Kitobni o'qish: «Возраст не помеха»

Shrift:

Серия «Военная фантастика» Выпуск 238

«Ну вот за что мне все это, а?» – гулкий грохот шагов по чисто вымытым деревянным полам прихожей отдавался у меня в голове. Я четко понимал, что идет кто-то большой, маленькие люди не делают столько шума при ходьбе, даже по таким, сделанным из деревянных досок полам.

Звать меня Захаром Александровичем, мне сорок пять годков недавно стукнуло, ага, недавно… Это теперь смотря с какой стороны глядеть. Проснулся я вчера, оперся на руку, чтобы с кровати встать, и обалдел. Удивление было вызвано отсутствием сил, точнее, их крайне малым количеством. Ничего не понимая, снова лег на спину и поднял перед собой руку, левую. Что удержало от того, чтобы не заорать, даже не понял. Передо мной во всей красе была маленькая, тонкая детская рука. Взглянул и на вторую, затем провел ладонями по лицу и зажмурился.

«Молод! Я снова молод!» – испуг от увиденного мгновенно сменился радостью. Дело в том, что в свои сорок пять лет я здорово износил организм. Ранние занятия тяжелым спортом сделали меня уже к двадцати годам очень слабым человеком. Как бы ни смешно это звучало. Сорванная спина, вытянутые мышцы, грыжи, испорченные суставы, все это в юношеском возрасте, и как итог – полный запрет на какую-либо физическую нагрузку. Если, конечно, хочу жить. Нет, никто мне не запрещал ходить и даже бегать, поднимать что-то тяжелее бокала с чаем, просто после любой нагрузки я долго лечился. Много раз за свою дурацкую жизнь я пытался начинать восстанавливать здоровье и столько же раз прекращал. Начинаешь бегать, через пять минут сводит ноги, появляется тяжесть, а наутро ты не можешь встать с кровати. Берешь гантели, результат тот же, в поясницу как будто лом воткнули, и он не дает тебе двигаться. Именно из-за болезней в свое время меня не взяли в армию, косить не собирался, но просто завернули по медицине. Для меня это было серьезно, ведь вся моя семья – военные. Хорошо еще в детстве и юности я много занимался с родным дядькой стрельбой, а с батей рукопашкой. Хорошо владел ножом и пистолетом. С огнестрелом повезло, дядька родной еще служил, пока я был юношей, часть рядом, на окраине города, таскал меня с собой, да я и не против был, кто бы отказался пострелять, будучи пацаном. Тяжелое не давали, пробовал только карабин старый, малокалиберный, но вот пистолет Макарова освоил на все сто.

Вот поэтому радость от осознания того, что я вновь молодой, пусть даже и ребенок, просто рвалась из меня наружу. Хотелось закричать и побежать, но то, что увидел после, когда чуть улеглись страсти, заставило набраться терпения. Дело в том, что я никак не мог понять, где нахожусь. Темный потолок, явно деревянный, смущал более всего. Мы ведь в двадцать первом веке привыкли жить с белыми потолками. Есть, конечно, индивиды, что наводят себе черноту на потолок, но сам я таким не являлся. Посмотрев по сторонам, понял, что ничего не понял. Рядом, возле моей кровати, к изголовью придвинута еще одна кровать, по внешнему виду догадываюсь – железная. Помню, у бабушки на даче такая стояла, годов пятидесятых, не новее. На кровати горкой высятся подушки, красиво составленные и покрытые тонким белым тюлем. Лепота прям. И запахи… Таких запахов в моей жизни не было, на краю сознания что-то маячило, но никак не мог взять в толк, что именно. Все какое-то родное, домашнее, теплое. Только вот где это все, включая меня?

Лежал я, после того как осознал себя ребенком, недолго. Внезапно, я как раз интенсивно размышлял над ситуацией, появилась женщина. Довольно приятной наружности, надо заметить. Высокая, худая, лицо правильной формы, глаза чуть прищурены, нос маленький и слегка вздернут, красивый нос. На голове у женщины был белый платок, прикрывающий светлые, очень светлые волосы. Одежда на ней была какая-то странная, не то платье, не то сарафан, не важно, главное, такое никто не носит, а следовательно, откуда его откопала женщина?

