Kitobni o'qish: «Банка для пауков»

10 марта. 72-й км Симферопольского шосcе 20:45

– Они появились опять! – с тревогой произнес Григорий, поглядывая на мигнувшие в отдалении за ними фары.

– Ты думаешь, это снова они? – спросил его сидевший рядом чеченец по имени Абди, заросший черной жесткой щетиной по самые глаза.

– Уверен, – Григорий прибавил газу, хотя их «Супермаз» с фурой, на которую был установлен сорокафутовый контейнер, и без того несся под сто. Это был внешне ничем не примечательный грузовик, по документам набитый турецким «сэконд-хэндом». Однако в недрах своих он таил куда как более интересное и ценное содержимое.

– Главное – не ссы. Пусть они нас ссут, суки.

Достав короткий автомат «борс», чеченец передернул затвор и вновь уставился в зеркальце.

И снова Григорий проклял в душе все подряд: и проклятую жизнь, заставившую его согласиться на этот рейс, и эти проклятые деньги. Его худые жилистые руки вспотели и скользили по рулевому колесу, сердце глухо стучало, желудок горел. Наверняка, результатом долгого и тяжелого путешествия из Осетии будет язва желудка с прободением двенадцатиперстной кишки. Григорий читал, что такое случается после долгой и изматывающей нервотрепки. А нервы у него были на пределе. Да что нервы! Он чувствовал, что стареет на год за каждую минуту и за каждый километр пути. После первого же блок-поста и таможенного досмотра он, взмолившись всем богам, поклялся, что если в этот раз не угодит в тюрьму, то никогда в жизни больше не сядет за руль. А впрочем, если у них получится подзаработать, то выручка будет для него целым состоянием, несмотря на все потери и расходы. На эти деньги можно будет купить целый новый дом, с садом, огородом… Приодеться самому, сколотить приданое для дочки… Нет, определенно, напрасно он согласился. Лучше вернуться к прежней работе – гонять в жаждущую матушку-Россию спиртовозы, удовлетворившись меньшей прибылью, но без такой нервотрепки.

Григорий встряхнул головой, отгоняя сонные иллюзии. Преследователи держались в полукилометре от них, видно дожидаясь более пустынного участка дороги. Преследование началось сразу же после Ростова, однако можно было биться об заклад, что следили за ними еще от Моздока, терпеливо передавая один другому. Наверняка у них есть радиотелефоны, и где-то впереди их ждет засада… Поэтому старая сигарообразная «ауди» не прибавляла ход и не убавляла, а держалась в отдалении, не особенно, впрочем, скрываясь.

Неожиданно из за поворота вынырнула стоявшая на обочине милицейская машина и двое гаишников в канареечной робе пошли к ним, указывая на обочину жезлами. Григорий сбросил газ.

– Не останавливайся! – прошипел Абди, крепко сжимая руки на автомате.

– Послушай, это ГАИ! – закричал Григорий, – Если не остановиться сейчас, то они по рации сообщат вперед, и там нам устроят пробку…

– А ты этой пробки не увидишь, потому что я прострелю тебе брюхо! – заорал в ответ Абди. – Не останавливайся!..

Григорий снова нажал педаль газа, проклиная все и вся.

И тут неожиданно с извилистого выходящего на шоссе поселка выскочил потрепанный старенький «форд-эскорт» и попытался пристроиться справа от них.

– Не давай ему дороги! – рявкнул Абди.

Григорий крутанул руль и фура прошлась по дороге как помело, едва не смахнув чудом увернувшийся от махового движения прицепа «жигуленок».

Но к тому времени их уже нагнала «ауди» и предпринимала отчаянные усилия зайти с правого бока, в то время как «форд» норовил обогнать слева.

– Так! – сказал Абди. – Значит, твоя задача – этот «форд». Что хочешь делай, но не пропускай его мимо себя. А я займусь этими кашкалдаками… Смотри, наверно 89-года тачка, а как новая. Эх, люблю я красивые машины…

«Ауди» между тем неслась по обочине справа от них, чем то похожая на стремительно распластавшуюся гончую, устремившуюся за вожделенной добычей – большущим жирным медведем. А тот знай себе – улепетывает без оглядки. Открыв окно. Абди высунулся наружу, и тут же из «ауди» показалась рука с пистолетом. Пуля со звоном пробила крышу кабины, пройдя в сантиметре от носа чеченца. Следующая пуля разбила зеркало заднего вида.

