Kitobni o'qish: «Истинные приключения французских мушкетеров в Речи Посполитой»

Предисловие автора

Для меня, как, наверное, для многих, роман Александра Дюма «Три мушкетера» стал одной из первых, прочитанных еще в детстве, книг. Уже в более зрелом возрасте я решил перечитать «Трех мушкетеров», а также, как сейчас модно говорить, сиквел – «Двадцать лет спустя». Мне было приятно отметить, что эти романы могут представлять интерес и для взрослого человека.

Несмотря на некоторую вольность в интерпретации исторических событий, технические хитрости, свойственные роману-фельетону, в формате которого публиковались книги, сюжетные нестыковки а, порой, откровенные ляпы, Дюма мастерски выстраивает увлекательное действие, удерживая внимание, по крайней мере, меня, как читателя, на протяжении всего повествования.

Ну и, наверное, главное достоинство «Трех мушкетеров» – беспрецедентный культ дружбы, созданный в романе, опять-таки, несмотря на все огрехи, в том числе, на ту легкость и искусственность, с которыми эта дружба возникает, и не меньшую парадоксальность, с какой она прерывается на целых двадцать лет. Тем не менее, все другие романы, воспевающие бескорыстную искреннюю дружбу, уже вторичны и вышли, так сказать, из шинели, или, правильнее будет сказать, плаща (и шпаги) «Трех мушкетеров».

Александр Дюма довольно вольно обошелся с историей. Так, герои его романа не могли участвовать в осаде Ла-Рошели, поскольку в то время были в совсем уж нежном возрасте.

Если имя д’Артаньяна было довольно хорошо известно широкой публике, то в историчность Атоса, Портоса и Арамиса верилось с трудом, на что намекал и сам Дюма. Однако, как выяснилось, эти люди на самом деле существовали и действительно служили в роте королевских мушкетеров.

Замысел книги возник у меня довольно спонтанно, как некая игра, поначалу не обещавшая вылиться во что-то серьезное. Однако по мере изучения предмета, сюжет романа стал для меня вырисовываться все более четко и ясно, и это окончательно убедило меня в необходимости взяться за его непосредственное написание.

Я попытался «восстановить» историческую справедливость по отношению к главным героям произведения Дюма, которые присутствуют и в данной книге. В качестве «компенсации» я позволил себе собственные вольности и фантазии, не уступающие по дерзости тем, к которым прибег французский литератор. Вместе с тем, по моему глубокому убеждению, события и ситуации, в которые вовлечены герои книги, являясь, безусловно, абсолютным вымыслом, тем не менее, вполне могли случиться в реальности. Это, в первую очередь, обусловлено скудостью источников, что дает богатую почву для игры воображения.

Внимательный читатель наверняка заметит некоторые нюансы, свойственные первоисточнику, в частности, упомянутые выше, а также ряд других вещей, о которых я не хотел бы распространяться раньше времени.

Кроме того, как для человека постсоветского пространства для меня «Три мушкетера» – это не только книга, но еще и фильм. Фильмов о «великолепной четверке» было немало, но нам, рожденным в СССР, особенно дорог один. По прошествии времени приятно осознавать, что кино снималось в Украине. Дань уважения этому фильму также можно обнаружить в книге.

В любом случае, мне хотелось, чтобы роман получился интересным, увлекательным, познавательным. А получилось ли – судить читателю.

Глава первая. Итальянец и гасконец

Кардинал Мазарини, первый министр Франции и, как многие догадывались, предпочитая об этом молчать (притом вовсе не из-за страха перед ним самим, а, скорее, из-за уважения к королеве и, особенно, к юному королю, хотя подобное поведение Ее Величества ни коим образом не способствовало упрочению этого уважения, а, как раз, наоборот), – тайный принц-консорт, этой ночью не спал.

Он только что покинул покои королевы и вернулся на свою половину, и теперь молча мерил шагами кабинет, предаваясь раздумьям. Наконец, обессилев, кардинал опустился в кресло перед заваленным бумагами и книгами столом.

