Kitobni o'qish: «Хранители Света»
Эпиграф
И ветвью счастья
И цветком любви
Украшен Древа Жизни ствол.
Но, корни!..
Без них зачахнет ветвь,
падут цветы.
Мечтай о счастье, о любви и ты,
Но, помни:
Корень жизни – Долг
Тони Фэа.
( Персонаж автора А. Казанцева).
Часть первая. Свет и Тени.
В тёмном каменном гроте, где ничего бы, не видел человек, Она видела всё: и то, что металось внутри, а именно – её высокая Тень и то, что происходило снаружи. Она слышала плеск волн о скалы, внутрь которых заточили Её. Она не считала, сколько дней провела пленницей, Время само нашептало ей в невидимые уши, что прошло почти сто лет. Что век для Тьмы? Песчинка в течение времени. Высокая Тень металась по гроту. Не терпелось вырваться наружу, расползтись по миру, окутать его, поглотить на веки вечные. Ждала момента и он настал.
Сильные воды источили камень, образовав в своём чёрном монолите узкую брешь, и её шипящий тихий голос манил живое существо. Оно явилось водяной змеёй и зашипело, подобно ей. Чёрный сгусток, подобие человеческой руки, схватил гада, и вырвал его жёлтые глаза. Двумя мутными горошинами они покатились в угол каменной тюрьмы. Та же дымчатая рука, вставила в глазницы аспида два камня: белый и чёрный алмазы и подобие губ прошипело:
– Плыви в Заморию. После, лети и найди мага. Он мне нужен.
Змейка юркнула в каменную расселину и исчезла из виду. Тень подняла руки вверх и оглушительно рассмеялась. Чёрные горы содрогнулись, осыпались камнями и разошлись многими трещинами, и эхо разнесло её возглас по всем каменным гротам и в тот, где томился её сын, заточённый, как и она сама ненавистными людьми.
Она одинаково любила всех троих детей, сотворённых ею, но выбирать любимчика волен каждый и она выбрала его – Аммрака. Мать Тьма не раз вручала ему смертельное, для людей, оружие, но каждый раз они мелкие людишки одерживали победу. Их вера в Свет была чиста и несокрушима. Она горела в каждом сильном сердце и мешала сыну обрести плоть. Так была утеряна надежда в землях людей, гмуров, ильмов и альвов, что пришли на помощь. В землях пяти королевств, в Великой битве руки сына оказались не так крепки и выронили Факел Войны. Его потушили в море, растащили по частям, оставив одну перебитую рукоять, а Аммрака заточили в чёрных скалах.
Маг Светлой стороны запечатал Чёрные врата заклятием, и снять его мог только такой же сильный маг, и такой был на примете. Однажды, он уже открыл Чёрные врата и откроет снова, ибо Тьма, уже поселилась в его сердце и он будет служить ей, если не по воле, то из страха.
Змея плыла скоро и, достигнув чужеземного края моря, взлетела из кипучих волн вороном. Изливая из глаз два разных света, птица неслась к одинокому замку, стоящему на отвесной круче, нависающей над морем. Его башни и множество круглых окон не курились светом, а были плотно закрыты ставнями и лишь, одно маленькое оконце излучало тусклый свет свечной лампы. К этому окну, еле мерцающему в темноте и направилась чёрная птица, неся послание от госпожи Тьмы.
В чертогах Скорбящего замка два уродливых карлика с большими головами и тоненькими ручками, но мощными ладонями, омывали и растирали ноги мага, опущенные в бадью с горячей водой. Белый пар, казавшийся в полумраке серым, окутывал его лицо и оседал в белёсых длинных волосах. Голова, откинутая на высокую спинку стула, с фиолетовой атласной подушкой, лежала смирно, перерезанная тенью глубокой морщины поперёк лба. Он думал о чём-то сокровенном и угнетающем его.
Прежде замок назывался Золотым и обитала в нём чета алхимиков: Лорд Кассиль и его жена Жаннет. Стены, потолки каменного дворца сияли золотом и драгоценными камнями. Роскошная мебель с парчовой обивкой, тонкие шёлковые шторы, украшали его залы. Мраморные рисунчатые полы застилали дорогие ковры. Лорд слыл самым богатым человеком в королевстве и тем вызвал гнев повелителя Замории. Супругов обвинили в колдовстве и прилюдно сожгли на площади в назидание остальным, кто осмелится жить богаче короля.
