Kitobni o'qish: «Мишкина война»

Виктор Карпенко

Shrift:

Посвящается Победе в Великой Отечественной войне

Рисунки О. Федоренко

Глава 1
Перегон

1

Утро выдалось теплым, безветренным и до странности тихим. То ли к смене погоды, то ли напуганные гулом самолетов, птицы попрятались в лесной глуши, и их щебетания, как в былые дни, не было слышно, как не слышно и кваканья лягушек. Мальчишки, закинув удочки, наблюдали за поплавками в ожидании поклевок и тихо переговаривались.

– Как стадо отгоним, ты куда подашься? – поинтересовался Лёшка у своего закадычного друга Мишки Давыдова.

Тот, пожав плечами, неуверенно ответил:

– Еще не решил… Все будет зависеть от Володьки – как-никак старший брат. Я бы, конечно, на фронт, с немцами воевать… Как отец! Но мать дома с Катькой осталась… Им без мужика в доме никак: ни воды наносить, ни дров наколоть…

– «Воды наносить»… – гундося, передразнил Мишку Лёшка. – Кому? Корова ваша ноне в колхозном стаде, да и бычка тоже в колхоз забрали… А на две козы да для поросят и матушка воды сама принесет. А что до дров, так к зиме наша Красная армия фашиста прогонит…

– Хорошо бы. А то вон как давит, что те трактор! Я вот о чем думаю: мужиков-то побрали всех в армию, кому урожай-то убирать?

– Это да, – согласился Лёшка и шумно вздохнул. – В деревнях только бабы да девки… тяжело им придется. А мне мать наказала в райцентре у тетки Фроси остаться. Говорит, заводских, хотя она в столовой, но все-таки на заводе работает, отправят в тыл, и ты с ними поезжай.

Лёшка хотел еще о чем-то рассказать, но Мишка его остановил:

– Во, у тебя, никак, клюет… Тяни!

Алексей дернул удилищем, вырезанным из орешника, и выхватил из воды карася – большого, золотистого, с яркими красными плавниками.

– Хорош! Не чета нашим-то!

– Так наши карасики хоча и мелкие, зато их много. А тут за все утро только один…

– Ничего, клёв только начался. Еще наловим, – уверенно произнес Лёшка, сажая карася на кукан¹.

Но, видимо, наловить карасей ребятам была не судьба: над лесом повис гул, усиливающийся и приближающийся.

– Самолеты, – задрав голову, тихо проговорил Мишка. – А вдруг наши…

– Не-ет! Наши бы шли оттуда, – показал Лёшка рукой на восток, – а эти идут из-под Лохни.

Вскоре показались самолеты с черными крестами на крыльях. Они шли низко, надрывно гудя, и их было много.

– У, гады! Поди, летят Невель бомбить или Великие Луки. Я слышал, как дед Семён говорил, что немцы еще в воскресенье Киев бомбили…

– Да где тот Киев?! Нет. Это ближе… А как же наши летуны? Наши-то что? Неужто «сталинские соколы» позволили им бомбить? – возмущенно воскликнул Мишка. – Всё! Сворачиваемся, – решительно тряхнул он нестриженой головой. – А то дед Семён нас хватится… крику не оберешься!

– А что с карасем делать будем? – оторопело развел руки Лёшка.

– Отпусти. На что нам один? Одна морока с ним, – махнул рукой Мишка. – Догоняй! – крикнул он, торопливо поднимаясь по тропинке от лесного озера, спеша на луговину у небольшой речушки, где паслось колхозное стадо почти в полторы сотни коров.

Деду Семёну, Лёшке, Мишке и его старшему брату Владимиру предстояло перегнать его в райцентр на железнодорожную станцию. Туда сгоняли скот со всего района, чтобы отправить его по железной дороге за Москву, в Тульскую область. Так об этом говорил председатель колхоза Дмитрий Петрович, ставя задачу деду Семёну и наказав в конце:

– Ты, Семён Ильич, старший. И потому отвечаешь за каждую коровку. Вернешься – представишь передаточные документы. Я тебе вручил сто сорок семь буренок, столько же и сдашь. За каждую пропавшую корову головой ответишь, – предупредил председатель.

