Kitobni o'qish: «Хронос»

Бог Хронос создал Время и Хаос. (из древнегреческой мифологии)

Carpe Diem¹ (Гораций)

Путешествие по всему миру – это только символическое путешествие. И куда бы ты ни попал, ты продолжаешь искать свою душу.

Андрей Тарковский

1

«14 декабря 2017 года Городской Совет Рима принял решение реабилитировать древнеримского поэта Овидия и отменить приказ императора Августа о его изгнании из города, которое состоялось более двух тысяч лет назад. Реабилитация поэта приурочена к 2000–летию со дня смерти Овидия, скончавшегося в 17 году нашей эры…»

Я прочитала эту новость в числе других новостей, и её абсурдность не показалась мне чрезмерной по сравнению с остальной информацией. Более всего в данном сообщении меня покоробило слово «приурочена»: в этом проглядывалось что–то из советского времени, когда все достижения и решения к чему–то были приурочены, но тогда подобное являлось нормой и никого не удивляло. Теперь же это говорило о том, что мир не меняется – он просто дрейфует в своем безумии из одной точки пространства в другую, из одного времени в другое. Но сейчас этих точек стало намного больше на планете. Или увеличилось количество безумия?

Раньше, по молодости лет и по свойственной этому возрасту зацикленности на себе, я не замечала этого. А что, собственно, случилось необычного с тех пор? Времена года по–прежнему сменяют друг друга в той же последовательности, ночь идет за днем, старость за юностью, и только мудрость не всегда приходит за глупостью.

Но разве не для того существуют писатели, чтобы предлагать другие сюжеты развития событий, в которых есть возможность ускользнуть от неизбежного в некий параллельный мир, где нет заведомой предсказуемости? Ведь предсказуемость – не только самая скучная вещь на свете, но ещё и самая страшная, если мысленно добраться до конца линии жизни и, стоя на высокой горе, до вершины которой ты дошел и дожил, проделав непростой путь, смотреть в бездну, когда она, как известно, смотрит в тебя, и, раскинув руки над ней, вопрошать неизвестно кого: «И это всё?» Ты жаждешь продолжения в другой жизни, пусть даже в другом обличье, в другом мире, потому что такого не может быть, чтобы просто – пустота и вечное ничто. Это не вмещается в твое сознание, хотя ты и врешь себе, что принимаешь неизбежность закона природы, предполагая, что у тебя ещё есть время… Но время не предполагает, что ты есть у него, оно абсолютно в своем безразличии ко всему, что происходит, оно скорее – статист, бухгалтер со счетами, передвигающий костяшки – одну за другой. Они щелкают. И хорошо, что этот звук не доходит до нашего слуха, заглушаясь тысячами других звуков, которые мы слышим с большим или с меньшим удовольствием и даже без всякого удовольствия, но всё это – такие мелочи, на которые не стоит обращать внимания, когда входишь в лабиринт и дальше идешь по инерции движения, которое, как говорят, и есть – жизнь…

Литература – это выход из лабиринта: вначале она вас туда толкает, а потом ведет за руку, как ребенка: и боязно, и интересно, а главное – ты знаешь, что лично с тобой ничего плохого не случится, ведь вместо тебя отдуваются герои книги, иногда очень похожие, но все–таки – не ты, и этот факт утешает, какой бы ужасной ни была рассказанная история. Обман? А кто сказал, что человеку нужна правда? Ему нужна мечта, сказка, в которой он видит себя счастливым, или проще: нужно то место в мире, где ему по–настоящему хорошо.

Но откуда же берутся герои книги: из жизни, из головы автора, из образа внушенного кем–то или чем–то неведомым, но однозначно выше моего разумения? Я никогда не задумывалась об этом, потому что мне не так важна техническая сторона процесса и сам вопрос – зачем я вообще пишу. Достаточно и того, что меня к этому влечет и, простите за самоуверенность, ведет, а раз я уже иду, то почему бы не попробовать разобраться хотя бы в том, что не получается понять, пока я не напишу об этом.

