Kitobni o'qish: «Сильный ход»
– По трапу бегом! – орал главный Старшина, когда его рота курсантов – первокурсников военно-морского училища строем подходила к очередному лестничному маршу в трехэтажной столовой. И сержанты взводные, стоя в начале ступенек, подталкивали курсантов в спину, чтобы они ускоряли ход. Но курсанты, еще вчерашние школьники с коротко стриженными «под ноль», одетые в синие новенькие шуршащие робы и не гнущиеся кирзовые ботинки, и сами с удовольствием бежали, толкаясь, вверх по каменным ступенькам, громко стуча подошвами башмаков. Они все были счастливы, что поступили в высшее военно-морское училище и что через пять лет будут офицерами, и готовы были выполнять любые команды грозного старшины или любого старшего по званию. Мраморные ступеньки имели в середине ложбинку, вышарканную тысячами тысяч курсантских башмаков за десятки лет ежедневной беготни в столовую и обратно…
Павел Васильевич, даже став адмиралом, хорошо помнил эту ложбинку на каменных ступеньках и те первые месяцы учебы в военном училище, когда он с удовольствием выполнял всяческие команды вместе со всеми, раздающееся из динамиков в кубриках и на плацу.
– Команде подъем! Команде руки мыть! Команде приготовиться к построению, форма одежды пять! – и т.д. и т.п.
Сейчас, с высоты своего звания и положения (он служил в столичном управлении военно-морскими силами куратором по артиллерийскому снабжению боевых кораблей всех флотов), всё это казалось ему немного наивным и даже чуточку смешным, но тогда, будучи новичком, он готов был круглые сутки выполнять любые команды командиров и как можно быстрее и чётче.
Это потом, уже после четвертого курса, он стал понимать, что не все команды надо выполнять чётко и буквально, а став офицером и дослужившись до капитана третьего ранга, вообще перестал выполнять некоторые приказы начальства. Самое главное в офицерской службе, как он понял, это не пререкаться и на любое приказание командира всегда отвечать ясно и чётко:
– Есть! Будет исполнено! – и уметь лихо откозыряться, даже если распоряжение будет совсем уж дурацким и глупым.
И сейчас, отдавая команды налево и направо, в глубине души Павел Васильевич понимал, что половина из них не будет исполнена из-за их невозможности быть исполненными в принципе, но по-другому он уже не мог, такова была командная система. И если надо было срочно доставить боеприпасы из точки А в точку Б за два дня, он отдавал такой приказ своим подчинённым, прекрасно понимая, что доставить их туда можно в лучшем случае за две недели. И подчинённые подобострастно ему кричали:
– Есть! Будет исполнено!
Ещё лейтенантом, сразу после училища, он был направлен служить на боевой корабль командиром носового орудия, и на дивизионных стрельбах его отделение получило благодарность от командования, но и отделение кормовых орудий, которым командовал его бывший однокурсник Джон, также получило благодарность, хотя его орудие стреляло только мимо и не поразило ни одной мишени, только потому, что Джон был племянником командующего дивизионом кораблей и ставить плохую оценку родственнику командующего было неприлично. Общий бал по стрельбам подсчитывался по количеству израсходованных снарядов, и у кормовых орудий интенсивность стрельбы была даже выше, чем у носовых, что, в принципе, было невозможно сделать из одного орудия, стреляющего через раз.
– У тебя, Джон, что, орудие палило, как автомат Калашникова? – подколол его Пашка. – А куда ты оставшиеся снаряды после таких стрельб девал, они же подотчётны?
– За борт выбрасывал, чтобы не портить отчётности, – смеясь, ответил ему Жека. – Но ты лучше об этом не распространяйся, а то накажут.
– Тебя могут наказать?
– Нет, тебя могут наказать – за разглашение информации.
В ходе дальнейшей службы Паша не раз сталкивался с подобными странностями во всевозможных отчётностях, что ставило его в тупик, и он мысленно задавал самому себе вопрос: «Зачем?».
