Kitobni o'qish: «Слепые по Брейгелю»
© Колочкова В., текст, 2014
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014
В самолете они не разговаривали. Сидели рядом, в соседних креслах, изнывали молчаливой натугой. Дурацкая ситуация, конечно. Молчание – мука мученическая. Казалось, оно даже материальное устройство имеет, омерзительное на ощупь, холодно студенистое. Причем Вика переносила молчание куда хуже, она это кожей чувствовала. Да что там кожей – всем насмерть перепуганным, впавшим в состояние ступора организмом. Но заставить себя повернуть голову, заговорить о пустяках – не могла, хоть убей… Тем более Вика прикинулась крепко спящей, даже посапывала и похрапывала слегка. Старалась, бедная. Тоже, нашла выход из положения – удариться в театральщину. Кишка тонка даже для такого бездарного спектакля.
Нет, вообще-то спасибо ей, конечно. Да, так лучше. Пусть «спит». Было бы хуже, если бы сидела в своем кресле и таращилась на нее с немым вопросом в глазах – как ты, Машенька? Чем тебе помочь, дорогая подруга? Любимая, единственная? Еще бы и вздыхала при этом, и губы поджимала в горестной озабоченности. Причем совершенно искренне бы все это проделывала, без дураков…
А только от этого не легче, что без дураков! Пусть уж лучше с дураками…
А впрочем, какая разница? Ситуации позора (нет, а как еще назвать то, что случилось?) это все равно не отменяет. И свидетели позора никому не нужны, хоть с дураками, хоть без дураков. Свидетели счастья – это да. Потому что свидетелям счастья даже зависть прощаешь. Хоть никто и не признается никогда, что втайне закусывает вино собственного счастья чужой завистью. Пусть и не настоящей, а белой и пушистой, как Викина. Очень ведь легко выдать эту белую и пушистую за благо привязанности к чужой семье… Вот Вика и выдает, сама себя обманывает. И всех эта нежная дружба-привязанность устраивает – и Сашу, и ее, и саму Вику. Вернее, устраивала…
А с другой стороны – зря она к бедной Вике привязалась. Нашла в кого своим ужасом плюнуть. Чем больше его выплевываешь, тем больше он внутри разрастается, как на дрожжах. Ужас-мутант. Ужас – атомный гриб. Ужас-убийца, змея-анаконда. Вот, опять подкрался к желудку, пополз вверх тошнотой.
Нервно сглотнула, зубы сжались намертво, будто прикоснулась к оголенному проводу. Не выдержала, закрыла глаза, простонала тихо. Стон получился жалобный, Вика напряглась, замерла «во сне». Медленно приоткрыла веки, чуть повернула к ней лохматую голову:
– Маш, ты чего?
– Ничего. Спи.
– Тебе плохо, да? Может, пакетик у стюардессы попросить?
– Нет. Не надо.
– Ну, не надо так не надо… – Вздохнула, вытянула шею, всмотрелась вдаль. И снова проговорила голосом терпеливой матушки, ублажающей капризное дитя: – Маш, а там еду скоро начнут раздавать… Будешь? Вроде мясом аппетитно пахнет…
– Нет!
– А почему, Маш?
– Потому что меня тошнит.
– Ну, вот… А говоришь, пакетик не нужен… – вздохнула Вика.
