Kitobni o'qish: «Мой Ленинградский горный. Табошар урановый»
Уважаемый читатель!
Третья моя книга под двойным названием «Мой Ленинградский горный. Табошар урановый» написана также в поэтической форме и является логическим продолжением двух первых под общим названием «Размышления о былом». Здесь, как и в предыдущих двух книгах, фрагментарно описываются исторические события во времена царствования Петра I, Екатерины II и до нашего времени. Эти события так или иначе были связаны с Санкт-петербургским (Ленинградским) горным институтом, жизнью страны в период до революции и после. Так сложилась судьба, что моя учеба в этом прекраснейшем высшем учебном заведении с его великолепным профессорско-преподавательским составом, воспитанным в лучших традициях русской, советской интеллигенции, проходила в знаменательные 60-е годы XX столетия. Это время научно-технического прогресса, первых полетов в космос, освоения Арктики, подъема энтузиазма и веры у большинства советских людей в светлое будущее своей страны.
Но это время и завершения хрущевской оттепели и начала эпохи застоя. Это время появления шестидесятников и диссидентов, мечтавших о совершенствовании социалистического строя, а также время зарождения и расцвета бардовских песен Визбора, Высоцкого, Окуджавы, Городницкого и многих других. Эта книга о становлении атомной промышленности и создании первой атомной бомбы в СССР из урана, добытого в поселке Табошар Таджикской ССР, где после окончания института волею случая мне довелось работать и жить.
Книга посвящается всем преподавателям и выпускникам Санкт-петербургского (Ленинградского) горного института.
С надеждой на благосклонное отношение к этой книге,
Виктор Моисеев
О себе, о вузе и о времени
Книга Виктора Моисеева «Мой Ленинградский горный. Табошар урановый» это не только история известного вуза и связанные с ним исторические события в восприятии и осмыслении одного из его выпускников. Это также в некоторой степени история народной страны, имя которой – Советский Союз. Жизнь страны с ее сложностями, трудностями, проблемами и недостатками, с мечтами и надеждами, добродушием и трудолюбием, настойчивостью и стойкостью ее народа… В центре внимания книги – судьба обычного паренька, его учеба, формирование характера, его личная жизнь на фоне жизни огромной страны. Он сам кузнец своего успеха, своего счастья: становится студентом, постигает умом и сердцем много нового, интересного, важного. Получает специальность, создает семью, успешно трудится, завоевывает авторитет, становится личностью.
Автору удалось передать атмосферу того времени – одновременно и непростого, с наличием негатива, и дающего возможность простому человеку достигать высокой цели, и романтичного, открытого для прекрасных порывов души, осуществления мечты через упорство и трудолюбие. В этом – бесспорная ценность книги…
Михаил Поздняков,
писатель, председатель Минского городского отделения
Союза писателей Беларуси, лауреат Национальной литературной премии и многих других Республиканских и Международных литературных премий
Предисловие
Июль, 1971 год. Таджикистан. Поселок горный Табошар.
Два года после института работал на секретном я объекте
(А что было ранее в секрете – сейчас найдете в интернете).
Прибыл инженером рядовым, а вскоре начальником отдела стал.
Вызвал особист1. Я и он – одни в его мы кабинете.
Несколько минут, изучающе смотря, молчит.
Думаю: «Зачем он вызвал, может, что я натворил?»
А он, достав папку из стола, мне тихо говорит:
«Ваше личное дело передо мной – его я изучил!
Ты комсомолец, и в институте роль активную играл
(Наверное, прочел, что комсомольским вожаком я в группе стал,
Не знал, что я лишь с комсомольцев взносы собирал и их сдавал),
И на стройке здесь неплохо ты себя зарекомендовал.
Короче, нужен мне сотрудник тайный, и на тебя мой выбор пал».
И далее продолжил он: «Подальше от сторонних глаз,
Скрытно в парке будем с тобою мы встречаться,
И на явке той расскажешь мне: какая обстановка там у вас,
Не шпионит ли кто? А может, недоволен кто советской властью?