Замок, неприступный с трёх сторон отвесными скалами, был разграблен с четвёртой стороны, своими же лордами и сейчас, его каменные стены были усыпаны отверстиями, как оспой, после извлечения драгоценных камней. Сохранился лишь мраморный пол и мозаичные круглые окна, в которые скупо заглядывало тусклое солнце.
После смерти хозяев, камни стен начали источать влагу, заплакали, словно скорбели по потерянным господам и былом богатстве и роскоши. Слёзы сочились не внутри комнат, а снаружи, по всей округлости каменных стен и замок стали называть Скорбящим. Лучшего места для чужеземного мага не нашлось и он поселился в мрачном плачущем дворце и это было символично, поскольку его изгнание с родных земель и обещание, вырванное угрозой, никогда не возвращаться, томили его душу и она, как холодные камни, сочила слёзы.
Тишина висела в сумрачном воздухе и только редкие всплески воды, вызванные крупными ладонями карликов, нарушали её. Пар отхлынул от задумчивого лица и его крупные черты смутно выступили. Гладко выбритое лицо, серое, с глубокими морщинами у губ и разрыхлённым временем подбородком, казалось каменным, но чрезмерно подвижные тонкие губы лишали его окаменелости, делая живым. Губы двигались, даже когда он находился в забытье, словно шептали что-то очень важное для него – мага, давно пережившего, отмеренный ему век. Маленькие чёрные, словно перчинки, глаза смотрели равнодушно и устало. Прямой нос, с сетью морщин на переносице, жадно схватывал пар, уходящий высоко за голову. Раньше, он носил длинную бороду и усы, но срезал, не желая уподобляться двум своим братьям, сделавшим его изгоем.
Стук в окно нарушил забытьё мага и он открыл чёрные мутные глаза. Губы вздёрнулись вверх, расплылись довольно широко и встали на обычное место. Стук повторился и маг сделал жест рукой. Карлик неуклюже двинулся к окну, одёрнул грубую занавесь и отпрянул, тихо вскрикнув.
– Что там, Горт? – вяло спросил маг, не поворачивая головы.
– Ворон, господин, – ответил тот, нелепо взмахнув короткой рукой. – Одноглазый ворон, господин.
– Ворон? Одноглазый? – удивлённо вскрикнул хозяин и вскочил на ноги, узкий и высокий, в белой длинной рубахе. Шлёпая босыми ногами по цветному мрамору, он подошёл к окну и долго всматривался в птицу, машущую крыльями и сверкающую одним белым глазом, другого в темноте не было видно. Смекнув в чём дело, он приоткрыл окно, схватил птицу крепкой рукой и поднёс её к самым глазам, не боясь её острого крючковатого клюва.
– Зажгите свет ярче, – быстро проговорил он, обращаясь к своим слугам. Карлики кинулись в коридор и скоро явились с двумя факелами, древки которых сунули в металлические кольца, закреплённые на стене. Свет задрожал, метнулся по стенам и затем, загорел ровно, освещая комнату ярче прежнего.
Теперь, маг увидел второй – чёрный глаз и его губы скорчила ухмылка.
– Выбор, опять, выбор, – растянуто и ехидно проговорил он, – вспомнили благодетеля, не прошло и века, – уже раздражённо и свистяще прошептал маг, – гнил в этих каменных сырых стенах. Ел, что подадут. Пил, что имеется. Смотрел на уродливые рожи. Понадобился, второй маг. Его голос набирал силу. – Второй маг, в тени двух первых магов. Живут себе припеваючи, едят с серебра, почуют на перинах.
Гнев, злоба и зависть, ушедшие за сто лет глубоко внутрь, поднялись с новой силой, обнажились, обжигая и причиняя боль.
Нет! Вскричал он. – Тыра Сомневающийся, выбрал свою сторону и больше не позволит принижать себя. Выбор сделан, – громко крикнул он, и эхо разнеслось по каменным залам и коридорам.