Зануда. Какая же Вика зануда! Окутывает навязчивой заботой, как пыльным и душным покрывалом, не продохнуть… Наверное, и впрямь себя святой мученицей представляет. Инфантильный ребенок Машенька капризничает, а ей, бедолаге, ничего, кроме молчаливого терпения, не остается!.. Вон как глянула – с грустным смирением. Мать Тереза, ни больше, ни меньше. А ведь точно – так себя и представляет! Иначе не взяла бы на себя такую ужасную миссию! Миссионерка, черт бы тебя побрал… Даже думать противно, и разговор про «пакетик» поддерживать противно. Лучше к окну отвернуться. Да, вот так. У тебя миссия, а у меня демонстрация обиженной инфантильности. И отстань, и не лезь… Выполнила миссию и радуйся…
За окном было неинтересно. Белая облачная пустыня, рыхлая, как залежавшийся к марту снег. Никакого просвета. И все равно – лучше в окно смотреть, чем на Вику. И думать… Думать, наконец! Не корчиться от страха, не горестно изумляться, а думать! Думать, как дальше жить. Если все это правда, конечно. Если Вика ничего не напутала. Если Саша действительно так подло придумал… С этим отпуском в Испанию…
Нет, лучше пока не думать. Лучше встретиться с ним, поговорить с глазу на глаз. Ну не мог он так, не мог, и все! Да, надо сначала до дома добраться… Хотя Вика сказала, что нет его уже дома. Чемоданы собрал, ушел. К другой женщине ушел. А ее в Испанию отправил. Зачем? Чтобы чемодан собирать не мешала? Шикарный отпуск, отель четыре звезды… Море, экскурсии, Барселона. Отдыхай, жена, набирайся сил перед возвращением в пустую квартиру! Ох-х… Опять сердце болью зашлось. Да, в пустую квартиру…
Боже, как она раньше любила возвращаться домой из отпуска! Хоть откуда, неважно! Хоть из Турции, хоть из Бердянска от Викиной двоюродной сестры! Не зря говорят, что нормальный человек дважды за отпуск бывает счастлив… Когда уезжает из дома, а потом – когда возвращается домой. И это еще поспорить можно, какое из двух счастий сильнее. Наверное, второе, до краев наполненное предвкушением дома. Своей ванной комнаты, своей родной постели. Своей чайной кружки, своего места за кухонным столом. Да мало ли всяких уютностей в собственной крепости, где чувствуешь себя, как на родине? И неважно, что эта крепость – всего лишь скромная двушка в спальном районе! Все равно – родина!
Сейчас возвращаться – страшно. Потому что и впрямь душенька дрожит и не верит, а еще – испуганно изумляется. Как же так-то? Куда возвращаться, если родины больше нет? Вместо родины – одинокое и горестное бабье жилье. Раздражающее бормотание телевизора. Кухонная неприкаянность, когда обед приготовить некому. Вместо привычной беззаботности – страх перед жизнью. Да она даже ночевать одна боится, чего уж там! Заснуть от страха не может! И Саша это знает, прекрасно знает! Она ж без него – никто и ничто… Былинка на ветру, ломкая, хрупкая, безжизненная. Нет, он не мог, не мог! Что-то тут не складывается… Надо вспомнить, как все это было…
Вздохнула болезненно, коротко, откинулась голову на спинку сиденья, закрыла глаза. И даже с закрытыми глазами почувствовала – Вика в лицо смотрит.
Ладно, смотри, не до тебя сейчас. Надо обязательно вспомнить, как… С этой Испанией…
Кажется, это было накануне Восьмого марта. Да, точно, выходной был. Славка с Максимом пришли, Саша им денег дал, как обычно. Максим поблагодарил – тоже как обычно. А Славка – нет, Славка приняла как должное. Молча взяла, молча сунула в кармашек сумки. Еще и поморщилась при этом, будто ее заставили сделать что-то неприятное. Потом ребята ушли… А она принялась посуду мыть после обеда. И вдруг запсиховала, зафыркала, поддавшись невесть откуда налетевшему раздражению:
– Ну, вообще… Вырастили доченьку… Это уж ни в какие ворота…
– Ты о чем, Маш? – спросил Саша, выщелкнув окурок в открытую кухонную форточку.
– Они же обещали никого не напрягать, когда ипотеку брали! Помнишь, как Славка заявила гордо – я сама знаю, что делаю? Без вашей помощи обойдусь? А теперь что получается? Половину взноса у нас берут, половину – у родителей Максима? Это что получается, мы до пенсии их содержать будем? Пока они ипотеку не выплатят?
– Маш… Ты это серьезно? – поднял Саша на нее печальные глаза. – Это же наша с тобой дочь, мы обязаны ей помогать.
– Да я понимаю, Саш… Да, помогать, но не до такой степени наглости! Славка, между прочим, больше тебя зарабатывает! Я уж про Макса не говорю! Да у них денег – куры не клюют! А мы последнее отдаем!
– Но… Их тоже надо понять, Машенька. Молодая семья, все такое… Им же всего хочется, потребности-то другие, чем у нас. Это нам с тобой ничего не надо. А им… И одеться, и в клуб сходить… – заметил Саша.
– А чего ты за меня решаешь, что мне надо, чего не надо? Ты меня спросил, чего я хочу?
– По-моему, я всю жизнь только этим и занимаюсь… Делаю то, что ты хочешь. Вернее, стараюсь удовлетворять все твои желания, – сказал Саша.