– Ну делай же ты чего-нибудь! – закричал водитель. – Они нам сейчас по скатам начнут лупить, и тогда нам киздец!

– Ладно, начинай тихо-тихо тормозить, – распорядился чеченец и, достав из бардачка белую тряпку, помахал ею в окно.

Рука с пистолетом спряталась. «Форд» с ревом пронесся мимо них и перегородил дорогу метрах в ста от них.

«Ауди» тоже дали дорогу и она стала плавно обходить их справа. Но в тот момент, когда она поравнялась с кабиной, Абди одним толчком ноги распахнул дверцу и влепил пол-рожка из «борса» в бочину автомобиля преследователей. Как раз в то место где виднелась аккуратно зализанная под обводы корпуса крышка бензобака. «Ауди» моментально отстала, и остаток рожка Абди послал в водителя и человека, сидевшего рядом с ним.

Из-под багажника «ауди» вырвалось пламя; еще секунда и оно охватило всю машину. Какой-то человек вывалился оттуда и побежал – спина его была охвачена пламенем. Он упал на обочину и стал кататься по земле, чтобы сбить с себя языки пламени.

– Не сбавляй газ! – рявкнул Абди, сменив рожок и передернув затвор. Автомат в его широкой и крепкой руке казался игрушкой. Высунув руки наружу, Абди стал в упор расстреливать стремительно приближавшийся «форд». Там моментально вылетело лобовое стекло и фары, пули зацокали о капот, так что у сидевшего за рулем (а всего там сидело двое) попросту не выдержали нервы, и сознавая, что через секунду приближающийся «Супермаз» сомнет их в лепешку, он резко сдал назад и влево, объехал фуру и помчался к своему сотоварищу, которому уже удалось сбить пламя и он выползал из кювета на обочину. «Форд» подобрал его и быстро скрылся из виду». Красавица «ауди» полыхнула еще раз, и раздался взрыв. Наверное у кого-то из ребят, решивших поживиться чужим товаром, была припасена граната.

– Да, – усмехнулся Абди. – Держал он гранат для нас, а пригодился ему самому. Ну-ка, ты номер этого сволоча запомнил? – спросил он. – Запиши.

– «Форда»-то запомнил, а вот ентого…

– Давай-давай назад, я сам посмотрю.

Фура задним ходом подъехала к объятой пламенем «ауди». Григорий не мог без содрогания смотреть на три обугленных тела в салоне. Его стошнило. Чеченец же индифферентно походил вокруг машины, записал номера, найденные на отлетевшей крышке багажника и забрался в машину.

– Ну ты, мля, мужик – без нервов, штоп твою мать! – нервно сказал Григорий садясь за руль и включая зажигание.

– Еще один слово про моего мать скажешь, пулю получишь, – нейтрально обронил Абди.

Григорий хотел было возмутиться, но прикусил язык. Слова у этого угрюмого типа с делом явно не расходились. И какой черт понес его в этот рейс?

Тот же день. Москва. Измайловский гостиничный комплекс, корпус «Дельта». 22:30

Ночь была безлунной, темной и ничто не говорило за то, что принесет она больше радостей, чем приносила обычно.

Молодой человек тридцати с лишним лет от роду по имени Валико Сулаквелидзе, не зажигая света, сидел в гостиничном номере и пристально следил за ночной улицей и за всем прилегающим к ней пространством. При этом пальцы его машинально и бережно, как холку любимого пса поглаживали маслянистый металл и дерево винтовки, лежавшей перед ним на ручках кресла.

В этой ночи, обычной, безмятежной московской ночи была разлита тревога. Кто знает, сколько пьяных драк, убийств и ограблений совершается в эту минуту за стильными металлическими рамами гостиничных окон? Люди в этом мегаполисе поминутно колются, обворовывают друг друга, играют и убивают. Какие только хищники не таятся в этих джунглях из стекла и бетона. И все это ночью. Днем же столица вновь приобретает цивильный вид и те, кто ночью норовил вцепиться тебе в глотку, днем улыбаются тебе.

Валико постарался максимально расслабиться, с комфортом разместившись в кресле возле приоткрытого окна. Свои привычные кроссовки он снял и отложил в сторону. Его расстегнутая спортивная рубашка обнажала крепкую жилистую шею тяжелоатлета, не скрывая стальных мускулов и заросшей густой порослью волос груди. На полу позади него лежала небрежно брошенная кожаная сумка, застегнутая на все замки. Несмотря на кажущуюся небрежность, сумке этой (а вернее ее содержимому) отводилась весьма значительная роль во всем предстоящем мероприятии.