– Захарка, чего разлегся, отцу помощь нужна! – женщина вдобавок обладала красивым, мелодичным голосом, но старалась говорить жестко, словно приказывала, выходило у нее это плохо. Женщине было на вид лет сорок, наверное, поэтому и выглядела привлекательно. Есть у женщин этого возраста какая-то изюминка, не раз замечал. Такие женщины спокойны, знают цену и себе, и жизни вообще. Они степенны, рассудительны, если умны, конечно.

Я вывалился из размышлений, только это не принесло результата, ибо что делать, я не знал.

«Какому отцу помогать, кто эта женщина, да кто я сам-то такой?»

– Да вставай же ты, лежебока! – чуть усмехнувшись, женщина подняла полотенце, зажатое в левой руке. Блин, она ведь мне влепит сейчас, хоть и не со зла, не было в этой женщине злости, лишь забота звучала в красивом голосе, а в глазах хитринка и любовь.

– Встаю, – ответил я и не узнал свой голос. Детский, можно сказать, еще писклявый голосок. Господи боже, да сколько же мне лет-то? Руки, голос, отсутствие силы, боюсь даже представить, что ЕЩЕ ждет меня сегодня.

Как оказалось, спал я в ночной рубахе, длинной, ниже колен, серого цвета, застиранной, но еще крепкой. Поискав глазами то, во что можно переодеться, растерялся. Все вокруг незнакомое, непривычное. Ясно, что нет никакой ванны или унитаза, но надо бы глаза протереть, может, ясность какая наступит. Хорошо, что в детстве много времени проводил у бабушки в деревне, частные дома все похожи друг на друга убранством, как бы при этом ни выглядели снаружи. Предки устраивали быт рационально, а значит, все должно быть рядом и легкодоступно. И точно, отыскав глазами умывальник, вот же древность-то, быстро помыл глаза и прошелся сырыми руками по голове, вроде как стало легче.

– Одежку в сенях смотри, я вечером постирала, должна высохнуть была. Поторопись, грохочет уже рядом совсем, того и гляди нагрянут!

«КТО?» – мысль пронеслась в голове, а тело действовало. Огляделся еще раз и, быстро проскользнув мимо женщины в сени, разыскал портки, на вид примерно моего размера, но с удивительно широкими штанинами, рубаху синюю, с косым воротом и кепарь. Обувки не было видно никакой, это насторожило, но не обеспокоило.

– Кто нагрянет? – решился все же спросить я.

– Ты что, забыл? – женщина всплеснула руками. – Вот как вчера забегался, ничего не слышал ночью? Самолеты летают, что-то грохочет совсем рядом. Люди с утра от Бреста идут, говорят, война началась, немец пришел!

«Ч-ч-чего? Какая-такая война? Какой немец? От какого Бреста люди идут?» – вслух я ничего не сказал, завис намертво. Стою столбом, не понимая ничего, и лишь глазами хлопаю.

– Беги давай, он у складов. Как закончите там, вернетесь вместе и двинемся.

Куда бежать, зачем? Куда двинемся и что за война-то? Голова просто пухла от всего, что вижу и того, что слышу. Слова женщины о Бресте не выходили из головы. Самолеты ночью, Брест, НЕМЦЫ…

На улице, куда я вывалился, предварительно напялив широченные штаны, царил переполох и суета. Людей много, повозки какие-то, шум, гам, пыль клубится, поднятая ногами спешащих людей и копытами лошадей, а еще жара. Подбежав к калитке, распахнутой во всю ширь, ошарашенно обвел глазами происходящее. Улица, деревенская какая-то улица, ну или в небольших городках еще такие бывают, на окраине. Но вот количество народа просто пугало, наверное, тут никогда столько и не было. Я остолбенел в который раз за утро. Наверное, так и стоял бы, пока женщина не дала мне пинка под зад, если бы не выскочивший откуда-то из толпы мальчишка. Обычный такой мальчишка, лет десяти, наверное, в рванье каком-то, но в огромном кепаре.