Уже став помощником командира по обеспечению корабля, Павел Васильевич с удивлением обнаружил в ежемесячных отчётах командира БЧ-5 (старшего механика) грубые неточности. Тот отчитывался, что дизель-генераторы ежедневно сжигали по десять тонн дизельного топлива, хотя корабль уже четыре месяца стоял у причальной стенки на береговом электропитании, и ежемесячно писал заявку на пополнение запасов топлива на триста тонн, и, судя по подписанным соответствующим документам, её всегда выполняли, при этом все топливные цистерны были полные «под жвак», это Павел Васильевич знал во время периодической проверки деферента и крена корабля по (долгу своих) должностных обязанностей. Он доложил об этом командиру корабля, на что тот ему ответил:
– Делай отчеты так, как до тебя их делал твой предшественник, чтобы не портить общей отчетности по дивизиону.
– Есть! Но куда мне девать следующие триста тонн топлива, которые должны подвести завтра, согласно документам?
– Не беспокойся, их есть кому и куда пристроить, ты поменьше задавай глупых вопросов, чай, не маленький уже, а капитан третьего ранга. И скоро будешь, надо полагать, капитаном второго ранга, если с отчётными документами у тебя будет всё в порядке.
– Есть! Разрешите идти? – рявкнул Павел Васильевич командиру и лихо козырнул.
– То-то же, – удовлетворённо хмыкнул командир. – Иди.
И с той поры Павел Васильевич понял, что лучше не задавать неудобных вопросов, касающихся бизнеса вышестоящего начальства, чтобы не нажить себе неприятностей. И он быстро пошел вверх по служебной лестнице, дослужившись до адмирала и хорошей должности в столице.
Нет, конечно, не только умением молчать, где надо, он дослужился до престижного места, но и умением вовремя преподнести начальству заведомо проигрышные ситуации в выгодном для себя свете.
Как-то раз, уже будучи командиром транспортного военного корабля, Павел Васильевич вёз в одну жаркую слаборазвитую страну ракеты, снаряды и прочие боеприпасы в качестве гуманитарной помощи для ускорения её в развитии. И вдруг, уже при подходе к месту назначения, ему доложили, что в носовом трюме сработала противопожарная сигнализация, указывающая на превышение допустимой температуры. Павел Васильевич послал туда матроса проверить, в чем дело, но он не вернулся, командир корабля послал туда ещё двух матросов, но и они не вернулись, и тогда Павел Васильевич, сообразив, наконец, что в трюме, наверное, автоматически включилась противопожарная защита и заполнила трюм инертным газом. И он послал туда еще трёх матросов, уже с противогазами, и они вытащили оттуда первых троих, но уже мёртвыми. Оказалось, что защита сработала от сильного солнечного нагрева палубы над трюмом, неразвитая страна была чересчур жаркой, и противопожарная система вытеснила весь воздух из трюма инертным газом из баллонов, что и привело к гибели первых трёх матросов – они задохнулись из-за отсутствия кислорода.
После выгрузки гуманитарной помощи в иностранном порту Павел Васильевич доложил командованию:
– Несмотря на незначительные потери (погибли три матроса) экипаж успешно справился с поставленной задачей! Хорошая техника установлена на корабле, не подвела!
– А как же погибшие матросы? – попытались укорить его сослуживцы.
– Жалко, конечно, матросиков, но техника была хорошей, что уж там говорить.
Теперь у Павла Васильевича была большая зарплата, хорошая квартира неподалеку от центра, он заимел себе хорошенькую любовницу моложе его на двадцать семь лет, для которой снимал меблированную двухкомнатную квартиру на окраине столицы.