И так третий день по только деду Семёну известным лесным дорогам гнали к райцентру пастух и трое подпасков колхозное стадо. Вроде недалеко, но дороги были забиты отступающими частями и беженцами. Потому и гнали стадо окольными путями. Но, как заверил дед Семён, сегодня к вечеру должны подойти к станции.

2

Когда появились рыбаки, дед уже не спал, как и коровы, напуганные гулом самолетов. Ушедшим без спросу мальчишкам он ничего не сказал, лишь значительно погрозил кулаком. Подозвав Владимира, Семён Ильич распорядился:

– Станешь в голове стада. Поведешь вдоль речки до той березовой рощи, а там выйдешь на дорогу, и уже до самого райцентра с Божьей помощью дойдем. А вы, огольцы, – строго сдвинул мохнатые брови дед Семён, – поглядывайте по сторонам: место здесь, возле речки, топкое, как бы беды не случилось.

Стадо медленно и как бы нехотя потянулось вдоль опушки леса за головным – Володькой, незатейливо игравшим на свирельке, к звуку которой коровы уже попривыкли, и теперь, мыча и бодая друг дружку, они следовали за пастухом.

Вот и дорога – пыльная, забитая бредущим народом, автомобилями, изнуренными солдатами. Кое-где в непрекращающемся людском потоке проглядывала «эмка» какого-нибудь начальника, или с большим красным крестом на тенте, гудя и останавливаясь, проходила санитарная машина.

– Пойдем вдоль дороги, – принял решение дед Семён. – Вы, мелкота, не давайте коровкам приблизиться к идущим по дороге людям. А то потом не выковырнем их оттуда. Через пару часов остановимся: по пути будет небольшой прудик. Там устроим дойку. Вечером-то не подоили. Вот теперь коровки и взбрыкивают!

– Деда! А кто доить-то будет? – поинтересовался Мишка. – Мы же вчетвером не управимся… Вспомни, в первый день, почитай, часа четыре доили. Так то в лесу было…

– Ничего, найдем помощников. Вон по дороге сколько баб бредет. Неужто от молочка откажутся? – Но не суждено было стадо довести до пруда: на колонну, что брела по дороге, налетели немецкие самолеты. Люди бросились врассыпную, перемешавшись с перепуганными и мечущимися коровами. А сверху падали бомбы…

Как только бомбардировщики закончили свое черное дело, налетели истребители-стервятники с черными крестами на крыльях. Они с устрашающим ревом пикировали, поливая пытающихся спастись людей горячим свинцом из пулеметов. Делали это не спеша, раз за разом возвращаясь к мечущимся на поле беженцам, коровам, автомобилям с красными крестами… Исчерпав боезапас, ушли, оставив сотни убитых и раненых.

Мишке повезло: когда началась бомбежка, он упал в еще дымящуюся от взрыва воронку, тем и спасся. А вот его другу не повезло: осколок прошел через голову. Лёшка умер не мучаясь, мгновенно.

Мишка выполз из своего убежища и утонул в криках о помощи, в воплях по убитым, в реве раненых и перепуганных коров. Увидев деда Семёна, он подбежал к нему.

– Деда?! Ты Вовку не видел?

– Жив твой брательник. Вон коровушек ловит. И ты помогай. Может, хоть что-то из стада спасти удастся… Иначе мне тюрьма! Да и Володьке тоже не поздоровится!

Только к вечеру удалось согнать в стадо сорок одну корову. Остальные были или убиты и ранены, или разбежались. Оставшиеся мычали и жались друг к дружке.

Лёшку похоронили в одной из воронок, вместе с еще четырьмя погибшими. Таких могил было несколько, в них положили тех, у кого среди беженцев оказались родственники. Остальные же так и остались лежать в поле.

Наскоро подоив буренок, уменьшенное почти вчетверо колхозное стадо погнали по направлению к райцентру.

В надвигающихся сумерках появился город, а там и станция. Но страдания на этом не закончились. На станции царила неразбериха, коровы никому были не нужны.

– Ты что, дед? Какие коровы? Людей спасать надо! Немцы прорвались… Утром будут здесь! – слышал Семён Ильич в ответ на свои обращения и от военных, и от железнодорожников.

Наконец ближе к утру он нашел таких же, как и он, горемык, гонящих стадо коров в тыл, им и пристроил свою сорок одну многострадальную коровку… Но скотину взяли в стадо с условием, что Семён Ильич сам будет следить за ней.