Его пальцы решительно вонзились в светлый глаз птицы и алмаз остался в его руке. Швырнув его на пол, он выбросил ворона с чёрным глазом в щель окна и приказал:
– Возвращайся, Червень. Дай знать, госпоже, что маг явится к полнолунию. Лети, после, плыви, неси весть. Подумав некоторое время, он крикнул карликам. – Несите мне дорожное облачение. Пришла моя пора.
Карлики: Горт и Герта сопели в углу, ворочались и не слышали своего господина. Резко повернувшись в их сторону, он вкрадчиво спросил:
– Чего вы там пыхтите, чего возитесь? Увидев, что они дерутся из-за камня, он гневно вскричал. – Одеяние мне, а то превращу вас в крыс!
Карлики прекратили тыкать друг друга кулаками, поклонились и кинулись прочь из комнаты.
– Так – то, маленькие уродцы, – довольно проговорил Тыра, – знайте, своего господина.
Горт и Герта явились скоро и, положив перед ним одежду, смотрели прямо в лицо и его губы дрогнули, смягчив голос:
– Не стойте, столбами, помогайте мне.
Одевали, а он давал наказы, – стерегите дом. Вернусь не скоро. Камень можете забрать, живите сытно, но не роскошно и никаких гостей, а то быть вам крысами.
Карлики улыбались и кивали, довольные щедростью господина.
К закату маг прибыл в гавань, а когда в небо выплыл тонкий и острый, как осколок стекла, месяц, его уже качало по волнам, нанятое им, судно. Звон золотых монет сделал своё дело, теперь, его старательно справляла команда, а после, он – Тыра Сомневающийся, второй маг, изгнанник и изменник Светлой стороны, тайно сладит своё дело, обретя былую, но поверженную славу.
Век мира и благоденствия завершился. Приближалась новая эпоха – Время господства Тьмы и никто не в силах помешать ей, поставить на колени мир пяти королевств, мир людей и живущих в нём существ. Думал маг, покачиваясь в гамаке лучшей каюты небольшого рыбацкого судна.
День клонился к закату. Солнце ещё не упало за гору, и его румяный край торчал за мохнатыми пиками сосен, разливая закатные лучи по их макушкам и высоко в небо, делая его розовым. Снизу смотреть забавнее. Светло-коричневые, статные и душистые стволы восстают из земли, тянутся вверх и вырастают выше солнечного осколка. Красуясь своим величием, деревья горят в солнечных лучах и гаснут, обволакивая ветви и стволы приходящими сумерками. Среди них, стройными кралями красуются белоствольные берёзы и трепетные осины. Хороши природные владения Синегорья! Смешанный лес, цветущие долины, серебристо-голубые реки и Говорящий камыш на болотах, расцвеченных ряской. Чудесный край, населённый сильными людьми с чудными именами. Силании, Арсании, Паводаны, Аграфии, Вербы живут и не тужат, а если тужат, то втихомолку. Синегорье – плодородное взгорье, с одной единственной высокой горой на всю округу, остальные так, россыпи, да зелёные холмы с цветущими кустами шиповника, омутами чабреца и всякой мелкой травой.
Дороги, расходятся во все стороны и облеплены избами и теремами, с врезанными между этажами озеленёнными верандами, в ярких сгустках синих, белых и розовых вьюнов, они напоминают игрушечные нагромождения домов. Маленьких, открытых свету, с башенками по углам, где можно встретить и проводить солнце, полюбоваться сиянием звёзд или посвятить фонарём, проверяя, почему лает дворовая псина и поругаться с соседкой, если та, того заслуживает. Соломенные конусы крыш, словно грибы, торчат вдоль травянистых тропок и широкой пыльной дороги, ведущей к трём соснам – месту известному каждому синегорцу и не только.
В Лебяжьем Доле трава густая и высокая, там косят сено взрослые мужчины да молодые парни, а те, что помельче – мальчишки и девчонки, сгребают его в пахучие, чуть колкие, ворохи и потом, валяются на них, пока старшие готовятся к обеду. Трапезное время выпадает на Полудёницу – самую жару, когда солнце стоит в зените и печёт так, что в считанные часы кожа становится красная, как запечённая свекла.