Деньги у него сейчас были всегда – от процентов при распределении поставок снабжения кораблей флотов между коммерческими структурами соответствующего профиля. И ему не стоило большого труда полностью содержать Малышку (как он её называл), чтобы она ни в чём себе не отказывала. Купил ей дорогую иномарку, права на вождение автомобиля через знакомого бизнесмена, нанял инструктора для учёбы по вождению автомобиля, покупал ей дорогие вещи и оплачивал текущие расходы на её содержание. А его Малышка не только училась у смазливого инструктора премудростям вождения машины, но и некоторое время даже вела тайную активную половую жизнь с ним, пока Павел Васильевич не застукал их вместе в постели, открыв нечаянно дверь её квартиры своим ключом, чтобы сделать Малышке ночной сюрприз с букетом роз.
Похотливого инструктора спортивные молодцы спецназовцы, конечно, покалечили, чтобы больше никогда не копытил своё рыло на чужой товар, но Малышке Павел Васильевич всё простил после её заявления:
– Ты мясник, а не адмирал! Как можно было так избить парня, что он уже неделю есть самостоятельно не может! Хотя он тут не причём. Мне просто было скучно и страшно спать одной в квартире, вот я его и пригласила для прикола. Ведь ты так редко ко мне приходишь, мой Петушок (она его звала лысеньким Петушком за его командный с фальцетом голосок и длинный чубчик, которым он прикрывал проплешину на темени). И вообще! Сколько раз тебе говорить, не приходи ко мне без предупреждения, я могу быть занята. Будешь за мной следить, я брошу тебя!
– Да я не следил за тобой, всё вышло совершенно случайно, – пытался оправдываться он, – я всегда раз в неделю к тебе прихожу, по пятницам. Хотел поздравить тебя с 8 Марта пораньше.
– Что толку в том, что ты приходишь и даришь цветы. Если бы любил, то давно бы мне квартиру купил. А то сейчас приходишь, а завтра тебя пристрелят твои дружки или арестуют спецслужбы и посадят за твои махинации с госимуществом, и останусь я опять ни с чем. Вон Алисе подполковник давно уже двухкомнатную квартиру купил почти в центре, и она каждые полгода на Мальдивы летает, а я у тебя, как нищенка, живу на съёмной квартире и вообще никуда не летаю отдыхать.
– Помилуй бог, ведь подполковник женат на Алисе, ты же говорила.
– А тебе что мешает жениться на мне и купить квартиру?
– Но я ведь женат ещё, как же мне жениться на тебе?
Жена у Павла Васильевича была сильно располневшей некрасивой женщиной, постоянно болевшей множеством болезней, и бросить её в таком состоянии – значит испортить отчётность и репутацию положительного служащего при штабе, состоящего в семейных отношениях, это могло привести к вынужденной отставке, на что пойти Павел Васильевич никак не мог. Он уже привык жить на широкую ногу и другой жизни себе просто не представлял.
Но он в своей Малышке души не чаял и пообещал жениться на ней, как только умрёт его серьёзно больная жена, и переписать на нее трёхэтажный загородный дом в пригороде, куда они тайно ездили раз в месяц попариться и отдохнуть. Любимая его Малышка вроде бы согласилась, но потребовала от него, чтобы впредь он всегда согласовывал с ней свои визиты, и ещё, чтобы отдохнуть от этих потрясений, попросила у него денег на поездку в Париж, которые Павел Васильевич ей незамедлительно выдал.
Его привязанность к этой внешне ничем не примечательной, блудливой девушке не находила объяснений, у него и до неё, конечно, были разные девушки для удовольствий, но особых чувств он никогда к ним не испытывал, кроме похотливых, и при первых же просьбах повысить цену «любовного контракта» в той или иной форме Павел Васильевич без сожаления бросал очередную содержанку и находил новую по коммерческому принципу: зачем платить больше, если можно заплатить меньше за те же самые услуги.
