Kitobni o'qish: «Черный рыцарь Артур Ярош. Книга 3. Защитник униженных»

© Л. Зданович. Перевод с немецкого. 2022

* * *

Глава 62. Два арестанта

Солнце близилось к закату. Его последние лучи озаряли печальную картину человеческого горя и мучительных страданий.

Словно призраки двигались и шевелились. Усталые измученные фигуры несчастных каторжников, кончили уже дневную работу. Лениво звенели цепи на их ногах, а онемевшие от тяжелой работы пальцы с трудом владели еще заступом или киркой.

У других из этих несчастных тружеников руки были в крови. Они весь день таскали тяжелые камни, о которые они исцарапали свои руки. Их худые и бледные лица, казались еще страшнее при свете заходящего солнца.

Можно было подумать, что это не живые люди, а выходцы с того света. Здесь были и старые, и молодые, и мужчины, и женщины, но пред суровым режимом каторги все они были равны, – здесь не знали ни пола, ни возраста, несчастные были даже лишены своего имени, взамен которого им дали тот или другой номер. И несчастные каторжники влачили свою тяжелую жизнь десятки лет, пока непосильный труд не уносил их в могилу.

Увы, лишь немногие возвращались в светлый Божий мир из каторжных мест в Тулоне.

Ко времени нашего рассказа в этой французской крепости было преступлено к целому ряду новых укреплений, и каторжников обременяли непосильной работой. Бессознательные надсмотрщики не справлялись о степени силы вверенных их надзору работников.

Лишь только они замечали зазевавшегося каторжника, надсмотрщики напоминали ему о себе крупной руганью, почти всегда сопровождаемой более или менее сильным ударом кнута. Жестокие надсмотрщики никому не давали снисхождения или пощады, они оставались глухими к стонам убеленного сединами старца, они не замечали безмолвных укоров или заглушаемых вздохов слабой, беспомощной женщины.

– Номер 146… смотри не зевай, мерзавец! – раздался суровый голос надсмотрщика Бриссона.

Старик, к которому относился этот окрик надсмотрщика, едва держался на ногах, а его онемевшая рука не в силах была поднять заступ. Надсмотрщик, здоровенный детина, со свежим цветущим лицом и быстрыми проницательными глазами подошел к старику, носившему номер 146.

– Послушай-ка, любезный, – грозным голосом заговорил Бриссон, – не считаешь ли ты себя выше других каторжников? Отчего ты работаешь так лениво, несмотря на то, что я уже в третий раз крикнул на тебя. Я давно уже угостил бы тебя кнутом, и если я не сделал этого, то ты должен благодарить эту девушку.

При последних словах надсмотрщик окинул пристальным взглядом работавшую возле старика молодую девушку, которая, не смотря на свою арестантскую одежду, была обольстительно красива. Ясно было, что надсмотрщик восхищался ее кротким лицом, которому страдальческое выражение придавало еще больше кротости и ее стройной фигуре, формы которой соблазняли молодого надсмотрщика из-под грубого платья.

– Простите меня, – слабым голосом проговорил несчастный старик, – я стою на ногах с пяти часов, и руки и ноги отказываются служить мне…

– Не прикажешь ли ты поднести себе стул? – с грубым смехом воскликнул надсмотрщик и, повернувшись спиной к старику, направился к другой группе работавших в поте лица несчастных.

Там стоял уже его коллега, надсмотрщик Роже, суровый и угрюмый старик.

– Не голоден ли ты уже, старый друг, – обратился Бриссон к своему старшему коллеге.

– Весьма понятно, – угрюмо возразил тот. – Эта проклятая служба, чтоб черт ее побрал! Стоишь, целый день на ногах и смотришь за этой сволочью.

– Можешь идти подкрепить свои силы, а я буду смотреть и за твоими каторжниками.

– Благодарю за услужливость, – с явной иронией ответил старый надсмотрщик, – хотя, по правде сказать, у тебя тут не без другого умысла, мой дорогой друг.

– Я не понимаю тебя, – с притворным недоумением возразил Бриссон.

– Не прикидывайся таким невинным, – смеясь, проговорил Роже, – Или ты думаешь, что я дурак, не замечаю того, что творится под твоим носом? Да, да, я знаю, от чего ты хотел спровадить меня, дружок. Да я тебя вовсе и не укоряю, будь я в твоих летах, я не был бы лучше тебя!