Попрощавшись с братьями – Мишкой и Владимиром, дед Семён поспешил за уже уходившим мычащим стадом.

– Что будем делать? – с надеждой посмотрел Мишка на старшего брата.

Тот, отведя взгляд в сторону, ответил:

– Прости меня, брательник, но я остаюсь. Пойду в военкомат. Мне семнадцать! Призовут. Должны призвать. После того, что увидел на дороге, не могу я вернуться в деревню. Совесть не позволяет. Я же комсомолец! А ты возвращайся. В доме должен быть мужик. На тебя теперь у матери вся надежда. – И, обняв на прощание Мишку, старший брат зашагал в сторону просыпающегося города.

3

Мишка шел налегке и потому к вечеру был уже на полпути к деревне Соколовке, в которой вот уже двенадцать лет он жил с отцом, матерью, братом Владимиром и сестричкой Катенькой. Правда, возвращался Мишка в родную деревню удрученным: схоронили Лёшку – самого верного и преданного друга, соратника всех детских шалостей и задумок, на которые Мишка был горазд; не выполнили распоряжения председателя колхоза – только сорок одну коровку из ста сорока семи довели до райцентра. Да и то, что Вовка ушел на войну, не спросившись матери, не прибавляло настроения подростку.

Вскоре он вышел к озеру, где накануне они с Лёшкой ловили карасей. Мишка долго смотрел на воду, растирая по щекам непрошенно выступившие слезы, затем он, погрозив небу кулаком, поплелся в сторону большого села Купцова, которое они проходили вчера.

Поздно вечером подойдя к крайней избе, Мишка удивился царившей тишине: ни лая собак, ни мычания коров, ни гогота гусей и кряканья уток. Еще вчера наполненное жизнью село сегодня будто вымерло. Только у третьей с краю избы он увидел хозяина – распаренного, дородного, красномордого мужика, сидящего на лавке у баньки.

Поздоровавшись, Мишка робко спросил:

– Дяденька, а где народ-то? Вчера шли через село – было шумно и людно…

– А ты кто такой, чтобы задавать вопросы? Не нашенский… Не знаю такого… – почесывая волосатую грудь, нехотя поинтересовался мужик.

– Так я из Соколовки. Ивана и Татьяны Давыдовых сын.

– Знакомец отец твой, а вот матушку не знаю. А ты чего здесь?

– Вчера с колхозным стадом проходил через ваше село, а ноне возвращаюсь, – придав голосу солидности, пояснил Мишка.

– Ну и что, стадо-то определили?

– Определили… – тяжело вздохнул Мишка. – Правда, фашист проклятый ополовинил стадо. Самолеты…

– Ясно, – утирая тряпицей пот со лба, тряхнул головой мужик. – Они везде ноне… Немцы-то. Вот и к нам наведались с утра. Хозяйственные… Лошадей и коров разом, как это называется, реквизировали, свиней тож… и ушли. Наши-то, сельчане, побрали скарб, птицу и тоже подались кто куда…

– А чего же вы остались? – невольно вырвалось у Мишки.

– Я-то? А мне для чего бежать? У меня дом, огород, хозяйство… Скотинку я в лесу еще накануне припрятал… Мне немцы ничего плохого не сделали, а вот коммуняки моих родителей в Сибирь угнали. Там они и сгинули…

– Так кулаки, поди, – предположил Мишка, вспомнив из школьных уроков истории.

– Кулаки! – взревел мужик, вставая. – Я тебе, краснопузый, покажу кулаков! Вот надеру уши-то!

Но Мишка не стал ждать, когда мужик ему надерет уши, и припустил по улице села, не забывая поглядывать по сторонам. Как он отметил, в селе народу осталось немного: лишь в некоторых дворах теплилась жизнь. Вот и околица, а там и желанный лес. Мишка, унимая бьющееся, как у кролика, сердце, с бега перешел на шаг, а вскоре вообще остановился.

«Что же получается: немцы уже в райцентре?! А как же Вовка? Успел уйти на фронт? И где же наша Красная армия? Почему она не громит фашистов? Ведь Красная армия всех сильней! Что же тогда произошло?! – недоумевал Мишка. – А вдруг и в Соколовке немцы?»

Возвращаться расхотелось, но надо: мама и Катюшка одни.