Но с Малышкой было всё иначе. Помимо вожделения он стал испытывать к ней глубокие душевные чувства и не находил себе места, если хотя бы раз в день не поговорит с ней по телефону и не услышит её грубоватый голос с жаргоннными словечками. Павел Васильевич всегда с нетерпением ждал встречи со своей Малышкой по пятницам, чтобы увидеть, как она ходит, сидит, лежит и, вообще, её мальчишеская угловатость в манерах, быстрых передвижениях по комнате сводила его с ума и притягивала к себе как магнит. А Малышка быстро сообразила, что на этом влюблённом адмирале-дядечке можно неплохо подзаработать, и стала всяческими способами выманивать у него дополнительные деньги на всевозможные дорогие подарки, то представая перед ним ненасытной любовницей, то, наоборот, по нескольку дней не отвечала на его звонки, если очередная её просьба не была удовлетворена, то угрожала, что бросит его и уйдет к другому, более щедрому генералу. У Павла Васильевича от этих бесконечных капризов и требований Малышки холодело в желудке и пропадал аппетит, но прервать с ней отношения он никак не мог. От одной только мысли, что его Малышки завтра не будет и что он вообще никогда её больше не увидит, ему становилось плохо, он хватался за сердце и пил капли валокордина и корвалола.
Малышка, видя его влюблённую беспомощность и щенячью преданность в глазах при попытках загладить свою вину, неизвестно какую, после очередной размолвки нагло заявляла вздыхателю:
– Дарлинг, а что ты хотел? За всё надо платить. А то был у меня до тебя один бравый полковник без полка, имуществом казённым торговал под видом его списания… Так тоже постоянно обещал озолотить, но попался на взятках и так быстро исчез, что оставил меня без копейки денег и с трехмесячным долгом за съёмную квартиру. Мне пришлось полгода потом отрабатывать «передком» у хозяина квартиры, мерзкого вонючего слюнявого старикашки, пока мне не попался ты.
Павлу Васильевичу невыносимо было слушать такие признательные речи от маленькой стервы, он страшно её ревновал и даже плакал иногда по ночам, кусая себе руку, не очень сильно, но изменить патовую ситуацию он не мог и не хотел, предчувствуя по жизненному опыту, что так долго продолжаться не может, нужен «сильный ход» с его стороны, как жаргонно любила выражаться его Малышка, имея в виду что-нибудь необычное.
Он даже стал следить за ней из ревности, а также чтобы лишний раз увидеть свою Малышку, не дожидаясь пятницы. А иногда по ночам приезжал к её дому и с детской площадки, прячась за стволами деревьев, смотрел в морской бинокль на её окна на четвёртом этаже. Однажды поздно вечером, в очередной раз разглядывая в бинокль окна своей возлюбленной, он увидел, что там помимо неё ходит кто-то ещё. Он дрожащей от ревности рукой достал из кармана телефон и позвонил ей, продолжая наблюдать, как его Малышка подбежала вприпрыжку к столу на кухне из соседней комнаты, посмотрела некоторое время на звонящий телефон – брать – не брать, потом нехотя взяла и усталым голосом выдохнула «алё», придерживая внизу полы полупрозрачного пеньюара с раскрытой грудью и глядя в тёмное окно.
– Привет, Малышка, как провела сегодня день? – как можно небрежнее проговорил он.
– Да как всегда, по магазинам моталась, туфли бежевые искала подешевле, с подружкой в кафе засиделась, устала как собака, вот спать собираюсь ложиться. – И, прижав телефон к груди, стала что-то неразборчиво кому-то отвечать.
– А что, у тебя там кто-то есть? Я слышу какие-то голоса, – притворно удивлённым голосом спросил её Павел Васильевич, продолжая наблюдать в бинокль.
– Да кто у меня может быть в такое позднее время, – ответила ему Малышка, искусственно зевая и кому-то махая правой рукой, чтобы он замолчал. При этом полы её халата распахнулись, показав, что под пеньюаром ничего нет.
– Нет-нет, я слышу чей-то голос, и ты рукой кому-то машешь, – вырвалось у него придушенным голосом.
– Так ты что, следишь за мной, что ли? – с негодованием воскликнула она, повернувшись лицом к окну, швырнула телефон на стол и задёрнула штору. А затем вообще выключила весь свет в обеих комнатах квартиры.