Органам согласны тайно помогать? Да иль нет?
Обеспечим Вам карьерный рост, услышав „Да!“,
А надумаете вдруг дать отрицательный ответ —
В армию служить немедля Вас отправим мы тогда!»
Он говорил, а меня мысль одна сверлила, и я все более краснел:
«Ленинградский горный я закончил, и такое предложить мне смел!
Там не учили на сексотов, и специальности такой я не имел».
И вслух ответ ему такой же был. «Ну что ж!» – сказал он мне,
И спустя месяц после разговора в ЗабВО2 служить я загремел.
Но это произошло намного позже, и поверну я время вспять.
В Ленинграде я, и в Горный институт сюда приехал поступать
И тогда не думал, и даже не мог предполагать,
Что между добром и злом, говорить правду или лгать —
В самостоятельной жизни мне предстоит неоднократно выбирать.
1. Приезд в Ленинград и прогулка по Невскому
1963 год, мне 17 лет, июля месяца конец.
От Лесогорской станции поезду сигнал отправки дали,
На платформе вдогонку помахал рукой отец,
И вот стою уж на Финляндском я вокзале —
Без родителей, один, впервые в Ленинграде.
Народом полон вокзальный зал,
Сутолока, беготня, вокруг галдеж.
Толпа внесла меня туда, я посредине встал:
Куда же далее идти, сперва и не поймешь.
Решил: зайду вначале я в буфет,
Возьму там пышек, кофе и конфет.
Затем куплю в киоске карту Ленинграда,
Город я не знаю – разобраться надо.
Изучив карту, спустился на эскалаторе в метро.
Впервые в нем, и сразу же понравилось оно.
Проехав совсем немного, вышел из него
И стою на Невском вблизи площади Восстания.
Здесь Знаменская церковь находилась ранее,
Носила площадь это же название,
Но церковь была снесена при Сталине,
И здесь вход в метро, в стиле соцреализма здание.
И памятник Александру III на площади стоял,
Сам могуч и на богатырском коне он восседал.
«Торчу здесь пугалом чугунным для страны», —
Поэт Демьян Бедный про памятник этот написал.
И царь, и конь большевиками также снесены.
Площадь Знаменская известна еще и тем в стране,
Что в 17-м году Февральская революция началась на ней.
Демонстранты требовали: «Хлеба!», «Долой войну!»,
А по ним из винтовок открыли меткую стрельбу.
Более ста их там убито, а зачем и почему?
Мирная демонстрация переросла тогда
В две революции и гражданскую войну,
И разрухою в стране была закончена она.
Но эти мысли появились у меня намного позже.
А сейчас насущней и важней вопрос совсем другой,
И озабоченность эта написана на моей уж роже:
Где Горный институт и как проехать до него?
На автобусе, трамвае или, может, на метро?
Вблизи старушка от меня стояла, седая дама,
Вся в светлом и на голове панама.
Улыбнулась мне, давно как будто знала,
И она меня расспрашивать вдруг стала:
«Заблудились или не знаете, куда далее идти?
Вижу, что не местный, не из Ленинграда.
Может, нам, сынок, с тобою по пути?
Я ленинградка, и помочь тебе я буду рада». —
«Не могли бы мне любезно подсказать,
Как Горный институт здесь, в Питере, найти?
На геолога хочу учиться, решил туда я поступать». —
«Пойдем, сынок, мне как раз в ту сторону идти.
Видишь Адмиралтейства шпиль, похожий на иглу?
Пойдем пешком по Невскому к нему,
26-й трамвай до Института горного идет,
Его там остановка, и туда тебя он довезет».
По знаменитому проспекту неспешно двинулись вперед,
А бабушка по пути рассказывать мне стала
Про здания красивые вокруг, а затем и про войну настал черед
И как она смогла выжить во времена блокады Ленинграда.