– Захар, скорее, бежим на склады, мамка к батьке послала, сказала, что и ты туда же! – прокричал писклявым голоском мальчишка.

– Ага, – кивнул я и обратил внимание, что мальчишка такой же босоногий, как и я. Кстати, об этом факте уже как-то и позабыл, под ногами была земля, сухая, пыльная, но грязи нет, как и камней, идти было совсем не больно, даже вроде приятно.

Вдвоем с мальчуганом мы рванули вдоль по улице, мимо бредущих обозов. Меня, как только что появившегося в этом мире, интересовало буквально все вокруг. Лошади с повозками, деревянные дома, красивые живые изгороди, редкие колодцы и просто люди. Мужчины и женщины, дети, старики, все куда-то спешили, суетились. Внешний вид людей «убивал» наповал. Одеты буквально все как в старом кино, кто во что горазд. Косоворотки у мужчин, кепки, штаны – в основном галифе, сапоги. Женщины в длинных юбках, платьях, на головах платки, похожий я уже видел на женщине в доме, где очнулся. У всех озабоченные лица, глаза бегают. Да что, черт возьми, происходит-то тут? Хотелось хоть чуть-чуть подумать, времени-то до этого не было совсем, но глазеть по сторонам мне никто не дал.

– Смотри, куда бежишь, щегол!

Зазевавшись, воткнулся в какого-то грузного мужика, уперся лицом прямо в его толстый живот.

– Простите… – брякнул я первое, что пришло в голову и, не успев увернуться, получил подзатыльник. Больно, блин, за что меня так? Я же не сбил этого толстяка, а всего лишь врезался в него, поди сдвинь его с места. – Я же извинился, вы чего? – серьезно спросил я, заметив, как мальчишка, с которым мы вместе бежали, отступает в сторону.

– Чего, еще добавить? – насупился мужик. Особой злости в его голосе не звучало, но опасность для меня он представлял.

– Индюк! – бросил я мужику в лицо и мгновенно бросился бежать. Не знаю почему я наградил этого жирдяя именно таким прозвищем. Грубить как-то жестко не хотелось, да и времени на это не было.

Новая жизнь вселяла радость, хотя и была полна неожиданностей, в том числе от непонимания того, что происходит. На улицах много людей, очень много. Мы бежим, ловко уворачиваясь от пеших и людей на телегах, огибая их и уносясь все дальше.

– Захарка, гляди, летят! – услышал я сбоку (надо бы хоть узнать, как зовут пацана). Посмотрев в его сторону, отметил, что все вокруг смотрят куда-то в небо, а задрав подбородок, обалдел и потерял дар речи. В который раз уже со счета сбился.

«Кино!» – только и пронеслось в мозгу. Причем до смешного правильная мысль звучала немного длиннее. «Кино и немцы!»

По небу, голубому и чистому, плыли черные туши самолетов. Низко. Низко и много, очень много черных туш. Высота их была такой, что легко различались белые кресты на крыльях. Гул стоял на всю округу, низкий такой и страшный. Очуметь, да и только. Картинка из кино, поэтому и мысль была такой. Господи, да где же я?

– Дядька Семен к отцу утром заходил, говорил, что бомбят города, бежим скорее! – дернул меня за рукав мальчуган.

– Слушай, а чего это грохочет где-то слева? – я вдруг осознал то, что меня волновало.

– Пушки, наверное! Говорят, еще и танки едут, много! – мальчишка развел руки в стороны, вероятно желая объяснить, насколько много танков.

– Может, врут? – с сомнением в голосе заметил я.

– Я так же брякнул, когда дядька Семен рассказывал, а отец как заорет: «Колька, иди на улицу!»

Значит, пацана зовут Колькой, ну, хоть знать буду, по всему выходит, что он из моих приятелей, так что это важно для будущего. Нужно вообще больше слушать и меньше говорить самому.

Вновь бежим по улице, сворачивая то и дело, но держа практически прежнее направление. Поглядывая на небо впереди себя, замечаю, как самолеты меняют курс, выстраиваясь в цепь. Это они зачем? Буквально через несколько секунд цепь превращается в круг, и тут я вспоминаю, что слышал о войне в своей жизни. Не успеваю окрикнуть Колю, глаза просто прикованы к самолетам с крестами, когда от идущего первым начинают отделяться черные точки. Точки быстро, как семечки, брошенные на землю горстью, начинают приближаться к земле и увеличиваться в размерах.