Сенокосную долину называют Лебяжьей, но многие синегорцы, отродясь, не видывали этих гордых и красивых птиц. Старый дед Паводан рассказывает, что давно, когда мир был другим, разливалось в долине Аукино озеро и охраняло его Эхо. Оно то и призывало лебедей на его синюю гладь, но во времена Великой битвы злой колдун высушил озеро своим горячим, огненным дыханием. Ходят слухи, что Эхо и сейчас живёт в долине и ночами кличет протяжными стонами лебедей, но вода ушла, и птицы не возвращаются. Правда это или выдумка, уже никто не помнит и не знает, кроме столетнего деда, тронутого умом. Он и сейчас, худой, с длинной взлохмаченной бородой и мутными, как у несвежей рыбы, глазами, бродит по деревне и твердит что-то непонятное: Врата откроются, мрак поползёт во все стороны света. Вестник идёт, ждите Вестника, ждите мага. Скоро, скоро, скоро. Никто не воспринимает его слова всерьёз, но шёпот, уже пополз по деревне и лёгкий страх, ещё невидимый, но уже ощущаемый, тревожит их сердца. Не поэтому ли, каждый из них, лишь смеркается, торопится покинуть дол и вернуться в бревенчатый дом, крытый шляпой слежавшейся соломы.
Жизнь в Синегорье течёт так, как в обычных деревнях Светозарии. Приходит Жива и пробиваются первые ростки, распускаются первоцветы, горьким ароматом источаются, едва рождённые листья. Забота о земле начинается в раннюю пору нежного цветения природы и тянется до предснежных дней.
Четыре времени природы живут в Синегорье и идут по порядку, он начала цикла до его нового начала – Полудрёмы, времени праздности и отдыха, уносящего заботы о земле далеко назад. Мужи руководят домашним хозяйством, чинят сети и лодки, а искусные резчики по дереву изготавливают свои творения, чтобы с уходом лютых морозов и глубоких снегов, украшать ими деревню, продавая, но больше даря своим сородичам, друзьям и соседям резные ставни, узорчатые двери, чешуйчатую черепицу и крепкую обиходную утварь. Женщины занимаются рукоделием. Вышивка и ткачество – в цене. Мастера гончарного дела ваяют глиняные сосуды всех размеров и форм и возят на ярмарки в столичный город.
Полудрёма окутывает поселения в глубокие непроходимые снега, и вертит их метелями и белый свет становится невидимым, а после, жжёт морозами, поэтому охота на зверя – дело необходимое. Охотятся все: взрослые и отроки и старики не отстают, помогают советами. Отцы приучают сыновей узнавать зверя, выслеживать и убивать его. Так учились сами, так учат и своих детей владеть луком, топором и мечом. Кто знает: сегодня – мир, а завтра – смута. За Полудрёмой наступает Жива, а за ней спешит Жарица.
Благоухают цветением деревья и луга, серебрятся в солнечных горячих лучах речки и туманятся вязкие болота. Травы идут в рост и крепнут, окропляясь серебристой росой, грибники аукаются в дубравах, срезая плотные шапки боровиков. Работа, что забота, никогда не кончается. Косят и убирают травы, рубят и сушат дрова, варят медовое пиво и утепляют дома.
Когда пышный расцвет увядает, является Златосея. Кроны деревьев золотятся, багровеют кусты, расцветают поздние ализеи, колосятся поля и плодоносят сады. Время золотой земли бывает коротким, и первые холода и узорчатый иней, напоминают о приходе снежной Полудрёмы. И всё повторяется и идёт чередом день ото дня и век от века.
Так и живут – люди, занимая четвёртую часть самой красивой и плодородной суши, протянувшейся от речки Говорушки до Серебряного моря, и зовут её – Светозария, солнечное королевство, соседствующее с другими независимыми королевствами. Ранее, когда ею управлял малоумный князь, внешние земли враждовали друг с другом и все вместе со Светозарией.