До Мишки донесся гул двигателей – будто множество тракторов разом завелись. Гул приближался. И Мишка от греха подальше спрятался в кустарнике.

На лесной дороге показалась немецкая колонна: вначале протарахтели несколько мотоциклов с колясками, в которых сидело по трое фашистов, а следом шли немецкие танки. Они шли и шли… Поначалу Мишка считал, но, когда перевалило за десяток, он прекратил счет. За танками катили грузовики, в кузовах которых, поблескивая касками, рядами сидели солдаты.

«А где же наши? Где наши танки и солдаты?»

Отсидевшись еще с полчаса, уже в сплошных сумерках Мишка продолжил путь. Он решил идти всю ночь. Благо дорога позволяла. Лишь однажды ему пришлось укрываться, чтобы не попасть под свет фар мотоциклистов.

Только утром он увидел наших: два сгоревших искореженных танка и перевернутую машину с прицепленной к ней пушкой. Тел солдат у разбитой техники не было, и это его порадовало. «Может, им удалось спастись?» – подумал он с надеждой.

До Соколовки было еще часа два пути, когда Мишка наткнулся на привязанную к колышку корову. Колышек застрял в кустах. Увидев мальчишку, буренка жалобно замычала. Судя по прилично раздувшемуся вымени, привязали ее еще вчера, да, видно, хозяину стало уже не до коровы…

«Что же, – решил Мишка, выпутывая колышек из кустов, – не бросать же ее в лесу. В хозяйстве сгодится… Тем более что свою-то пришлось сдать в колхозное стадо…»

Укоротив веревку, он повел буренку за собой.

Глава 2
Соколовка

1

Оставив корову в леске за огородами, Мишка пробрался вдоль малинника к крайней избе. Увидев тетку Марию, копошащуюся на грядке, он прошипел:

– Теть Мань, фашистов в деревне нет?

Всплеснув от неожиданности руками, она так же тихо ответила:

– Стоят, ироды! В правлении колхоза разместились. Человек двадцать. А ты чего прячешься? Ты же Соколовский…

Мишка вылез из малинника.

– Мои-то как? – присев рядом с теткой Марией, спросил Мишка.

– Живы-здоровы…

– Не пограбили?

– А чего с них взять? Дома-то пусто…

– И то верно, – согласился Мишка. – Ну ладно. Пойду домой.

– Иди, сынок, иди. А я тут грядку дополю и тоже пойду в хату, – скорее для себя, нежели для Мишки, проговорила тетка Мария и углубилась в работу.

Мишка перебежал через улицу и огородами прокрался на собственный двор. Почему прятался ото всех, и сам не знал, чувствовал только, что так надо.

Вот и знакомое до боли крыльцо, скрипучая входная дверь, сени…

– Катюня, это ты? – раздался голос матери.

– Нет, матушка, это я.

Мишка стремительно вбежал в горницу и припал к ее груди. Татьяна Ивановна, нежно обняв сына, тихо прошептала:

– Вот и дождалась. А Володька где?

Растерев кулаком слезы, Мишка ответил:

– В армию записался. Поди, уже воюет…

– Как – записался?! – воскликнула мать. – Ему же только через месяц семнадцать исполнится…

– Сказал, что комсомолец и ему совесть не позволяет прятаться за чужими спинами…

– Весь в отца. Тому тоже совесть не позволяет жить как все – вот и ушел добровольцем. А нам что делать? Немцы вон всех мужиков, кто не ушел из деревни, подгребли и в амбаре колхозном заперли. Ждут какого-то коменданта.

– Откуда знаешь?

– Да там Никифор, возьми его нелегкая, среди немчуры ошивается. Он и сказал.

– А что Дмитрий Петрович? Не ушел из деревни?

– Нет. С мужиками в амбаре. Да что мы всё о ком-то, ты, поди, голодный…

– Поем, – согласно кивнул Мишка, – но потом. Мама, а тетка Анюта дома?

– А зачем она тебе? – насторожилась Татьяна Ивановна.

– Лёшку ее фашисты убили… – Мишка отвернулся, пряча слезы. – Колонну беженцев бомбили, и мы под бомбежку попали… Как ей теперь об этом сказать?

– Да-а… – перекрестилась матушка. – Горе-то какое! Он же у нее единственным был. Что свет в окошке… А тут такое…

– Так тетка Анюта дома? – повторил свой вопрос Мишка.