– Колька! – ору я, указывая вперед.

И тут раздаются первые грохочущие удары о землю, а за ними слышится звук взрыва. Огненный столб, сменяясь десятками других, встает недалеко впереди нас. Черт его знает, где это, может, километр, а может, всего метров пятьсот. Земля гудит под ногами и ощутимо трясет. Сбросив свой груз, самолеты с разворотом уходят. Даже не замечаю, как оказываюсь под ближайшим деревом, прижавшись к земле. Рядом лежит Коля и тихо что-то бормочет.

– Чего? – кричу я ему.

– Там, склады… – орет в ответ Колька, и я замечаю на его щеках слезы. Приехали.

– Брось, все будет хорошо, бежим? – спросил я, вставая.

Опасность пока миновала, самолетов не видно, стрельбы вроде тоже нет, нужно идти, посмотреть, что там такое взорвалось. Отсюда было не видно, даже осколки не летали, только грохот слышно и видно дым. Много дыма.

Оказалось, идти оставалось не так уж и далеко. Буквально несколько переулков и мы на месте грандиозного пожарища. Еще только свернули на нужную улицу, у меня волосы на голове затрещали от жара, ближе ста метров и не подойти. Народу много вокруг, но никто не бросается к месту пожара. Страшно. Огонь – это всегда страшно, а когда он высотой с трехэтажный дом, страшно втройне.

Склады были уничтожены. Большое, вытянутое здание в три этажа все скрыто в огне, но и так понятно, что людей живых там нет. До меня начало доходить, что там вроде как был отец моего нового тела и Колькин батя. Товарищ мой ревет в полный голос, вытирая грязной рукой сопли, размазывая их по лицу. Я нахожусь в прострации, ибо вообще не понимаю, что вокруг творится. В себя прийти помогает кто-то из прохожих.

– Колька, Захар, дуйте домой, здесь вам уже делать нечего! – видя, что мы не сходим со своих мест, на нас прикрикнули: – Что, глухие? А ну марш отсюда!

Оглядев людей, что собирались вокруг, кивнул своим мыслям и, взяв за руку Колю, направляюсь в обратный путь. Так, что мы имеем? Я где-то возле Бреста, того, что на границе с Польшей, в Беларуси. Каким макаром я тут оказался, не понимаю, вроде просто лег спать вечером, книжку почитал и уснул, а проснулся уже тут, в новом, детском обличье. Дела-а… Судя по тому, что происходит, по одежде людей, постройкам и дорогам, это явно не мое время. А это значит… Черт, меня что, в прошлое забросило? А как? Хотя это сейчас совсем глупый вопрос. Мне что, легче станет, если я буду знать, как? Я уже тут, если путь назад есть, то он должен быть таким же, как и путь сюда. Если меня кто-то сюда переместил без моего ведома, значит, назад путь возможен только тем же способом. Но об этом как-то и не хочется думать, слишком многое происходит вокруг, не до этого. Мне дали новую жизнь, новое, здоровое тело, только один моментик все портил – война. Не бывает все гладко, всегда есть подвох. На, мужик, новое тело, но жить ты будешь во время войны, где твое новое тело очень быстро может превратиться в… труп. И не знаешь теперь, радоваться или волосы драть.

– Ты домой? – спросил я товарища, когда показался мой дом, путь я запомнил, да и не было тут ничего сложного. Колька в ответ только кивнул, шмыгнув носом, и в очередной раз провел по нему рукой. Я направился к калитке. Дом, в котором я появился в этом времени, был небольшим частным домишкой, в три окна по фасаду, обычный такой деревенский. А бегали мы, стало быть, в центр города. Почему решил, что это город? Улочка, где стоит наш дом, маленькая, узкая, а ближе к центру, к складам, их уже много и более широкие. Плюс застройка. Дома уж больно не похожие на деревенские, каменные, двух- и трехэтажные, а тут, стало быть, окраина, с частным сектором.