К тому же персонажи являются ко мне сами, – видимо, им нужна именно я, чтобы поговорить о своем личном. Это ошибка – отождествлять какого–нибудь персонажа с автором и утверждать, что якобы через них он открывает свои потаенные страсти, фантазии и нехорошие, а порой преступные склонности, вплоть до желания убить. Иначе по какой причине он с такими подробностями, смакуя каждую деталь, описывает психологический портрет своего отрицательного героя: мерзавца или того хуже – убийцу? В этом утверждении есть своя логика, потому как нормальному человеку не придет в голову это делать. Но не будем пытаться отыскать границы нормальности в среде творческих людей: неблагодарное это дело. Ведь не только чужая душа – потемки, но и своя собственная тоже. Как сказал мне знакомый психолог: лучше не копать слишком глубоко, чтобы не удивиться ненароком тому, что можешь увидеть там, когда докопаешь. Но неистребимая тяга к копанию – это и есть диагноз творческой натуры и тут уж выбирать не приходится. Разве что из многочисленных вариантов отыскать своего нужного персонажа…

Сидишь себе утром, пьешь кофе, слушаешь вполуха какие– то слова, информацию вроде бы ни о чем, а рука уже управляет твоей расслабленной сущностью и ты начинаешь писать. Нет, это всё не обо мне. Или: допустим, что это не обо мне. В математике очень любят использовать именно это выражение: будем считать, что эти линии параллельны. И никто не сопротивляется такому надуманному предположению, не беря в расчет то, что где–то эти линии все равно пересекутся, но в другой геометрии, в другом пространстве, в другом мире. В жизни происходит всё то же самое: зависит только от точки сборки ваших измышлений, которые вовсе могут быть из другой реальности. Литература как раз и есть та самая другая реальность, где всё пересекается и всё сходится, что не должно ни пересекаться, ни сходиться.

Когда появилась Алиса, мне показалось, что я знала её всегда, потому что в моей голове возникали вдруг такие подробности жизни, о которых никто не мог знать, кроме неё самой. Словно из темноты проявлялись светящиеся линии – дороги, по которым она шла. Да, я хорошо представляю себе Алису маленькой рыжеволосой девочкой с зелеными, будто у кошки, глазами, с чуть приподнятыми уголками кверху. Эта яркость одновременно выделяла девочку среди других, но также роднила с общим фоном природы, в котором присутствовал и сочный зеленый цвет листвы, травы, моря, и пылкость горячего рыжего солнца, льющего с неба свой свет. Что в ней было такого особенного? В ее глазах русалки, миндалевидных, с немного удлиненным разрезом, было удивление, как будто мир застал её врасплох и она ещё не успела привыкнуть к нему, принять его, сжиться с ним, чтобы постепенно перестать замечать, то есть видеть его как нечто необыкновенное. Она не могла ждать, пока всё здесь станет немного отстраненным от неё самой. И дело здесь было не в возрасте, а в том, что первородное ощущение мира не проходило со временем, оно оставалось в ней всегда.

Мать назвала её Алисой, так как любила героиню романа Л. Кэрролла и ей казалось, что дочка очень похожа на тот образ, который она представляла себе, когда читала книгу. Скорее всего, она просто хотела, чтобы у нее родилась девочка и чтобы назвать её Алисой, а всё остальное уже придумалось позже. Но мне кажется, что таким именем она как будто обрекла свою дочь на проживание этого образа в жизни. Говорят, что есть такие люди, которые способны брать из пространства информацию, идею и воплощать её в реальность. Когда–то их называли магами, но существует и научное название, а главное, что это передается в роду само по себе, не спрашивая твоего согласия.

