Kitobni o'qish: «Тайные грехи кроткой голубки»

Shrift:

Глава 1.

Писатель Н.Н. Горчичников обладал весьма утонченным вкусом. Это говорили критики. Это говорили и читатели, которые не читали его сочинений, но слышали краем уха об отзывах вышеупомянутых критиков.

Знала это и жена писателя! Ибо утонченный вкус заставлял ее мужа морщить нос и брезгливо поджимать губы, если вдруг кофий был сварен как-то не так. Он тонко чувствовал недостаток или избыток в супе лаврового листа; он мог в раздражении отвернуться от чудесного жаркого, если специй в нем недоставало или – Боже упаси! – было на полщепотки больше, чем нужно. Он отказывался кушать свежайшее малиновое варенье, недовольным жестом отодвигая от себя вазочку – потому что его сварили с небольшой добавкой красной смородины…

Кроме того, он ненавидел пирожки с печенью, блюда из грибов, жареные почки и соленую селедку, гречневую кашу и карасей в сметане.

При этом , заметьте, писатель Н.Н. Горчичников не делал никаких замечаний – у него был слишком хороший вкус, чтобы опуститься до такого. Он только тихо вздыхал, да на его благородном лице отражалась утонченная скорбь человека изысканной души – кроткий упрек чувствительной натуры этому грубому миру…

И, судя по лицу его жены (миловидному простенькому личику), этот упрек в ней отзывался стыдом и смущением. Казалось, нежные скрипки в душе сей дамы начинали петь возвышенную мелодию, скорбя о несовершенстве ее, как супруги и хозяйки, печалясь и упрекая; затем в мелодию вливались флейты – и, наконец, тихо вступала, а потом уже крещендо, изнывая от огорчения, набирала мощь стонущая виолончель, – после чего Олимпиада Саввишна начинала шепотом извиняться перед мужем. Было видно, что она раскаивается, очень раскаивается, и клянется себе никогда более не обременять любимого супруга такими неприятностями. Писатель в такие минуты, чуть улыбаясь, смотрел на свою милую глупышку: нижняя губка ее чуть выдавалась вперед, в широко распахнутых глазах стоял какой-то детский страх, и всем своим видом она напоминала маленькую виноватую девочку . И он думал снисходительно, что бедняжка, вероятно, пытается найти разгадку, отчего ей выпала такая честь – стать супругой знаменитого литератора… Почему ее, такую простенькую и незамысловатую, он предпочел дамам столичным, ловко одетым и ослепительным.

Олимпиада Саввишна и впрямь была из породы мышек сереньких, но хорошеньких. Одевалась она прилично, но простенько, не раздражая никого своим видом. Собой была достаточно миловидна, чтобы вызвать симпатию, но недостаточно, чтобы вызвать зависть. Женщины называли ее сущим ангелом. Извольте видеть: всем людям, и дамам в частности, бывает лестно, когда кто-то совершенно разделяет их взгляды, вкусы и поддакивает, глядя в глаза этаким заискивающим собачьим взглядом. Хотя некоторые, из-за отсутствия у ней собственного мнения, полагали ее скучной, и говорили в сердцах: «хоть бы что-нибудь сама сказала!» Да-с, такова была Олимпиада Саввишна, и многие гадали, отчего столичный литератор выбрал такое скромное сокровище?

Меж тем, причина была проста. Чего-чего, а непростых дам со сложным характером и оригинальным мировоззрением писатель навидался досыта. Его раздражали вечные претензии этих дам на собственное мнение, желание дискуссий и бесед, наличие планов и увлечений. Писателю же нашему нужно было немного: горячая еда на столе три раза в день, вовремя поданный на веранду кофий со сливками, чистая постель, и вот эти глазки, что глядели на него так умильно и даже подобострастно, эта радостно-робкая улыбка, когда жена видела, что он ею доволен и готов проявить благосклонность. Она смотрела ему в рот и готова была впитывать каждое его слово. И тишина! Единственные слова, которые она лепетала вполшёпота, были «Да, конечно!». Это было все, что он слышал от нее – и это было все, что ему было надо. Это были именно те удобства, которые он ценил в женщине.

Добавьте к этому просторный дом супруги, в который он вселился сразу после женитьбы (какой контраст со съемными московскими квартирками!), и вы поймете, отчего он, столичная штучка, отныне предпочитал «поправлять здоровье» в провинции.

В тот день он, насытившись плотным завтраком, сидел на террасе, дымил пахитоской и обдумывал сюжет очередного рассказа.

Тут надо заметить, что писателя именовали знатоком человеческих душ. Еще говорили, что он поставил диагноз обществу. На страницах его рассказов всегда разгуливали хронические злокачественные неудачники, жертвы властей, общества, нравов, и собственного безволия. Герои его творений как бы протухали в собственном соку, в стоячем болоте; все дамы представали истеричками, не знающими, чем бы себя занять, а мужчины – серыми обывателями, страдающими обжорством. Своих персонажей он, надо заметить, брал из жизни! Со свойственной ему проницательностью он умел разглядеть червоточину в душе любого человека, попавшего в его поле зрения.