В течение нескольких минут он так сидел, подперев голову обеими руками, затем, слыша отдаленный шум с улицы или шорох с лестницы перед его покоями, снова возвращался к своим мыслям, вставал и продолжал неспешное, но настойчивое движение.

Мысли кардинала были невеселыми. Подстрекаемая парламентом чернь заполонила улицы Парижа. Гвардия и войска пока контролировали ситуацию, но неизвестно, сколько так могло продолжаться.

– Неблагодарные! – пробормотал Мазарини.

А, впрочем, какой благодарности он мог от них требовать? Кому нужны его блестящие военные и дипломатические победы? Разве они… они могут оценить его достижения по достоинству?

– Время нас рассудит! – снова сам себе сказал он.

Время… Кардинал горько улыбнулся. Кто знает, сколько пройдет времени, пока его заслуги перед Францией, да что там – перед всей Европой – будут оценены. Да и произойдет ли это вообще когда-нибудь?

Может, его по достоинству оценят потомки? Как знать? Хотелось все же, чтобы лавры достались при жизни.

Звезда дипломата и государственного деятеля Мазарини, или, точнее, Джулио Раймондо Мадзарино (иногда фамилия писалась как Мадзарини), уроженца Неаполитанского королевства, взошла в 1630 году, когда он познакомился с всесильным кардиналом Ришелье, став, по сути, его агентом в Италии. Через несколько лет Мазарини снова оказался в Париже – в роли папского легата, однако вскоре перешел на службу к французскому королю, фактически же – в услужение к Ришелье. Именно по его протекции в 1641 году Мазарини получил сан кардинала.

К удивлению многих после смерти Людовика XIII в 1643 году вдова короля, регентша Анна Австрийская назначила Мазарини, который теперь был известен как Жюль Мазарен, первым министром Франции. Это вполне ожидаемо вызвало неудовольствие наиболее знатных семей королевства, которые составили против него так называемый «заговор высокомерных». Его пытались убить, но Мазарини, не став более искушать судьбу, арестовал всех бунтовщиков и вышел из этой истории победителем. Но сейчас Франция снова забурлила, и происходило это без, по крайней мере, видимого содействия «высокомерных».

Однако не только волнения в королевстве, которые, по счастью, пока что не выходили за рамки столицы, беспокоили Мазарини. В конце концов, пусть они ненавидят его – иностранца, итальянца! – но никто не осмелится тронуть короля, королеву, которая, хоть и сама иностранка, была все же матерью государя, а он уже через несколько лет станет полноправным властителем Франции.

– И мы ему будем усердно помогать, – еле слышным шепотом – да и то, только ему самому – проговорил кардинал, и его лицо осветила недобрая, в чем-то даже зловещая улыбка.

Война, которая продолжалась уже тридцать лет, которая принесла столько бед и страданий и требовала все больших средств – а их можно было получить лишь за счет все новых и новых налогов – близилась к концу. Ни для одной из стран Европы исход этой войны не сулилстольких выгод, как для Франции. Основы этого успеха были заложены еще во времена его предшественника – покойного кардинала Ришелье, чьей тенью называли Мазарини его недоброжелатели, но его, Мазарини, заслуги в успешном завершении войны были не меньшими, а, может даже, и более значительными.

Мазарини не спешил. Война должна была закончиться – в этом году или в следующем – не столь важно. Он требовал от своих послов добиваться максимально выгодных условий подписания мира. К тому же Испания была все еще сильна, по крайней мере, так считали ее правители, отчего действовали соответствующим образом, а, значит, боевые действия продолжатся еще несколько лет, если не десятилетия.

Но не Испании опасался Мазарини. Куда больше его беспокоили события, разворачивавшиеся на севере и востоке Европы.