Впереди появился горбатый мост через канал,
На нем четыре скульптуры укротителей коней стоят,
И уж на том мосту вопрос я бабушке задал:
«Вы блокадница? И как смог устоять в блокаду Ленинград?» —
«Да что рассказать о том времени, сынок?
Дай Бог, чтобы войны никогда больше не бы́ло.
Выживали в блокадном Ленинграде кто как мог,
А кто выжил, у того душа как будто бы застыла.
Блокады той 900 почти что дней
От холода и голода слились в одну сплошную ночь.
Казалось, не будет ни конца, ни края ей,
Заснуть хотелось побыстрей, уйти из жизни прочь.
Вот только по мосту с тобой мы проходили:
В блокаду на нем коней скульптуры не стояли,
По осени 41-го их сняли и в Александровском саду зарыли,
А мы военным их в землю прятать помогали.
За помощь эту по 200 граммов хлеба черного нам дали,
И этому подарку до слез мы были рады —
Блокада наступила, и все тогда уж голодали.
Но выстояли и врагу не сдали Ленинграда.
Да что я о блокаде все, да о блокаде.
Смотри, какой красивый Ленинград!
Как будто не был он во вражеской осаде,
Величав, галантен и всем приезжим с миром рад.
Вот Елисеевский известный магазин,
За ним Пассаж, в Ленинграде он один,
А слева торговый центр – Гостиный двор,
При Елизавете был заложен, а при Екатерине уж построен он».
Прошли еще немного, и появился, будто бы с небес сошел,
Золотой купол, обрамленный многорядием колонн,
И на него – мой сразу восхищения и восторга взор,
Передо мною – Казанской иконы Божией Матери собор.
«Но почему нет на соборе православного креста?» —
На миг остановясь, я бабушку спросил.
«Музеем, а не храмом он при Советах стал», —
Таков ответ ее со вздохом был.
«Но не иссякает поток гостей и местных жителей к нему,
И почитаем он сегодня, как и в седую старину,
За убранство внутреннее храма и величественный внешний вид,
За одухотворяющую атмосферу, что в нем всегда царит.
Перечень событий, происходивших в нем, огромен.
Царственные особы венчались в нем и давали верности обет.
Кутузов-полководец внутри храма похоронен,
И Чайковский-композитор после смерти здесь отпет.
Воронихин-зодчий – из крепостных и не был итальянец,
А созданный им храм похож на тот, что в Риме,
Но по духу он православный, русский, а не иностранец,
Любим он нами и шедевром архитектуры признан в мире.
А теперь, сынок, взгляни направо, —
И на другой собор старушка указала.
Он был разноцветным, пятиглавым,
Храмом Спаса на Крови она его назвала. —
Знаешь, почему сей храм воздвигнут здесь?» —
Спросила бабушка, мне посмотрев в глаза,
А я соврал, сказавши: «Да», – и покраснел аж весь.
Неудобно мне признаться: его историю не знал тогда.
Что неправду я сказал, она, конечно ж, поняла,
И далее расспросами меня терзать не стала,
Тем самым урок мне такта преподала,
А помолчав немного, она вот что далее сказала:
«Когда сей храм на месте смерти Александра II возвели,
Собором Воскресения Христова его назвали,
В народе же ему имя Спаса на Крови
В память о той трагедии навеки дали.
Судьба храма совсем не была простой,
Особенно в советское наше время.
Да и разве быть могла она иной,
Если у нас война объявлена Христовой вере?
Хотели несколько раз его снести к очередной дате Октября,
До войны он был складом овощей, а в блокаду – моргом.
А немного позже театру отдан он под склад инвентаря,
Но устоял от всех напастей храм и стоит поныне – cлава Богу!
А спустя семнадцать лет, как закончилась война,
В храме бомбу неразорвавшуюся под куполом нашли,
И одним сапером там геройски обезврежена она была,
А затем взорвана под Пулково, от города вдали.
Облегченно все в Питере вздохнули – храм спасли».