– Так уж и все? Можно подумать…
– Ну, не все. Прости, что не все, – уточнил он. – Но что от меня зависит… По мере сил, как могу, как умею. Выше самого себя не прыгнешь, ты же знаешь… Как ни пытайся, все равно не прыгнешь…
Так, стоп. Стоп! Как-то очень уж грустно Саша тогда все это произнес. И в глаза глянул с тоской. Очень уставшие у него глаза были. Печальные. Отчаянные. Будто просил чего. Сочувствия, что ли? Да, вполне может быть. А она не поняла… И Вика тоже пыталась… что-то такое ей объяснить. Нет, не увидела тогда, не поняла, будто глаза застило. Опять накинулась на него с раздражением:
– Вот именно – выше самого себя не прыгнешь! А ты все время прыгнуть пытаешься, последнее доченьке отдаешь! Причем взрослой и самостоятельной доченьке, заметь… Нет, мне-то что, я не против, конечно. В конце концов, я мать, я люблю свою дочь нисколько не меньше, чем ты… Но, Саш. Все же должно быть… разумно как-то. Вменяемо. Разве я не права, скажи?
Бац – тарелка выскользнула из ее мокрых рук, раскололась со звоном, фарфоровые брызги порскнули по линолеуму. Саша присел, осторожно-испуганно провел пальцами по ее лодыжке:
– Не поранилась, нет?
– Да ну… – Она раздраженно переступила ногами, отбрасывая от себя осколки. И его пальцы заодно отбросила.
Не вставая с корточек, он глянул на нее снизу вверх:
– Погоди, сейчас йод принесу. Надо обработать на всякий случай.
– Да какой йод! Иди лучше, веник с совком принеси. Уберешь?
– Уберу.
– Так убирай, чего сидишь?
Вопрос прозвучал слишком уж раздраженно, и сама почувствовала, что перебрала. Не хотела, само получилось. Он молча поднялся, встал рядом, глянул с грустным недоумением. Потом вздохнул, чуть-чуть мотнул головой из стороны в сторону, отвел глаза, будто ждал, когда отхлынет волна раздражения. Она и отхлынула странным образом. Как-то вдруг. Будто Сашино грустное недоумение было тем самым глотком валерьянки, необходимым для обретения спокойствия.
– Тарелку жалко, Саш… Она из сервиза была.
– Ну и черт с ней, с тарелкой, – сказал Саша.
– Ага! Еще скажи – завтра новый сервиз купим! Давай, пообещай, ты же у нас все можешь! – И сама себе удивилась – да что это с ней? Только успокоилась, и опять… Что за качели такие? Может, и впрямь пора успокоительное принимать?
– Маш… Что с тобой сегодня? Ты чем-то расстроена? Чего ты от меня хочешь, не пойму?
– Я хочу?! Да я давно уже ничего не хочу! И вообще… Мне никогда ничего особо от тебя и не нужно было, кроме покоя и относительного чувства беззаботности! Повторяю – относительного! Потому что я любую озабоченность воспринимаю как преувеличение, ты же знаешь свойство моей психики!
– Да, Маш, знаю, – вздохнул Саша.
– А чего ты так отвечаешь?
– Как? – спросил он.
– Ну… Как будто тебя обрекают на что-то. Разве я не права? Разве мне много материального от жизни нужно? Что я, например, каждый сезон шубу новую требую, как наша Фатьянова из финансового отдела? Ничего ведь подобного… Вон, уже два года отпуск на Викиных шести сотках провожу… Так что не говори про свою меру сил, не надо! То есть относительно меня – не говори!
Саша ответил не сразу. Принес из коридора совок, сел на корточки, медленно собрал в него осколки. Потом поднялся, с трудом разогнул спину, спросил тихо, не глядя на нее:
– Значит, ты в отпуск хочешь поехать?
– Да, хочу! Да только чего зря об этом говорить…
– А куда ты хочешь поехать в отпуск?
– Ты что меня, дразнишь, что ли?
– Нет. Давай купим тебе тур куда захочешь.
– Тебе? Ты сказал – тебе? Хм, как странно… Ты же прекрасно знаешь, что одна я никуда не поеду. Я не умею ездить одна… Уже в аэропорту потеряюсь, как малый ребенок. Я ж не виновата, что меня все время надо кому-то за руку вести…
– Да. Я знаю. Я помню. Это свойство твоей психики.