Павел Васильевич чуть не завыл от бешеной ревности: он готов был залететь на четвертый этаж, выломать её дверь и заколоть кортиком прелюбодея, который наверняка там прячется, если бы кортик у него был сейчас с собой. Но тогда бы Малышка точно от него ушла, а этого допустить он никак не мог.
Последующие три дня Малышка демонстративно не отвечала на его настойчивые звонки, чем только сильнее разжигала в нем страсть и ревность. Только на четвертый или на пятый день Малышка, наконец, ответила на звонок и как бы нехотя спросила:
– Ну, что тебе ещё?
– Я только хотел узнать, как у тебя дела, что нового, – испуганным голосом быстро проговорил Павел Васильевич.
– Ничего у меня нет нового, скучаю вот от одиночества и безденежья, – устало ответила она.
– Так, может быть, я заеду к тебе и заодно денег завезу? – со слабой надеждой спросил он.
– Хорошо, только не сейчас. Завтра после обеда, а то я обычно сплю до обеда, ты же знаешь, – вяло разрешила Малышка.
– Да-да, конечно, в четырнадцать часов удобно? – заискивающе пробормотал Павел Васильевич.
– Ладно. И захвати с собой шампанского “Моеt”, только полусухого, мне нужно долг отдать, – лениво распорядилась она и отключилась.
– Вот стерва, опять, наверное, будет пить шампанское со своим хахалем, – подумал Павел Васильевич и поехал в супермаркет покупать ей полусухой “Моеt”.
Такие двусмысленные его любовные отношения с Малышкой продолжались ещё около года и вконец измотали его нервную систему, Павел Васильевич стал раздражительным, по любому поводу кричал на своих подчиненных, при этом сам почти ничего не делал, а только страдал. Дома доставалось и его больной жене: он беспрестанно ругал её, что она всё время лежит в постели, а в квартире грязно, ужина нет и холодильник совсем пустой, хоть домой не возвращайся. Жена плакала в ответ на несправедливые упреки мужа и обещала приготовить ему ужин, как только ей полегчает, чем ещё больше раздражала Павла Васильевича.
Казалось бы, неразрешимая ситуация изменилась неожиданно. Ему позвонили на работу из больницы и сообщили, что его жена находится у них в реанимации в очень плохом состоянии. Павел Васильевич к концу рабочего дня поехал в больницу навестить жену, но лечащий доктор к ней не пустил, вежливо и сочувственно объяснив ему:
– Ваша жена находится сейчас в коме, и беспокоить её лишний раз нежелательно.
– Чем я могу помочь вам? Может быть, какие-нибудь, дорогие лекарства надо купить? – спросил равнодушно доктора Павел Васильевич.
Доктор подозрительно посмотрел на улыбающегося мужа тяжело больной пациентки и ответил:
– Нет, ничего не надо. Хотя, если сможете, купите ей сильнодействующие обезболивающие, рецепт с печатью я сейчас выпишу. И готовьтесь к худшему, ваша жена, наверное, долго не протянет.
Павел Васильевич почти выбежал из больницы в приподнятом настроении духа, бережно держа в руке рецепт, выписанный доктором, как средство спасения от всех его проблем. Ему, конечно, немного жалко было больную жену, и он лгал себе, шепча:
– На всё воля господа бога, авось поправится.
Последующие три дня Павел Васильевич, ездил по аптекам, покупал необходимые медикаменты, посещал со скорбным выражением лица в больнице жену, по-прежнему лежащую без сознания, разговаривал с лечащим врачом на предмет возможного её выздоровления и сокрушенно вздыхал, слыша от него:
– Шансов выжить у больной практически нет.
Из-за всей этой суеты он целую неделю не звонил Малышке, а на девятый день его жена скончалась в больнице, не приходя в сознание, и Павел Васильевич решил позвонить любимой, чтобы сказать ей эту новость, но телефон никто не брал.
– Наверное, обиделась, что я так долго не звонил. Ладно, объясню ей после похорон.