За стеной послышался тягостный стон и кряхтение. Бойко заскрипела и задвигалась кровать. Не бесстрастном лице молодого человека не дрогнул ни единый мускул, а в глазах его не отразилось ни единой мысли.

Несмотря на вынужденное бездействие, Валико не скучал, поскольку не умел скучать. Чем бы он ни занимался, ожидал ли чего, вырезал ли по дереву или вел машину, мозг его был постоянно занят некой напряженной работой, и ему всегда находилась пища для размышлений. Вот и сейчас он машинально, но бережно водил рукой по цевью винтовки Драгунова новейшей модели, грозному оружию со складным прикладом, способному работать и как снайперская винтовка, и как десантный автомат. Его двоюродный брат Тамаз посмеивался над страстью Валико к столь неудобному оружию (сам он предпочитал такое, чтобы умещалось в ладони и могло свалить слона), но с советами не совался, во-первых потому, что Валико давно вышел из возраста, когда слушают советы родных, а во-вторых потому, что как выяснилось из разговоров, в оружии он разбирался гораздо лучше Тамаза.

Терпеливо ожидая намеченного часа, он наблюдал за лежащей внизу улочкой, по которой поминутно несмотря на позднее время проносились автомобили. В руке он вертел колоду неновых карт, лениво тасовал их и выбрасывал на подоконник по три. Короткий пасьянс не требовавший много места на столе, но требовавший внимания и памятливости, не складывался. Вот четыре короля, главы четырех основных мастей, вокруг которых лежали кучки карт, таивших в себе массу значений. Вот дамы – советчицы, вот валеты-воины, вот десятки, девятки – поддерживающие пирамиду, вот восьмерки и семерки, финансовая подпитка, вот шестерки, которым суждено молча служить и погибать. И все они должны лечь одна на другую, красненькое на черненькое, а потом разбрестись по своим тузам-основам и выстроиться основанием колодезного сруба в четыре масти, которое ничто не могло поколебать. Кроме разве что двух джокеров, которые должны были выступить в надлежащий момент, и если лягут удачные карты, то мирно лечь рядом, а если неудачно – то побить друг друга. И выскочивший некстати черный джокер вдруг лег на черного же короля, что моментально смешало всю игру. Валико смешал карты, отбросил их в сторону и, скрестив руки, уперся взглядом в окно.

Справа от него по Щелковскому шоссе несся один сплошной поток огоньков автомобильных фар, после напряженного рабочего дня горожане направлялись в спальные районы Щелково и Гольяново. Теперь кого-то там ждет привычный ужин, телевизор, выпивка, а кого-то порция наркоты, ночной промысел и пробуждение в милицейском «обезьяннике». И к той и к иной участи Валико относился бы стоически (если бы имел в своем лексиконе такое слово). В невозмутимости его ожидания проглядывало что-то крестьянское. И несмотря на то, что в Москве он жил уже почти два года, ничто не могло разбавить в его жилах кровь горских пастухов. Он был чужим в мире бетонных высоток и асфальтовых проспектов, по которым носились стада разномастных автомобилей. Это было ясно написано на его грубом, словно из камня высеченном лице с хищным ястребиным носом; привычка к грубой физической работе сквозила во всей его низкорослой коренастой фигуре, коротких и сильных руках и ногах.

Большая часть из тридцати двух лет его жизни прошла в основном в ожидании. И чем как не ожиданием можно назвать перегон многотысячной отары овец с одного пастбища на другое, когда дни наполнены зноем, блеяньем овечьих глоток и вонью помета, а ночи изливают с небес сверкание мириадов звезд? Таким же ожиданием были наполнены месяцы учебы в автошколе, когда сельский сход решил, что пастухов в деревне достаточно и надо одного парня отправить в Большой мир – и коренастый мальчонка спустился с гор и покорно явился в военкомат. Армия тоже оказалась сплошным ожиданием, а война научила Валико не просто ожидать, но еще и ценить мгновения, отведенные жизнью на ожидание.