Стоп, стоп… Да, точно, и этого она тоже не заметила, каким тоном он произнес – свойство психики… Скользнула непривычная нотка в интонации, странная такая. Будто немного злобная. Или насмешливая. А может, все вместе – злобно-насмешливая. Не заметила! Потому как он тут же огорошил предложением:
– А ты Вику с собой возьми! По-моему, она с удовольствием тебе компанию составит.
– Да ну… Лучше с тобой…
– Я понимаю, но на двоих точно не потянем. И без того придется пояса подтянуть… А Вика, насколько я знаю, давно мечтает в Испанию съездить. Хочешь в Испанию, Маш? Где-нибудь в конце мая? Или в начале июня? Когда у тебя отпуск? – спросил Саша.
– Ну… По графику как раз в июне…
– Значит, тем более. Так хочешь?
– Саш, я не понимаю… Ты это серьезно?
– Вполне. Тебе надо отдохнуть, сил набраться. Давай, иди, звони Вике. У нее, по-моему, какая-то знакомая в приличной турфирме есть.
– Ну… хорошо. Как скажешь.
– Ага… – кивнул Саша.
Почему, почему она тогда подвоха не почувствовала? Хотя, может, и не было никакого подвоха, не созрел еще. Может, потом созрел. А тогда… Привычная мужнина забота, только и всего. Привычная его доброта, покладистость. Привычная, как вся ее семейная жизнь, тихо происходящая за мужниной спиной, как за каменной стеной. Хотя насчет каменной – громко сказано, конечно же. Каменная стена – это что-то совсем непробиваемое, а значит, некомфортное. Можно и простой стеной вполне довольствоваться. Относительно нерушимой.
Да, так и казалось – нерушимой. Она уверена была, что нерушимой! Потому и позволяла себе… не сдерживаться. А что делать – так ее натура слабонервная устроена. И не виновата она в той слабонервности… Да, бывают перепады настроения. А на кого еще свое плохое настроение выплескивать, если не на самого близкого? На того, который любит, понимает, автоматом прощает? Да и не перебарщивала она с выплесками, если по большому счету… Так, поворчит иногда. Или съязвит немного. Или покапризничает. У других, вон, хуже бывает…
Хотя, наверное, дело не в этих выплесках. Саша у нее вообще не обидчивый. Скорее всего, все по писаному сценарию глупого сериала произошло. Как там у них, в сериалах? Бац, и добропорядочный муж другую себе нашел! Или, как вариация, она его нашла. Молодая, красивая, шустрая. Против коварной женской молодости противоядия нет, как против лома нет приема. А ее он просто разлюбил… Не мог же он любить ее вечно. Вечного вообще ничего не бывает. Но, с другой стороны, – совесть-то должна быть! Если позиционируешь себя таким любящим, таким терпеливым, таким порядочным… Научил верить себе, а потом – как топором по темечку? Но так же нельзя, нельзя! Это же несправедливо, бесчеловечно по отношению к ней!
Да, смешно со стороны звучит, если ее мысли подслушать. Да, мысли вполне себе инфантильные – ты должен меня любить, ты обязан меня любить, потому что мне без тебя жить трудно! Потому что сам взял на себя роль поводыря! Потому что знаешь – твоя жена устроена, как слепая! Всего боится, внутренне дрожит, ничего не умеет ни сделать, ни решить самостоятельно! Это ведь не радость такая, а наказание божье – инфантилизм испуганной женщины… Да еще с некоторой склонностью к аутизму…
Да, смешно. Так смешно, что заплакать хочется. Пусть от пресловутой жалости к себе – тем не менее. Хорошо, что Вика на нее сейчас не смотрит, увлеклась беседой с соседкой по третьему креслу. Ага, впечатлениями об Испании делятся…
И она бы сейчас ими делилась до умопомрачения, с той же Викой. Все же было чудесно – слов нет. И экскурсия в Барселону, и музей Сальвадора Дали, и поездка на юг Франции в чудесный городок Каркассон… А как съездили в монастырь Монсеррат – это же отдельная была песня! Четыре часа простояли в очереди к священной фигурке, чтобы прикоснуться, попросить исполнения сокровенного… Странно, а она сейчас и не помнит, о чем просила, что было в тот момент самое сокровенное. Наверное, ерунда какая-нибудь. Да если б знать, о чем надо было просить!