Если во время войны Франция охотно сотрудничала со Швецией, сперва, еще при Ришелье, щедро ссужая ее деньгами, а затем, на завершающем этапе, координируя боевые действия, то теперь, когда мир был уже не за горами, Швеция превращалась в могучую державу, которая по праву могла соперничать за гегемонию во всей Европе с самой Францией.

Мазарини отдавал должное уму и таланту шведского риксканцлера Акселя Оксеншерны. В нем он чувствовал достойного соперника в искусстве дипломатии и плетения интриг.

То был великий век великих людей. На фоне порой бездарных монархов глыбами вставали столпы эпохи – первые министры, канцлеры, военачальники, порой просто откровенные авантюристы, добывавшие славу своим отечествам храбростью, талантами, волей и умом. Таким был Валленштайн у австрийских Габсбургов, Оливарес – в Испании, Оссолинский – в Речи Посполитой, уже упомянутый Оксеншерна – в Швеции, Ришелье и, конечно же, он сам, Мазарини, – во Франции. И снова горькая улыбка заиграла на губах кардинала.

Оксеншерна сумел заключить мир с Речью Посполитой, но, не исключено, что Швеция, значительно усилившись после большой войны, через некоторое время, нужное ей для передышки, снова решится на военные действия против Польши. Мазарини же нужна была Польша, чей король Владислав не скрывал своих симпатий к Франции.

Особенно Мазарини беспокоила перспектива того что Швеция заключит союз с украинскими козаками, которые предприняли уже несколько попыток, правда, неудачных, освободиться от власти Польши. По крайней мере, на месте Оксеншерны он поступил бы именно так.

Сейчас у этих козаков появился новый предводитель, или, как его называли поляки, гетман, который, как доносили агенты кардинала, вел успешную кампанию против коронных войск, что уже угрожало не только потерей Речью Посполитой украинских земель, но и всему королевству.

Как же звали этого предводителя, этого гетмана? Его несколько лет назад Мазарини рекомендовал французский посол в Варшаве, именно благодаря его, этого гетмана, посредничеству более двух тысяч козаков приняли участие в осаде Дюнкерка. Наверняка его помнит этот заносчивый наглец Конде. Но в то время кардиналу было как-то не до украинского гетмана…

Размышления Мазарини прервал стук в дверь.

Появился камердинер.

– Шевалье д’Артаньян, – доложил он.

Камердинер сделал шаг в сторону. В комнату вошел мужчина, одетый по-военному. Камердинер молча поклонился и вышел, закрыв за собой дверь.

Это был мужчина лет сорока, хотя он вполне мог быть и моложе – его сильно старили изможденное лицо и впалые глаза. Мужчина был невысокого роста, худой, его волосы были черны как смоль, но в них уже виднелась седая прядь. Его несколько потухшие глаза время от времени вспыхивали, и тогда их взгляд становился живым и цепким. Лицо вошедшего было смуглым, продолговатым, но с выдающимися скулами, челюстные мышцы были чрезмерно развиты, что выдавало в нем гасконца, одного из многих, кто нашел в свое время пристанище в роте мушкетеров Его Величества, особенно после того, как ее капитаном стал граф де Труавиль (гасконский дворянин известный также как де Тревиль).

Вошедшего звали Шарль де Бац де Кастельмор, хотя сам он предпочитал именовать себя по фамилии своей матери – д’Артаньян. В прошлом королевский мушкетер и гвардейский офицер, ныне он был одним из свиты так называемых «простых дворян» Его Преосвященства кардинала Мазарини.

Шевалье д’Артаньян поклонился кардиналу.

– Я к вашим услугам, Монсеньер, – сказал гасконец.

– Что же так долго, мой любезный друг? – нетерпеливо и немного надменно сказал Мазарини. – Я посылал за вами полчаса назад.

– Я спал, Ваше Преосвященство, – ответил дворянин – без вызова, но с достоинством.

– Спали? – в голосе кардинала слышалось удивление, к которому явно примешивалось недовольство.

