«Иван Кублаханов» kitobidan iqtiboslar
Кроме того, все спутники, в обществе которых он наслаждался небытием, появлялись только тогда, когда их освещало его внимание, и не было никаких доказательств, что они существуют остальное время даже во сне. Конечно же, мысль о существовании других могла родиться только спросонья — бодрствующему сознанию было совершенно ясно, что понятие «другие» — такая же точно нелепица, как «пространство» и «время», и для их существования необходим фантасмагорический мир сна.
Была, правда, ещё одна возможность: другие могли быть теми его снами, которых он не помнил, в таком случае статус их небытия несколько повышался. Но все это было неважно.
До этого он никогда не испытывал боли и не знал, что это такое. А сейчас он столкнулся с ней и понял, что эта сила способна сколь угодно долго удерживать его во сне и не пускать назад в реальность. Это качество боли было самым пугающим, кроме того, она была крайне неприятна сама по себе.
... у него сложилась безмолвная, но довольно ясная картина мироздания, которую в слова можно было облечь примерно так: он парил в центре мира, созданного его привычкой видеть сны, и этот мир имел свое устройство, а за близкой границей порядка и определенности царил хаос, откуда приходили свет и звуки. Сила, необходимая для существования мира — и того кокона, где властвовал он, и окружающего хаоса — исходила из центра его живота через толстый мягкий канат, уплывавший куда-то ему под ноги.
Его сны становились все более запутанными и странными. В них он продолжал расширяться, и его форма усложнялась; желая познать окружающий мир, он послал в него длинные протуберанцы, которые вскоре наткнулись на препятствие, вынудившее их согнуться и сложиться рядом с ним. Оказалось, что мир его сновидений тоже имеет границу и его тюрьма — или крепость — довольно тесна.
Как только появилось время, он смутно припомнил, что нечто подобное уже случалось. Первый момент был подобен вечности — никаких событий за эту
вечность не произошло, и она была заполнена чистым существованием, лишенным каких бы то ни было качеств. Второй момент тоже был бесконечным,
но эта новая бесконечность оказалась уже чуть короче — хотя бы потому, что она была новой. Он понял, что дальше время будет постоянно убыстряться,
пока не достигнет такой скорости и напора, что случится непоправимое. И хоть до этого было ещё далеко, мысль о том, что ускоряющееся падение в шахту времени уже началось, вызвала у него странную жалость, словно бы связанную с каким-то воспоминанием.