Да и вообще, ей сразу как-то голову снесло, закружило. Чудесная страна Испания, всего здесь много – моря, солнца, впечатлений, удачный шопинг опять же, что немаловажно. Расслабляйся – не хочу! Все, все было замечательно, пока не устроили себе этот дурацкий прощальный ужин… Не в полном смысле ужин, конечно, потому как ужин в отеле полагался. Так, посиделки с выходом. Она нарядилась в новое платье, накрасилась, ужасно сама себе понравилась. Так увлеклась, даже внимания не обратила на Викино подавленное настроение. Сели в уличном кафе, заказали испанского вина. Тут Вика ей по голове и шарахнула…
Нет, сначала долго мылилась, конечно. Наверное, не знала, как приступить к самому главному, то бишь к самому подлому. Измучилась, бедная. Понятно, отчего не в себе была… И не только в этот последний вечер, а весь отпуск, считай. Слишком задумчивая ходила, сама на себя была не похожа.
Вика, Вика, подруга дорогая, самая преданная, самая верная, что ж ты на себя такой груз-то взвалила? Только не объясняй, что любишь одинаково и меня, и Сашу. Что собственной личной жизни нет, что дружишь не с кем-то отдельно, а с нашей семьей. Что Славка тебе как дочь, а Саша – как брат. А я… А кто тебе, собственно, я? В самом деле подруга? Или капризная младшая сестренка, которой нянька нужна? Ты ведь даже с Сашей все время разговаривала так, будто вы оба взрослые, а я ребенок. Переглядывались в моем присутствии насмешливо, как переглядываются любящие свое нервное чадо родители… Вроде того – дитя не в духе, будь с ним поосторожнее. А потом ты, Вика, еще и спрашивала Сашу, как взрослый спрашивает взрослого, чуть качнув головой в мою сторону:
– И что это с нами, а? Опять капризничаем?
– Не… Просто голова болит… – отвечал тебе мой муж в той же снисходительной тональности, помнишь? Почти интимной тональности.
– А… Ну, это уже легче… Что голова – завяжи да лежи. Пройдет, Саш.
И улыбались оба. Тоже – почти интимно. Брат брата всегда поймет. Тем более если они любят это надоедливо-капризное существо с вечно плохим настроением. Так они про ее настроение думали, что оно «вечно плохое». А ведь не было, по сути, никакого плохого настроения! Была просто внутренняя задумчивость, уход в себя! Не понимали, не понимали… Да она и не претендовала на их понимание. Ей и без понимания хорошо жилось. Самой в себе. Туда, вовнутрь, не лезут, и ладно.
Так уж получилось, что она сама Вику к этому разговору подтолкнула. Выпила вина, огляделась кругом, вздохнула счастливо – Испания, блин! Красота! Уезжать совсем неохота… И озаботилась вдруг, полезла в сумку за телефоном. Глянула на дисплей – опять пусто. Кликнула Сашин номер, и голос в телефоне выдал уже привычное за эти дни – «абонент отключил телефон…».
– Хм… Представляешь, Вик, Саша мне даже не позвонил ни разу… Странно, правда? И на мои звонки не отвечает. Я уже беспокоюсь, может, случилось что? И Славка тоже молчит, как партизан…
– Зато мне звонят все время… И Саша твой… И Славка третьего дня… – вымучила из себя Вика, будто в холодную воду бросилась.
– Тебе?! Не поняла… Зачем? То есть… Почему – тебе? А мне?
– Ох, Машунь… Погоди, с духом соберусь…
Некрасивое Викино лицо стекло вниз, лоб и виски покрылись капельками испарины. Ладонь поднялась было ко лбу, но снова безвольно опустилась на скатерть, дрожащие пальцы оплели бокал с недопитым вином.
Она сидела, не понимала ничего. Даже улыбалась механически. Вот Вика припала губами к бокалу, сделала большой глоток. Еще, еще… Кадык дернулся на короткой шее, обнажилась бледная, не сумевшая загореть полоска под тяжелым подбородком. Ну же…
– Вик, да что случилось?! С ними что-то случилось, да? С Сашей, со Славкой? – спросила и сама испугалась. Захотелось ударить себя по губам… Так ведь и накаркать беду можно!
– Да ничего с ними не случилось, Машунь. Живы-здоровы.
– А… чего тогда? Почему они мне не звонят, а тебе звонят?
– Дело в том, Машунь, что… Фу, господи, язык не поворачивается… – вздохнула подруга.
