворках Руси во Владимире-Волынском. Не любо Изяславу стремление Ростислава к первенству. И особенно не любо Изяславу то, что Ростислав имеет тестем венгерского короля, поэтому ему волей-неволей приходится считаться с племянником. Рассказала простодушная Ланка любопытной Оде и про горячий нрав Ростислава, про любовь его к охоте и к ратным подвигам, упомянув и про силу его недюжинную: «Подковы руками разгибает!»

После пира Ланка познакомила Оду с мужем. Оде только того и надо было! Слов между ней и Ростиславом в первой их беседе сказано было немного, но чего нельзя было сказать словами, то Ода постаралась выразить взглядом неприметно для Ланки. По глазам Ростислава Оде стало ясно, что не напрасны были её старания, удалось ей заронить в его сердце искру того расположения к ней, из которой со временем может вспыхнуть сильное чувство. На другой день при расставании – Святослав с женой уезжали в Чернигов – Ростислав признался Оде: «Вот уж не думал, что у дяди моего Святослава столь дивная супруга!» И поцеловал Оду троекратно. Затем так же троекратно расцеловался Ростислав и со Святославом. Оде это очень не нравилось – мужчины и целуются, как женщины! Но у славян свои обычаи.

Второй раз Ода увидела Ростислава почти через год в Киеве на Пасху. Там собралось всё потомство Ярослава Мудрого от сыновей до внуков. Сильно тогда разругались Ростислав с Изяславом, такого друг другу наговорили, что впору было обоим за мечи взяться! Пытались примирить их Святослав со Всеволодом, да без толку.

Узнав, что Ростислав вознамерился силой добыть себе Новгород, Ода потеряла покой и сон, молясь за него днём и ночью. Видать, услыхал Бог молитвы Оды, если не только уберёг Ростислава от мечей и копий, но и привёл его к ней в Чернигов. Святослав принял беглеца не столько из расположения к нему, сколько из желания досадить Изяславу, да ещё по настойчивому Одиному внушению. Уж Ода постаралась, настраивая Святослава против киевского князя!

Понимала Ода, что разум потеряла, но поделать с собой ничего не могла. К неизбежному шли её отношения с Ростиславом, покуда он жил в Чернигове. Истомились душа и плоть Оды, прежде чем появилась у неё возможность растаять в сильных объятиях Ростислава и принадлежать ему всецело. Случилось это единожды, когда Святослава не было в Чернигове, а вскоре Ростислав перебрался в Курск. Ода ломала голову над тем, чтобы без мужниных подозрений в гости к Ростиславу выбраться. Наконец Ода придумала благовидный повод и в путь собралась, но прискакал в Чернигов гонец из Курска с печальной вестью: сгинул её любимый Ростислав вместе с дружиной. Ушёл в половецкие степи и не вернулся.

…Ода сидела перед Глебом в длинном белом платье с длинными узкими рукавами, голова её была покрыта белым платком, укрывающим также ей плечи. Лоб княгини стягивал золотой обруч, на пальцах сверкали драгоценные каменья перстней. Княгиня выглядела спокойной, но то было показное спокойствие.

Ода чуть ли не силой увела Глеба от его братьев, которые уже пристали к нему с настойчивыми расспросами. По лицу Глеба, по поведению воеводы Гремысла младшие братья догадались: случилось что-то неладное, но что?.. Ода не позволила развернуться их жадному любопытству. Ей самой не терпелось узнать хоть что-то о Ростиславе, занимавшем все её мысли.

– Мы расстались с Ростиславом почти дружески, – неторопливо рассказывал Глеб. – Я подарил Ростиславу на прощанье свой Псалтырь. Как я понял с его слов, на Руси для него не осталось места по милости его дяди Изяслава.

– А про Курск Ростислав ничего тебе не говорил? – поинтересовалась Ода. – Отец твой посадил было Ростислава на курское княжение, но он вскоре ушёл оттуда. Ушёл незнамо куда…

– Нет, не говорил, – ответил Глеб. – Ростислав упоминал про Новгород, про Владимир и Ростов… В Новгород тянет Ростислава, ведь там погребён его отец.

Ода вздохнула про себя: ведает ли Ростислав, что её сердце тянется к нему? Чувствует ли он это в далёкой Тмутаракани?

– Ещё Ростислав о сыновьях своих сокрушался и о жене, – сказал Глеб. – Он просил, чтобы я уговорил отца своего проявить заботу о них, не дать излиться на голову Ланки гневу Изяслава. Со своей стороны Ростислав готов во всём подчиняться черниговскому князю, ибо признаёт за ним владение тмутараканское.

– А мне Ростислав ничего не просил передать? – спросила Ода, стараясь говорить ровным голосом. – Ни на словах, ни письменно?

Глеб вдруг смутился и слегка покраснел. В тонких чертах его безусого лица появилось что-то мальчишеское и наивное.

– Ростислав извиняется перед тобой, матушка, за то, что он оказался столь неблагодарным к твоему гостеприимству, и… – Глеб запнулся.

– И что? – как эхо отозвалась Ода. Её большие синие очи так и впились в лицо юноши.

– Ростислав кланяется тебе, матушка, – пробормотал Глеб, опустив взор.

Ода была на редкость прозорлива, к тому же она прекрасно разбиралась в мужчинах.

– Полагаю, Ростислав шлёт мне не поклон, а нечто иное, более приятное для всякой женщины, – с мягкой улыбкой произнесла княгиня. – Не так ли, Глеб?

Юноша покраснел ещё сильнее и сделал кивок головой.

