Kitobni o'qish: «Царь-инок»

© Иутин В. А., 2025

© ООО «Издательство «Вече», 2025

* * *

Виктор Александрович Иутин родился 29 июня 1992 года в украинском городке Казатине, куда его семья бежала из охваченного войной Приднестровья. Детство и юность будущего писателя прошли в городе Тирасполе.

Еще в школе Виктор увлекался историей, коллекционировал книги о русских царях, интересовался их генеалогией, а в девятом классе, под влиянием только что прочитанного «Тихого Дона» М. А. Шолохова, задумал написать свой первый роман – о Гражданской войне в Бессарабии. В нем должно было рассказываться о непростой судьбе этого края в 1918–1921 годах, когда Тирасполь, родной город Виктора, переходил из рук в руки – им поочередно владели немцы и большевики, румыны и петлюровцы, французы, поляки и белогвардейцы. Но в ходе работы над произведением Виктор понял, что не сможет в должной форме осветить эти события, и потому отложил написание книги на неопределенный срок.

В 2009 году Виктор поступил в Санкт-Петербургский политехнический университет на специальность «Издательское дело и редактирование». Уже тогда, совмещая учебу и игру в рок-группе, Виктор пробует написать повесть о самарском губернаторе Иване Львовиче Блоке, убитом революционерами в 1906 году. В планах Виктора эта повесть должна была стать частью романа о Гражданской войне в Бессарабии, но так и осталась лишь на страницах черновика. Сам роман за годы учебы в университете множество раз переписывался заново, но работа над ним откладывалась вновь. По состоянию на 2024 год роман так и остается незавершенным.

По окончании университета, под влиянием «Проклятых королей» М. Дрюона и «Государей московских» Д. М. Балашова, Виктор задумывает написать цикл произведений о Смутном времени, где главным персонажем хотел изобразить выдающегося полководца Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, который в возрасте двадцати с небольшим лет уже одерживал блистательные военные победы и спас целую страну. Согласно плану автора, повествование начиналось от времени правления Ивана Грозного, ставшего предтечей великой Смуты. Изначально Виктор не собирался писать об этой эпохе, и без того широко освещенной в литературе, но чем больше он погружался в изучение источников о Смуте, тем яснее понимал, что без изображения царствования Иоанна невозможно в полной мере объяснить поступки героев Смутного времени, от которых зависела судьба целого народа.

Зачастую Иван Грозный изображается в литературе довольно хрестоматийно, в духе А. К. Толстого и Н. М. Карамзина. Этого Виктор в своем романе пытался избежать, и потому основными источниками в работе стали исследования историков Р. Г. Скрынникова и Б. Н. Флори, в течение десятилетий изучавших эпоху Ивана Грозного и широко осветивших концепцию политических событий того времени.

Так началась длительная и кропотливая работа над романом «Кровавый скипетр», продлившаяся более трех лет. Параллельно уже создавалось продолжение романа – «Опричное царство». Несмотря на то что издательства отказывались принимать рукописи, а окружение Виктора зачастую убеждало его в бессмысленности этого труда, он продолжал заниматься творчеством, по возможности совмещая его с основной работой. Наконец, в 2017 году издательство «Вече» приняло черновую рукопись романа «Кровавый скипетр», и в 2019 году он был издан. Через полгода, в 2020 году, опубликован роман «Опричное царство», который к моменту издания первого произведения был уже написан. Работа над «Пеплом державы», где показан закат правления Ивана Грозного, началась еще до издания «Кровавого скипетра» и продолжалась два года. Роман «Царь-инок» является продолжением ранее изданных романов и рассказывает о правлении царя Феодора Иоанновича и событиях, происходивших в России на пороге Смуты. В планах Виктора продлить цикл произведений до эпохи царствования Михаила Федоровича Романова. Он желает, таким образом, провести своих героев, воспитанных в темную эпоху Ивана Грозного, через пучину Смуты, к временам, уже не столь отдаленным от России Петра Великого, измененной им навсегда и бесповоротно.

Помимо писательской деятельности, Виктор продолжает заниматься музыкой – он один из основателей и участников электронной группы NISTRIA (https: //vk.com/nistria).