– Вика?! Ну?
– Дело в том… В общем, Саша меня попросил… Вернее, поручил мне… Подготовить тебя… А я не подготовила, не смогла… Не умею я…
– Да к чему, к чему подготовить-то?
– А, ладно. В общем, он ушел от тебя, Маш. Когда приедешь, его уже дома не будет. Вот так вот…
– Погоди, я не поняла. То есть как это – ушел? Куда – ушел?
– А ты сама не догадываешься, что ли?
– Нет…
– Ну, куда обычно мужики из семей уходят?
– А… куда?
– Ладно, посиди немного… Приди в себя, перевари, обдумай. У тебя просто шок, Маш, я понимаю.
– Да какой шок, нет у меня никакого шока! Ты что, разыграть меня решила, да? Знаешь, не смешно… Нисколько не смешно! Это только представить, чтобы мой Саша…
– И тем не менее это так, Маш. Придется тебе это принять. Да, он просил меня… Ну, в общем… Поговорить. Уже перед фактом поставить.
– Хм… А почему – тебя?
– А кого еще, Маш? Я ж тебе самый близкий человек после Саши. Ой, то есть я хотела сказать… Теперь так вообще самый близкий, получается…
– Да нет! Я не то имею в виду! Он что, сам не мог мне сказать?
– Не мог, Маш, в том-то и дело. Побоялся сломаться. Ты же сразу истерику закатишь, заплачешь, обвинять начнешь, пристыживать! А так… Случилось и случилось де-факто. Истерику закатывать некому. А когда ты примешь, успокоишься немного, тогда он тебе все объяснит. А может, к тому времени уже и не потребуется никаких объяснений, мало ли, как жизнь повернет.
– Как? Как жизнь повернет? Я умру, что ли?
– Ой, Маш… Ну что ты, ей-богу! Я же не то имела в виду…
– А я как раз то. Он же знает, что я без него не выживу. Как он мог, Вик? Это… Это жестоко, если это правда, конечно. Это убийственно жестоко по отношению ко мне.
– Да, это жестоко, согласна. Но с другой стороны, Маш… Ты тоже постарайся его понять…
– Замолчи, Вик! Не надо, не говори больше ничего!
– Ну, Маш… Глотни вина, успокойся. Ну рассуди сама, ничего же страшного не произошло!
– Что?! Ничего страшного? Да меня же убили, Вик… И ты говоришь – ничего страшного?! Молчи, молчи, пожалуйста, не говори больше ничего!
Неловко дернула рукой, будто отмахиваясь от Вики, бокал опрокинулся, вино пролилось на скатерть. Прежде чем впитаться в ткань, потекло ручейком. Красиво – красное на белом, взгляд притягивает. Как кровь на снегу.
– Ну, началось… – печально констатировала Вика, набрасывая на красную струйку салфетку. – Я ж говорю тебе – успокойся…
– Вик, знаешь, ты кто? Ты подлая мерзкая тварь.
– Да, Маш.
– Ты все знала, все! И рассказала мне только сейчас! А я веселилась, в море купалась, по магазинам бегала, шмотья накупила!
– И хорошо, что бегала. Зачем бы я заранее-то? Чтоб ты десять дней подряд с ума сходила?
– Да я бы… я бы домой улетела!
– Ага! На чем? Частный чартерный рейс под себя бы подогнала?
– Ты сволочь, Вик… Подлая мерзкая сволочь.
– Да…
– Я тебя ненавижу. Не разговаривай со мной больше. Поняла?
Встала со стула, качнулась на каблуках. Дурацкое длинное платье, на подол бы не наступить. Так, в какой стороне гостиница? Кажется, там… Ох, как голову повело, до полной дезориентации в пространстве. И дышать трудно, воздуху не хватает.
– Ты куда, Маш? Погоди, я рассчитаюсь… – засуетилась, вставая из-за стола, Вика.
Как подошел официант, она уже не видела. Медленно несла себя меж столиками, придерживая подол платья. Потом ощутила Викину ладонь у себя на локте, виноватый голос над ухом:
– Что, в отель? Или тебе лучше на свежем воздухе?
– Отстань… Не разговаривай со мной, пожалуйста. Я же попросила тебя. Что, так трудно?