Молодой надсмотрщик покраснел и сердито воскликнул:

– Черт побери! Что это за намеки?

– Бог с тобой, если тебе хочется, я выскажу тебе всю правду. Ты пожелал бы остаться один с этой красоткой, которая работает возле старика. Я стар, дружок, но мои глаза еще видят!

– Какое же тебе дело до этого? – почти гневно воскликнул молодой надсмотрщик, – Иди-ка, утоли свой голод!

– Только не волнуйся так сильно, друг Бриссон, – проворчал старик, который, однако, поспешно удалился, оставив своего младшего коллегу одного.

Каторжники воспользовались этим маленьким промежутком, когда надсмотрщики в пылу своего разговора не обращали внимания на вверенных их надзору работников.

Старик с седой бородой, которого надсмотрщик назвал номером 146, беспомощно опустив руки, посмотрел на стоявшую возле него прекрасную девушку и тихо прошептал:

– Елизавета… как я благодарен тебе!

– Нисколько, князь Фельс… То, что я сделала, не стоило мне никаких жертв.

– Ах Елизавета… я чувствую себя несчастным с того дня, когда нас разлучили.

– Бедный князь, и мне не лучше!

– Разве нам нет никакой возможности снова встречаться, Елизавета?

– Только на работе, князь.

– Дитя мое… не можешь ли ты улизнуть из твоей камеры? Ты знаешь мою темницу, нас там трое. Мои соседи – Пухлер и его друг, номер 149.

– Если только возможно будет, я приду. Может быть еще этой ночью.

В этот же момент князь Фельс заметил, как надсмотрщик обернулся к нему, он дал знать Елизавете, и та снова принялась за работу.

Уже больше полугода старый князь и прекрасная Елизавета томились в Тулоне, работая наравне со всеми каторжниками. Как читатель помнит, мы оставили их в тот момент, когда Артур Ярош, попытавший освободить свою возлюбленную, чуть сам не попал в руки гренадеров. Таким образом, Елизавета Бах и князь Адам Фельс были доставлены в Париж.

Хотя старый князь имел там большие связи, однако, его враг, маркиз Дельмонт, имел тогда слишком большое влияние при дворе. Надежда Елизаветы на помощь князя Фельса также рухнула, и оба несчастные были осуждены на непосильные работы в крепости Тулона.

Было действительно большим чудом, если старый князь еще держался на ногах после всех пережитых им неимоверных страданий, если тяжелая каторжная работа не подорвала его последних сил.

Отчасти он был обязан своей выносливостью прекрасной молодой девушке, привязавшейся к нему дочерней любовью. Елизавета Бах всячески облегчала страдания несчастного старика. Она делила с ним все, что она получала, но дороже всего были нежные ласковые слова, которыми она утешала своего бедного друга. Некоторое время старый князь был помещен в соседстве с Елизаветой, но скоро обоих друзей разлучили.

Молодую девушку поместили в одну камеру с двумя женщинами, а князь Фельс был переведен в освободившуюся камеру вместе с двумя другими арестантами. И с тех пор князь встречался с Елизаветой только на работе, где им не всегда удавалось сказать друг другу несколько слов.

Но те немногие слова утешения молодой девушки ободряли упавшего духом старика и воскрешали в его душе давно погасшие надежды. Елизавете казалось великим чудом, если старый князь, привыкший к роскошной и блестящей жизни, мог переломить ужасный режим и тяжелые работы на каторге.

Но она сама, по-видимому, весьма легко свыклась с этой невыносимой жизнью. Тяжелая физическая работа не изнуряла ее, а напротив того она расцветала с каждым днем и недаром ее красота пленяла всех.

Неудивительно, что надсмотрщики, а в особенности Бриссон, под надзором, которого она находилась, первое время старались облегчать ее тяжелое мучительное положение. Охотно и с благодарностью принимала Елизавета эти знаки снисхождения, но с отвращением она оттолкнула Бриссона, когда этот негодяй потребовал за свою снисходительность награды, одно только название, которой заставило Елизавету густо покраснеть.