– Да, Ваше Преосвященство, спал. Я лишь сегодня утром прибыл из Перонна, куда ездил по поручению Его Преосвященства….

– Да-да, конечно, прервал его Мазарини, – я не забыл, с каким усердием вы мне служите.

На лице месье д’Артаньяна появилось подобие улыбки.

– Вы снова мне нужны, – кардинал улыбнулся в ответ своему слуге, то ли с состраданием, то ли с издевкой, хотя, скорее всего, здесь было и то, и другое.

– Итак, – проговорил Мазарини, – вы мне нужны для одного деликатного дела.

– И что же это? – поинтересовался, впрочем, без особого энтузиазма, д’Артаньян.

– Вы поедете в Польшу.

– В Польшу? Я, честно говоря, больше надеялся на Лондон.

– Нет, мой любезный друг, именно в Польшу.

– Осмелюсь спросить, с какой целью. Вероятно, вы хотите, чтобы я передал ваши наилучшие пожелания королеве Марии Луизе?

– Вы поедете инкогнито, – продолжал кардинал, как будто не услышал легкомысленную шутку военного. – Забудьте о королевском дворе, вам не просто не стоит – вам ни в коем случае нельзя там появляться, – на последних словах эмоциональный итальянец перешел практически на крик. Но он сразу же овладел собой. – Вообще о вашем визите никто не должен знать, ни в Польше, ни даже во Франции.

– О-ля-ля, неужели мы объявляем войну Польше? – вновь, было, пошутил д’Артаньян.

– Вы задаете слишком много вопросов…, – на этот раз Мазарини не стал игнорировать юмор гасконца, его глаза на мгновение озарились гневом. – Впрочем, именно за это я вас ценю, – теперь уже примирительно произнес кардинал.

Он сел за стол, его взгляд на мгновение стал рассеянным. Затем Мазарини вновь поднялся.

* * *

– Итак…, – произнес кардинал, собираясь с мыслями. Он начал расхаживать взад-вперед по комнате.

– Итак…? – проявил услужливую заинтересованность д’Артаньян, его глаза следовали за движениями Мазарини.

– Да, к делу. Вы наверняка помните, мой друг, пару лет назад при осаде Дюнкерка польские полки, которые проявили отвагу и военное искусство?

– Да, Ваше Преосвященство, безусловно, помню.

– И вы, вероятно, помните, что значительную часть этих полков составляли украинские козаки из восточных земель Речи Посполитой?

– Что-то припоминаю… Однако я никогда особенно не интересовался национальным составом этих войск. Я солдат, Ваше Преосвященство, и не знаю слов…

– Довольно, д’Артаньян, – воскликнул Мазарини, – от вас никто и не требует этого.

– Ваше Преосвященство! – д’Артаньян почтительно поклонился.

– Эти козаки, согласно донесениям принца Конде, проявили истинную отвагу.

– Да, Ваше Преосвященство.

– Не перебивайте меня, д’Артаньян.

– Слушаюсь, Ваше Преосвященство.

Кардинал яростно засопел, затем, сменив гнев на милость, украдкой улыбнулся: он знал, что за хитрец был этот гасконец, можно сказать, вполне под стать ему самому, итальянскому проходимцу.

– У этих козаков, – продолжил Мазарини, несколько успокоившись, – есть предводитель… Как же его имя…, – от напряжения его глаза чуть не вылезли из орбит.

– Э…, – попытался было что-то сказать д’Артаньян.

– Не перебивайте меня! – что есть мочи завопил Мазарини. – Вспомнил! Хмельницкий! Его зовут Хмельницкий, – лицо кардинала стало счастливым, как у ребенка, который, наконец, получил обещанный еще с самого утра десерт.

– Точно, Хмельницкий, – поддакнул гасконец.