– Хорошо, Маш, не буду… Как скажешь. Если тебе так легче…
В отеле долго стояла под душем, не ощущая тела. Отнялось, наверное. Атрофировалось. Теплые капли стекали по лицу, по плечам, а она не чувствовала. Сделала воду погорячей – не чувствовала. Холодной – тоже. Страшновато как-то. Может, уже умерла? И вздрогнула от стука в дверь.
– Маш, хватит, выходи! Давай лучше поговорим… Ну, Маш! Жизнь-то на этом не закончилась, чего ты! Выходи, я боюсь… Хочешь, чтобы я дверь взломала, да?
Пронеслось эхом в голове – а ведь и впрямь… С ее мощными габаритами дверь взломать – раз плюнуть.
– Со мной все в порядке, Вик, оставь меня в покое…
– Маш, нам в аэропорт рано утром! А у тебя еще вещи не собраны! И вообще, я в туалет хочу, открой дверь!
Да, она права, вещи не собраны. Надо выходить. Не оставаться же здесь, в Испании. Хотя, если бы можно было…
Выключила воду, ступила через край ванны, отряхнулась от воды, как собака. Глянула на себя в зеркало… А лица нет. Лицо тоже атрофировалось, умерло. Зато в глазах жуткая паника, зайцы скачут. Где-то она читала про этих зайцев… Ах, как точно сказано. Скачут и скачут. И несть им числа.
Окрутила себя полотенцем, щелкнула замком, приоткрыла дверь. Вика стояла у стены, зажав рот ладонями. В глазах – испуг и сочувствие. У нее, значит, зайцы, а у Вики – сочувствие к ее зайцам. Полная дружеская гармония, от которой хочется волком выть.
– Маш, прости меня…
– Отстань, Вика. Дай пройти.
– Тебе плохо, да? Может, поплачешь? Что ж ты никак не заплачешь-то… А я думала… Как-то странно даже.
– Странно? Почему же странно? Хотя – да… Действительно, странно. Я, Вик, не чувствую ничего. Вообще – ничего. Наверное, потому, что не верю. То, что ты мне сказала… Этого не может быть, Вика.
– Но ведь это правда, Маш! Самое ужасное, что это правда! Это плохо, что ты зациклилась… Давай уж лучше сейчас! Давай поговорим, Маш!
– Ой, ради бога! Не надо ничего, прошу тебя! Давай лучше помолчим, ладно?
– Ты уверена?
– Хм… Хороший вопрос. Особенно хорошо про мою уверенность спрашивать, да, после всего, что я узнала. Просто отличный вопрос, Вика.
– Не злись, Маш.
– Я не злюсь. Но давай лучше будем молчать! Я… Я не могу тебя видеть после всего, как ты не понимаешь?
– Да, да… Прости. Прости, больше не буду…
Так и молчали остаток вечера. Молча легли, мучились обе без сна, пока не заверещал будильник в Викином мобильном. Поднялись с кроватей одновременно, Вика спросила трусливо:
– Машунь… Ты первая в душ?
– Мне без разницы, – бросила зло, сквозь зубы.
– Ага, ага… Ладно, тогда я первая…
На секунду стало жалко ее, но тут же порыв угас, придавленный поселившимся внутри ужасом. Успел-таки внутри поселиться, устроиться с комфортом, пока лежала, мучилась без сна. Теперь свои условия диктовать начнет, это понятно. И не надо лишний раз беспокоить это скользкое холодное чудовище под названием ужас, иначе оно разрастется внутри и не позволит дышать… А надо еще до аэропорта доехать. Надо домой прилететь. Надо с Сашей поговорить, посмотреть ему в глаза…
Почему-то ей казалось, что этого будет достаточно – посмотреть Саше в глаза. Она так… Так посмотрит… Что он все сразу поймет. Даже без слов. И все автоматически станет неправдой, просто дурным сном, Викиным помешательством от перегрева на испанском солнце. А что, бывает же…
Пока Вика плескалась под душем, еще раз кликнула Сашин номер, с бухающей сердечной болью вслушалась в длинные гудки. Ну же! Возьми трубку! Саша! Родной мой! И, как оплеуха, мерзкий автоматический голос в ухо: «…В настоящее время абонент не может ответить на ваш звонок…»
Ужас шевельнулся внутри, и пришлось втягивать в себя воздух медленно, через боль, опоясавшую ребра. Тихо, тихо… Что-то она еще хотела сделать, когда не могла заснуть ночью. Да, вспомнила! Хотела заглянуть в Викин телефон… А вдруг она и в самом деле врет, что Саша звонил?