Я не могу вспомнить, где увидела Алису впервые, но периодически в разных местах её лицо являлось передо мною. И всегда я спрашивала себя: где я видела эту девушку раньше? В конце концов у меня сложилось впечатление, что Алиса идет по моему следу, случайно ли, намеренно ли, но, встретив её в очередной раз, я понимала, что это не просто так, потому что мне известно было в тот момент о ней всё: что случилось в ее жизни раньше и как она живет сейчас. Для этого мне не нужно было общаться с ней, входить в какой–то контакт. Я даже делала вид, что не замечаю ее, но это было неправдой, я просто и ясно видела Алису, чувствовала её присутствие и начинала искать глазами среди людей этот притягивающий меня образ.

Зачем мне была нужна Алиса? Это все равно что определить последовательность того, что я делаю в данный момент: пишу книгу и живу или живу и пишу книгу. А что, если я живу в двух мирах одновременно и в одном из них я пишу книгу, которая и есть моя жизнь? Именно в ней мне встречаются какие–то люди и к ним я испытываю какие–то чувства. Но кто–нибудь смотрит на всё это со стороны и называет мою жизнь литературой, потом ставит меня на полку в свой пыльный шкаф, не понимая, что я живая, возможно даже более живая, чем он сам.

Алиса для меня точно существовала. Недавно она сбежала из дома, оставив родителям на столе записку: «У меня всё хорошо. Не волнуйтесь». Она понимала, что не может ничего не сообщить им хотя бы о том, что жива. Понимала Алиса и другое, что если родители узнают о ее бегстве от Матвея, своего жениха, то очень расстроятся, станут задавать ей кучу вопросов и уговаривать не принимать скоропалительного решения.

Поэтому она не сразу решилась прийти в их дом. Алиса шла по улице, не зная, что выбрать, потому как все варианты были плохими. «Но у отца больное сердце, – подумала она, и значит нужно зайти к ним, прежде чем уехать из города. Плохо то, что в первую очередь Матвей может позвонить им, когда поймет, что я не просто психанула и выбежала из квартиры, а исчезла. То, что я провела эту ночь у подруги, – это ничего: он мог ещё не успеть позвонить родителям, но если я не появлюсь ни сегодня, ни завтра, он точно приедет сюда. И тогда расскажет им, что случилось. Начнется паника, слезы. Нет, нет, этого допустить нельзя». Алиса решила, что другого выхода не существует.

Было три часа дня, мама обычно в это время дома. Вот я и поговорю с ней и всё будет хорошо, – продолжала она уговаривать саму себя. Ключ от квартиры родителей у нее всегда лежал в сумке, как и паспорт, ей он был нужен на днях, когда она оформляла новый загранпаспорт, который как раз остался у родителей, и ей в любом случае нужно было туда попасть, чтобы забрать его. Всё складывалось именно так.

Подходя к парадному, она увидела соседку по площадке, которая выходила в этот момент из двери. Она узнала Алису и заулыбалась:

– Здравствуй, Алисочка. Говорят, ты выходишь замуж…

– Да, Мария Сергеевна.

– А ты к родителям?

– Да.

– Так мама ушла буквально несколько минут назад. Мы с ней поговорили, когда я мусор выносила.

Алиса подумала, что это даже лучше, если дома никого нет: она оставит им записку и они поймут, что с ней всё в порядке, а главное, что жива и здорова. И больше она ничего не напишет, тогда им не придется врать Матвею, просто скажут, что не знают, где она, и это будет правдой.

Алиса вошла в квартиру и сразу бросилась к столу, где в верхнем ящике у отца всегда лежали листы чистой бумаги. Он любил, чтобы всё было на своем месте и никогда не менял этих правил. Она взяла один лист из пачки и написала: «У меня всё хорошо. Не волнуйтесь».

