Kitobni o'qish: «Театр кукол»

Эпилог

Я свалился в снег у одинокого столба на перроне и тут же забылся сном. В нем я увидел врата, что возвышались до неба, а рядом с ними седого старца. Он сказал мне: «Не настал еще день, когда свет придет в мир, но день этот близок. Потому найди самое темное место в мрачном городе и напиши о главном. Расскажи о себе, как думаешь, пока свет не пришел в мир и не обличил о тебе всю правду. Как поставишь точку, так сразу умрешь, а текст прихватишь с собой. Покажешь его Отцу, а он поделится с тобой своим вариантом. Тогда вместе и рассудите, кем ты явился: старухой ли с луковкой, или нет?»

Глава

I

Город без солнца

Дорога страшно меня измотала. По ощущениям, ехать оставалось с полчаса. То ещё испытание… Сидячий вагон забили до отказа, передо мной расположились отец и сын. Белобрысый мальчуган бандитского вида без устали поедал мандарины. Уж не знаю, какие запасы они прихватили с собой, но на откидном столике выросла приличная такая горка из кожуры. Мальчишка сперва надкусывал дольку и сдирал с неё белую пленку, а уже после, смакуя и причмокивая, ел самое вкусное. И так действительно вкуснее, это дело известное. После каждого съеденного мандарина он непременно спрашивал у отца, как скоро они приедут. Я нисколько этим не раздражался, потому как сам был не прочь озадачить несчастного тем же вопросом.

Я изнывал от безделья и скуки, потому дошёл до отчаянных мер – взял в руки книгу. В подобные приключения я всегда прихватывал с собой книжку, это превратилось в некий ритуал. Посмотрев всевозможные фильмы и прослушав на три круга скачанную музыку, я всё же добирался до текста и прочитывал пару-тройку страниц. Я часто бывал в разъездах, так что приём отработался до автоматизма. Это было сродни рефлексам надрессированной собаки, шелест страниц предвещал скорый приезд, отчего становилось радостно. До следующей поездки прочитанное, конечно, забывалось и можно было снова проделывать этот незатейливый трюк.

– Пап, смотри, что за Ка́мю? – между креслами показалось задорное лицо мальчишки. Он хихикал в ладошку и повторял свой вопрос, на что отец взял его головёшку огромной ладонью и повернул её так грубо и резко, будто то была голова пластиковой куклы.

И, действительно, что ещё за Ка́мю… Столь искреннее недоумение настолько меня позабавило, что я уже не мог дешифрировать эту повесть. Она вдруг превратилась в груду бессвязных букв, потому я забросил книгу в портфель и попробовал ещё раз как следует усесться в жутко неудобном кресле.

Мысли не давали покоя. Я не видел родителей много лет, с того момента, как уехал учиться. Не уверен, живут ли они сейчас здесь. А если и так, узнаю ли их… Мы не общались целую вечность, и по правде сказать, при всём желании не вспомню из-за чего мы так разругались. Догадываюсь, то были бесчисленные мелкие обиды, слепившиеся в огромный снежный ком.

Я, как и многие, уехал за лучшей жизнью и, что удивительно, нашёл её. И вправду, у меня получалось всё, будто за ручку вели. Но с каждой пусть и маленькой, но всё же победой я всё острее чувствовал, что есть какой-то подвох. Я действительно получал всё, о чём просил, но внутри по-прежнему оставалась болезненная пустота. Она не заполнялась ничем. Чего только не пробовал… И в один день всплыла фраза: «Ненавижу вас и как только уеду – я о вас и не вспомню». Я сказал это родителям после очередной пустяковой ссоры. Сказал это с такой злобой… Не то что несвойственной мне, а чуждой, кажется, любому человеку. Так я осознал природу губительной пустоты внутри меня. Но сколько лет ушло прежде, чем я пришел к столь простому выводу.

До родного городка оставалось ехать совсем недолго, а я так и не смог внятно вообразить нашу встречу. Не подобрал ни слов, ни тем для разговора. В голове лишь нарисовалось очертание дома да номер квартиры. Оставалось только добраться до места и надеяться, что родители всё ещё там.