– Нет. Ушла следом за вами в райцентр. Говорила, что сын ее у сестры двоюродной ждать будет… А теперь видишь, как дело вышло…

Помолчали.

– И еще… – чуть помявшись, продолжил Мишка. – Я тут, возвращаясь, коровку приблудившуюся встретил. Вымя во! – показал он руками. – Ее бы подоить да пристроить куда…

– Корова-то не казенная? – сдвинула брови мать.

– Нет. Я посмотрел: ни на ушах, ни на боках клейма нет. Потерянная она.

– А коли хозяин сыщется?

– Откуда ему взяться? Я корову ту за селом Купцовом нашел. А село пусто. Ушел народ из Купцова, а скотину фашисты увели.

– Так что же делать? – засуетилась Татьяна Ивановна, ища чистое ведро. – В деревню-то ее вести нельзя – немцы прознают, заберут. Всю скотину побрали… Как теперь жить? – сокрушалась мать. – Только у училки вашей, немки, хозяйство не тронули.

– Это у Эльвиры Рудольфовны?

– У ней. У учительницы немецкого языка, – уточнила Татьяна Ивановна. – Я готова. Веди, сынок.

Корова встретила их протяжным, густым ревом.

– Бедненькая, – засуетилась мать вокруг буренки, – тяжело-то ей как, недоенной… Сейчас, милая, я тебе помогу.

Обтерев мокрой тряпицей соски, мать склонилась над ведром. Через мгновение до Мишки донеслось: бзинь! Бзынь! Это белые молочные струйки ударили в дно ведра. Бзинь! Бзынь!

Вскоре ведро наполнилось.

– Что с коровкой-то делать? – обернулась мать к сыну. – Куда ее спрятать? Корова не велосипед – припрятал – и стоит. А тут животина… Ее и пасти надо, и кормить, и поить, и доить… Забот с коровой по горло!

– А может, к деду Пантелею, в сторожку?

– Это к которому? Бывшему лесничему?

– К нему!

– Справится ли? Стар… А за коровкой уход нужен. Я в сторожку не набегаюсь, далеко.

– А больше некуда. Не немцам же ее отдавать. Уж лучше тогда пустить на мясо! – решительно тряхнул головой Мишка.

2

Дорогу к домушке деда Пантелея Мишка знал – не раз ходил с отцом к нему за медом. Утром следующего дня он, напоследок покормив буренку сваренной матерью прошлогодней картошкой и свеклой, повел ее малоизвестными тропками в лесную глушь. Почему дед Пантелей выбрал это место, Мишка не знал и боялся спросить об этом старого лесничего. Его-то и сменил Мишкин отец четыре года тому назад. И все эти четыре года немало отходил Мишка с отцом по лесным тропам, просекам, дорогам, любя и познавая лес и его обитателей.

Ближе к полудню он вышел на полянку, на окраине которой стояла вросшая в землю по окна избушка. Говорят, что раньше в ней жил старец Никита, ушедший от людей в лесные дебри.

Дед Пантелей, как всегда, сидел на лавочке у завалинки и дымил трубкой.

Подойдя ближе, Мишка поздоровался.

– Нечасто ко мне народец наведывается… С чем пожаловал?

– Я, дедушка, к вам с величайшей просьбой: примите коровку. – Не ходя вокруг да около, как хотел раньше, Мишка в лоб сказал о главном. И лишь после этого пояснил: – Жаль животину. В деревне оставлять нельзя, немцы заберут. А пустить под нож – жалко, больно хороша!

– Эко ты какой хозяйственный! В кого только, не припомню.

– Так я же Мишка Давыдов, Ивана Николаевича сын.

– Вона как! А я гляжу, кого-то ты мне напоминаешь… Значит, Ивана Давыдова сын. А что отец-то не пришел?

– Воюет. В первый же день ушел в райцентр в военкомат… И старший брат ушел. Я бы тоже пошел воевать, да, говорят, мал еще!

– Ничего. Мал золотник, да дорог.

– Так что с коровкой-то? – задал Мишка мучивший его вопрос.