С этого времени ее жизнь на каторге стала невыносимой. Молодой надсмотрщик не совсем отказался еще от надежды на уступчивость прекрасной девушки. Поэтому он пытался сломить ее упорство жестоким обращением, насмешками и презрением. На каждом шагу он дал чувствовать бедной девушке, что ее жизнь находится в его руках.

Глава 63. На каторге

Солнце уже скрылось, и сумерки уже начали сгущаться над печальными группами продолжавших еще свою тяжелую работу каторжников.

Наконец явился главный надзиратель, заведовавший работами в этом участке, и приказал прекратить работу. Арестанты с облегчением вздохнули. Радостно бросали они свои орудия и быстро начали строиться группами в три человека.

Старому князю удалось еще раз пожать руку Елизавете и тихо шепнуть ей:

– Я жду тебя, приходи же еще этой ночью.

И он поспешил к своим двум соседям по камере, которые уже ждали его.

Елизавета же поспешила присоединиться к обеим женщинам, с которыми она разделяла вместе тесную камеру мрачной темницы. Это были мать и дочь, которые жили на каторге уже несколько лет.

Старуха изумляла всех своей бодростью. Тяжелая работа, казалось, не сокрушила ее, и она высоко держала свою голову. Ея дочь, миловидная брюнетка, с большими черными глазами, также, по-видимому, равнодушно относилась к своей тяжелой участи. Впрочем, мать и дочь пользовались большими снисхождениями и многими облегчениями.

Правда, молодая девушка слишком дорого заплатила за эти милости, но с тех пор, как она сделалась любовницей старшего надзирателя, все подчиненные ему надсмотрщики стали относиться благосклоннее к этим обеим арестанткам. Старший надзиратель позаботился о том, чтобы мать и дочь были помещены в лучшей камере и, может быть, не без умысла дали им в соседки Елизавету Бах. Таким образом, эти три женщины жили вместе, помогая, друг дружке, хотя скорее из сострадания, чем из более искреннего чувства или симпатии.

В тот миг, когда Елизавета уже подошла к своим соседкам, раздался вдруг резкий голос старшего надзирателя:

– Бриссон, иди-ка сюда!

Молодой надсмотрщик поспешил к своему начальнику.

– Посмотри-ка, – сказал ему тот, – арестанты бросили свои заступы и кирки на месте работы. Отчего же они не собрали их в одну кучу?

– Я сейчас распоряжусь об этом, господин надзиратель, – ответил Бриссон.

Обернувшись, молодой надсмотрщик увидел стоявших ближе остальных к нему князя Фельса и его двух сожителей. Все трое уже собирались следовать за удалившимися товарищами, как вдруг прогремел голос Бриссона:

– Остановись! Подойди сюда, номер 148.

– Что… что мне нужно делать? – не без досады спросил арестант высокий, здоровый малый.

– Вернись и собери валяющиеся на земле орудия. Да постой-ка, я дам тебе кого-нибудь в помощники. Номер 147, скорей сюда!

Елизавета сейчас же подошла к надсмотрщику.

– Иди, помоги ему. – сказал Бриссон. – Вы соберите в одну кучу все инструменты.

На лице надсмотрщика появилась странная усмешка. Высокий широкоплечий арестант вместе с Елизаветой принялся за свою работу, которую несколько затрудняла воцарившаяся уже кругом ночная темнота.

Впрочем, Елизавете мало пришлось работать. Здоровый, плечистый номер 148, в десять минут собрал все валявшиеся орудия и, закончив работу, доложил надсмотрщику:

– Я кончил.

– Хорошо, идите, – ответил Бриссон, и направился вместе с обоими арестантами к большим воротам.

– Идите скорей, номер 148. – сказал надсмотрщик широкоплечему арестанту, – догоните своих товарищей.

– Слушаю, – коротко ответил Пухлер и, ничем не выказывая явившейся в его голове мысли, он быстро пошел вперед.

Надсмотрщик же продолжал идти рядом с Елизаветой.

Немного спустя, они очутились в длинном темном проходе, и Елизавета вдруг почувствовала, как Бриссон обнял ее обеими руками. Хотя Елизавета подозревала что-то недоброго, она была поражена этой неожиданной выходкой надсмотрщика.

– Пустите меня, Бриссон, – дрожащим голосом воскликнула она. – Сжальтесь надо мной… я беззащитная женщина!