Чудом удалось задремать. Проспал минут десять, но сновидение показалось бесконечно длинным, будто год в коме пробыл. Сон вышел дурным: кукольные домики и мёртвая тишина вокруг. Но разбудил меня не кошмар. Так случается перед самым пробуждением, когда сон становится совсем чутким, можно почувствовать, как на тебя смотрят. В тот раз на меня уставились десятки людей. Я не сразу понял, что мы уже на месте и поезд остановился. Мельком заглянул в телефон, чтобы узнать время, а пассажиры так и не отводили от меня глаз. Они выглядели тревожными. Я вскочил с кресла и быстро засобирался, а они так и продолжали безмолвно сверлить меня взглядом.

Отчего-то проводница не подошла ко мне, чтобы предупредить о скором приезде. Поезд останавливается на этой станции лишь на несколько минут, потому стало любопытно, на сколько он задержался по моей вине. Я, конечно же, не запомнил время, хотя смотрел в телефон каких-то пару минут назад. Заглянул снова – 20:67. Этот безобидный набор цифр обернулся страшной новостью, какая вводит людей в ступор. На табло в конце поезда также горело 20:67. Я замер и терпеливо ждал, пока на экране появится другое число, но всё оставалось неизменным. Когда счёт в голове перевалил за двести, а семёрка так и не сменилась восьмёркой, я всё же робко спросил у людей, который час, но они продолжили молчать. Я посеменил к выходу, стараясь не оглядываться по сторонам.

Шагнув на ступеньку, вдохнул полную грудь холодного воздуха. Морозная свежесть малость взбодрила, а на душе сделалось спокойно. На перроне одиноко стоял нерабочий фонарь. Я оторвал от него кусочек облупленной чёрной краски и отчего-то бросил его в сторону поезда. Тогда бездушная машина на миг ожила, рассердившись захлопнула двери, и уехала прочь.

Я размеренно и нерасторопно пошагал по улице небольшого городка, в котором и двадцати домов, пожалуй, не наберётся. Пейзажи, кажется, нисколько не изменились за эти годы. Никак не покидало чувство, что всё это понарошку, ведь я так давно не был дома, что уже не уверен, был ли вообще здесь когда-то.

Прошёл нашу церковь, возвышающуюся на небольшом холме. Прошёл стелу, что увековечила память павших солдат. Я приближался к дому, и каждое знакомое деревце, каждая лавочка и качели пробуждали во мне позабытое чувство нерасторжимой связи с этим местом.

Оказавшись перед дверью, я громко выдохнул и тут же постучал, чтобы не давать себе времени на сомнения и всяческие пространные размышления. Не послышалось никаких «бегу-бегу» или «открыто». И шагов не было слышно. Словом, ничего не произошло. Я застыл у порога и в общем-то не вполне понимал, повезло мне или нет. Однако, меня оставило всякое напряжение, и я быстро сообразил, что такое стечение обстоятельств – это наиболее благоприятный исход.

Да, мне захотелось осмыслить это как своего рода знак и тут же удрать на вокзал, заскочить в ближайший поезд и поехать Бог знает куда, лишь бы избежать неловкой встречи. Но я собрался с силами и провернул ручку. Дверь открылась. Я вошёл в квартиру. Свет был выключен, но на всякий случай я всё же крикнул: «Есть кто?», на что ожидаемо не последовало никакого ответа.

Встреча с родителями вновь отложилась, что ещё малость порадовало. Но правда в том, что это нисколько не улучшило положение дел. Напротив, появилось множество вопросов, на которые совсем не находилось ответов. Я не погрузился в бурные рассуждения и постарался сохранить холодную голову. Снял обувь, поставил сумку у кресла и прошёлся по комнатам. Да, в квартире впрямь никого не оказалось, однако она и не выглядела заброшенной. Всё было чисто, полки не покрылись слоем пыли. Даже земля в цветочных горшках оставалась сырой. Я заглянул на кухню и обнаружил на столе полную корзинку мандаринов, а на плите – кастрюльку с едва тёплой кутьёй из риса.