Он стал снайпером. И не просто снайпером, а охотником на снайперов. Возможно, в этом было его призвание. Когда идет противоборство снайперов, обычно тот, кто пошевелится первым и обнаружит себя, живет недолго. Как правило после того как он пошевелится, срок его жизни исчисляется секундами. Про Валико говорили, что «этот парень будет лежать неподвижно, даже если мимо него проедет танк и отдавит ему ногу». Наверное, сложись обстоятельства иначе, он мог бы стать хорошим наемным киллером. Он не испытывал страха или смущения при мысли о том, что ему предстоит убить человека. Мир и все живые существа в нем делились для Валико на «ядущих и ядомых» и он как непреложный принимал тот факт, что работает на лиц первой категории. Но он и не испытывал удовольствия при виде крови и страданий другого существа, будь то ягненок, идущий на шашлык или человек с пистолетом, случайно выросший у него на пути. Первый вид его деятельности не допускал проявлений страха, нужно было разве лишь воображение. Но он обладал тем терпением, которое проявляют рыбаки, долгие часы просиживающие над поплавком – не только ради поимки рыбы, но и испытывая удовольствие от игры в ожидание.

За стеной теперь слышались короткие тонкие вскрики-всхлипы, женщина словно захлёбывалась, на мгновение выныривая из омута и вновь с головой уходя в перипетии любовной схватки.

Комната, в которой восседал Валико, была гостиной заурядного двухкомнатного гостиничного номера. Пять огромных корпусов гостиницы производили на Валико впечатление огромных ульев, в которых никогда не прекращалась жизнь. Все население этих ульев по утрам устремлялось на вещевые рынки, муравейниками раскинувшиеся вокруг Измайлова, а по вечерам возвращалось обратно. Как правило это были челноки со всей страны и перекупщики их товаров. И не смотря на то, что и среди первых, и среди последних попадались очень богатые особы, обслуживание в гостинице было довольно среднего уровня. Да и публика была не самой притязательной.

Из одного номера на их этаже уже слышалось протяжное русское пьяное пение «что-стоишь-качаясь». Внизу под их окнами послышались звуки драки, потом заливисто хлестнула трель милицейского свистка. Так что за стенкой моментально прекратились скрип и стон, но спустя несколько секунд вновь возобновились. Теперь женщина стонала в голос. Ее протяжные стоны «а-ах!» производили впечатление, что она укачивает ребенка…

Неожиданно заработало сетевое радио. Валико выключил его и выдернул из розетки. И комната вновь наполнилась эротическими звуками и скрипом кровати. Валико почувствовал непроизвольную эрекцию и сплюнул. Следовало признать, что его сегодняшний напарник умел развлекаться.

В душе он завидовал этому юнцу. Сам Валико, когда был на работе, избегал отвлекаться на посторонние темы. На это время его сексуальные, эстетические, духовные потребности как бы выключались. А сейчас он был именно на работе. Бабам здесь категорически было не место. И откуда она тут взялась? Обычная гостиничная подстилка? Тенгиз явился с ней из путешествия по корпусу, тут же отправил в ванную и подмигнул Валико. Тот покачал головой и отвернулся. Эта шалава совершенно случайно могла стать причиной осложнений. А зачем им осложнения на пустом месте?

Беда с этим Тенгизом – младшим представителем фамилии Марагулия. Вообще-то он нравился Валико. Учитывая скорость, с которой Тенгиз гонял по городу на своем джипе, было неудивительно, что он был частым гостем в автосервисе у Тамаза. Там он познакомился с Валико, они подружились на почве общей любви к красивым автомобилям и гонкам Формулы-1. Тенгиз был быстрым и резким в движениях, остроумным и веселым парнишкой. Но бывал и шальным, и просто безответственным. В свои двадцать пять лет мог быть и посерьезнее и не допускать глупых выходок, подобных этой. Впрочем, в горах, где женились в пятнадцать лет, спрос по полной программе шел уже с тринадцати.

К сегодняшнему мероприятию Валико отнесся с крайней серьезностью – в немалой степени оттого, что обставлено оно было с куда большей таинственностью чем все прочие, какие ему доводилось выполнять. Ему вместе с Тенгизом было поручено найти надежное место, с которого они могли бы следить за автостоянкой и прилегающим к ней участком улицы. Судя по тому, что на автостоянке размещались большегрузные автомобили, им надлежало встретить какой-то груз. Какой? Валико предпочитал не спрашивать. В любом случае лучше корпуса «Дельта» для наблюдения за автостоянкой нельзя было придумать. К тому времени, когда Валико обнаружил, что в номере, кроме них с Тенгизом, будет находиться еще и неведомая девица, было уже поздно подыскивать что-либо другое. Сплавлять ее отсюда тоже не имело смысла, поскольку в случае провала или облавы она могла настучать на них. Лучше было оставить ее здесь до утра. И вообще, не его делом было указывать Тенгизу как выполнять указания его родного батюшки. А задание было крайне серьезным, раз Вано Марагулия мог доверить выполнение его только родному сыну, да к тому же удалив его с собственных именин.