Еще немного полюбовавшись храмом Спаса на Крови,
Мы далее неспешною походкой по Невскому пошли.
Впереди мост через канал. В зеленый цвет окрашен он.
А за ним – четырехэтажный красивый дом.
И, глядя на него, моя попутчица с улыбкой говорит:
«Всем, кому до́рог Пушкин, хорошо известно это место
И этот дом, где табличка „Невский, 18“ с давних пор висит,
Ведь поэт ушел отсюда на смертельную дуэль с Дантесом.
Но нет, я не права! Он навсегда ушел в бессмертье!
Напротив дворца князей Куракиных дом для себя построил
Их бывший крепостной, а позже уже богач-купец Котомин —
Мол, смотри, каким я стал и общества вашего теперь достоин».
И далее про этот дом моя попутчица продолжила рассказ:
«Хозяева его и назначение поздней менялись, и не раз,
Название же „Дом Котомина“ – такое сохранилось и сейчас.
Во время проживания с семьею в Питере Пушкина-поэта
Кондитерская Вольфа и Беранже находилась в доме этом,
Где было кафе и товар в продаже колониальный разный,
А сейчас магазин здесь книжный антикварный».
По Невскому проспекту с бабушкой идя,
По ее подсказке ворочал голову то туда, а то сюда,
И куда ни кину взгляд – всё восторгало здесь меня:
Набережные, мосты, дворцы, соборы и дома.
И про все, на что я обращал внимание,
Интересно, живо вела повествование она.
И не заметил, как прошли проспект мы весь,
У Адмиралтейства стали: трамвая остановка здесь.
Какое-то время старушка задумчиво молчала,
Тихонько рядом я стоял, ее раздумьям не мешал,
Но долго так молчать мне неудобно стало,
Решился и вновь вопрос я ей задал:
«Зачем же Вы так далеко меня сопровождали?
По Невскому был долог путь, и Вы устали.
Вы здесь поблизости живете?» – еще ее спросил,
Растрогавший до глубины души ответ ее такой мне был:
«Ты так похож на моего единственного сына,
А он погиб при артобстреле города в блокаду,
И, разговаривая с тобой, как будто вновь я с ним побы́ла,
А живу я там, где повстречались, и мне идти обратно надо».
Вдруг из-за поворота, от Дворцового моста
26-й трамвай появился, искря, звеня.
На ходу вскочил в него и встал я сзади у окна,
Махая бабушке рукой, и помахала мне она.
И уж в вагоне вспомнил и покраснел я сразу от стыда,
Забыл спросить, как звать, и поблагодарить ее тогда.
Учась пять лет там, в Ленинграде, ее не встретил больше никогда.
Но в благодарной памяти моей она осталась навсегда.
2. Знакомство в трамвае и его продолжение…
Я в трамвае. Сзади остаются сквер и Адмиралтейства шпиль,
А слева – ах! – выплывает величественный, с золотым куполом собор.
«А как название его?» – пожилого мужчину рядом я спросил.
«Исаакиевский», – с любопытством на меня взглянув, ответил он.
Но вот и Исаакиевский собор остался позади,
И снова я спросил того мужчину пожилого:
«Не подскажете, когда у института горного сойти?» —
«Подскажу. Он на Васильевском, ехать еще долго».
Из-за поворота возникла площадь перед нами,
В честь Труда после революции названа она
(Оповещала табличка на профсоюзном здании),
А следом открылись мост и водой искрящая Нева.
И сразу заворожила своей державностью река меня,
Гранитными набережными и дворцами, стоящими на них.
Ими, как дорогими ожерельями, обрамлена она,
А мы в трамвае, как будто в небесах, над ней парим.
«Увидеть Париж и умереть!» – сказано поэтом Эренбургом, а не мною,
И всем, кто это утверждает-повторяет, прошу глаза открыть:
Разве сравнима речушка Сена с величавою Невою?!
И говорю: «Увидев Питер, захочется не умирать, а жить!»