Едва оказался возле калитки, меня чуть не сбила с ног та женщина, что и разбудила меня утром. Стало быть, моя новая мама?

– Живой?! – выдохнула женщина, буквально падая на землю. Я попытался ее подхватить, да где там, сил-то нет совсем, едва не рухнул вместе с ней. – Склады? – женщина спросила, подняв голову ко мне и заглянув прямо в глаза. Я лишь кивнул в ответ и не смог удержать взгляд, глаза сами опустились, уставившись в землю.

Как рыдала эта женщина, боже, никогда бы этого не слышать. Плач женщины, это всегда трагедия, а уж когда есть такая причина, как сейчас… Жена только что потеряла любимого мужа, а могла бы еще и сына, ведь сама его туда и послала. Плакала она недолго, минут через пять внезапно вскочила, лицо было настолько бледным, я бы даже сказал, страшным, что мне стало жутко. Не сказав мне и слова, женщина просто рванула в сторону складов, откуда я только что принес дурную весть. Что делать мне, я не знал, поэтому решил вернуться в дом и дождаться ее.

В доме я оказался совсем один и решил воспользоваться моментом, узнать хоть что-то о происходящем вокруг и о себе лично. Открыв верхние ящики комода, практически единственного предмета мебели в комнате, через минуту уже закрыл их. Где мама хранила документы, понятия у меня не было, а рыться в чужих вещах не любил никогда. Обведя взглядом помещение, наткнулся на газету, лежавшую на столе у окна. Схватив листы желтоватой бумаги, начал бегло читать, хорошо хоть писали на русском языке, а то пришлось бы поломать голову. То, что я на территории Беларуси, я уже понял, хорошо, что газеты печатают именно на русском, а не на местном языке. Это не английский или немецкий, которые я худо-бедно, но знаю, все эти суржики, белорусский, хохляцкий и прочий цыгано-молдавский понимать просто не хочу. Для кого-то это священно, заранее извиняюсь, но лично для меня это исковерканный русский язык.

Через несколько минут я уже был в курсе того, какое время посетила моя многострадальная душа, в плане местности все не так очевидно, больше догадки. Итак, на дворе тысяча девятьсот сорок первый… Если бы кто-то был сейчас дома и слышал мой мат… Таких перлов из уст ребенка, наверное, тут еще не слышали. Что со мной случилось, если мое сознание, душу, если хотите, запихнули в прошлое? Ну почему я такой «везунчик», а? Нет бы отправили в какой-нибудь магический мир, или подарили портал в прошлое, с кучей денег и возможностью заниматься исследованиями. Нет же, полезай в сорок первый, где ты сдохнешь через день, мать их за ногу да об угол, кто бы это со мной ни провернул. Как и что, впрочем, уже неважно. Я тут, в новом теле, и с этим что-то нужно делать. О том, чтобы стать в новом для себя времени кем-то вроде Рэмбо, не может быть и речи. Это только в глупых книжках современных мне писателей возможно, где герой в семь-восемь лет убивает здоровых мужиков, совокупляется с женщинами и вообще герой-одиночка. Если реально смотреть на вещи, становится тяжко. Я ребенок, мне лет десять, по ощущениям. Маленький, худенький, силенок нет вообще, о чем тут говорить, что делать не знаю вообще. Знаний в голове масса, а как их применить…

С улицы донесся шум и заставил выскочить на улицу. Вновь налет. Самолеты проходили очень низко, завывая поршневыми движками, пугая всех вокруг. Оглядывая происходящее, заметил женщину, ту, что вроде как моя новая мама. Двигаясь как зомби, не замечая ничего вокруг, она медленно ковыляла от калитки к дому. Необходимо было ее поддержать сейчас: я уже сообразил, что отец, муж этой женщины, погиб при налете, значит, нужно проявить сыновьи чувства.

– Мам, мам, скорее в дом! – закричал я, подбегая к женщине. Та продолжала отрешенно смотреть как бы сквозь меня. – Мамочка, ну, давай же скорее!