Суета с похоронами жены немного отвлекла его от ревнивых мыслей, тем более его единственная дочь не смогла прилететь из Нью-Йорка на похороны матери, где она якобы училась на дизайнера вот уже лет восемь. Отказалась по причине очередного отсутствия денег, потребовав, чтобы папа прислал ей для этого крупную сумму. Но Павел Васильевич ничего дочери не выслал, посчитав, что такие деньги и ему вскоре понадобятся для предстоящего обустройства новой личной жизни.
Закончив, наконец, с похоронами и необходимыми поминками, Павел Васильевич опять позвонил Малышке, но оператор связи сообщил ему, что телефон находится вне зоны доступа. Тогда он стал звонить ей через каждый час в надежде, что его звонок всё же пробьется к ней, но телефон всегда равнодушно отвечал одно и то же: «Телефон абонента отключен или находиться вне зоны доступа сети».
Павел Васильевич совершенно не понимал, что могло произойти у Малышки в голове, если она вот уже больше двух недель находится в отключке. Нет, она и раньше не раз отключала свой телефон, сердясь на него за что-нибудь, но это бывало на два-три дня, не больше. Он давно бы уже поехал к ней на квартиру, но боялся нарушить её запрет – без предупреждения к ней не приезжать, так как это могло повлечь за собой отлучение от тела.
Павел Васильевич не находил себе места, он сильно истосковался по Малышке и желал как можно быстрее увидеть её, сообщить ей, что теперь у них нет препятствий для взаимных любовных отношений, одарить её деньгами, которые должны были у неё давно кончиться, и предаться с ней взаимным ласкам. Он звонил ей беспрерывно два дня, даже ночью и, наконец, на третий день всё же решился пойти к Малышке на квартиру без предупреждения.
«Может быть, у неё айфон нечаянно сломался, как было в последний раз, когда она его швырнула об стену в порыве гнева, может быть, она его вообще потеряла и не может ему позвонить, бедненькая, а я тут сижу и не принимаю никаких мер», – так думал Павел Васильевич, поднимаясь к ней по лестнице, почти бегом, как курсант, на четвертый этаж с огромным букетом алых роз.
На площадке четвёртого этажа, пока он возился с ключом, открывая дверь в её квартиру, предварительно позвонив три раза на всякий случай, из-за соседней двери высунулась голова какой-то мерзкой старухи и молча смотрела на него, ехидно улыбаясь.
«Какая неприятная особа», – подумал Павел Васильевич, с трудом справившись, наконец, с замком, и прошмыгнул в квартиру, быстро захлопнув за собой дверь.
Когда он включил свет в прихожей и осмотрелся, то сразу заподозрил неладное. На вешалке, где раньше висела куча всяких курток, пальто и плащей, одиноко повис сломанный китайский деревянный зонтик, который Малышка привезла ему в подарок из поездки на Бали, а на полу стояли только его домашние тапочки с помпончиками, тоже подаренные когда-то ему на Новый год.
– Малыш! Ты дома? – замирающим голосом спросил он у тишины и, не получив ответа, медленно положил розы на тумбочку у зеркала, затем осторожно, на цыпочках, прошел в комнату, не разуваясь. То, что он увидел в комнате, в спальной, на кухне и в ванной, повергло его в ужас: дверцы платяного и бельевого шкафов были раскрыты, и на полочках ничего не было, выдвижные ящики стола и комода тоже были пусты или в них лежали обрывки бумажек, на кухне также не было никакой посуды, так любовно покупаемой им для своей Малышки, не было даже телевизора и видеомагнитофона, а на полу валялись старые гламурные журналы и какие-то грязные рваные тряпки. Даже штор на окнах не было и хрустальной люстры в зале тоже, подаренной им Малышке на День Военно-морского флота. И в ванной комнате, кроме его старой мочалки на полу и обрывков от рулона туалетной бумаги, тоже ничего не было.