Кровопролитным войнам не было конца и они истощали, не только каждую казну и природные дары, но и озлобляли сердца людей. С приходом к престолу мудрого князя Любомира, всё изменилось. Дороги, пылящиеся от многотысячных сапог воинов, начали пылиться от колёс торговых повозок. Мир воцарился на долгие годы и все королевства благоденствовали. Ворота столичного города Славограда открываются для пеших и верховых, для повозок и телег с провиантом, шелками, бытовой утварью и драгоценными украшениями. Все торговые пути ведут в Славоград. Долгожданный мир объединил всех и это – правильно, но так было не всегда. Светозария помнит горькие времена Великой битвы и тех, кто сложил свои буйные головы за её процветание, за Свет, озаряющий её просторы. Уроки прошлого усвоены и воинов готовят с раннего детства и делают это не в крестьянском уделе – Синегорье, а в славных городах и крепостях Светозарии и самой мощной цитаделью всего королевства является Оберег – крепость и дворец, где живёт и царствует нынешний светлый князь Сеслав, правнук мудрого князя и храброго воеводы Любомира. Человек, почтенного возраста, взрастивший сына и дочь, печётся о государстве своём, как заботится о своих детях и подданные его не держат обиды, а если и держат, то прощают, ибо такого справедливого и мудрого правителя Светозария ещё не знавала.
Время слушания старых преданий подходило, и парень с соломенной головой и карими глазами, стоял у дома с соломенной крышей и, задрав голову, монотонно повторял:
–Маркелла, слезай. Слезай, говорю, а то сорвёшься. Не пристало девушке по крышам лазать.
–Нет, лучше ты лезь сюда. Отсюда такую красоту видно и солнце ласковее, – звонко прокричала Маркелла и встала во весь рост, до этого она сидела на крыше, ещё больше дразня заботливого друга.
–Красоту я и с земли вижу, – тихо пробурчал парень всё тем же бесцветным голосом и уже, громче добавил, – Маркелла, сорвёшься, я не стану собирать твои переломанные кости.
–А ты, лови, чтобы не собирать, – крикнула она и покатилась с крыши.
–Маркеллааа, – протянул он и бросился, насколько это возможно тучному человеку, ближе к дому.
Уже, у него на руках, она спросила, обвивая его сильную шею тонкими руками:
–Так какую красоту ты видел с земли?
Тот засмущался, краснея шеей, опустил девушку на ноги и ответил:
–Сама знаешь, – и, ещё больше смущаясь от её зелёного взгляда, поторопил, – пора идти, пропустим всё интересное.
–Идём, – сказала она и тут же, ухватив его за толстое ухо, добавила, – никогда не называй меня Маркеллой.
–Хорошо, Келла, – пообещал тот и скупо улыбнулся.
Узкая тропа, изгибаясь и петляя, вела через сосновый бор. Высокие прямоствольные сосны, казалось, упирались в самое небо, наполняющееся густой темнотой. Их вечнозелёные колкие ветви, начинали расплываться и таять в вечернем сумраке. Лёгкий ветерок шелестел иголками и те вздрагивали при каждом его дуновении. Другие сосны, что отживали свой деревянный век, стояли недвижимо, развесив по сухим ржавым ветвям зеленоватые клочья мха. Он был длинный и густой и сосны казались бородатыми великанами.
А эта старая сосна защёлкала, словно в её трухлявом дупле завёлся неведомый зверёк или птица. Трескучий лес любил пугать всех, кто в него заглядывал и порой, даже, без ветра трещал громко и сильно, что становилось страшно. Услышав вверху стрекотание, Келла задрала голову, и увесистая шишка ударила её в затылок.
–Ой, – вскрикнула она и прижалась к юноше. Шишка упала с другого дерева – развесистого и живого и стрекотание удалилось, стало почти не слышным.
–Белки озоруют, – сообщил он не своим голосом, сдавленным и дрожащим. От прикосновения девушки у него спёрло дыхание.
–Ну вот, ещё и бревно подкинули, – недовольно проговорила Келла и ударила ногой по толстой лесине, лежащей поперёк тропы. – Тоже, белки?
–Нет, не белки. Это ветром снесло. Ночью ветер буйствовал. Забыла? – одновременно напомнил и спросил он, подхватывая сильными руками толстое шершавое бревно. Он весело откинул его с дороги и, слегка склонившись, шутки ради, протянул руку вперёд, как бы говоря, прошу сударыня.
–Чем тебя только кормят и зачем? Силы немерено, – то ли похвалила, то ли осудила Келла.