Но как можно было не волноваться её родителям и Матвею, с которым на днях они должны были расписаться? Уже вовсю шли приготовления к свадьбе: были куплены кольца, приглашены гости (они вместе с Матвеем подписали приглашения на красивых открытках), в шкафу висело свадебное платье, заказанное у модного модельера, уже договорились о лимузине, а два дизайнера мудрили над тем, как украсить пространство, где должно было проходить само торжество. Было всё. Не было только самой Алисы.

Почему же она исчезла? Этот вопрос возникает сразу и тут же повисает в воздухе, как вырвавшийся из рук красный шар, улетающий к небу. В никуда.

Люди все слишком разные: у каждого свой ритм в движении вверх, своя частота, как говорят физики, поэтому мы вибрируем только на той волне, которая в данный момент нам соответствует. По этой причине потеряться в мире очень легко. Войти же с кем–то в резонанс – большая случайность и непредвидимая удача. Чаще всего мы входим с людьми в диссонанс, при этом каждый раз пытаемся себя переубедить в обратном, полагая, что дело в чем–то другом.

Я с осторожностью стала относится к тому, насколько близко можно подпускать к себе человека, потому как затянувшиеся из–за неразборчивости или простодушия отношения выбивают меня из моего собственного ритма, а значит, мешают мне двигаться туда, куда я шла. Конечно, ошибка – это тоже опыт, который нужно пережить, но важно это осознавать, а не вестись на внешние обманки и ловушки. Мне не чужды любые искушения и ложные стремления, например: кого–то переделать, кого–то спасти от самого себя или сохранить во что бы то ни стало отношения, которых больше нет. Уйти вовремя – это уже мудрость. Но много ли мудрецов я встречала в своей жизни? Нисколько. Поэтому большинство из нас находятся над бездной в свободном парении, но думают, что у них есть почва под ногами, принимая за неё зыбучие пески собственных иллюзий.

Жизнь – это и есть постепенное избавление от иллюзий и самой большой из них, что до тебя кому–то есть дело. Нужно просто принять всё происходящее и постараться с этим жить по возможности хорошо. Да, люди отличаются довольно сильно друг от друга, если не принимать во внимание физическую структуру, которая и есть та самая обманка: вот же он – человек, и я – человек, мы оба с ним – «человеки», значит можем понять друг друга, должны понять. Но выходит, что никто никому ничего не должен. Тем более что истинный смысл нашего существования на Земле неизвестен. Одни версии и предположения. Экзистенциалисты вообще призывают отказаться от поиска разумного смысла. И они же считают, что человек сам должен наполнять свою жизнь смыслом, он может выбирать, каким ему видеть это пространство, окрашивая его своими идеями и воплощая их в реальность. Круто, конечно: человек есть то, кем он сам решает быть в этом мире. Но мне больше нравятся принципы существования человека как путешественника, идущего к своей истинной сущности, хоть и мудрено такое учение и накручено в нем много чего противоречивого, однако в этом есть и свой кайф: ты идешь, будто на ощупь с завязанными глазами, потом повязка спадает и – это нечто, чего ты не ждала. Правда, оно может быть как со знаком плюс, так и со знаком минус. Но интрига – царица любого сюжета.

Кроме меня, никто не знал о местонахождении Алисы, я и сама узнала об этом случайно, впрочем, она появлялась в моей жизни всегда случайно, и это уже нисколько не удивляло меня, разве что я опять начинала задумываться о том, как всё устроено в нашем мире, о котором нам известно только то, что он существует и то с большой натяжкой можно это утверждать, если послушать буддистов.

Юная, тоненькая девушка стоит на берегу моря перед надвигающимися на неё волнами. Она совсем беззащитна перед этой мощью, и её хрупкое тело вздрагивает каждый раз, когда очередная волна норовит захлестнуть ее. У самого берега волна скручивается в спираль и превращается в шипучую пену. Продвинуться в воду невозможно ни на шаг. Я вижу это из своей террасы, выходящей к морю, потому что отель расположен почти что на широком пляже, от которого его отделяют несколько больших деревьев, одно из которых своими листьями чуть ли не касается меня.