– Милая, голубушка, не будь такой упрямой! – произнес надсмотрщик, тихо посмеиваясь. Идем ко мне на мою квартиру… У меня так удобно и приятно… Поверь, если ты будешь благоразумна, я могу помочь тебе освободиться от тяжелой каторжной жизни.

Елизавета всеми силами сопротивлялась, стараясь, вырваться из рук негодяя. Когда же она почувствовала, что он хочет прижать ее к себе, она невольно вскрикнула от ужаса. В этот миг, что-то темное быстро зашевелилось, и в темноте раздался грозный голос.

– Черт побери, негодяй!

И не успел Бриссон обернуться, как его уже схватили чьи-то железные руки. Через миг он уже лежал на земле, а его шею обхватили железные пальцы, давившие ему горло словно клещами.

Бриссон не успел, и вскрикнуть, слышно было только слабое храпение, а затем все затихло.

– Елизавета, это я… Пухлер… Не бойтесь, кажется, я задушил этого негодного надсмотрщика.

– Пухлер… благодарю вас, – дрожащим от волнения голосом ответила несчастная девушка.

– Но что вы сделали, безумец, вас накажут, может быть, смертью.

Но широкоплечий арестант ответил только легкой улыбкой.

– Напрасно вы тревожитесь, – возразил он. – Негодяи никогда не узнают, кто сделал это и кому вы, Елизавета, обязаны своим спасением. Какой дурак был этот Бриссон! Он думал, что я отправился к своим товарищам, он не замечал, как я пробирался вслед за ним, словно ночная тень.

Все еще трепетавшая всем телом девушка крепко и горячо пожала руку своему спасителю.

– Бегите же отсюда, иначе вы погибли. – шепотом сказала она ему.

– Бежать? – как-то странно спросил Пухлер. – Нет, я не оставлю вас здесь одну! Да и по правде сказать, мне нечего бояться. Когда Бриссон очнется, он, навряд ли расскажет кому-нибудь об этом приключении. До свиданья, Елизавета, я спешу в свою камеру, где меня ждут товарищи.

– Скажите князю, что этой ночью буду у него. – сказала молодая девушка.

– Сегодня еще! – радостно воскликнул каторжник. – Прекрасно, вот-то князь обрадуется.

Огромная фигура Пухлера скоро исчезла в темноте. Елизавета же поспешила в камеру, но ее все еще трясло в лихорадке от только что пережитого ужаса.

Несколько минут спустя, она уже вошла в свою камеру.

– Наконец-то и она явилась! – раздался ей навстречу голос старушки. – Посмотри, Роза, она уже пришла.

Мать и дочь сидели друг против дружки, уничтожая свой скудный ужин.

– Где ты была так долго, Елизавета. – спросила Роза, как-то любопытно глядя на свою ровесницу. – Не Бриссон задержал тебя?

Елизавету глубоко оскорбил этот вопрос, но она всегда прощала Розе ее обиды. Она была снисходительна к этой девушке, зная ее ужасную участь.

– Что ты хотела сказать этим вопросом? – спросила старая Матильда свою дочь. – Елизавета слишком горда и недоступна для этого негодяя надсмотрщика.

– Не знаю, слишком горда или глупа, – язвительно проговорила Роза. – На чьем возу сидишь, того и песенку поешь.

Елизавета ничего не ответила и молча, принялась за свой незавидный ужин.

– Я, отправлюсь, сегодня с визитом к моему старому другу. – сказала Елизавета, кончив свой ужин. – Если меня спросят, скажите, что вы не знаете где я.

Роза с иронией засмеялась.

– Ты идешь к этому старику, – насмешливо проговорила она. – Клянусь, я не завидую тебя этого поклонника.

Елизавета не слышала уже этих слов: она уже закрыла за собой дверь и быстрыми шагами спешила по направлению к отдаленной камере, в которой сидели старый князь Фельс и его два соседа.

Глава 64. Два дворянина

Нельзя отрицать, что со стороны Елизаветы этот шаг был несколько рискованный. Если бы она по дороге встретила кого-нибудь из строгих надсмотрщиков, то ей грозило наказание за этот визит, с которым она отправилась в камеру старого князя Фельса.