– Оставляй, есть кому присмотреть. Я теперь не один здесь. Народец, от немцев бегущий, просит приютить, а я не против. Пусть, чего там… Лес прокормит. – И, помолчав, спросил: – Ты вот-ка что мне скажи: как там Дмитрий Петрович поживает, председатель ваш?

– Не знаю. Как вернулся из райцентра, его еще не видел. Председателя и всех мужиков деревенских немцы побрали и в амбар колхозный заперли под охрану.

– Плохо! – крякнул дед Пантелей. – А ты мог бы ему весточку передать?

– Передам. Давайте, дедушка, – с готовностью отозвался Мишка.

– Ты на словах передай ему, чтобы он соглашался на всё, что ему немцы предложат. Пусть не геройствует. Ни к чему это… Коровку привяжи вон к тому колышку, а потом зайди в сараюшку. Там кринку с медом возьми. Домой отнесешь. Мед-первоцвет. Душистый, ото всех болезней! Всё! Иди!

Мишка, прихватив кринку с медом и распрощавшись с дедом, поспешил в обратный путь. Без коровы получалось намного быстрее, но все равно путь был неблизок. Мишка шел и все думал, как передать весточку Дмитрию Петровичу и что значит «соглашайся на всё»? А если ему предложат что-либо непотребное?

3

Все утро Мишка таился вблизи амбара. Видел, как менялись часовые, как два немца занесли бидон с водой, как женщины, собрав нехитрую снедь для своих мужей и братьев, через старшего фашиста из охраны передали ее в амбар.

Мишка понимал, что, сколько бы он ни наблюдал за амбаром, приблизиться к нему не удастся.

Ближе к полудню фашисты засуетились. Как выяснилось позже, в Соколовку прибыл комендант – капитан Зиберт. Где-то через час всех запертых в амбаре выгнали и поставили на площади, перед зданием правления колхоза. Мужики и молодые парни – а их Мишка насчитал более трех десятков – стояли молча, глядели угрюмо, исподлобья, и только дядька Никифор суетился перед толпой бывших колхозников, подравнивая первую линию. Баб и девок постарше тоже пригнали на площадь, а детвора прибежала сама, мелькала между стоявшими и даже забегала в толпу, где были их отцы. Вместе с ними проскользнул к мужчинам и Мишка. Протиснувшись между плотно сгрудившимися мужчинами, он оказался позади председателя колхоза. Потянув его за руку, тихо позвал:

– Дмитрий Петрович!

– Чего тебе? – не оборачиваясь, спросил председатель.

– Я от деда Пантелея. Он просил передать, чтобы вы соглашались со всеми предложениями немцев.

– Понял! А теперь беги отсюда, – строго наказал Дмитрий Петрович.

Вскоре на крыльцо правления поднялись двое немцев и сопровождавшая их Эльвира Рудольфовна – учительница немецкого языка и классная руководительница Мишкиного класса.

Как только шум на площади стих, учительница произнесла:

– Жители деревни Соколовка! К вам обращается комендант Соколовского округа капитан Зиберт. – И тут же начала переводить гортанные выкрики немецкого офицера: – Я, капитан Зиберт, назначен командованием организовать и поддерживать в округе порядок. В округ включены деревни Соколовка, Щипачёво и село Хлебное. Мы вас освободили от коммунистов, и теперь вы живете на землях великой Германии! Вы обязаны трудиться! Поставлять рейху хлеб, мясо, птицу… Кто не будет подчиняться нашим законам, того ждет строгое наказание! Работать будут все! У вас был колхоз, и вы работали на Советы! Теперь у вас будет хозяйство по заготовке зерна и других продуктов, и поставлять вы их будете германскому вермахту! Покидать деревню запрещается! За нарушение этого моего приказа – расстрел! Кто такой Щеглов? – перевела Эльвира Рудольфовна и посмотрела на бывшего председателя колхоза. – Подойди!

Дмитрий Петрович вышел из толпы. Высокий, широкоплечий, с проседью в густых темных волосах, он смотрелся богатырем в сравнении с щуплым немецким капитаном.

– Я тебя назначаю старостой в Соколовке. Теперь с тебя спрос за все: за порядок, за хлеб, за выполнение моих распоряжений!

Дмитрий Петрович, кивнув переводчице, сказал:

– Переведите: «А могу я отказаться?»

И тут же услышал в ответ:

– Можешь, но тогда за нарушение моего приказа ты будешь расстрелян!