Девушка садится в эту бурлящую воду. её кожа вся покрывается спермой моря, как будто оно любит её всю целиком и оплодотворяет своей любовью. Она не сопротивляется этому, она спокойна и покорна, слитая с ним воедино. Это – любовь. Девушка будто вросла в мокрый песок, – кажется, что она всегда была там, окутанная белой пеной, стекающей с ее голой загорелой спины. Она – неотъемлемая часть этого моря и этого пейзажа, который я наблюдаю в местечке Пираино на Сицилии. Я понимаю, что никто другой, кроме Алисы, не повел бы себя таким образом, с такой безмерной любовью и решимостью отдавшись на волю стихии, с удивительной легкостью доверившись этой сокрушительной силе, вызывающей страх у наблюдающих за штормом даже издали.

Но, повернув голову влево, я увидела совершенно другую картину: совсем иное отношение к морю, а лучше сказать – непонимание его. Я наблюдаю за тем, как мужчина, женщина и мальчик 7–8 лет пытаются преодолеть высокие волны. Они думают, что могут победить море и с диким криком бросаются на волну. В какой–то момент кажется, что им это удалось: они выныривают из–под волны и три головы появляются над ней. Море не желает их гибели и в то же время не хочет их любить, как любит Алису, не пытающуюся с ним соперничать. Море выкидывает на берег этих людей, возомнивших себя победителями. С кем они борются? С морем? Со смертью? Или просто им безразлична жизнь без борьбы? Мне всегда казалось, что есть какой–то другой путь взаимодействия с миром. Но их учили, что существует только один – это борьба.

Я завороженно смотрю на девушку, сидящую на берегу в морской пене, подобно Афродите, и понимаю, почему она так спокойна, красива и естественна. И почему так суетны и безобразны те трое, с фанатичным упорством рвущие руками волны в неистовом желании покорить, а не понять то, что сильнее их, ибо море раз за разом возвращает этих людей в ту точку, в которой они были до того. Оно не пользуется своей властью над ними, спокойно отстраняя их от себя, пока они не станут хотя бы на шаг ближе к тому миру, который они привыкли воспринимать как нечто обязанное служить им.

Засыпая и просыпаясь, я видела море, одно только море, до самого горизонта уходящее в небо.

На закате солнце ныряло в него, вначале исчезая под водой наполовину, потом оставалась небольшая часть горящего шара на поверхности темно–синей воды, затем этот шар становился маленьким, светящимся ярко–оранжевым светом, переходящим постепенно в малиновый, потом в лиловый шарик, а после исчезал вовсе, и полосу горизонта заливало цветом солнца, которое уже из–под воды излучало все входящие в него краски, и они растекались по небу.

Каждый вечер ровно в 20 часов и 20 минут я смотрела новый закат – новое полотно великого художника, пишущего эти картины в количестве – бесконечность. От этого захватывало дух, и ни о чем другом я больше не могла думать, погружаясь в состояние созерцания, уже почти забытое мною…

Когда я приехала сюда, то на горизонте можно было видеть пять островов. Но вот уже несколько дней, как они исчезли из поля зрения: какая–то густая дымка совершенно скрыла их. Может быть, в этом был виноват шторм, бушующий в последнее время… Зато благодаря такой погоде мне удалось посмотреть невероятный закат, когда черные тучи, будто тушью выписывали пейзажи в стиле японской живописи, в которой присутствовали и горы, и склоны с чуть зеленеющей поверхностью, а в отдалении были видны чьи–то фигуры, удаляющиеся вдалеке, и закругленная тяжелая спина вола, под хлыстом погонщика.

Я забывала в тот момент, что это небо, а не рисовая бумага, настолько все линии казались живыми и четкими, что меня потрясала такая живопись. Мне никогда раньше не приходилось наблюдать подобное: какое–то чудо творилось наверху – в небесах.