Подумалось, родители ушли в гости. Возможно, даже к соседям, раз не заперли дверь. До них два шага идти, но за это время я успел представить драматическое шоу, которое мы закатим: крепкие объятия, добрые слова и, конечно, слёзы от радости воссоединения.

Уже собрался стучать, но в последний момент решил, что время сейчас, скорее всего, позднее, и будет несколько неловко, если родителей там не окажется. В очередной раз заглянув в телефон, я догадался, что мама и папа не у соседей. Также не осталось никаких сомнений, что и самих хозяев нет дома. На экране светилось 20:67, я открыл дверь и молча уставился в темноту.

Обошёл все квартиры сперва на своём этаже, а после и во всём подъезде. Везде одна картина: открытая дверь и стерильная пустота. Голова пошла кругом, что чуть не рухнул на лестничной площадке. Я выбежал на улицу и осмотрелся. Ни в одном из десятков окон не горел свет. Рванул к дому напротив и стал долбиться в первую же попавшуюся дверь. Больше всего хотелось, чтобы в подъезд выползла архетипичная ворчливая старушка и с головы до ног окатила меня словесными помоями, только бы закончился этот дурацкий розыгрыш.

Я пошёл к другому концу городка. Один за другим миновал тёмные опустевшие дома, и каждая панелька позади оборачивалась громоздкой зловещей тенью. Даже не заметил, как уже бежал изо всех сил. Теней становилось всё больше, они преследовали меня. Быть может и к лучшему, что на пути я никого не встретил, ведь любая живая душа порадовала бы столько же сильно, сколько бы напугала. Рванул за стадион, а там в лесок. Бежал сквозь заснеженные сосны и дальше – в поля. Увяз по колено в сугробах, но даже тогда не переставал бежать, пока последние силы не оставили меня. Тогда я рухнул и закричал что было мочи.

Едва выглядывающая из-под снега пшеница колыхалась на ветру и щекотала обледеневшие щёки. Как давно я не видел звёзд… Они усеяли чистое небо и горели так ярко, что освещали всю опушку леса. Я разглядывал знакомые ещё с детства созвездия и всё не мог себе объяснить, как жил без этого.

Оттуда до кладбища рукой подать, так что к нему-то я и отправился. Беспорядочно бродил между могилок, рассматривая выцветшие фотографии. На них были разные лица: и знакомые, и те, что видел впервые. Я внимательно разглядывал усопших и старался разгадать, какими же они были людьми, чем жили, как сложились их судьбы. Фантазии оказались занимательными, ведь до этого дня подобные размышления были мне чужды. Все отношения с людьми ограничивались одним лишь взаимодействием с коллегами. И я ведь как себе всё выдумал: работа должна оставаться на работе, потому расчеловечивал окружающих буквально до уровня муравьёв, а тем временем жизнь их складывалась по таким сценариям, которые и представить было сложно. Прямо под носом случались невероятные истории любви, драмы и порой даже трагедии. Но я намерено видел в них роботов, бездушные механизмы. Такая вот попытка сохранить личную жизнь, оградив её от рабочей обыденности. Личную жизнь, которой у меня отродясь не было.

Обошёл кладбище вдоль и поперек, причем не единожды, так что на всей территории появились тропинки. Это весьма кстати, ведь сердце подсказывало, что я здесь не в последний раз. Уже засобиравшись домой, заприметил на окраине ещё две могилки. Там лежали мама и папа.

Они покоились под небольшой берёзой с внушительной зонтиковидной кроной. Мне захотелось тёплых дней, как только представил, каким пышным станет деревце к началу июня. А чуть пораньше всюду распустятся ландыши. К концу апреля из рыхлого снега выглянут лиловые колокольчики, и по всей сопке расцветет багульник, покрыв её розовой шапкой.