Он воспринял это, как похвалу и с удовольствием признался девушке:
–Ем всё, что дают. Мне надо быть сильным, чтобы суметь защитить тебя.
–От кого? Живём все, как родня друг другу, а чужие не заглядывают. Кто знает про наше Синегорье? Одни и те же лица, скучно, – пожаловалась девушка. – Увидеть бы, ильма или альва. На нахов не хочу смотреть, говорят они злобные и страшные. На что здесь смотреть? Всё одно: полоумные старики, надоедливые дети, да Спицы, Медвежатники и Репки.
Парень, пожалуй, парень, ему уже шестнадцать, скупо улыбнулся, не одобряя её и Келла, взмахнув водопадом тёмных волос, незамедлительно отреагировала:
–И чего весёлого? Он начал ей надоедать.
–Смешно получается: Сила с силой.
–Вообще-то ты Силаний Бочка. Слышал о таком? – поддразнила Кела.
–А ты слышала о Маркелле Коротышке? – защитился Сила от её нападок. Чаще, он старался не делать этого, но сейчас, его просто распирало дать отпор занозистой девчонке, и он знал, это не к добру.
–Скажи, Сила, о чём думали наши родители, когда давали нам такие имена? – спросила Келла, неожиданно остановившись, и Сила упёрся в её спину. – Спишь что ли на ходу? – бросила она, отодвигаясь от него и поворачиваясь к нему лицом.
Он ответил шёпотом, приблизившись к девушке, почти вплотную:
–Не знаю, о чём думал мой отец тогда, но теперь, он думает о том, что наступают мутные времена.
–Отчего же? – заинтересовалась девушка.
–Недавно, он был в городе и слышал, что там появился очень важный человек и даже не совсем человек, но настолько важный, что к нему прислушиваются ильмы, доверяют альвы и бояться нахи. Его называют Вестником и магом и говорят о нём шёпотом.
–Появился, говоришь. Это, не к добру. Маги просто так по свету не бродят. Видно почуяли, что дымом запахло с юга – западного побережья. Серый пепел витает в воздухе, портит древесную листву, и собаки по ночам лают, словно их Домовые дерут.
–Откуда знаешь, Келла? – тихо, словно кто-то мог услышать, спросил Сила, наклонившись прямо к её маленькому, тонкому, почти прозрачному, ушку.
– Откуда и все: дед Паводан говорил, а деревенские сплетники слушали. Может, оно и ничего, но помню я одного мага. Давно он у нас был, я ещё под стол пешком ходила, но его запомнила, словно он велел его запомнить и всё, что он тогда говорил.
–И что? – нетерпеливо спросил Сила.
–Он был у нас и вручил мне подарок, подарок с намёком, что мы ещё встретимся. Видела его однажды, а запомнила на всю жизнь: хмурого, седовласого, с ясными глазами. Взрослые говорили о водных людях, кристаллах, которые нужно разделить и ещё называли чьё-то имя.
–Келла, а подарок- то, какой?
–Да, так, сладость, – отмахнулась она, думая о том, что спрятано на чердаке.
–А имя чьё называли? – не унимался Сила, легонько теребя её за рукав.
–Не помню, Сила. Много ли поймёшь и запомнишь в четыре года. Давай, поторапливайся, все сказки уже пропустили, – недовольным и нетерпеливым голосом сказала она и подтолкнула парня вперёд.
–И так спешу, – буркнул он, но шагу прибавил.
Келла – девушка себе на уме: выспросит, не заметишь, а лишнего не скажет. Другие девчонки, болтливыми сороками, всё выложат, словно на ладонь, а она, особенная и красивая, лучшая для Силания Бочки, лучше недоскажет, запутает и замудрит, что и сам забудешь, что и спрашивал.
Особенно тревожили её сочно-зелёные глаза, кажущиеся чуть влажноватыми, словно впитавшими утреннюю росу с трав. Или в них жили сверкающие бусины. Они переливались, поворачивались, наполняя глаза светом и редкой волнующей зеленью. Голос – высокий, звонкий, как ручейки в Синегорье.
–Правду говоришь, что не помнишь? – Келла засмеялась и глаза окрасила лукавинка:
–Нет, кривду. А как проверишь?