А по ночам, слушая шум ударяющихся о берег волн, я представляла себе, что плыву на корабле и вокруг меня нет ничего, кроме огромного, бескрайнего моря. Нет ничего. До самого утра.

На седьмой день я увидела острова.

2

Путешествие начинается где–то внутри тебя, когда ты наконец решаешься оторваться от орбиты своего дивана, своего дома, города, страны, хоть притяжение слишком велико, так же как логические постулаты, объясняющие невозможность такого действия для тебя. Финансовые ограничения слишком весомы, чтобы пренебречь ими, но существуют разные варианты.

Где–то там – да, – думаешь ты, глядя в экран: бунгало, океан, жилище какой–нибудь попсовой «богини», но это же не для простых смертных… Да и фиг с ними со всеми: пусть живут в своих бунгало (хотя какая там жизнь?). Всё себе любимой, всё в себя. И людей не видать вокруг, и не смеется никто, и какой–то пацан не пронесется на мотоцикле перед твоим носом, и каштан на голову не упадет, и завтра – всё то же, что вчера, ну разве что океан другой и бунгало, и любовник. Тоже мне – событие. Ведь я не о том сейчас, я о жизни, то есть о неожиданном и новом вокруг меня, когда вдруг понимаешь: так бывает. И что ты видела это собственными глазами, даже если что–то не понравилось, и так тоже бывает… А там – по другую сторону бытия, о котором я писала чуть выше, бывает только то, что заказано и обозначено по прейскуранту.

Жизнь – самое гениальное, что есть на свете. Это она управляет нами на клеточном уровне, а не мы ею, как полагается считать. Уверенность в том, что будет именно то, что я задумала, далеко не всегда оправдывается: получается не так, наперекор, поперек, вопреки, параллельно, и это означает, что у жизни на мой счет есть свои планы.

Именно так у меня происходило с Алисой. Она появлялась в тот момент, когда я меньше всего этого ожидала. Да и вообще, я не думаю о ней, эта девушка в моих мыслях занимает столько же места, как выступающий из воды камень, на который я сейчас смотрю, размышляя над тем, когда он мог там появиться и обломок какой истории отражает собой.

У нас с Алисой разные истории, но зачем она приходит в мою, мне пока неизвестно. Возможно, это я каким–то образом притягиваю её сама. Но если я такая всесильная, то почему Алиса сбежала из уже существующего сюжета и стала писать свой собственный? Я могу только догадываться, потому что сама делала много непредсказуемых вещей в жизни, но потом понимала, что они–то как раз и были закономерными, если посмотреть на всё с другой стороны.

Алиса совсем не вписывалась в мое представление о человеке, который только что окончил юридический факультет. Ну да, мы пользуемся штампами, картинками, образами, создаваемыми нами, и практически не видим того, что существует на самом деле, как будто некий экран закрывает это от нас. Приходится пробираться через буреломы и непроходимые джунгли наших убеждений, вернее – предубеждений, возникающих раньше, чем мы способны сами до чего–то додуматься и к чему–то прийти методом проб и ошибок. Легче сочинить и поверить в это…

В какой–то степени мы все писатели, живущие в созданном нами романе, где любой человек может стать его персонажем, а любой персонаж вполне может существовать в реальности в ближайшем подъезде моего дома. Он живет своей жизнью, независимо от того, что кто–то пишет о нем книгу, думая, что это он сам придумал его. Нас всех придумал Бог. Его ещё называют Творцом. И мы читаем эту книгу, написанную давным–давно, страницу за страницей, книгу своих путешествий.

«Путешествуют не в пространстве, путешествуют внутри самих себя. Новое место чарует нас в той мере, в какой обновляет нас»².