Дорогим и любимым родителям

посвящаю эту книгу

Действующие лица

РЮРИКОВИЧИ

ФЕОДОР ИОАННОВИЧ – царь и великий князь всея Руси

ДМИТРИЙ ИОАННОВИЧ – царевич, угличский князь, младший брат Феодора

МАРИЯ ВЛАДИМИРОВНА – княгиня, дочь старицкого князя Владимира, вдова Магнуса

ЗАХАРЬИНЫ-РОМАНОВЫ

НИКИТА РОМАНОВИЧ ЗАХАРЬИН – боярин, воевода, дядя и соправитель царя

ФЕДОР НИКИТИЧ РОМАНОВ – боярин и воевода, сын Никиты Романовича

ГОДУНОВЫ

БОРИС ФЕДОРОВИЧ – боярин, конюший, шурин и соправитель царя

ИРИНА ФЕДОРОВНА – царица, сестра Бориса, жена царя Феодора

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ – дядя Ирины и Бориса, один из глав клана Годуновых

МСТИСЛАВСКИЕ

ИВАН ФЕДОРОВИЧ – князь, боярин, воевода, глава Боярской думы

ФЕДОР ИВАНОВИЧ – сын Ивана Федоровича, занял его место

ШУЙСКИЕ

ИВАН ПЕТРОВИЧ – князь, боярин, воевода, глава клана Шуйских

АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ – князь, боярин, воевода, родственник Ивана Петровича

ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ – князь, боярин, воевода, брат Андрея Ивановича

ПРИДВОРНЫЕ

БОГДАН ВЕЛЬСКИЙ – боярин, советник и приближенный покойного царя Иоанна

АНДРЕЙ ЩЕЛКАЛОВ – советник государя, глава Посольского приказа

ГРИГОРИЙ ЗАСЕКИН – воевода, основатель Самары, Царицына, Саратова

ДМИТРИЙ ХВОРОСТИНИН – князь, боярин, прославленный воевода

ФЕДОР ШЕРЕМЕТЕВ – придворный, сын боярина Ивана Шереметева Меньшого

ДИОНИСИЙ – митрополит, сторонник князей Шуйских

ИОВ – митрополит, позже – Московский патриарх, друг Бориса Годунова

ПРОЧИЕ

МАРИЯ НАГАЯ – вдова царя Иоанна, мать царевича Дмитрия

ФЕДОР КОНЬ – зодчий, строитель Белого города, Смоленского кремля

НИКИТА ЛОПУХИН – московский стрелец, позже – стрелецкий сотник

ЕРМАК ТИМОФЕЕВИЧ – атаман волжских казаков

ИВАН КОЛЬЦО – атаман волжских казаков

МАТВЕЙ МЕЩЕРЯК – есаул, соратник Ермака, позже – атаман

БОГДАН БАРБОША – атаман волжских казаков

КУЧУМ – сибирский хан

КАРАЧА – мурза, сторонник Кучума

МАМЕТКУЛ – сибирский царевич, полководец, служит царю Феодору

КАЗЫ-ГИРЕЙ – крымский хан

ИЕРЕМИЯ II – патриарх Константинопольский

ДЖЕРОМ ГОРСЕЙ – английский посол, доверенное лицо Бориса Годунова

1 глава

По всей Москве заполошно били колокола, будто сами церкви и соборы настоятельно призывали людей разойтись по домам. Но тщетно! Куда уж тут разойдешься, когда молвят страшное – слуга покойного царя Иоанна Васильевича, Богдашка Вельский, извел самого боярина Никиту Романовича Захарьина, а ныне хочет извести сына Иоанна, Феодора, коего вот-вот скоро должны были венчать на царство.

– Выдай Богдашку!

– Смерть изменнику!