– Это что же такое? – спросил он у пустой квартиры, бессмысленно озираясь по сторонам. Голые стены комнаты гулко отозвались ему эхом, и внутри у Павла Васильевича что-то оборвалось и похолодело, ноги обмякли, и он рухнул на единственное старое кресло, оставшееся ещё от хозяев квартиры. На маленьком столике, стоящем перед креслом, лежала какая-то бумажка, он машинально взял её в руки и увидел, что на ней что-то написано детским корявым почерком. Павел Васильевич прочитал записку два раза и ничего не понял. Затем, немного успокоившись, он медленно прочитал её ещё раз, и до него, наконец, дошел смысл написанного: «Павел Васильевич!
Я ухожу от тебя! Навсегда! Мы любим друг друга! И я уезжаю с ним из этого города далеко-далеко. Так что не ищи меня и не звони, а то хуже будет! Таисия».
Ниже стояла размашистая подпись и число двухнедельной давности.
– Надо же, а я и не знал, что её Таисия звать, – равнодушно подумал Павел Васильевич, продолжая тупо разглядывать письмо. Так просидел он бессмысленно в кресле минут пятнадцать, пока сознание полностью не вернулось к нему и он, наконец, со всей остротой понял весь кошмарный смысл происшедшего.
– Так что же это получается? Я никогда больше не увижу свою Малышку? Тогда зачем всё это? Какой смысл в этой жизни? Хоть стреляйся.
С этими словами, сказанными вслух самому себе, он вспомнил про свой пистолет системы Макарова, который в последнее время почти постоянно носил с собой зачем-то, и похлопал себя по бокам. Найдя его в специальном боковом кармане пиджака, Павел Васильевич вытащил и стал внимательно разглядывать, продолжая вяло размышлять о дальнейшей бесполезной жизни. Затем разрядил пистолет, вытащив полную обойму с патронами, сделал контрольный щелчок спусковым крючком и стал думать, как ему лучше застрелиться. «В висок?» – и он посмотрел налево на стенку. «Или в рот?» – он оглянулся и посмотрел на спинку кресла. Нет, и тот и другой способы ему показались невыносимыми. Павел Васильевич представил себе, как он будет лежать в чужой квартире, забрызганной его мозгами, на полу, в луже крови, и ему стало тошно.
«Может быть, лучше выброситься из окна? Но это, наверное, больно. И страшно будет, пока падаешь. Или лучше отравиться снотворными таблетками? Но это будет как-то по-женски», – продолжал рассуждать Павел Васильевич, придумывая себе сценарий красивого самоубийства.
«Вот если бы кортиком заколоться прямо в сердце, тогда бы это было геройски, по-военному. И она, узнав об этом «сильном ходе» из газет, безутешно рыдала бы и горько сожалела бы об измене. Стоп! А почему я должен умереть, а они должны жить счастливо? Нет, сначала месть! Пусть сначала они умрут, а потом уж я», – с этой мыслью о необходимости наказания прелюбодеев он взбодрился, защёлкнул обойму обратно в пистолет, спрятал его в карман, решительно встал и вышел из квартиры.
На лестничной площадке этажа Павел Васильевич постоял, обдумывая дальнейшие действия.
– А как же я их найду? – спросил он вслух, затем посмотрел на соседскую дверь, из которой давеча торчала голова противной старухи, и решительно позвонил.
Дверь тут же открылась – по-видимому, всё это время кто-то стоял за дверью и наблюдал в глазок. И действительно, на пороге появилась всё та же старуха.
– Добрый вечер. Скажите, бабушка, а вы случайно не знаете, куда подевалась моя племянница, которая проживала вот в этой тридцать шестой квартире?
– Какая я тебе бабушка, Дон Жуан старенький. Я – Антонина Ильинична, а ваша так называемая племянница съехала отсюда на прошлой неделе с новым хахалем своим, а может, тоже племянником, – неожиданно грубым мужским голосом ответила ему старуха.
– А вы, Антонина Ильинична, случайно не знаете, куда и с кем? – как можно ласковее спросил её Павел Васильевич, не обращая внимания на обидное «Дон Жуан старенький». – А то я ей звоню-звоню, а у неё телефон не доступен.