Понятия не имею, каким образом мы добрались до такой темы, но однажды знакомый зазнайка отчего-то решил мне сообщить, что мы всё напутали: мол правильно называть не колокольчик, а прострел. Не багульник, а рододендрон… Звучало это, как самые непристойные ругательства. Он ковырнул нечто совсем интимное. Нечто такое, что должно оставаться в недосягаемости. В тот момент я почувствовал, будто он пытается выскоблить из меня кусочек души.

Представив поздневесенние пейзажи, я ощутил в горле ком от тоски, ведь дело шло только к январю. А значит, не увидеть мне среди всей этой смерти, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается.

Родители лежали рядышком, но совсем отчуждённо от всех. Был в этом своего рода уют. Я вглядывался в их лица на памятниках и воображал, будто так они и прожили, слившись воедино и отстранившись от мира.

Я никогда не был на похоронах, так что, стоя над их могилами, оказался скуп даже на сантименты, чего уж тут говорить о реальных чувствах. Мои познания в вопросах смерти ограничивались сценами из фильмов и книг, но этого мало даже для имитации. Благо на кладбище я был один, и мне не пришлось выжимать из себя то, чего нет.

Лишь один эпизод из жизни поведал мне о боли утраты. Отец тогда похоронил брата. Никогда не видел его таким опустошённым: ни до, ни после. Он свернулся клубочком, подложил руки под голову и бездумно смотрел вдаль. В тот день я услышал новую песню и по обычаю решил поделиться находкой с родителями. Мама отвела меня за руку в комнату и без всякой злобы сказала, что сейчас не время, ведь папе плохо. В её словах не было и намёка на упрек, но я всё равно догадался, что сделал нечто совсем дурное.

Одна мысль не давала мне покоя. Я смотрел на могильные плиты и представлял, что спустя годы я стану старше мамы, а потом обойду и отца. По всей видимости в человеческом сознании всё же существует невидимый рубеж, за которым нельзя впадать в размышления. Каково это быть старше родителей? Этот вопрос оказался за гранью.

Глава

II

Мальчишка под окнами

Вернувшись домой, я тут же полез в книжный шкаф: родители хранили в нём громоздкий семейный альбом. Его легко узнать по сапфировой бархатистой обложке. Удобно рассевшись на диване, я включил настольную лампу. По комнате расплескался янтарный свет. Я открыл альбом. Было страшно даже пошевелиться. Сам того не желая, начал комментировать детские фотографии и делал это вполголоса, едва ли не шёпотом, ведь боялся спугнуть волшебный момент.

Поймал себя на мысли, что всё это больно похоже на просмотр фильма, который ты уже когда-то видел, но совсем не помнишь, о чём он. Одни фотографии вызывали чувство дежавю, другие, напротив, показывали мне события, которых словно и не бывало. Так, страница за страницей я собирал осколки собственной жизни и старался склеить из них новый сосуд.

Это занятие помогло мне забыться на минуту другую, но отчего-то я вновь заглянул в телефон, на экране светился всё тот же набор цифр, и я с горечью осознал, что беда никуда не делась.

Сложно сказать, который шёл час. Казалось, что времени с моего приезда прошло много, но солнце так и не взошло. Я почувствовал, что проголодался, и это, признаться, обрадовало. Наложил полную тарелку кутьи и неспеша начал трапезу. Я старался уловить каждую нотку вкуса. Вместе с тем пытался почувствовать, как с каждой съеденной ложкой приходит насыщение. А всё потому, что мысли нахлынули разные. Я уже подумал, что умер и попал в некое пограничное пространство. Жуткое пространство, но отнюдь не лишённое радости и таинственного шарма.