Толпа кричит наперебой, растет, множится на глазах, идет к Кремлю, что уже виден неподалеку в сумерках. Беспощадно разгромлены торговые лавки, откуда-то взялось оружие. По вытоптанной до месива земле уже катят бочки с порохом. Всадники верхом, в бронях, тоже видны среди толпы, и горожан это еще более раззадоривает, коли воины на их стороне. Бряцая оружием, с пищалями на плечах, шагали стрельцы, чавкая грязью. И всюду огни, что освещают опьяненные вседозволенностью лица. Раздают топоры, вилы, ножи, многие уже пришли со своим оружием – собираются брать Кремль штурмом, хватать злодеев. А тут и там стоят голосистые говоруны, собирая вокруг себя целые столпотворения, и молвят страшное – вместо Феодора Богдашка хочет возвести на престол малолетнего царевича Дмитрия, последнего, незаконного сына Иоанна, и возродить опричнину, и это злило более всего.

С шумом, свистом, криками уже подошли к самой Спасской башне, трясли оружием. С кремлевской стены стрельцы, что были, видать, на стороне Вельского, просили людей разойтись по домам, в ответ летели камни, звучали проклятия. Где-то поодаль к толпе вышел сам дьяк Посольского приказа Андрей Щелкалов, который тщетно пытался перекричать рев тысяч глоток и ничего добиться не сумел – люди требовали показать живых царевича Феодора и боярина Никиту Романовича, а Щелкалова едва не забросали камнями и нечистотами – успела увести стража.

Всеобщим ликованием встречена была невесть откуда взявшаяся пушка, ее тащили всей гурьбой к Фроловским воротам, приговаривая:

– Ну, пощупаем сейчас кремлевские стены!

Не помогли и одиночные выстрелы с верхушек стен по толпе, что сначала отхлынула, но затем забурлила с новой силой. Поднимали с земли стонущих раненых, отводили их прочь. Двоих убитых понесли на руках над толпой, будто знамена. Стрельцы, что были на стороне народа, начали палить по верхушкам кремлевской стены и даже кого-то из дворцовых стрельцов смогли убить. Пролилась первая кровь…

Меж тем улицы стали наполняться и зеваками, что наблюдали за восстанием издали, и они, сбитые с толку различными слухами, уже совсем не понимали, кто и против кого ныне воюет там. Сетовали, что без царя Иоанна нет никакого порядка на Руси. Без малого месяц прошел, как он упокоился в Архангельском соборе, а теперь такое происходит! При нем невозможно было представить подобного, и многие, позабыв о его злодеяниях, плакались, мол, осиротели без сильного государя-батюшки! Кто ныне защитит от произвола? И одно озадачивало многих – где в те страшные часы был новый государь, Феодор Иоаннович?

Он же сидел в глубине царского дворца, в своих покоях, взаперти, отослав прочь слуг и вездесущую свиту. Впрочем, покои покидать ему было запрещено – у дверей денно и нощно стояла верная Захарьиным и Годуновым стража. Феодор молился о скором завершении кровопролития, ибо… ибо больше ничего не мог содеять. Супруга Феодора, Ирина, единственная была тогда подле него. И, оборотив к супруге залитое слезами лицо, искаженное страданиями, он бормотал тихо:

– Не хочу так… Не хочу в крови принимать сию тяжкую ношу… Господи, не хочу!

Ирина обнимала его, и Феодор рыдал у нее на плече, каждый раз вздрагивая, когда за окном раздавались очередные выстрелы. Ирине нечего было сказать ему, ибо Феодору никто и никогда не позволит отречься от царского венца: ни всесильный Никита Романович, ни ее брат Борис Годунов. А ведь Феодор не должен был править, не должен! Он другой, он не выдержит, не сумеет. Эта власть, ненужная, ненавистная Феодору, убьет его. Обнимая, Ирина гладила мужа по плешивой голове и лила вместе с ним слезы, жалея его.

А тот, кто мог одним лишь своим появлением окончить беспорядки на улицах Москвы, ждал подходящего часа. Никита Романович Захарьин, великий боярин, дядя Феодора и один из руководителей государства после смерти царя Иоанна, стоял в Благовещенском соборе Кремля, один, в полутьме, не молясь даже, склонив седовласую голову. Здесь было тихо и спокойно, несмотря на то что совсем недалеко, за стеной, уже едва ли не шли бои. И потому его тянуло сюда, в придворный собор, в тишину, коей ему так недоставало в последнее время.