Но молодая девушка пренебрегла этой опасностью. Она знала, как сильно страдал этот благородный старик с тех пор, как его разлучили с ней. Ах, несчастный старик привязался к молодой девушке искренней любовью, как к родной дочери, и ее слова утешали его в скорбные минуты, когда его душу окружал страшный мрак отчаяния.

Без особых приключений Елизавета Бак достигла своей цели. Она тихо постучалась в дверь два раза и через миг она увидела огромную фигуру отворившего ей Пухлера.

Слабый свет маленькой лампы скудно озарял мрачное помещение, единственной мебелью, которого были только широкие нары, служившие заключенным и жесткой постелью, и стулом, и даже столом.

Князь Адам Фельс печально сидел на своих нарах.

– Елизавета, – воскликнул он, – ты ли это?

Но девушка уже спешила к нему; она опустилась перед ним на колени и устремила на своего старого друга взгляд, полный детской любви и заботливости.

Дрожащая рука старика тихо скользила по мягким волосам молодой девушки, на которую он глядел с безмолвной любовью.

Пухлер глядел на эту маленькую группу, глубоко тронутый видом этой искренней, величественной любви.

Да, общее горе и страдания соединяли этого благородного старца и эту молодую невинную девушку.

Скрестив свои руки на груди, Пухлер опустился на свои нары, не спуская глаз с молодой девушки.

– Моя дочь, мое милое дитя, тихо заговорил старый князь, – мне не верится, что ты опять у меня! Ангелом явилась в эту мрачную обитель беспредельного горя и отчаяния, чтобы своим присутствием несколько облегчить наши муки и осветить наше жалкое существование хоть единственным ярким лучом. Ах, Елизавета, каким счастливцем я считал бы себя, если бы смерть избавила меня от этой полной мук жизни.

– Не говорите с таким отчаянием, дорогой князь, – возразила молодая девушка. – Будем верить и надеяться, что наши страдания не будут бесконечны.

– Увы, этим страданиям положит конец одна только смерть.

– Никогда не следует так сильно упасть духом! – воскликнула Елизавета Бах. – Сознание своей чистоты и невинности должно поддерживать в вас надежду и веру. Будем верить, что когда-нибудь восторжествует правда и справедливость.

Елизавета услышала за собой чей-то презрительный смех, в котором звучала бесконечная горечь.

Она с изумлением оглянулась – она увидела Пухлера, лицо которого было мрачно, а глаза страшно сверкали.

– Правда и справедливость! – каким-то страшным голосом воскликнул он. – Нет, нет, Елизавета Бах, на свете нет ни правды, ни правосудия!

Молодая девушка не могла объяснить себе странное поведение этого соседа по камере, старого князя. В сущности, она почти не знала этого Пухлера, которого она считала одним из всех этих несчастных, которых злая судьба забросила в это море человеческих страданий.

– Справедливость, – снова повторил каторжник, вдруг отвернувшись, как бы сознавая, что уже слишком много проговорился. – Ха-ха, правосудие давно уже похоронено!

Елизавета Бах, слегка вздрагивая, прижалась к князю, устремив на него вопросительный взгляд.

– Бедняжка, – проговорил старик, – кто знает, какие тяжелые испытания пережил он? Да, может быть и он несчастная жертва людской злобы и обмана! Но вернемся лучше к нашей собственной скорби, Елизавета. Помнишь ли ты вопрос, с которым я не раз обращался к тебе еще по дороге в Тулон? Я повторяю теперь этот вопрос: что станет с нами, и чем кончится все это.

Елизавета медленно поднималась на ноги. Как-то автоматически она опустилась рядом со старым князем на жесткие нары.

– Что станет с нами? – повторила она вопрос своего собеседника, причем на ее прекрасных глазах заблестели слезы. – О, ответ весьма прост. Мы заживо похоронены в этой страшной могиле, где мы будем страдать и мучительно терзаться, пока смерть не явится нашей избавительницей.