Сидя в тени дерева, я наблюдаю за рыбацкими лодками в море, стоящими на определенном расстоянии друг от друга. Они вышли ловить рыбу «на вечерней зорьке», как говорили рыбаки в моем детстве и в другой стране, которой больше нет на карте. На воде недалеко от лодок сидят чайки, издалека похожие на детских игрушечных птичек, потому что они, словно неживые, неподвижно замерли в ожидании улова. Видимо, самим лень ловить рыбу, поэтому ждут момента, когда рыбаки будут выбрасывать за борт совсем маленькую рыбешку, от которой нет никакого прока, а чайкам для ужина вполне сгодится. Птицы доверяют рыбацкому чутью: если люди стоят на своих лодках в этом месте, значит рыба здесь точно есть. Вот так просто всё устроено в этом мире: море, рыбаки на лодках, чайки, рыба – вечная картина.

Но нам всегда чего–нибудь не хватает… Говорят, что это стимулирует эволюцию. Однако меня не очень радует подобная мысль. Ведь в этом процессе мы обязательно что–то теряем… А из «приобретенного», во что верится с трудом, утверждение, будто мозг и череп увеличились за несколько тысячелетий по причине того, что человек стал умнее. И дальше я узнаю вообще страшные вещи: дальнейшие технологии позволят людям самим выбирать, какими они хотят видеть себя. То есть всё зависит от того, каковы будут наши вкусы? Но тут происходит небольшой сбой: оказывается, что через 20 тысяч лет человеческий мозг и череп будут расти ещё больше (видимо, настолько умнее мы станем, что ум некуда будет девать) и лоб при этом, естественно, удлинится. А еще через 100 тысяч лет, кроме черепа, увеличатся и глаза (ну, примерно так мы представляем себе инопланетян). Цвет кожи станет намного темнее из–за вредных солнечных излучений. Но больше всего меня огорчило то, что каждый человек будет носить контактные линзы, которые помогут ему взаимодействовать с окружающим миром. Получается, что мы и сейчас–то не очень с ним взаимодействуем, а дальше – хуже: вообще не сможем без линз. Утешает только одно: я не верю, что мы поумнеем настолько. Я не верю, что мы вообще поумнеем, если будем идти в эту сторону. Компьютерные игры, смартфоны, система образования и общий уровень развития заставляют меня думать об обратном: мозг, наоборот, будет атрофироваться за ненадобностью, как некогда часть тела, называемая аппендиксом (кто–нибудь в курсе, что он делает в организме человека и зачем он вообще там нужен?).

Море, рыбаки на лодках, чайки, рыба… Что нужно тебе, человек, для того, чтобы быть счастливым? Загляни в себя: может, что–то подправить там – в душе, и всё наладится как–то само собой, а может, даже включится и заработает то, что показалось нам когда–то лишней деталью в нашей биологической машине.

Мне вполне хватало сейчас этого: море, рыбаки на лодках, чайки, рыба, заходящее солнце, темнеющие согнутые спины островов вдалеке, похожие на огромных спящих китов. У меня было всё, во что можно верить, – приближающаяся ночь… А дальше – самое интересное, как в настоящей сказке…

Алиса была убеждена, что всё происходит так, как ей нравится, и то, что ей нравится, – происходит. Она считала, что с ней не может случиться ничего плохого, если она не будет думать о чем–то плохом, ибо человек, как магнит, притягивает к себе разные энергии.

Я давно замечала за ней такую особенность: видеть только хорошее и забывать напрочь то, что было плохого в ее жизни, как будто это было не с ней, а с другим человеком. Такое перманентное обновление. Птица Феникс. Что–то из области фантастики.

Но вдруг это и есть – наше будущее: новые технологии, но только природные, естественные, способные обновлять нас, как живая вода.

У меня складывалось впечатление, что Алиса умеет необычным образом чувствовать то пространство, в котором она находится, входить с ним в контакт на каком–то интуитивном уровне, договариваться с ним. Но думаю, что она об этом даже не догадывалась, ведь не может человека удивлять то, к чему он привык, или то, что было у него всегда. В нашем трехмерном пространстве не очень–то разбежишься для того, чтобы взлететь, потому и не летаем.