– Я согласен! – ответил Дмитрий Петрович, чем вызвал шум неудовольствия. Повернувшись к жителям деревни, он выкрикнул: – Или вы хотите, чтобы вами руководил Никифор?!

Толпа стихла.

«Как в воду глядел дед Пантелей», – подумал Мишка.

В деревне поговаривали, что бывший лесничий с нечистью знается, потому знает все и про всех. Но Мишка в эти бабские сплетни не верил, ибо не раз бывал на заимке и с интересом разговаривал с приветливым и мудрым стариком.

Вечером Дмитрий Петрович пришел в дом к Давыдовым. Усадив Мишку напротив, сказал:

– Рассказывай!

– Что рассказывать-то?

– Рассказывай о том, как выполнили приказ по перегону скота, а потом уж и о поручении деда Пантелея.

Мишка не торопясь, обстоятельно поведал о перегоне колхозного стада в райцентр, подробно остановился на налете немецкой авиации на колонну беженцев, о гибели Лёшки и о решении деда Семёна продолжить перегон остатка колхозного стада с пастухами из соседнего хозяйства. Рассказал он и о найденной корове, и о том, что привел ее на лесную заимку.

– Ничего не забыл? Все передал, о чем просил Пантелей Александрович? Это важно! – поднял вверх указательный палец председатель, а ныне староста Соколовки и, когда Мишка кивнул, продолжил: – Ты дорогу-то до сторожки хорошо помнишь? Ночью найти сможешь?

– Если надо будет, найду! – уверенно произнес Мишка.

– А если со стороны райцентра, лесами?

– Смогу, – заверил паренек. – С отцом не раз хаживал.

– Тебе сколько лет, герой?

– Двенадцать…

– Что же, вполне взрослый. Тогда у меня к тебе дело, – понизил голос Дмитрий Петрович. – Мальчишек в деревне осталось немало. Ты подбери двоих-троих, но самых крепких и смекалистых. Одного из них, скажешь мне кого, своди к деду Пантелею. Он должен знать дорогу так же хорошо, как и ты. – И, повернувшись к притихшей Мишкиной матери, сказал: – Ты уж не обессудь, Татьяна Ивановна, но завтра я к тебе двух немцев на постой приведу. У вас дом крепкий, три комнаты… а мне сорок солдат немецких определить надо.

– Да как же так, Дмитрий Петрович, у меня же дети… – всплеснула руками Мишкина мать.

– Всё так. Только у тебя муж добровольцем ушел на фронт, и немцам это известно. Никифор, гнида, донес! И к тому же я не знаю, сколько они у нас простоят… Месяц-два… Так что потерпишь. А если боишься за детей, то можешь пожить в баньке – сейчас ведь лето. Ну всё! До свидания! Мне еще надо к вашим соседям зайти.

4

Мишка сидел на крылечке и думал: «Что же это получается: пришли немцы, убили наших солдат, беженцев на дороге бомбили, Лёшку убили! Устанавливают свои порядки, а мы их должны выполнять? Ну нет! Так дело не пойдет! Вернутся отец с Володькой, спросят: „Ты что здесь делал? Фашистов привечал? Мы воевали, а ты в баньке прятался!“ Надо сколотить отряд, как в Гражданскую, дед рассказывал, и действовать. Пусть председатель колхоза им служит, а я их бить буду». И так Мишка разозлился, что до полуночи не спал, все думал, как он фашистов бить будет.

А утром Дмитрий Петрович привел двух немцев – молодых, здоровых, регочущих по поводу и без всякого повода. Очень они Мишке не понравились. Но, глядя на них, он призадумался: как с такими здоровыми ему справиться? – и понял, что без помощи колхозных мужиков с ними не совладать. Оружие надобно и патроны…

А тут еще одна проблема возникла: председатель, а ныне староста, пришел не один. Его сопровождал дядька Степан – на плече винтовка и на левом рукаве повязка с буквой «Р». Уже позже Мишка узнал, что «Р» означает «полицай», а начальником у них колхозный бригадир Александр Николаевич Шумов. Вот и разберись тут: один – староста, другой – начальник полиции. Да и в полиции большинство мужиков из деревни, только двое незнакомых.

1.Кука́н – бечевка, на которую нанизывают пойманную рыбу.

Bepul matn qismi tugad.