Проснулся в холодном поту и долго не приходил в чувство. Мне приснился бабушкин дом. Я сидел на стуле посреди зала и смотрел на старинные часы, что чёрным пятном расплылись по стене. В жизни я видел их сотню раз, но во сне они вызвали необычайную тревогу. Внизу этой махины – крутящийся механизм, похожий на детскую карусель. Но сон был столь вязким, что даже карусель не хотела крутиться как следует. Она проворачивалась отрывисто и неполноценно, издавая противные скрипы, и мне каждое движение давалось непросто, я судорожно пытался пошевелиться, но ничего не выходило. Я никак не мог отвести от часов взгляда. Чувствовал себя беспомощно, как утопающая в мёде пчела, а часы продолжали монотонно тикать, хотя их стрелки оставались неподвижными.

Мне, наконец, удалось подняться со стула. Тогда я услышал шорохи в подполье. Подошёл ближе, загнул угол паласа, и поднял массивную дощатую крышку. В жизни оно не глубже трёх метров, но во сне подполье оказалось настолько глубоким и тёмным, что я не видел дна. Шорохи не стихали. Тогда я бросил туда зажжённую спичку, на что из бездны раздались сотни криков, сплетённые воедино. Я кидал спичку за спичкой, на каждую из которых подполье отвечало оглушительным воплем.

Помимо прочего, были слышны противные шорохи, мне показалось, что это крысы царапали кирпичные стены подполья. Тогда я зажёг ещё одну спичку, но уже не бросил её, а держал над пропастью, стараясь хоть что-нибудь разглядеть. Следом протянул в подпол свободную руку и тут же почувствовал прикосновение. Нечто совсем невесомое ползло по руке, и через миг в свете угасающего пламени спички я увидел лицо деревянной куклы с безобразно выпученными глазами. Я изо всех сил тряс рукой в надежде избавиться от неё, и мне удалось. Она сорвалась и тут же исчезла во тьме, хотя её истошный крик так не стихал до самого пробуждения.

Даже проснувшись, я всё ещё слышал его, тоненький крик звенел в ушах и более походил на противный писк комара. Во рту пересохло. Добрёл до кухни, наполнил бокал ледяной водой и подошёл к окну.

Я не успел и глотка сделать, как бокал выпал из рук и осколками разлетелся по столу. По стекляшкам забегал лунный свет, я трясущейся рукой сгрёб их в одну кучку и принялся рассматривать каждый мерцающий кусочек. Лишь бы вновь не смотреть в окно. Но в этом и не было никакой нужды образ мальчика и без того застыл перед глазами. Мальчика в мешковатой одежде. Мальчика с жёлтыми глазами, что ярко светились во мраке.

Конечно, я взглянул на него вновь. Он оставался неподвижным, и наверняка знал, что я его заметил. Он ждал меня. А я смотрел в окно и вспоминал детство. Вспоминал, как тягостно просыпаться зимним утром, когда солнце ещё не встало. Как тяжело покидать дом и брести к восьми часам в школу. Как сладко ощутить хоть малейшую, едва ли не призрачную хворь, и остаться у себя в комнате, где нет ни тревоги, ни страхов.

В этот момент я захотел, чтобы меня свалили все болезни мира, только бы не выходить на улицу, однако ноги сами собой пошагали к двери. Я набросил куртку и вышел в подъезд, а там вниз по лестнице, каждая ступень которой неминуемо вела к беде.

Когда я вышел во двор, там никого не оказалось. Лишь вдалеке разглядел небольшой тающий силуэт. Пошёл за ним. На дороге остались следы маленьких босых ножек. Поднял голову, и в тот момент мальчик окончательно растворился в пурге. Сделав ещё пару шагов, я наступил на что-то твёрдое. Оно разразилось мерзким механическим плачем. Я замер, по телу пробежали мурашки. Набравшись смелости, я всё же мельком взглянул под ноги. Там лежала голая деревянная кукла без лица.

Я подобрал игрушку и бездумно пошагал за ребёнком. В этом не было мудрости, но в тот момент казалось, что идеи лучше мне не найти. И тут вот какое дело: он ведь пришёл ко мне. Среди десятка домов он выбрал этот и никакой другой. Хотя я не знал наверняка, с какими намерениями он явился, внутренний голос предостерегал меня. Крохотная квартирка перестала быть безопасным местом. Кроме того – теперь-то я видел в ней место куда более жуткое, нежели любое другое.