И вот уж нас по Васильевскому трамвай несет,
В глазах моих отблески солнца и теней,
А в душе то орган играет, то соловей поет,
Вообще, черт-те знает что творится в ней.
В орденоносный Ленинградский горный институт
Подам я скоро документы и буду поступать.
Те, кто учился в нем, конечно же, меня поймут:
Тогда ведь многие в Союзе студентами его хотели стать.
А еще был повод для улыбки на моем лице:
Никто и никогда инженером не бывал в моей родне.
А может быть, впервые среди нее удастся мне?
С мечтою этою лечу в трамвае, будто бы во сне.
Но тут же радужный мой сон я оборвал,
Когда мужчина пожилой вдруг рядом встал
И, по плечу слегка похлопав, мне сказал:
«Приехали, наш институт», – и выходить он из трамвая стал.
И я за ним. Трамвай, скрипя, умчал мой сон,
А предо мной во всей красе открылся он:
Со скульптурами на портике и рядом подпирающих его колонн,
Как будто из Афин на берегу Невы храм появился Парфенон.
И в этот храм науки горных и других шахтерских дел
По ступенькам поднимаюсь и с волненьем открываю дверь.
Находясь в трамвае, был еще тогда я нагл и смел,
А в институт войдя, оторопь я ощутил теперь.
Вокруг переклики, шум, толкотня, галдеж,
Полно народа, большей частью молодежь.
И где приемная комиссия, сразу не поймешь,
Казалось, что в этой сутолоке ее и не найдешь.
Пробравшись вскоре к стенду на стене,
Что нужно мне, нашел на нем и прочитал,
Какие и когда экзамены сдавать и принимают документы где.
И в лабиринтах института ту аудиторию искать я стал.
Но несложно оказалось мне ее найти:
Толпа будущих абитуриентов двигалась туда,
И мне, конечно, с нею было по пути.
Поднялся на второй этаж – и сразу же нашлась она.
Это был большой и светлый зал.
Зашел с другими я ребятами и стал.
Столы напротив, члены комиссии сидят за ними,
И таблички с названиями факультетов там же были.
Мне с надписью «Геологоразведочный» нужна.
Искал недолго, увидел ее я справа у окна,
Но к ней уже и очередь огромная была,
Тянулась от двери и до стола с комиссией она.
Недолго думая, я также стал в ее конце.
Помалу в очереди двигался вперед,
И через несколько часов стоял я у стола, в его торце,
Комиссии представить документы настал и мой черед.
Две девушки и представительный мужчина между ними
В комиссии приемной от геологического факультета были.
Председатель присесть на стул, стоявший рядом, пригласил,
А затем документы необходимые от меня он попросил.
Их отдав, затих и своего сердца слышу лишь я стук.
А он паспорт посмотрел и далее смотреть не стал.
И с извиняющейся улыбкой говорит мне вдруг:
«Для учебы на геолога еще год твой не настал». —
«Но как же так? И с какой же это стати? —
Покраснев, свой вопрос задал в ответ. —
У меня неплохие ведь оценки в аттестате». —
«Вам 17, а к нам принимают с 18 и старше лет.
Ждите или заявление на другой подайте факультет».
Я про себя подумал: «Больно нужен Ваш совет!»
Слезы навернулись, слов не нахожу, их нет.
Стать геологом мечтал я столько лет – и вот ответ!
Но нашел я сил поблагодарить за их совет,
И к выходу скорее, забыв про все на свете,
Вдруг слышу, кричит мужчина мне вослед:
«Забыли паспорт, аттестат – еще пригодятся документы эти».
Вернувшись, с лицом сердитым их забрал
И к выходу пошел, но перед дверями встал,
Обернулся и вновь таблички прочитал:
Восемь наименований факультетов насчитал.
Что на геологоразведочный не поступлю – успел узнать,
Среди остальных семи осталось выбирать.
Какая специальность мне по душе могла бы стать?