Где, где ее телефон… Ага, на тумбочке. Так, посмотрим последние вызовы…
Да, звонил. В первые дни – особенно часто. И Славка звонила. Последний вызов – позавчера. То-то Вика подхватывалась испуганно с телефоном, отбегала в сторонку. А она – ни сном ни духом… Мало ли кто может Вике звонить…
Тихо, сердце, тихо. Не дрожи. Да, понимаю, страшно тебе. Ничего, сейчас душ приму, в аэропорт поедем. Тихо…
Так же молча ехали в автобусе до аэропорта, молча стояли битый час у стойки регистрации. Когда подошла их очередь, закопошилась неловко, пытаясь поднять чемодан на весы, и Вика, конечно же, бросилась помогать, но не снисходительно, как всегда, а с виновато-суетливой поспешностью.
– Да не надо… Я сама… – бросила ей раздраженно сквозь зубы. И напряглась от натуги, даже в животе что-то оборвалось неприятно. И непривычно было – самой, без помощи…
Вика послушно отступила, глядела страдальчески, как она корячится с чемоданом. А в самолете сразу, как уселись на свои места, прикинулась спящей. Наверное, ей так легче. И сейчас тоже прикинулась, вдоволь наговорившись с соседкой по креслу. Общительная ты наша… Ни секунды без коммуникативной энергии прожить не можешь, да?
Хотя, похоже, на сей раз уснула по-настоящему… Действительно, чего ей не спать-то? Никаких проблем в жизни нет. Ни мужа отродясь не было, ни детей. Железобетонная баба. Не подруга, а нянька-охранник. Саша, кстати, говорил, что ей именно такая подруга и нужна… Подруга-поводырь. Поскольку муж-поводырь, то и подруга пусть будет поводырь. Да, так и говорил…
Хорошо. Если ты так считаешь, дорогой мой, чего ж тогда… Как же я без мужа-поводыря-то? Это ж до первой ямы… Свалюсь в нее, шею сломаю, погибну, на твоей совести будет. А ты очень совестливый, мне ли не знать… Опора ты моя, каменная стена. Поводырь мой бесценный. Куда ж я без тебя?! Нет, все-таки Вика наверняка чего-то не поняла. Что-то здесь не так. Пазл не складывается.
Фу, как едой тошнотворно запахло… Точно, уже подволокли свою телегу две хорошенькие стюардессы, надо Вику будить. Она большая любительница пожрать при любой погоде, даже такой тяжко психологической, как у них на данный момент сложилась. Дотронулась до ее предплечья, потрясла слегка. Вика коротко всхрапнула, потом вскинулась:
– А? Что?
– Просыпайся. Еду дают.
– А… Спасибо, Машунь. А что дают из мясного? Говядину или курицу?
– Откуда я знаю? Мне все равно, я не буду есть. Можешь, кстати, мою порцию взять.
– Как это не будешь? Надо поесть, что ты… Вон, бледненькая какая…
Нет, вы посмотрите на нее! Бледненькая! А надо, чтобы она в этих обстоятельствах румяненькая была? Смешно… И вдруг, неожиданно для себя, огорошила Вику вопросом:
– Слушай… А когда он это все задумал, ты знаешь?
– Не поняла, Машунь… – моргнула Вика, испуганно вжавшись затылком в кресло. – Ты о чем сейчас?
– Ну… Давно Саша это решение принял? И поездку в Испанию… Специально к своему решению подогнал, да? Чтобы я уехала и ему не мешала?
– Ой, не знаю, Машунь… Мне кажется, нет. Нет, с Испанией – это случайно вышло. Мы ж путевки-то когда покупали, в марте еще! А потом оно получилось – как раз под руку… Чтобы и ему спокойно уйти, и тебя не нервировать…
– Господи… Не нервировать… Что ты несешь, Вик? А может, ты не поняла чего, а? Может, перепутала что-то? Он точно с тобой говорил на эту тему?
– Маш… Но я же не совсем идиотка, правда? В сотый раз тебя объясняю – говорил, да!
– Ладно, поняла, не ори.
– А я ору? Бог с тобой, да я и шепотом-то боюсь… Чувствую себя полной идиоткой. Думаешь, я не переживаю, да? Думаешь, мне тебя не жалко? Да если б я могла хоть чем-то помочь! Но ты ведь и разговаривать со мной не хочешь!
– Да, не хочу.