– Мои друзья, без сомнения, хлопочут обо мне, требуя моего освобождения, – снова заговорил князь, – Но на что мне теперь эта свобода, Елизавета, когда смерть уже стоит за моими плечами. Эта тяжелая, непосильная работа убила во мне и физическую и нравственную силу. Если бы я вернулся теперь на свою родину, я не нашел бы там прежнего покоя и мира. Мою жизнь отравляло бы сознание, что в этом страшном уголке сотни несчастных терзаются страшными муками. Елизавета, ты молода и красива, пред тобой еще целая жизнь, полная надежд и радостей! Ради тебя я хотел бы подумать о способе бегства из этой страшной тюрьмы.

– Возможно, ли думать о бегстве? – печально возразила молодая девушка. – Нас стерегут многочисленные стражники и надсмотрщики, мы заперты за железными дверями и решетчатыми окнами…

Ни старый князь, ни Елизавета не заметили, что их тихий разговор не остался не подслушанным.

Пухлер забился в свой угол, растянувшись на жестких нарах, где он лежал неподвижный, по-видимому, погруженный в свои собственные думы. Однако не он один только подслушал эту тихую беседу.

Справа от него находились третьи нары, на которых торчала какая-то темная масса.

Неопытный наблюдатель мог бы подумать, что валялась груда старого платья. На самом же деле там отдыхал живой человек, видимо, старавшийся закрыть свои усталые глаза, но разговор его старого соседа с молодой девушкой помешали его сну. Этот человек, прислушивался каждый раз, когда до него доносилось слово «бегство» или «свобода».

Вдруг зазвенели кандалы на его ногах, он медленно поднялся со своего ложа и без некоторого колебания приблизился к разговаривавшим арестантам.

Князь Адам Фельс и Елизавета Бах одновременно устремили на него свой взгляд.

Пред ними стоял высокого роста широкоплечий человек с довольно красивым безбородым лицом. Ему было лет сорок, но его цветущий вид, легкие движения и блестящие глаза делали его много моложе. Этот арестант носил на своей куртке бляху с номером 149. И про этого человека старый князь знал не больше того, что ему было известно о Пухлере. Но не было сомнения, что это был иностранец.

Старый князь слишком много путешествовал на своем веку и посещал разные страны и народы.

– Должно быть он англичанин, – не раз говорил князь Пухлеру про их соседа. – Я узнаю его по акценту, с которым он говорит по-французски.

Справедливость требует, однако сказать, что арестант номер 149 за все это время, (больше двух месяцев), произнес своим соседям всего только несколько односложных слов.

И теперь иностранец, молча, остановился возле старого князя, но по его осанке и манерам князь узнал в нем человека знатного происхождения.

Казалось, он ждал, чтобы князь и его молодая собеседница продолжали свой разговор. Но так как те упорно молчали, на лице англичанина появилась странная улыбка.

– Отчего вы вдруг прервали свой разговор? – спросил он князя. – Или вы боитесь меня как предателя?

Старый князь покачал головой.

– Я не знаю вас, господин, – твердым голосом возразил он, – но если мы замолчали при вашем появлении, мы сделали это без всякого намерения.

– Вы говорили о бегстве, об освобождении… Скажите, каким путем вы намерены добиться этого?

– Вы ошибаетесь, если вы полагаете, что мы решили искать способа бегства из этого земного ада, – возразил князь Фельс.

– Ах, вы не доверяете мне! – воскликнул англичанин. – Нас связывает общее горе, и я не понимаю, что заставляет вас скрывать от меня каким образом вы намерены сделать попытку к бегству?

– Уверяю вас своим княжеским словом, – ответил князь, – что, если бы мы приняли твердое решение и составили план своего бегства, мы не оставили бы в беде своего товарища, по несчастью. Кем бы вы ни были, господин, но ваши манеры и выражения ваших глаз ясно говорят, что вы принадлежите к высшему слою общества. Но скажите, думаете, ли вы о бегстве?

– Думаю ли я о бегстве? Ха-ха разве вы не видите, что я не сплю по ночам? И ночью на этих жестоких нарах, и днем копаю землю тяжелым заступом, я о том только размышляю, как бы поскорее освободиться от этих тяжелых цепей.

– Хорошо, я знаю путь к бегству, – сказал князь. – К этому пути ведут храбрость и решительность.

– Я обладаю и тем и другим.

– Хорошо, господин, в таком случае, мы скроены из одной материи, хотя моя голова уже побелела, а моя спина несколько согнулось. Я сохранил еще храбрость и отвагу своих молодых лет. Дайте мне вашу руку! Я не знаю вас, но мы братья, по несчастью.