А перед родителями несостоявшимся студентом всегда успею я предстать.
Может, на горняка или шахтера мне пойти учиться?
А вот маркшейдерский какой-то факультет…
Или на геофизическом, может, мне остановиться?
Но физику я плохо знаю, да и желания нет.
А у экономического одни лишь девушки стоят,
И оттуда то и дело слышен звонкий смех и гвалт.
Неплохо бы туда, но ведь насмешкой буду у ребят.
А вот на металлургический парней стоит отряд
На тех девчонок, не скрывая, каждый пялит взгляд.
Мужчина мимо шел, но обернулся вдруг и встал,
Мы посмотрели друг на друга, его я сразу же узнал.
Ведь это он в трамвае остановку института подсказал,
Как с хорошо знакомым, разговаривать со мною стал:
«Понял еще, когда мы ехали в трамвае,
Что в наш Вы институт хотите поступать,
Какой же факультет был выбран Вами?
Иван Николаевич меня зовут, а Вас как звать?» —
«Виктор Александрович Моисеев, – гонористый был ответ, —
Выбрал еще в седьмом я классе, на геолога где учат, факультет,
Но не взяли документы: восемнадцати не достиг я лет.
И куда мне поступать, Вы не могли бы дать совет?» —
«На наш маркшейдерский поступайте факультет.
Геодезистом здесь хорошим станете и специалистом горных дел,
Геологию познаете. И по возрасту ограничений нет.
Ранее его закончил и наш ректор института Келль,
Стал профессором, большой начальник он теперь.
Специальность эта тем еще и хороша,
Что на строительстве метро работать можно.
И на рудниках востребована всегда она,
И на шахтах, где добывают уголь, тоже.
А, проучившись год, поймете, что желанья здесь учиться нет,
Вам проще будет перейти на, геологов где учат, факультет».
Такой случайного знакомого на мой вопрос получен был ответ,
А я поблагодарил его за просвещение и данный мне совет.
Кивнув, мужчина далее продолжил путь к столу,
Где табличка: «Маркшейдерский факультет» стояла.
Девушка, уже сидевшая за ним, улыбнулась ему
И принимать документы от стоящих в очереди стала.
Женщина серьезная мимо проходила.
Ранее она сидела там же, за тем столом.
Извинившись, спросил ее: «Кто тот мужчина,
Что со мною рядом был, и кем работает здесь он?» —
«Профессор Иван Николаевич Ушаков,
Маркшейдерского декан он факультета.
„Горная геометрия” написал учебник он».
Выбор сделан! Специальность мне подходит эта!
Ведь сказали ж мне, что, профессию эту получив,
Могу я стать, как Келль, начальником большим.
Стиляга-парень в очереди к тому столу последним был,
И, хотя не выговаривал «маркшейдер» слово, но встал за ним.
Стоя в очереди и назвав себя,
Того модника, как звать, спросил.
«Валентин», – в ответ услышал я,
И оказалось, что из Воркуты он родом был.
«А почему ты выбрал этот факультет?» —
Задал Валентину снова я вопрос.
«А мне восемнадцати еще нет лет,
А это значит, что до других я не дорос».
Осмотрел я очередь от нас и до стола,
Разношерстною оказалась вся она:
С десяток девушек стояло и парней десятка два,
Показались они старше нас, молокососы только он да я.
Позже, перезнакомившись, от них узнали,
Что многие из тех парней послужить в армии успели,
А другим с шахт и рудников направление дали,
И (не то что я) льготы на поступление они все имели.
Очередь медленно, но все же двигалась вперед,
Прошло часа четыре – перед тем столом и я стоял.
Документы передать комиссии настал и мой черед.
Меня увидев и кивнув, профессор их с улыбкой взял.
А его помощница меня спросила: «Вы комсомолец или нет?» —
«Конечно да!» – той девушке мой гордый был ответ.
А как вступал в него, стояло у меня перед глазами,
И получилось это не с первого, а лишь со второго раза.