Ее жених Матвей совершенно не понимал, чего ей нужно еще, говоря простым языком. По его мнению, всё так отлично складывалось. В фирме отца он был его правой рукой после того, как окончил учебу в институте и стал самым доверенным юристом. Он выполнил условия родителей: не жениться до окончания учебы. А теперь волен был поступать со своей жизнью так, как ему хотелось. И хотя Алиса, судя по всему, не была той девушкой, о которой они мечтали как о жене сына, им пришлось с этим смириться или сделать вид, что смирились, потому что не удалась попытка свести его с дочерью их богатого друга, который знал Матвея с детства и тоже питал надежду на подобный союз. Наталья довольно часто мелькала перед Матвеем. ещё детьми они играли вместе, но ничего, кроме дружеского отношения к ней, Матвей не испытывал никогда. Было даже странно представить её рядом с собой в качестве супруги, скорее – в качестве сестры, с которой можно иногда повздорить, даже наорать на нее, как на младшую, надоедливую девчонку, иногда поговорить по душам, но всё это было не то, чтобы потерять голову и мечтать о ней, и желать ее, как женщину. Может быть, сама Наташа относилась к нему иначе, но если бы он об этом узнал, то это бы только напрягало его и тогда их панибратские отношения сошли бы на нет… Практически так и произошло, когда она с удивляющим постоянством стала появляться в их доме по каким–то дурацким причинам или просто случайно: «вдруг зашла». Вначале он не придавал этому значения: «привет – как дела – что нового» и т.д. – ни о чем в общем. Но ласковые улыбки матери, бросаемые на Наталью и на него, прочерчивали недвусмысленный угол, соединяющий его с этой девушкой… Матвей чувствовал, что в этот угол его хотят загнать, звериное чутье не могло обманывать. А когда Наталья оказалась с ним вдвоем в доме, после каких–то неведомых ему манипуляций, приведших к тому, что родителям нужно было срочно уехать, а у него, как назло, сломалась машина, чтобы отвезти Наталью домой, ведь она, как ни странно, оказалась без машины, потому что сюда её подбросила подруга, и эти все совпадения показались Матвею странными.

Он очень не любил, когда что–то замышляли за его спиной… Конечно, были и прямые разговоры матери с ним о том, что Наташа очень воспитанная, умная и привлекательная девушка, да что там привлекательная – просто красавица, она так её расписывала перед Матвеем, словно собиралась её продать, и подчеркивала, как дорого она стоит: учеба в Лондоне, богатый отец, дом–дворец и всё такое. Матвей как–то не выдержал и сказал прямо: «Что ты мне её предлагаешь так откровенно–цинично? Тебе самой не противно?» Мать обиделась, хлопнула дверью, сказав на ходу, что он дурак, и удалилась. Утром за завтраком она делала вид, что ничего не случилось. У них в доме это часто практиковалось, и Матвей замечал ещё с детства, что перед ним как будто разыгрывают спектакль в несколько актов: счастливая пара, счастливая семья, безупречные родители. Однажды он услышал случайно, входя неожиданно в комнату: «Только не при ребенке, не надо, чтобы он догадывался». О чем должен был он не догадаться, Матвей не очень–то и стремился узнать. Он жил в своем мире подростка, получающего от жизни то, что хотелось, но, может быть, не всё, человек существо ненасытное, но вот по поводу чего он не парился, так это насчет разгадывания семейных тайн. Впрочем, давняя история…

А вот эпизод с Натальей, который был явно подстроен, уже разозлил его. Правда, был ещё совсем простой вариант: вызвать такси и отправить её домой, но это на крайний случай он держал про запас. Его разбирало любопытство: до чего они все додумались и в какие границы укладываются их фантазии на его счет.