Итальянец же только метнул в его сторону острый и обжигающий как молния взгляд, в котором, впрочем, можно было уловить, скорее, не гнев, а удовлетворение. Удовлетворение тем, что он выбрал для этого важного дела правильного человека – именно д’Артаньяна, а не кого-то другого. «Например, его друга, как же его имя… каналья, что за напасть такая сегодня, что он не может вспомнить ни одного имени…»

– Как доносят мои информаторы из Варшавы и других мест, этот Хмельницкий успешно ведет кампанию против польских королевских войск и вот-вот подойдет к столице. К польской столице, – пояснил кардинал, бросив быстрый взгляд в сторону офицера. Тот лишь кивнул головой, давая понять, что прекрасно все понял.

«Даже если он ничего сейчас не понимает, и все, что я ему рассказываю о европейской дипломатии, для него – что трактат Блаженного Августина, можно быть уверенным: этот гасконец обязательно во всем разберется, еще и даст сто очков вперед многим другим», подумал Мазарини, и это в очередной раз заставило его улыбнуться.

Кардинал вновь принялся мерить шагами кабинет, как он это делал до прихода д’Артаньяна.

– Ситуация очень серьезная. Вы меня понимаете? – кардинал испытующе посмотрел на гасконца.

– Польский король – друг Его Преосвященства, и вы, Монсеньор, не оставите его в беде…

– О, да! О, да! Я преисполнен уважения к королю Владиславу, – промолвил Мазарини с таким видом, как будто перед ним сейчас стоял не его собственный шпион, а иностранный дипломат. – Но дело не в этом.

– Не в этом? – переспросил д’Артаньян. Мазарини хотел было сделать очередную гневную отповедь, но сдержался.

– Польша постоянно ведет войны, весьма успешно, надо сказать, со своими соседями – Московией, Турцией, Швецией, – на лице кардинала отразилась внутренняя борьба чувств. На самом деле в данную минуту она сводилась к следующему: сразу ли переходить к инструкциям своему поверенному или еще какое-то время продолжить подготовительную работу. Наконец, нахмурившись, он вымолвил:

– Швеция…

– Швеция – наш союзник…, – начал было офицер, но тут же осекся.

– Совершенно верно, дорогой д’Артаньян. Вы зрите в самый корень. Но война заканчивается, и…, – Мазарини замялся, подбирая слова, – так может статься, что из союзника Швеция превратится в грозного соперника.

Д’Артаньян молча ждал развития мысли Его Преосвященства.

– Мы, французы (при этих словах д’Артаньян еле заметно улыбнулся), мы не должны допустить союза Швеции и Хмельницкого, – выпалил министр, устав от игры в кошки-мышки с хитрым гасконцем. – И вы, д’Артаньян, слышите, вы, поможете в этом своему отечеству.

Сказав это, Мазарини резко повернулся на каблуках, оказавшись лицом к лицу с офицером на расстоянии не более двух метров. Не давая иссякнуть произведенному эффекту, он продолжил:

– Скажите мне честно, дорогой друг: вы готовы к этой важной и, замечу, почетной миссии?

– Ваше Преосвященство, – д’Артаньян склонился перед Мазарини в глубоком поклоне, – я ваш покорный слуга, я слуга Франции, Его Величества Людовика и Ее Величества Анны. Я сделаю все, что в моих силах, нет, даже больше, чем в моих силах. Можете на меня рассчитывать, – в этот момент еще недавно потухшие глаза гасконца засверкали огнем, и тот, кто хорошо знал д’Артаньяна, понимал, что причина этого огня – не только и, вероятно, не столько патриотизм, сколько авантюризм, к которому был так склонен хозяин этих глаз.

А кардинал Мазарини за неполные два года, что д’Артаньян состоял у него на службе, успел неплохо изучить его характер. Именно поэтому он и решил поручить столь деликатную и, скажем прямо, небезопасную миссию этому хитроумному гасконцу, а не кому-нибудь из его более искусных дипломатов. К тому же – это было хорошо известно – д’Артаньян являлся прекрасным воином, что неоднократно доказывал в бою, а во время своей предстоящей миссии ему, вероятно, придется прибегать к шпаге не реже, а, возможно, даже чаще, чем к языку дипломатии.