–Не стану я проверять. Делать мне больше нечего. Сказал, а сам подумал: Узнаю, ты и не заметишь, Келла. Неспроста маг подарки дарит, с чего бы, ему это на ум взбрело. Думал, а Келла, уже вперёд умчалась и кричит поддразнивая:
–Давай, шевелись, Силаний Бочка, а то так бочкой и останешься.
Уколола легонько, а про себя подумала: славный он парень, Сила, мой защитник и тайный ухажёр. Тайный, не потому что никто об этом не знает, а по той причине, что он никогда не говорил ей об этом и кажется, что не отважится. И не очень надо. В его шестнадцать лет, силы у него невпроворот, еды полон рот, ума – ложечка и храбрости немножечко. Нет, с деревенскими парнями он храбр, шишек синяков, считай, не пересчитаешь, а с девчатами, травы ниже. Роста небольшого, крепкий, задиристый с огромными кулаками парень. Глаза без хитринки, глубокие, как заводи местной речушки в закатный час. Если бы, не слегка выпирающий мягкий живот, он был бы намного привлекательней.
Так она думала, пока короткая дорога не привела к самому весёлому месту в округе – трём корявым соснам. Сила пожаловал следом.
Приземистое бревенчатое здание, стоящее на развилке трёх дорог, встретило их оглушительным хохотом, летевшим в приоткрытые, такие же толстые и бревенчатые, как и сам дом, двери.
–Ну вот, всё пропустили, – вздохнула Келла, оглядывая пустое, вытоптанное ногами частых посетителей, открытое всем ветрам, пространство вокруг прославленной своим названием « У трёх сосен» придорожной забегаловки.
Сколько ног топтали эту поляну, никто не считал. Но все эти ноги переступали порог кабачка и выходили обратно. Одни, лёгким весёлым шагом, другие – тяжёлым волоком, а третьи – присядным плясом.
Три сосны перед входом, образуя, как бы двойные ворота, неприветливо бросали тени на соломенную крышу самого кабачка и крышу длинной пристройки, служащей жильем семейству сэра Турьима Горбатого, хотя, он вовсе и не был горбатым. Так его прозвали за неуёмную работоспособность. Ещё бы, возвести питейное заведение в короткий срок не под силу каждому и этот уютный, но уже, ставший тесным, из-за большего количества желающих провести здесь весёлые вечера, дом стал центром всеобщего умиротворённого отдыха.
Приоткрытые двери приглашали, но Сила остановился, желая довести, начатый дорогой разговор до конца.
–Что, если маг и к нам заглянет? К тебе, к твоему отцу, – поправился он и уставился на Келлу.
–И что? – отмахнулась девушка. Думаешь, и тебе подарок принесёт. Как бы, не так. Тебе подарки Праска Роза носит. Яблоко её съел и не поделился. У неё и щёчки – яблочки, так и хочется ущипнуть. Щипал, Сила?
–Хватит, озорушка, – угомонил Сила, тряхнув кудрявыми волосами. – Я забыл, а ты помнишь. Лучше, дай знать, как маг явится, а он не задержится. Думаю, про него в городе говорят и шепчут.
–Что он тебе диковина, какая? Просто, старый человек, разве что вполовину выше и худее тебя, хотя, нет худее намного больше, чем в половину, тебя или мне так казалось, я ведь была маленькая.
–Ты и сейчас не сильно вымахала, – усмехнулся юноша, намекая на её фамилию и малый рост.
–Думаешь, если ты большой, то у тебя и ума больше? – спокойно проговорила Келла.
–Опять сориться собралась, Келла? Твоей ссоры на соринку хватает. Стоит ли? – усмехнулся парень и договорил тихо, – а маг, не зря объявился.
Тут, она хлопнула друга по плечу, и сообщила бодрым звенящим голосом:
–Если что и грядёт, то ты ведь поклялся меня защищать. Не так ли?
–Клялся тогда, клянусь и сейчас. Не сносить мне головы, – совершенно серьёзно пообещал Сила, прислонив свою большую руку к её хрупким пальчикам.
– Входи, защитник, – весело сказала она и первой прошмыгнула в дверную щель.