– Захарка, папки больше нет у нас, – и женщина, обмякнув, завалилась на землю, не дойдя до крыльца несколько шагов. Неловко попытавшись ее поднять, я было отчаялся, когда почувствовал чью-то помощь.

– Держись, сынок. – Руки, сильные, грубые мужские руки подхватили маму и понесли в дом. Глядя в спину того, кто мне помог, я последовал за ним. Мужчина был невысок, средней комплекции и возрастом ближе к пенсионному, то есть годам к шестидесяти. Скуластое и морщинистое лицо выдавало в нем работягу, трудившегося всю жизнь на очень тяжелой работе. Да и где ее сейчас найдешь, легкую-то? Офисов с кучей бездельников в белых рубашках тут нет, да и появятся не скоро; слава богу, тут все делают руками.

В доме мужчина быстро достал из какого-то шкафчика бутылку, почему-то я сразу подумал, что в ней водка, и дал глотнуть матери прямо из горла. Та мгновенно закашлялась и даже оттолкнула мужчину.

– Ну вот, пришла в себя, – констатировал он.

– Пашка, ты очумел? – мама смотрела на мужчину вытаращенными глазами, из которых текли слезы, в этот момент она почему-то показалась мне некрасивой. Горе не красит женщину, она как будто мгновенно постарела, лицо осунулось, ярче стали выделяться морщины и в волосах появилось больше серебра.

– Лида, надо уходить, немец близко. Василич из Бреста ко мне утром завалился, говорит, убивают всех подряд, без разбора. Старики, дети, женщины, всех под молотилку, этому зверью все равно.

– Вот и поезжай, – фыркнула мама. – Мне надо мужа похоронить. Да и куда мне уезжать? Мои-то в Казани!

– Дура баба, кого хоронить? Ты же была у складов, там завал месяц разгребать нужно, думаешь, осталось что-то, что хоронить можно? – взмахнул руками мужчина.

– Захар, не уходи никуда, не хватало еще и тебя потерять! – обратилась ко мне мать, видя, как я начинаю пятиться.

– Хорошо, – кивнул я и направился к выходу из комнаты.

– Почисти картошки, я отварю попозже, – бросила мне вдогонку мама.

Пошел на кухню искать картоху, откуда мне знать, где она лежит? Порыскал по всем темным местам – пришла в голову мысль о подполе. Точно, почти по центру кухни из доски пола торчало железное кольцо. Потянув на себя, сдвинул крышку, которой был закрыт вход в подпол. Крышка, как и весь пол, была сбита из довольно толстых досок, поэтому оказалась увесистой, но я справился. Заглянув вниз и поняв, что там темно, стал искать чем бы посветить. На одной из узких полочек, над столом у окна, нашел небольшой огарок свечки, закрепленный на маленьком куске древесной коры, а рядом спички. Запалив свечку, подивившись на эти самые спички, полез в подпол. Спички удивили внешним видом. Во-первых, толстые, а во-вторых, коробок был как будто из фанеры, прочный и большой.

Осветив немногочисленные полки в подполье, разглядел банки с соленьями и вареньями, какие-то веники, висящие на стене, а также стоящий на полу деревянный ларь.

– Наверное, тут, – тихо прошептал я и открыл крышку. Картофель оказался именно здесь, старый, видимо прошлогодний, для свежего-то еще рановато, конец июня только. Длинные ростки и вид клубней вызвали непроизвольное желание поморщиться. Набрав в руки немного, ладони-то еще маленькие, попутно раздавив в пальцах пару картофелин, гнилые попались, я начал вылезать наружу. На кухне, недолго думая, подхватил небольшую корзинку, попалась на глаза, полез назад и набрал почти целую, еле вытащил. Появилась новая проблема, не знал, как ее помыть. На лавке стояли два ведра, накрытые крышками, вода в них была чистой, просто кристальной. Вновь пытаюсь осмотреть кухонную утварь и нахожу ковшик, железный и старый, но надраенный до блеска. Зачерпнув воды из одного ведра, в котором было поменьше, начал мыть картоху. Ножи я видел ранее, поэтому спустя пятнадцать минут начистил целый чугунок, взятый с печки. Для незнакомых пальцев работа была привычна, а вот сами пальцы пока для меня не очень. Налив в него воды, остановился. А как печь растопить, тут нет газовой плиты, не то время. Спасла положение мама, появившаяся из-за шторки, отделяющей кухню от комнаты.