– Ростислав шлёт тебе, матушка, свой поцелуй, – выдавил он из себя, не поднимая глаз.

Сердце Оды от радости запрыгало в груди, её улыбка стала ещё очаровательнее.

– Неужели, Глеб, я настолько тебе неприятна, что у тебя не возникает желания поцеловать меня? – промолвила Ода с едва уловимым акцентом, неизменно появлявшимся в её речи при малейшем волнении.

– Мы же поцеловались с тобой, матушка, при встрече, – по-прежнему смущаясь, проговорил Глеб и взглянул на Оду.

Конечно, Оде не дашь двадцать девять лет, и Глебу всегда приятно целовать её, однако в приятности этой было нечто такое, что слишком сильно кружит ему голову. За те четыре года, что Глеб не видел Оду, его мачеха похорошела ещё больше. А может, просто он сам стал старше и смотрит теперь на Оду не как на приёмную мать, но как на красивую молодую женщину.

Оде же во взгляде Глеба почудилась готовность немедленно поцеловать её. Она поднялась с кресла. Глеб тоже встал, решив, что разговор окончен и ему пора уходить. Однако в следующий миг Глеб догадался, почему так пристально и с таким явным ожиданием глядит на него Ода.

Глеб шагнул к мачехе с решимостью обречённого и наклонился: Ода была ниже его на целую голову. Глеб хотел поцеловать Оду в щеку, но та подставила ему губы. При этом Ода нежно обвила руками шею Глеба, продлив момент поцелуя. Ода и не догадывалась, что тем самым она исполнила давнее заветное желание Глеба.

– Ростислав не стал бы целовать меня сыновним поцелуем, – пояснила Ода, серьёзными глазами глядя на Глеба. – Ростислав многим обязан мне и… твоему отцу тоже. Понимаешь?

– Не совсем, – откровенно признался Глеб. – Мне показалось, матушка, что Ростислав неравнодушен к тебе.

– Тебе только показалось, мой дорогой. – Ода вновь улыбнулась и ласково провела ладонью по щеке Глеба.

– Нет, я уверен, что Ростислав влюблён в тебя, матушка, – сказал Глеб, в котором вдруг проснулся ревнивый мужчина.

– В таком случае прости его, – мигом нашлась Ода, – ведь христианину пристало прощать своего ближнего. Если дьявол и искушал Ростислава моими прелестями, то он переборол себя и уехал от меня аж вон куда – в Тмутаракань! Хотя, полагаю, истинная причина бегства Ростислава на юг отнюдь не во мне, ибо не было греха между нами и быть не могло. – Ода так посмотрела в глаза Глебу, что разом убила все его подозрения, если они и были у него. – Я рада, мой милый, что между тобой и Ростиславом не было вражды, ведь вы друг для друга двоюродные братья. Нет хуже зла, чем проливать родную кровь. Ты хоть и молод, Глеб, но тоже сознаёшь это. А вот отец твой не такой человек…

Уже лёжа на кровати рядом с супругом, Ода терзалась мыслями о том, как бы ей уменьшить гнев Святослава против ретивого племянника, как спасти красивую голову Ростислава от опасности, нависшей над ней. Дружина у Святослава сильная, а сам он грозен в рати! Даже Изяслав его побаивается.

Сон сморил Оду далеко за полночь, а когда она открыла глаза, то в окна опочивальни уже глядел серый осенний день. На широкой скамье у стены рядом с её одеждой лежала небрежно брошенная исподняя рубаха Святослава, а его самого не было в постели.

Ода окликнула Регелинду, свою любимую служанку. Регелинда бесшумно появилась в дверях.

– Приготовь мне тёплую воду, Регелинда, – повелела Ода, сидя на постели и сладко потягиваясь. – Чем занят мой муж? Где он сейчас?

– Господин поднялся чуть свет, велел седлать коней и отправился в Киев, – ответила служанка.

– Ступай, Регелинда, – промолвила Ода, бессильно уронив руки себе на колени.

Она опоздала со своими советами и увещеваниями. Быстрые конские ноги уже унесли скорого на решения Святослава далече от Чернигова. Не сегодня завтра Святослав встретится с Изяславом, неприязнь которого к Ростиславу лишь сильнее разожжёт пламя гнева в сердце вспыльчивого черниговского князя.

Ода закрыла лицо ладонями и заплакала от бессилия и отчаяния.

* * *

Встреча двух князей, двух братьев, произошла в белокаменном дворце, где некогда жил Ярослав Мудрый. Он же и выстроил для себя этот дворец на высоком месте недалеко от Софийских ворот. Зная гордый нрав Святослава, Изяслав поднялся с трона навстречу брату, едва тот вступил в просторный зал, сопровождаемый небольшой свитой. Бояре черниговские сняли свои собольи шапки и отвесили великому киевскому князю низкий поклон. Лишь варяг¹³ Регнвальд поклонился не столь низко, как все.

Изяслав с радушной улыбкой обнял и расцеловал Святослава.

Глядя на этих двух братьев, трудно было заметить в них кровное сходство. Изяслава природа наделила высоким ростом и дородством, он был заметно выше Святослава. Длинные светло-русые волосы были расчёсаны на прямой пробор. Борода, короткая, аккуратно подстриженная, имела такой же цвет.

Глубоко посаженные серые глаза Изяслава часто глядели с лёгким прищуром, унаследованным им от отца, как и привычка во время смеха высоко задирать подбородок. Изяслав не гонялся за пышностью в одежде, поэтому, даже будучи великим киевским князем, он зачастую одевался скромнее многих своих бояр. Это качество Изяслав тоже унаследовал от своего отца Ярослава Мудрого.