Сила ввалился следом, качнув дверь всем неуклюжим телом, так старательно, что старые железные петли издали громкий скрип. Дверь, проскрипев, вернулась в прежнее положение и чуть не сбила его с ног. Сила шатнулся, нелепо растопырив руки в стороны. Келла тихо хихикнула.
–Тише вы, – зашикали со всех сторон, слушая очередную историю.
Сегодня, каким по счёту, уже никто не помнил, был Твиш Богомол. Богомолом его звали за высокий рост и чрезмерную худобу, такую, что на его старческом теле можно было пересчитать не только рёбра, но и каждую косточку, каковая была в его организме. Когда-то он был мельником, рыжеволосым, как и все его сыновья, а их немало не много, а целых шесть. Теперь, он рассказывал небылицы, а сыновья содержали мельницу. Его нечёсаные, с густой сединой, волосы торчали, делая похожей его голову на взъерошенный ворох соломы, на который собирались усесться Келла и Сила. Арни был на месте и тихо поздоровался с Келлой, совсем не замечая её спутника.
–Вечера доброго, Келла.
–Доброго вечера, Арни – отозвалась она и придвинулась к нему ближе.
Сила бухнулся на другой край вороха, мельком взглянул на Арни и подумал с неприязнью: « Светиться, как месяц в ясную погоду. Я бы смыл твою улыбку, будь моя воля» и сжал кулаки.
–Стоим мы, ждём, а волны, словно стена крепостная, – рассказывал Твиш Богомол. Келла старалась слушать внимательно, но близкое присутствие Арни мешало ей сосредоточиться. Она, то и дело, посматривала на него, и ей казалось, что она делает это незаметно. Однако парень чувствовал её взгляд, и не подавал виду, ожидая, когда она отвернётся, чтобы посмотреть на неё. Они обманывали друг друга, но от острого глаза Силы не ускользнул ни один взгляд, ни один вздох, ни одно касание и он злился.
Арсаний, так звучало его полное имя, которое ему, к слову, не нравилось и все называли его Арни, слыл самым красивым и весёлым парнем в деревне: Высок, светловолос, статен, глаза голубые с лёгкой дымкой, как вечернее небо.
Силе хотелось, тут же, на ворохе соломы, намять Арни бока, но он терпеливо ждал, когда кто-то из взрослых, а обычно это была вовремя спохватившаяся чья-то мать, схватит своё чадо за руку и потащит его домой. Тут и начнётся: все потянут своих детей за собой, оборвав рассказчика на самом интересном моменте. Наверно, в этом и скрыта прелесть историй, начать завтра с самого интересного и закончить не менее притягательным.
Так и вышло: Рыжеволосая крепкая женщина с ярким румянцем на щеках, видимо от тыквенного пива, встала из-за стола, расправила юбку и выкрикнула:
–Кто хочет пусть остаётся, а моим детям пора спать и мужу тоже. Дамирий Репка, бери детей и домой, а то луна уже полпути проделала. Она быстро и резво двинулась к двери, а за ней последовали мужчина и трое рыжих детей с головами, напоминающими кудрявые репки.
–Шевелитесь, чего застряли, – поторапливала резвая женщина своё покорное семейство, слыша в ответ, – идём, идём, голубушка.
–Эй, Пана, может, ты мужика своего тащишь и не спать вовсе,– окликнул её местный весельчак Михей Шило.
–А ты, приди, проверь. Уж я тебя приголублю, оглоблей.
Всеобщий хохот всколыхнул прокуренный воздух редко проветриваемой залы.
Люд выходил кучно, а выйдя, рассеивался по всем трём дорогам, вдоль которых и росла, уходя корнями в родную землю, бревенчатая деревня. Некоторые неторопливые сельчане задержались, ожидая самого интересного момента, когда выйдет последний посетитель заведения. Надо сказать, выходил он редко, чаще его выкатывали за порог и хором кричали сына.
Так уж повелось в их роду: сын тащил отца домой, и над этим посмеивалась вся деревня. Федорий Бочка влил в себя столько пива, что ему было впору выливаться назад, но этого не происходило. Федорий считал: всё выпитое должно оставаться, поэтому и приклеилась к ним эта странная фамилия.