Так что, возможно, девушка была частью какого-то общего плана… Теперь она закричала отрывисто, тонко-тонко и часто. Лоб Валико покрылся испариной. Он выругался. Ни для чего. Просто так. Этот Тенгиз – богатенький наследник семейного дельца – мог позволить себе выкинуть сто баксов на эту шлюшку. Да и не на шлюшку. Он мог снять себе любую красотку в ночном клубе, даже стриптизершу, даже фотомодель. Мог напоить ее коктейлем по пятьдесят баксов за стакан, а потом укатить с ней на своем джипе «сузуки-самурай», и оттрахать ее прямо там, или в гостинице, или в своей изолированной квартире (подаренной папочкой к совершеннолетию) в свое удовольствие. Или увезти куда-нибудь в сауну и там ее… Валико скрипнул зубами. Черт бы побрал этих проклятых мегрелов – Марагулия, Цурцумия, Гогия, Берия, Шмерия… Из-за них нет жизни настоящим грузинам, фамилия которых кончается на «швили» или на «дзе». Вот как у него. Впрочем, в глубине души Валико прекрасно осознавал, что всё дело было не в том, кто человек по нации – мегрел, сван или там пусть даже осетин, а в том, что у него за душой. За душой у отца Тенгиза, почтенного Вано Марагулия была жизнь, полная страданий и приключений, и несгибаемый, кремню подобный характер.

Тот же день. Балашиха. Дворец Молодежи. 22:15

Гуляние продолжалось вторые сутки и обещало продлиться еще на неделю. Для празднования шестидесятилетнего юбилея «вора в законе», профессионального налетчика и главы столичной наркомафии был арендован недавно отстроенный спортивно-оздоровительный Дворец молодежи. Столы были поставлены вокруг главной спортивной арены, а в центре ее был устроен невысокий подиум для поющих, танцующих и выступающих.

Сейчас популярный телеведущий объявил выступление Миши Голубинского. На сцену под бурю аплодисментов вышел небритый толстячок и проникновенно запел про «мальчиков-налетчиков». Незатейливый мотивчик был аранжирован и саккомпанирован Большим оркестром государственного радио и телевидения.

Благообразный седоусый мужчина в папахе и бурке, сидевший в центре стола, одобрительно закивал головой, услышав знакомые куплеты. Этот день был днем его триумфа, покоренная столица наконец-то легла в его постель и услужливо раздвинула ляжки.

Недавно отпел Детский хор имени-кого-то-там, телевизионщики снимали юбиляра полдня, он дал пять или шесть интервью, был награжден памятной медалью и дипломом от Госкомитета по физкультуре и спорту (за щедрое спонсирование недавно прошедшей Общегородской спартакиады), наконец, как вершину триумфа, ему принесли номер самой желтой их всех возможных газетенок, в котором его на всю страну поздравляли со славным юбилеем. Все бы хорошо, если бы так часто не повторяли его старую, уже полузабытую кликуху, так, не кликуху даже, а скорее указание на место рождения – Вано Батумский. Или просто Батум. Он уже устал объяснять этим репортерам, что ничего криминального в этом нет, что это просто так говорят у них в Грузии, указание на место рождения – нечто вроде фамилии. Это даже не совсем слово «Батум», сколько русифицированное слово «батоно» – что-то вроде «господина». Так в Грузии обращаются к старшему, уважаемому человеку. А эти дурачки всё – «вы полагаете, что центризбирком вас пропустит на выборы в Государственную Думу?

– А почему бы и нет? – пожимал плечами «батоно Вано».

– Но ведь вы же… э-э-э… сидели… – смущаясь (глупышка, она смущается!) спрашивала корреспондентка в короткой юбчоночке (надо бы пацанам сказать, чтобы пощупали, что там у тебя под юбчоночкой-то, сучка ты голенастая).