Я никогда не был храбрецом, но столь странные обстоятельства принуждали если и не стать им, то хотя бы прикинуться. Не для кого-то, но для себя. Так я и бурчал себе под, что ничего страшного нет, но сам телепал на обмякших ногах.

Тогда я увидел спасительный свет в далеке и три оглушительных гудка быстро привели меня в чувство. Не услышь я приближающийся поезд, пожалуй, так и брёл бы в никуда, как дурацкий заведённый робот. Но я ухватился за шанс и что было сил рванул на свет. Лишь на полпути обратил внимание, что кукла по-прежнему оставалась у меня в руках. Не сказать, что она особенно мешала, но её болтающаяся головешка малость действовала на нервы, так что я бросил её на дорогу.

Я здорово запыхался, но подоспел ко времени. Поезд остановился, двери его распахнулись, но из него никто не вышел. Да, обычно мало кто выходит на этой станции, но как же покурить? Воздухом подышать в конце концов. Впрочем, я быстро прикинул что к чему, ведь проводница даже не опустила лестницу.

Я был настроен решительно, потому не без проблем, но всё же забрался в поезд. Там не оказалось ни людей, ни даже намёка на них. С первого по седьмой вагон стояла стерильная чистота – ни единого фантика на полу или пустой бутылки. Не нашёл даже поганой крошки. Тогда я уселся на одно из кресел и громко задышал во всю грудь, чтобы не разреветься.

Я просидел там какое-то время и, как мне кажется, даже вздремнул минуту-другую, но ничего не оставалось кроме как вернуться в город. Я спрыгнул на перрон и забавы ради вновь оторвал от фонаря кусок краски, а затем бросил в поезд. Тот любезно подыграл мне, закрыл двери и умчался вдаль.

Чуть было не прошёл мимо куклы, оставив её средь бушующего бурана. Признаться, выглядела она отвратительно и даже несколько пугающе, но я ведь продолжал без устали твердить, что нет ничего страшного во всей этой передряге, потому для пущей правдоподобности старался и действовать сообразно. Так что я взял её под мышку, и мы вместе поплелись к дому.

Разумеется, я вошёл в квартиру не без опаски. Каждая вещь внутри стала малость чужой. Но деваться было некуда. Уселся в один угол дивана, а нового друга посадил в другой. Я старался лишний раз не смотреть на него, ведь и без того шугался каждого шороха. Как-то давно, на один из бессмысленных праздников, мне подарили оберег от всего дурного – палочку с причудливым витиеватым узором. Я подозревал, что пользы от неё не больше, чем от плесени, что разрослась на потолке прямо над головой, но при том я ни на секунду не выпускал эту штуковину из рук.

От нечего делать я решил истратить последние крупицы душевных сил на то, чтобы добить себя окончательно. Я принялся всячески накручивать себя, нагнетать и без того удручающее положение до грани, до самого абсурда. Не хотелось оставаться в полупозиции. Раз уж так сложилось, то не лучше ли рухнуть на самое дно и уже оттуда начать вскарабкиваться.

Схватил куклу и со злостью надавил ей на живот, что было мощи, на что она ожидаемо расплакалась. Тогда я поймал себя на мысли, что этот звук нисколько мне не противен. Напротив, он даже несколько воодушевил меня, ведь я расслышал в нём знамения о новом времени.

Вся моя старая жизнь, та гадкая эпоха, представлялась мне, как плутание в запертой комнате без света. Я ходил в ней наощупь, и всякий раз наступал на куклу, которая безумно смеялась. Будь то трагедия, или великая радость – мерзкая кукла тут как тут оказывалась под ногами и неистово хохотала. Признание в любви, разговоры о Боге и размышления о смерти. Смех беспощадно превращал всё это в глупость и фарс. А сейчас кукла плачет. И сдаётся мне, это далеко не всё, чего стоит от неё ожидать.