Все же Богдашку Вельского нужно было прикончить сразу (во многом прав был Иоанн, охраняя свою власть!), а не дать подлецу время собрать верные ему силы для свершения переворота. На что надеялся Богдан, заперев Кремль и выставив стрелецкие сотни для его обороны (в то время как государь охранялся людьми Никиты Романовича)? Нагие, родичи последней жены Иоанна и воспитатели его младшего отпрыска, верно, решили, что Богдашка – их последняя надежда, раз уверовали, что смогут посадить малолетнего Дмитрия на престол вместо Феодора. Ну что же, они и не ожидали, как просто людям Никиты Романовича будет поднять весь город в его защиту!

Нешуточная борьба должна была начаться после смерти государя Иоанна! И мятеж Богдашки Вельского – лишь предтеча. Никита Романович был во главе могущественного клана, к коему, кроме князей Голицыных, Троекуровых, Елецких и Сицких, его стараниями примкнули и Годуновы. Борис же сумел переманить на свою сторону своих родичей – бояр Сабуровых, богатейшего князя Ивана Глинского (его супруга была сестрой жены Бориса), легендарного полководца Дмитрия Хворостинина, коему стараниями своими даровал, наконец, боярский титул, и боярина Федора Михайловича Трубецкого, с коим его связывала давняя дружба еще со времен службы в опричнине. Весомая сила! Но противники их были не менее могущественными…

Князь Иван Петрович Шуйский, остановивший под стенами Пскова самого Батория, и опытный царедворец, старый лис Иван Федорович Мстиславский, благодаря изворотливости своей и невероятному чутью уцелевший в страшные годы правления Иоанна, возглавляли другой клан, считавший, что лишь из-за своего княжеского происхождения они достойны вышней власти. На их стороне бояре Воротынский, Куракин, Шереметев, казначей Головин…

Слуга, неслышно подошедший сзади, доложил, что все готово – Вельский сдался. Никита Романович кивнул и, перекрестившись, покинул собор. Спокойным тяжелым шагом он миновал Соборную площадь, слыша издали шум толпы, крики, одиночные выстрелы. В темноте дворцовых переходов появился словно из ниоткуда Андрей Щелкалов, начал с придыханием говорить, что на площади его чуть не убили, когда вышел он туда успокоить людей. Никита Романович не отвечал и не сбавлял шага, Щелкалов едва поспевал за ним, говорил, что прибыл князь Иван Федорович Мстиславский, чудом прорвавшись в осажденный Кремль. Захарьин поморщился, словно дьяк был надоедливой мухой.

Вскоре Никите Романовичу подвели Вельского. Жаль было глядеть на этого смутьяна, еще недавно преисполненного властью и вседозволенностью. Сейчас он весь съежился перед боярином, боялся поднять глаза. Никита Романович, возвышавшийся над ним на целую голову, глядел на него тяжело и пристально, ничего не говоря. Борис Годунов, появившийся тут же, сообщил, что обо всем с Богдашкой договорился, от дальнейшей борьбы он отказался и просит одного – не выдавать его на растерзание толпе. Борис в ожидании взглянул на боярина, ожидая, что тот не переменит данное ранее слово.

– Государю решать твою судьбу. Под стражу его и глаз с него не спускать! – молвил, наконец, Никита Романович и удалился прочь, и в палате сразу стало пусто, будто силой своей боярин заполнял все существующее вокруг себя пространство. Вельский же обернулся к стоявшему позади него Борису и, взглянув на него с болью, проговорил тихо:

– Что же ты? Отчего не поддержал меня? Разве не родня мы? Разве не вместе службу начинали? Вместе бы мы их всех изничтожили…

Борис глядел на него и видел перед собой их молодые годы, службу в опричнине, видел Малюту покойного, что обнимал их обоих за застольем и завещал держаться друг друга, но ничего Богдану не ответил на это, бросив лишь стражникам:

– Уведите…

Тем временем на площади перед толпой на танцующем жеребце стоял князь Иван Мстиславский, весь в сверкающей броне, в серебристом островерхом шлеме. Он говорил о том, что бояре Захарьины и государь живы, что изменники схвачены и понесут наказание, но люд не верил, толпа бурлила и волновалась, потрясая дубьем и вилами. И разом все смолкли, когда из открытых ворот медленно вышел Никита Романович Захарьин. Опустилось оружие, прекратились выкрики и проклятия. Иван Мстиславский, заметив перемены в толпе, обернулся с недоумением и, увидев боярина Захарьина, разом все понял. Подъехал ближе к нему, гремя броней и звеня перевязями, наклонился с седла, молвил тихо:

– Отправляй по домам защитников своих. Иначе сейчас дам приказ, их из пушек разметают тотчас. На тебе кровь будет, Никита…

Даже не взглянув на него, Никита Романович начал говорить с толпой, поблагодарил люд московский за заступничество и просил разойтись, дабы крови более не было. И толпа тотчас послушно начала расходиться, унося с собой убитых и раненых. Вскоре опустела площадь перед Кремлем, словно и не было ничего. Лишь черные пятна крови на земле и ворохи мусора напоминали о прошедших тут беспорядках.

– Никогда распрей меж нами не было, – молвил князь Мстиславский, когда Никита Романович прошел мимо него, направляясь к своему возку. – Скажи ныне, с нами ты или же нет? И ежели да, доложи о том думе. Сам ведаешь, как придется власть делить…

– Надобно не власть делить, а державу из пепла возрождать, – раздраженно возразил Никита Романович, садясь в возок, – о том наперво думы мои! С вами, не с вами… Тьфу!

И когда возок его покатился в сторону Варварки, охраняемый стражей и даже некоторыми из толпы бунтовщиков, что решили сопроводить любимого боярина до дома, князь Мстиславский, с прищуром глядя ему вслед, проговорил себе в бороду:

– Ну, поглядим!

2 глава

Казалось, с каждым часом, неотвратимо приближавшим грядущее утро, буря над Москвой становилась все злее и злее. Ветер рвал кровлю с крыш, выкорчевывал деревья или ломал их пополам, валил наземь несчастных горожан, не успевших укрыться от стихии, и словно усиливал безжалостный поток воды, хлеставший с неба.

Утром же в Успенском соборе будет венчаться на царство наследник покойного государя Иоанна Васильевича – Феодор. Но сейчас…

Буря пугала. Люди, укрывшись в своих жилищах, с ужасом прислушивались к протяжному и грозному вою ветра, гадая: какую бурю пророчит стихия новому царствованию? Еще не оправились от бесконечной Ливонской войны, не успели хоть немного выдохнуть да голову приподнять от сыпавшихся еще недавно со всех сторон невзгод, а тут и государь Иоанн Васильевич скончался, «отец и заступник» своего народа. Конец его более чем полувекового правления многими воспринялся как конец света и предвестие скорого Страшного суда. Молвят, новый царь слаб здоровьем и всю власть готов отдать боярам. А старики прекрасно помнили произвол боярской власти, творившийся в малолетство покойного государя. Не приведи Господь снова…

И свежа в памяти народа пальба у осажденного вооруженными бунтовщиками Кремля, появившимися там, едва умершего Иоанна предали земле. Лилась кровь, каждый день гибли люди, к Кремлю тащили пушки – и это, и буря, все это казалось дурным знаком.

Так же думал и сам Феодор, и потому так страстно молился, силясь победить страх. Одного было не унять – уязвленного самолюбия. С его мнением советники не считались, хоть и совершали деяния свои именем государя. Ведь его именем сослан был в Нижний Новгород Богдашка Вельский. Позже, также без ведома и дозволения Феодора, удаление из столицы коснулось и Нагих, родичей малолетнего царевича Дмитрия. Главу их клана, Афанасия Федоровича, отправили в Новосиль; царица Мария со своими отцом, матерью и малолетним сыном Дмитрием должны были уехать в Углич, переданный младенцу согласно завещанию Иоанна. С выдворением опальных изрядно торопились – спешно подготавливалось венчание на царство Феодора, дабы соперникам отныне усложнить борьбу с законным правителем.