– Уважаемая, – елейным голосом отвечал ей «батоно Вано», – я и сам знаю, что я сидел, и из этого никакой тайны не делаю. А вы спросите – за что сидел? И я вам с гордостью отвечу – за «незаконную предпринимательскую деятельность». «Незаконную» в то время в СССР, и законную во всем остальном мире. Другими словами «за торговлю валютой», то есть за то «преступление», каким уже десять лет занимаются все банки нашей страны. И кроме меня в той же стране и в той же тюрьме сидели и другие вполне уважаемые люди – некоторые из них вообще стали губернаторами. А я, кроме того, как вам известно, не только отсидел весь срок, но еще и был амнистирован после отсидки. Так что чаяния и страдания простого народа я знаю не понаслышке… (последнюю фразу он зазубрил с подачи своего имиджмейкера, и вворачивал ее теперь где надо и где не надо в предвыборных своих речах).

На самом деле батоно Вано несколько лукавил в своих ответах. Сел он не столько за валюту, сколько за то, что со своими «орлами» контролировал сбыт и торговый оборот всех незаконных валютчиков в столице. В те годы московская фарца вызубрила одно твердое правило: хочешь промышлять валютой или шмотками – отстегни долю Батуму, и торгуй хоть у «Метрополя», хоть у «Интуриста». Тогда, в далекие семидесятые годы Батум первый познакомил столицу с тем, что позже прозвали рэкетом. Но в тогдашнем правовом лексиконе такого слова вообще не существовало. Воры у воров если и воровали, то эпизодически, подло и пакостно, и уж никак не возводили это в систему. Вано первый принес этот бизнес на родную землю – и ответил за него по всей строгости тогдашней свирепой социалистической законности. Поскольку статьи против рэкета в уголовном кодексе не нашлось, а сами фарцовщики о вымогательстве и не думали заявлять, Вано вчинили иск по другой статье и на основании обнаруженных случайно при обыске (а может, подброшенных) двух сотен долларов влупили десять лет за торговлю валютой. Самое смешное, что к тому времени этим товаром вовсю торговали уже все официанты, бармены и проститутки Москвы. И хотя для Вано установили оранжерейные условия содержания и выпустили, не дав отсидеть и трети срока, однако с той поры он возненавидел коммунистов ярой ненавистью и ныне слыл пламенным защитником демократических свобод и завоеваний.

* * *

Ирочка Надеждина поблагодарила его за интервью и поспешила вместе со своим оператором Сашей Здобиным к своей зеленой «шестерке», чтобы успеть передать репортаж в вечерний выпуск «экспресс-новостей».

– Ну, рисковая же вы дама, – покрутив головой сказал Саша. – Такому типу и такое ввернуть.

– Ты полагаешь, что я сказала ему что-то не то? – собственный корреспондент «ТрансТВ» Ирина пожала плечами. В свои двадцать восемь лет она побывала практически во всех горячих точках планеты, бывала и под бомбежками и под снайперскими пулями. Она не привыкла скрывать свои мысли ни от кого. Все, что ни делала, она делала импульсивно, откровенно, как дышала, разговаривала, снимала репортажи, спорила с начальством, водила машину. – Сань, я считаю, что мне в моем родном городе стесняться и заискивать перед всякими там абреками просто не пристало. Пускай они стесняются.

Она гнала «шестерку» по слякотному после дождя шоссе и нервно курила.

– Просто ты своими вопросами дала ему понять, что такому типу, как он, место в тюряге, а не среди порядочных людей, – продолжал гундеть Саша.

– А ты считаешь, что ему самое место в Госдуме? Или вообще в президентском кресле? – окрысилась Ирина.

– Ой, Ириш, да это же вообще не наше с тобой дело… – взволнованно запыхтел Саша. – Но по мне уж лучше президент-уголовник. Все-таки хоть имеешь представление, что от него можно ожидать, чем такой, как наш нынешний, право, слово…

Именно в это время черный джип «тойота-лендкрюйсер» обошел их справа и пристроился прямо перед ними.

* * *

– Третий, третий, как слышно? – послышался приглушенный помехами голос в наушнике.

– Нормально слышно, – вполголоса отвечал лейтенант Алексей Иващенко, стоя в проходе. И вдруг неожиданно для себя выругался. – Суки, мля…

– По какому поводу мат? – осведомился голос капитана Сорокина.

– Потому что, видимо, я ни хрена не понимаю в этой вашей столичной жизни! – буркнул лейтенант, сам с Орловщины, прикомандированный к столичному ГУВД по случаю ожидания чеченской диверсии. – Мы же их, блин, ловить должны, а мы их охраняем.

– Отставить! Отставить посторонние разговорчики по радио! – вмешался резкий и до содрогания громкий голос полковника Ковалёва. – Слышь, ты, орловский рысак, после дежурства зайдёшь ко мне на беседу.

– Слушаюсь, товарищ полковник…