Князь встал со своего места и протянул каторжнику свою руку. Одно мгновение тот колебался, однако он сейчас же пожал протянутую ему руку.

– Да, мы не знаем, друг друга, – сказал он при этом, – Но теперь мы должны назвать друг другу свое имя.

– Мое имя князь Адам Фельс. – сказал старик.

Казалось, что в первый миг иностранец не верил своему собеседнику.

Должно быть, и этому англичанину не было безызвестно громкое имя старого немецкого, князя.

– Князь Адам Фельс! – сильно пораженный воскликнул он. – Ах какой странный случай!

– Что вы хотите сказать этим? – с удивлением спросил князь.

– Да, только странный случай мог столкнуть здесь вместе двух людей как мы с вами, – ответил номер 149. – Так как вы назвали мне свое имя, я могу сказать вам и свое имя, которое я до сих пор ношу с гордостью. И я горжусь длинным рядом знатных предков, мое имя лорд Ричард Вардмур.

Наступила долгая пауза. Теперь князь в свою очередь был удивлен, так как имя знатного английского лорда было известно во всем мире.

Ричард Вардмур был младшим сыном прославившегося в политическом мире лорда Вардмура. Но оба его старшие брата рано умерли, один из них был убит на охоте, а другого свела в могилу лютая болезнь.

Это двойное несчастье сокрушило старого лорда, и, спустя немногое время, Ричард Вардмур осиротел, унаследовав знатный титул и громадное состояние своего отца. И этот человек стоял теперь в сером арестантском платье с номером вместо имени!

– От всей души я благодарю Творца за это счастливое совпадение, – проговорил, наконец, старый князь. – Как это ни печально, но я утешен мыслью, что мой новый друг и сообщник – лорд Ричард Вардмур, которому я могу искренне пожать руку! Ах, милорд, зачем вы не открыли мне вашего имени.

– Потому что я не знал, кто был соседом по камере. – ответил лорд. – Отныне же, дорогой князь, мы заключим тесную дружбу. Мы в настоящее время товарищи по несчастью, но, когда с помощью Божьей мы очутимся на свободе, мы останемся вечными друзьями.

В этот же момент к ним приблизилась высокая, почти гигантская фигура. Это был Пухлер.

– Товарищи по несчастью, – сказал гигант, голос которого звучал глухо, даже хрипло, – Я слышал весь ваш разговор и хотел бы вступить в ваш союз. Хотя я простой человек, но в моей душе горит жажда свободы.

Князь Фельс недолго колебался. В глазах этого благородного человека все люди были равны и имели одинаковое право на свободу. И после того, как князь дружески пожал руку Пухлера, высокомерный лорд также последовал его примеру.

– Что же будет со мной? – спросила Елизавета Бах, с радостным волнением следившая за всей этой сценой.

Старый князь встал со своего места и, нежно погладив мягкие волосы молодой девушки, проговорил:

– Ты, милое дитя, будешь нашей верной спутницей. Более того, твое присутствие придаст нам энергию и бодрость, нас будет воодушевлять желание освободить тебя из этого ада.

– Теперь же посоветуемся, каким образом приступить к делу? – предложил лорд Вардмур.

– Да, устроим маленький совет. – сказал князь Адам Фельс. – Я думаю, что все члены нашего маленького союза не по своей вине попали в эти страшные места, предназначенные для преступников.

При этих словах князь посмотрел на Пухлера, который, невольно опустил свои глаза.

Лорд Вардмур первый прервал наступившее молчание.

– Для меня ясно, как Божий день, дорогой князь. – сказал он, – Что вы страдаете здесь, как жертва возмутительной несправедливости. Но когда вы узнаете мою скорбную повесть, вы убедитесь, что и я невинно пострадал.

– Я охотно послушаю ваш рассказ, милорд, – ответил князь. – И не из одного только любопытства прошу вас об этом, но потому, что ваша исповедь послужит мне знаком вашей дружбы и доверия ко мне.

– Тем охотнее расскажу вам историю постигшего меня несчастья, что я буду иметь в вас внимательного слушателя и сочувствующего друга. – сказал лорд Вардмур и приступил к своему рассказу.