– Вы отправитесь к Хмельницкому и будете убеждать его не идти на союз со Швецией ни при каких обстоятельствах.

Мазарини взял со стола лист бумаги, схватил перо, потянулся рукой к чернильнице.

– Вы передадите ему письмо…, – кардинал начал было писать, но он явно колебался.

Мазарини отложил в сторону бумагу и встал из-за стола.

– Пожалуй, нет, это слишком рискованно. Вы передадите мои предложения Хмельницкому на словах. Поэтому, дорогой д’Артаньян, внимательно слушайте и хорошенько все запоминайте.

Итальянец продолжал ходить взад-вперед по кабинету.

– Убеждайте его пойти на мировую с Польшей, тем более король, насколько я знаю, благоволит к нему. Советуйте заручиться поддержкой Московского царя, Молдавского господаря, правителя Бранденбургского, наконец! Но, черт возьми, никакой Швеции, слышите!?

Кардинал не на шутку возбудился. Давал о себе знать южный темперамент, который был знаком и самому д’Артаньяну.

– Нажимайте на то, что шведам верить нельзя, что они коварны и обязательно обманут. Напомните об их постоянных войнах с Польшей, что шведский король не удовлетворится лишь собственно польскими землями и захочет распространить свою власть и на Украину тоже. От моря до моря.

Д’Артаньян внимательно слушал кардинала, воздерживаясь теперь от каких-либо комментариев.

– И, разумеется, – Мазарини, казалось, полностью овладел собой, – обещайте без стеснения всестороннюю помощь от меня, меня лично и Франции. Мое имя ему небезызвестно, – несколько надменно добавил он.

Итальянец вплотную подошел к гасконцу и положил обе руки ему на плечи. Они были примерно одного роста. Однако Мазарини был лет на десять старше и на столько же ливров тяжелее.

– Теперь вы знаете все. Поезжайте же немедля, – сказал он, резко повернувшись к стене, давая понять, что аудиенция закончена.

– Поезжайте! Это легче сказать, чем сделать, – несколько развязно ответил д’Артаньян.

– Не понимаю вас, месье, – в голосе кардинала послышался холодок. Он неторопливо повернулся лицом к офицеру.

– Но чтобы ехать, нужны деньги, а их у меня нет, – завел уже известную им обоим песню гасконец.

– А! – подхватил Мазарини, – вы говорите, у вас нет денег?

– Да, Монсеньор, у меня их совсем нет.

– Нет денег, – Мазарини вздохнул. – Нет денег. – Он подошел к столу, выдвинул ящик и вынул из него кошелек. Кардинал несколько мгновений задумчиво смотрел на него, как будто сомневаясь в правильности своих действий.

– Я дам вам тысячу экю. Что скажете? – наконец сказал он.

«Скряга!» – сказал про себя д’Артаньян. – Думаю, этого вполне хватит, – произнес он вслух.

– В таком случае – в путь! – нетерпеливо воскликнул Мазарини.

Ничто в жизни его не огорчало так, как необходимость расставаться с деньгами. Даже если это были необходимые траты и, к тому же, не столь уж значительные суммы.

– Слушаюсь, Монсеньор, – сказал д’Артаньян, пряча кошелек в карман.

– Ступайте же!

Гасконец поклонился и вышел из кабинета. Итальянец, в свою очередь, почувствовав, наконец, нахлынувшую усталость, с чувством удовлетворения от выполненной важной работы погрузился в кресло и закрыл глаза.

Через минуту он открыл их и позвонил в звонок. Снова вошел камердинер. Мазарини отдал ему приказание готовиться ко сну. Он встал, вышел из кабинета, лично закрыв его на несколько замков, и отправился в сопровождении камердинера в спальню.