– Молодец, сынок, давай я сама дальше, – произнесла она спокойно, но выглядела отрешенной.

– Мам, ты только огонь разведи, дальше я сам.

– Что сам? – женщина вскинула на меня свои красивые некогда глаза.

– Сварю, – пожал я плечами.

– Ладно, – так же, как и прежде, спокойно ответила мама.

Процесс варки картофеля был нехитрым, хоть и отличался от знакомого мне, но только тем, что вместо газовой плиты тут была печь. Мама все это время была в комнате, мужчина, которого она назвала Павлом, давно ушел, а она просто лежала на кровати.

– Ты давай, Захарка, сам поешь, я что-то плохо себя чувствую, – пролепетала она, показавшись на минуту, когда я гремел посудой, сливая воду из чугунка.

– Тебе бы тоже поесть, мам, – заметил я.

– Не хочу, сынок. – Она вновь скрылась за ширмой, а я решительно двинул в подполье. Я там на полочке грибочки в банках видел, наверняка соленые, аж слюни потекли.

Как прошло полдня, я и не заметил. После плотного обеда, картошка с солеными грибами зашла как по маслу, я сидел у открытого окна на лавке и смотрел на улицу. Суета не прекращалась, все куда-то бегут, спасаются видимо. Возле калитки, незаметно для меня, появились две женщины, даже окликнули меня.

– Захар, где мать? – спросила та, что была ближе к дому.

– Лежит, плохо ей, – ответил я, разглядывая женщин. Знатные такие красавицы, в каждой под сотню чистого веса, но толстыми они не выглядели, скорее – коренастыми. Видели женщин, которые на олимпиадах ядро толкают? Вот такой же типаж.

– Скажи, на работу не надо, директор уехал, сказал и нам всем бежать. Горсовет весь день машины грузит и отправляет, людей не берут, только документы да барахло свое тащат. Вы сами-то как, поедете?

– Не знаю, как мама решит, – ответил я.

Женщины ушли, я сидел в размышлениях. Все они правы, все, кто уже нам с матерью советовал уезжать, да только поедет ли она? Узнал я наконец и место моего сегодняшнего нахождения. Город Кобрин, блин, мы же сразу по дороге от Бреста, который будут долго оборонять, но нас захватят буквально сегодня-завтра. Жить под немцами? А как? Они ж тут всех под нож пустят, а жить дадут только тем, кто сотрудничать станет. Черт, ну почему я такой маленький… Руки ощупали тело в такт мыслям. Ну, первый взгляд был ошибочным, тело хоть и детское, тощее, но крепкое, жилистое. Видимо, жизнь в это время, да еще и в частном доме, не давала расслабиться. Или это батя, которого я так и не увидел, старался меня нагружать работенкой, от которой тело и окрепло. Взять хоть тот же чугунок с картошкой, весит он немало, но я с ним довольно легко справился. Эх, времени бы чуток, вспоминая то, чему учился в своей жизни, там, в будущем, я бы привел это тело в порядок быстро, только теперь уже не перестарался бы. Это там я в шестнадцать лет был мастером спорта по силовому троеборью и гиревому спорту, кандидатом в мастера по плаванию, здесь такого не будет.

Спать мы легли рано, стало банально страшно. Всякое движение по улице перед домом закончилось, грохот стрельбы и взрывов тоже, поэтому мама приняла, как мне подумалось, самое верное решение. Спать. А наутро, около восьми где-то, я лежал на печке за занавеской и трясся. Сначала до ушей донесся рокот двигателя, затем он сменился на топот во дворе, и вот я отчетливо слышу, как кто-то грузно пробирается по сеням и вот-вот окажется в комнате. Слышу, как упало ведро, невнятную речь и вновь глухие шаги по дощатому полу.

«Ну, за что мне все это, а?»