– Да кто их знает, – уже немного миролюбивее ответила старуха, – дружок вашей племянницы, статный такой, из военных, видимо, робкий, обходительный. Со мной всегда здоровался, шоколадки дарил, говорил, что на Камчатке служит, а сюда приехал в академию учиться. Видно, туда опять уехал и с собой племянницу вашу прихватил. А что, она девица видная, всё при ней, избалована, правда, сильно. Но ничего, поживет с годик с мужем в глуши далекой окраины, облагоразумится, шёлковой станет.
Павел Васильевич не стал дальше слушать болтливую старуху и, не попрощавшись, быстро пошёл вниз по лестнице.
– Ах ты, сучка блудливая! На молодого военного меня, адмирала, променяла, тварь. На Камчатку сбежала, думала, не найду. Да я тебя, шлюха, из-под земли достану, – так говорил себе Павел Васильевич, решительно шагая по улице неизвестно куда. Немного поостыв, он поймал такси и поехал к себе домой обдумывать дальнейший план сладкой мести.
У себя в управлении он осторожно, через знакомых, выведал, что академия при генеральном штабе действительно выпустила две недели назад очередных обучившихся в ней молодых офицеров, и двое из них были с Камчатки. Один женатый, с двумя детьми, а другой холостой, с боевого корабля Тихоокеанского флота. Узнав его фамилию, Павел Васильевич стал хлопотать себе командировку на Камчатку для инспекторской проверки поставляемых туда горюче-смазочных материалов, снабжения и воинского обмундирования. Собрав необходимые документы и доказав начальству безотлагательность посещения им столь далекого региона, он через два месяца, в сентябре, вылетел туда с группой ежегодных проверяющих, летающих в этот край за красной икрой. Жажда мести у него немного ослабла, а любовь к Малышке, наоборот, только возросла.
– Ничего, – рассуждал Павел Васильевич, летя в самолете, – вот встречусь с ней, расскажу, какой я богатый, перепишу на неё подмосковную усадьбу, и она бросит этого сопливого проходимца и вернётся ко мне. Я, конечно, немного поругаю её для приличия, но потом прощу, и мы всегда будем жить вместе.
Так мечтал Павел Васильевич, летя к чёрту на кулички за своей беглой возлюбленной, равнодушно разглядывая в иллюминатор бесконечную сибирскую равнину.
Самолёт приземлился в аэропорту Елизово Петропавловска-Камчатского хмурым, мокрым вечером, который не радовал прилетевших пассажиров своей погодой. Потом целых два часа они тряслись по безобразной дороге на вонючем автобусе, так как такси в аэропорту не было. А машину за Павлом Васильевичем якобы послали, но она сломалась в пути, он не стал дожидаться второй и уехал вместе со всеми, чтобы скорее быть поближе к Малышке. Адмирал занял лучшие апартаменты в центральном отеле «Авача» мерзопакостного маленького городка, расположенного на берегу грязной бухточки, заставленной ржавыми кораблями. В городке также беспрерывно шёл мелкий, холодный, промозглый дождь свинцового цвета.
– Ну и место! Как здесь вообще можно жить? – думал Павел Васильевич, глядя из окна своего номера на слегка дымящуюся вулканическую сопку, виднеющуюся через пелену дождя. – Прямо преисподняя какая-то, в любой момент рванёт – мало не покажется.
И у него возросла уверенность в том, что его Малышка страдает здесь в отсутствие комфорта и улетит обратно в Москву сразу же, как только он её найдёт и позовет с собой.
После таких рассуждений в приподнятом настроении адмирал спустился в ресторан при отеле, где с наслаждением откушал местных дорогих деликатесов: морского гребешка в сметане, камчатского жареного краба на сливочном масле и стейк из чавычи в винном соусе, запивая всё это местным виски со странным названием «Зубровка». Разогревшись таким образом, он уже решил, что провинциальная забегаловка весьма привлекательной, кроме если бы не наглые молодые длинноногие офицеры, шныряющие по ресторану туда-сюда в поисках отбившихся «от стойла» хорошеньких девиц.