– Им не место при дворе, государь, – холодно говорил Феодору верный Борис Годунов. Тот самый Борис, что уже многие годы входил в свиту Феодора и покоривший когда-то юного царевича своим обаянием. Что же стало с тем самым Борисом, улыбчивым и веселым, увлекавшим его когда-то занимательными историями и разговорами о богословии? Откуда эта надменность и бесчувствие?

Судьба младшего брата волновала Феодора, хоть он никогда не был с ним близок. Но все же он брат, сын государя Иоанна, родная плоть и кровь. И Феодору было нестерпимо больно наблюдать из окон своих покоев, как груженные всяческим добром телеги покидали Кремль и как покорно шла к возку Мария Нагая, облаченная в траур, еще недавно супруга великого Иоанна, а теперь изгнанница, и как няньки несли на руках маленького Дмитрия, который еще ничего не понимал и не осознавал, но был уже весомым противником своего старшего брата. Их выгнали, словно псов со двора, и Феодор корил себя, что оказался бессилен противостоять этому. Да и уж лучше так, чем его, не дай Бог, извели бы. Этого Феодор бы себе не простил никогда.

Накануне венчания до Феодора отдаленно начали доноситься известия, что в приказах начались проверки и обыски, что многих служащих людей лишили их мест, некоторых даже за казнокрадство отправили в застенок. И Феодор понимал, что к управлению приказами «опекуны» его пустили своих людей. Борис же при встрече однажды объяснил, что государство в плачевном положении, нужны надежные и честные люди в управлении, и что все делается токмо ради благополучия державы. Феодор соглашался, но где-то в глубине души его грызли сомнения: почему все делается за его спиной, словно он – никто? Пустое место… На заседаниях думы он просто сидел на отцовом месте, молча озирая палату.

А что он мог содеять? Разве знал он, как защитить страну от вездесущих врагов? Как возродить могущество державы, подорванное долгой Ливонской войной? Вот пришли вести о том, что Татарская и Ногайская Орда едва ли не месяц разоряет селения вокруг Калуги, Смоленска, добравшись и до московских земель. В думе сидят опытные военачальники – Иван Федорович Мстиславский, Иван Петрович Шуйский, Никита Романович Захарьин, Федор Михайлович Трубецкой… Кто лучше их знает, как противостоять врагам? И Феодор предпочел им не мешать. А бояре тем временем собирали рать, поставили во главе ее воеводу Михаила Андреевича Безнина. Рать ушла, и Феодор денно и нощно стал молиться о благополучии похода, о русских ратниках, о тех несчастных, что жили на разоренных территориях и теперь попали в плен. Что еще он мог содеять, кроме как попросить у Бога заступы для его подданных? И вот уже в начале мая Безнин настиг орду при устье реки Высы, стремительной атакой уничтожил значительные силы врага и отбил десятки тысяч пленных…

А приходят все новые и новые страшные вести. О том, что вновь вспыхнуло восстание черемисов в Поволжье, что польский король Стефан Баторий, узнав о смерти Иоанна, заговорил о конце перемирия, желая вновь развязать войну за смоленские и псковские земли. В думе твердят, что России сейчас нельзя воевать, нужен мир любой ценой, дабы собрать силы после долгой Ливонской войны. И Феодор каждый день молил Господа уберечь обескровленную державу от недругов…

Он молился о спасении своей души, о спасении души отца, ибо понимал, что Россия и народ ее до сих пор расплачиваются за грехи Иоанна бесчисленными страданиями.

– Ежели, Господи, нужно так… Готов страдать я за народ свой, как Ты страдал за всех нас на кресте, Господи, – кланяясь в пол, шептал Феодор. – Ежели уготованы мне муки и погибель души моей, дабы простил Ты раба Твоего, Иоанна, дабы простил и уберег народ мой, да будет так! Я готов, Господи… Об одном молю… Да не оставь меня…

Этой ночью он так и не сомкнул глаз. Пав ниц у иконостаса, он слышал, как в покои кто-то несмело вошел. Это был духовник, держащий в руках массивный золотой крест. Феодор медленно поднялся на колени, духовник встал перед ним, прочитал молитву и осенил его крестом. Приняв благословение, Феодор приник к распятию губами, затем лбом. И услышал над собой то, что боялся услышать:

– Пора, государь…

И теперь, когда он уже шел из Благовещенской церкви в Успенский собор мимо заполнившей Кремль толпы, кою сдерживал стрелецкий полк, к нему наконец пришло осознание, что иного пути у него нет и не будет. Сие крест его, и восхождением на Голгофу был для него устланный бархатной дорожкой путь к вышней власти. Укрытый от глаз беснующейся толпы боярами, что окружали его со всех сторон, Феодор не видел ни плывущих над головами шествующих перед ним епископов хоругвей, крестов и икон, не слышал торжественных песен хора. Господи, дай сил! Видел лишь идущего впереди себя Бориса Годунова, что нес на алой подушке державу и скипетр (и с молчаливого согласия Феодора Борис получит в этот день титул конюшего¹). А народ ликовал, славил Феодора, дивясь тому, что от ночной бури не осталось и следа – теперь солнце ярко отражалось в золоте куполов соборов на фоне чистейшего майского неба. Верно, доброе предзнаменование!

– Государь!

– Отец наш, Феодор Иоаннович!

У паперти Успенского собора Феодор поднял голову. Храм, знакомый ему и любимый им с самого детства, пугал сейчас своей громадностью. Златоглавый массивный исполин слепо и беспощадно, против воли Феодора, скоро дарует ему государев венец. И вот полумрак собора поглотил его, объяв тут же дыханием свечного и ладанного дыма. Исписанные фресками с изображениями святых стены отражали и множили торжественный рев хора, словно собор пел сотнями голосов «Многая лета!». Толпа духовенства и придворных, лица коих Феодор не мог различать, расступилась перед ним, открывая укрытый червленым сукном путь к «царскому чертогу» – стоявшим на возвышении двум тронам, уготованным ему, Феодору, и митрополиту. Подле чертога на обширном аналое, тускло сверкая золотом и жемчугом, покоились шесть государевых венцов – короны отца, кои ныне он, недостойный, должен принять. На мгновение Феодор даже замер, будто не решался сделать последний шаг, но увидел словно ниоткуда возникшее перед ним суровое лицо дяди, Никиты Романовича, и тот взглядом призывал Феодора идти дальше. И, повинуясь любимому родичу, он пошел…

У подножия царского места вновь остановились, и Феодор покорно дал боярам стянуть с себя просторную, небесного цвета, рубаху, в кою его облачили при выходе из дворца, и вот он уже ощущает тяжесть золотого государева наряда, такую, что подгибаются ноги, но его берут под руки Борис Годунов и Иван Мстиславский и ведут по ступеням к трону. Появляется митрополит Дионисий, необычайно величественный сейчас, осеняет его крестом. Хор замолкает, и в воцарившейся тишине, обернувшись к безликой толпе вельмож, Феодор произносит то, что должен произнести, стараясь придать голосу твердости:

– Отец наш, оставив земное царство, меня при себе еще и после себя благословил великим княжеством Владимирским и Московским и в духовной своей велел мне помазаться и венчаться, и именоваться в титуле царем – по древнему нашему чину.

– Господи, услышь молитву и веди от святого жилища Твоего благоверного раба Своего, царя и великого князя Феодора! – вторит ему Дионисий, и на шею Феодору ложится Животворящий крест, на плечи – бармы. Опустив голову, он отдаленно слушает наставления митрополита, покорно ждет того последнего и важного мгновения, которое должно завершить все это неприятное для него действо. И вот он ощущает прикосновение ко лбу и вискам соболиного меха, чувствует тяжесть главного венца – шапки Мономаха. Тяжесть власти…

И вновь грянул хор, и вновь ему кланяются в пояс, и вновь он выходит, осыпаемый золотыми монетами, из Успенского собора, слыша рев толпы и грохот пушек, и вновь, как и утром, он стоит у гробов отца и старшего брата в Архангельском соборе, но уже в венце и государевом наряде. И глядя на плиту, под которой покоится отец, Феодор, склонившись, вопрошает тихо:

– Почто, отче, обрек ты меня сим тяжким бременем? Не готов я был, не должен… Ты не хотел… и я не хочу…

* * *

Одним из первых самостоятельных решений государя Феодора Иоанновича было возрождение Зачатьевского монастыря в Москве. Основанный в XIV веке и уничтоженный пожаром 1547 года, он долгое время оставался скорее монашеской общиной, пока царь Феодор не выделил деньги из собственной казны для строительства нового собора монастыря, а это значило, что обитель получила возможность возродиться вновь. Покровительство государя монастырю, названному в честь Зачатия святой Анны, было не случайным – за десять лет брака Феодора и Ирины Господь так и не даровал им дитя. И потому на освящение обители митрополитом Дионисием они пришли оба, в сопровождении некоторых бояр и придворных.

Был здесь и Иван Петрович Шуйский, великий боярин и воевода, прославленный спаситель Пскова от польских войск, а ныне один из соправителей государя. Будучи псковским наместником, он далеко не сразу сумел прибыть в Москву и потому не застал смерти и похорон Иоанна, осады Кремля горожанами, выдворения Вельского.

И хоть родичи его получили в кормление новые города (Иван Петрович – Псков и Кинешму, а Василий Скопин-Шуйский – Каргополь, представители еще одной ветви Шуйских, братья Василий, Андрей и Дмитрий Ивановичи, удостоились получения обширных земель казненного в опричные годы родича, князя Горбатого-Шуйского) и сам он по роду своему был вторым в Боярской думе после князя Мстиславского, однако честь его была уязвлена тем, что власть захватили Захарьины и Годуновы. Ежели ещё с фигурой Никиты Романовича, коего князь сам безмерно уважал, он мог мириться, но с Годуновыми, коих при дворе тьма, целое засилье, – нет! Даже сейчас подле царя и Ирины (упорно не мог Иван Петрович заставить называть ее царицей!) родичей Бориса стояла целая толпа. Так же, как и в день венчания на царство Феодора, их было столько, что всех удостоили правом держать на руках государевы реликвии, в то время как из Шуйских лишь один, князь Василий Скопин-Шуйский, держал скипетр. Подачка, ничто иное, словно брошенная собаке кость! Ну нет, такого Иван Петрович простить не мог. Он стоял, опираясь на резной посох из рыбьего зуба, высокий, осанистый, дородный, весь в парче и бархате, в сапогах из цветной кожи – само олицетворение великой власти. Он был еще не стар, однако немного сдал в последние годы. Так на него повлияла смерть любимой супруги, что так и не смогла родить ему наследников.

Отчего-то нравился ему митрополит Дионисий, тоже еще далеко не старый муж, сановитый, величавый, знающий себе цену. Видимо, разглядел в нем князь родственную душу, уважал его за твердость духа, за начитанность и острый, великий ум, и уже сумел расположить его к себе дорогими подарками, до коих владыка был охоч. И теперь, когда служба была окончена и Дионисий благословил царскую семью, Иван Петрович двинулся с места, направляясь к митрополиту. Владыка благословил его, и они вместе, подле друг друга, пошли к ждущим их возкам – впереди был торжественный обед у государя. Князь любезно пригласил владыку в свой богатый возок, обитый изнутри бархатом и где подготовлено для путников было столь необходимое в жаркий летний день холодное питье.

Тронулись. Дионисий с наслаждением испил воды с малиной, утер бороду, поблагодарил князя. Шуйский с улыбкой кивал, говорил, что рад услужить владыке.

– Государь не теряет надежды завести наследника, раз решил возродить сию обитель, – сказал он вдруг, наливая Дионисию из серебряного жбана еще воды с ягодами. – Однако чудес не бывает.

– Это смотря во что верить, – отвечал Дионисий, внимательно глядя на собеседника.

– А во что веришь ты, владыка?

Дионисий нахмурился, не зная, что ответить.

– Чего бы ты хотел? Самое главное желание, – пояснил Иван Петрович.

– Может, и рано о том говорить, но мечтаю я, дабы здесь, на Москве, появился патриарший престол, – сказал Дионисий твердо и уставился в окно.