– Эй, баба, давай еда! – слова с настолько ужасным акцентом были произнесены безапелляционным тоном. Я дрожал, но все же нашел в себе силы и медленно оттянул край занавески. Огромный, в серой форме, как в кино прямо, немец стоял перед матерью и скалился. Конечно, они тут себя уже хозяевами чувствуют. Кстати, я был немного удивлен и разочарован в немце. А где знаменитое:

«Яйки, млеко, сало!»

Немец потребовал еды, назвав мать бабой, видимо, словарный запас не позволяет нормально общаться. Я, кстати, из прошлой жизни немецкий неплохо знаю, но, видимо, из-за нового, молодого мозга говорить не могу, попробовал, получается хрень какая-то. Зато понять могу почти все, знания-то никуда не делись, лишь бы говорили не очень быстро. Думаю, и говорить смогу, но позже.

Я было уже успокоился, ну, получит сейчас фриц еды и свалит, тем более заявился он в одиночку, когда действие в комнате пошло в неправильном ключе. Сначала до меня донеслась возня, и когда я вновь оттянул занавеску, мне поплохело. Фриц схватил мать и пытался ее поцеловать, кажется. Мама активно сопротивляется, ругаясь и отталкивая здоровяка, тот же лезет и лезет, держа женщину одной рукой за горло, а второй лапая грудь.

«Бац!» – есть контакт. После очередного маминого беспомощного тычка фриц съездил ей по щеке, кажется, ладонью.

Я слетел с печи как молния и, подлетев к фашисту, начал дубасить его по спине своими хилыми ручонками. Тот даже не обернулся посмотреть на этакую назойливую муху, а попросту отмахнулся от меня так, что я улетел в другой конец комнаты. Мама запричитала, а фриц продолжил ее хватать за разные места. Это все я наблюдал, сидя под стеной, по которой только что сполз. Болели скула, этот гад попал мне по ней, и спина от удара о стену. И тут мне в глаза бросился один предмет. Точнее, их было больше одного, но этот… Фашист повалил маму на пол и уже навалился сверху, пытаясь что-то сделать, скорее всего, раздвинуть ей ноги, так как возился где-то в том месте, а вот его снаряга лежала возле стола. Главным предметом, что заинтересовал меня, была винтовка. Темно-коричневая, почти черная, она и пугала, и манила к себе одновременно. Я буквально на цыпочках подкрался к столу и хотел схватить оружие, но не тут-то было. Винтовка была очень тяжелой для меня, то, что у меня ничего не получится, я понял быстро, едва потрогав оружие. Что делать, не приходило в голову, и, все же собрав все силы в одно действие, я смог стащить и даже удержал винтовку в руках. Ствол тянуло вниз, я с трудом удерживал оружие, но что делать дальше, не знал. Смешно, но я только сейчас осознал, что, если выстрелю, застрелю и мать, пуля легко пробьет оба тела, это я помню из прошлой жизни. Точнее, помню характеристики винтовки и патрона.

То ли я все же нашумел, то ли немца что-то насторожило, но в какой-то момент он вдруг обернулся и начал слезать с матери.

– Беги, Захарка! – крикнула она, пытаясь вскочить. А фриц уже был возле меня.

Нажал спусковой крючок я как-то машинально, как будто делал это и раньше. Нажал и понял, что на самом деле ничего я не нажал, вот такой каламбур. Мне банально не хватило сил продавить тугой спуск немецкой винтовки. В следующий момент рука немца ухватилась за ствол и рывком дернула его на себя. О том, чтобы удержать оружие, не могло быть и речи. Фриц заржал в голос, ну и противный же у них и язык, и смех, а затем как держал винтарь за ствол, так и ткнул меня обратным концом прямо в лоб. А другой конец винтаря это окованный приклад. Звезды, говорите, видно, когда получаешь по лбу? Вранье! В глазах моментом потемнело, и я отключился.

Сколько я был без сознания, не имею представления, но пробуждение было очень тяжелым. Рвало меня как из пожарного шланга. Дико болела голова, во рту помойка, перед глазами разноцветные круги.

– Сынок, сынок, ты слышишь меня? – донесся как сквозь вату голос матери. Она потрепала меня по щекам, и слух тут же обострился, поэтому на следующий вопрос матери я ответил не в тему.