Он весьма обрадовался, когда служанка принесла приглашение в гости на званый ужин в дом вдовы Астафьевой, для него и его супруги. Он представил, сколько интересных типажей он может почерпнуть, наблюдая за гостями.

Глава 2.

Приглашению писателя на ужин в дом мадам Астафьевой предшествовала череда событий, никак с писателем не связанных. Началось все с небольшого разговора в петербургской квартире надворного советника Я.П.Штольмана.

А именно: Анна Викторовна Штольман, супруга Якова Платоновича Штольмана, зайдя в столовую, обнаружила своего мужа сидящим в кресле, с видом весьма задумчивым. На журнальном столике перед ним лежало распечатанное письмо.

– Что-то случилось? – осторожно осведомилась Анна.

Ее супруг рассеянно качнул головой.

– Можно? – рука Анны протянулась к сложенному листу бумаги.

– Да, конечно, – рассеянно кивнул Штольман, – это от моего отца.

Рука Анны замерла. Странно, но за полгода семейной жизни она никогда не спрашивала мужа о его семье. Подсознательно она не желала ни с кем не делить своего супруга, отчего и гнала от себя мысль о его родне…

– Что он пишет?

– Самые невинные вещи, – Штольман улыбнулся. – Выражает очередной раз радость по поводу моей женитьбы – и спрашивает, не выберемся ли мы к нему в гости, по случаю лета, хорошей погоды и большого его любопытства узнать, на ком же я женился, в конце концов!

– То есть, это вроде как смотрины, – пробормотала Анна немного растерянно.

– Если не хотите, можем не ехать, – заметил Яков Платоныч, – хотя вообще-то мой папенька не кусается…

Анна помолчала полминуты.

– А вы ведь хотели бы его проведать? – догадалась она.

– Не скрою, хотел бы, – согласился Штольман.

– Тогда едем! – решила Анна окончательно и бесповоротно, – Где он живет?

– Недалеко от Саратова. Можно по железной дороге от Петербурга до Нижнего, а там уж пароходом по Волге…

И Штольман с удовольствием отметил, что в глазах Анны заискрился жадный огонек острого желания приключений…

… Несколько дней, проведенных на пароходе, были волшебными. Волга оказалась бескрайним зеркалом, в котором отражалось ошеломительно бездонное небо, небо переменчивое, шальное – то раскрашенное в цвета голубиного пуха, сусального золота и розовых клубничных сливок; то прозрачно-лазурное, по которому неслись табуны белоснежно-кисейных облачков. Иногда из пышной зелени, украшающей берега, выглядывала гроздь из пяти золотых куполов, венчающих белоснежную церковку, да шестигранный конус колоколенки. Колокольный перезвон нежно и тихо плыл над водой – а затем церковь уплывала вдаль, и снова была только безбрежность воды и бесконечность воздуха, и в нем, как в котле, клубились тучи, и расходилась сияние, и уходило на покой солнце, рассыпая над рекой золотую пыль, и подсвечивая нижние края облаков золотыми рюшками… По окончании короткого путешествия, Анне казалось, что все это величие, вся красота, все бездонное небо прошло сквозь нее, умыв ей душу покоем и умиротворением. И совершенно счастливая, полная самых лучших ожиданий, подъезжала она в экипаже рядом с мужем к уютному кирпичному дому, что выглядывал из-за прочных, основательных ворот….

– Хороша. Ах, хороша, – Платон Теодорович, тонко улыбаясь, приподнял левую бровь и перевел взгляд на сына. – Ты уже успел подраться из-за нее на дуэли?

Задрожавший от смеха подбородок Анны и тщательно скрываемая, но не до конца все же скрытая, улыбка Штольмана сказали старику все.

– Кто бы сомневался, – заметил он, с важностью подняв палец. – Было бы странно, если бы за такую красоту мужчины не дрались – и дважды странно было бы, если бы ты не влез в эту драку.

– И не поспоришь, – пробормотал Штольман.

– Ну что же – прошу откушать, – старик показал рукой в сторону двустворчатой двери, за которой открывалась взору просторная столовая. Длинный овальный стол был накрыт белоснежной крахмальной скатертью, а улыбчивая горничная в наколочке уже стояла наготове подле дымящейся супницы.

За обедом Анна украдкой разглядывала Платона Теодоровича. Чем дальше, тем больше он казался ей очень похожим на мужа – только старше лет на тридцать, с пышными седыми бакенбардами на старомодный манер, но с той же живой улыбкой, с той же иронией и хитринкой в глазах, отчего Анне было на удивление легко в его присутствии.

– Вы, небось, так не готовите? Свинина, запеченная с яблоками в белом вине… Ничего сложного – надо сделать на противне как бы подушку из обжаренного кольцами лука, помидоров и яблок, на ней расположить мясо, а сверху опять помидорки и яблочки… Конечно, голубушка, дам рецепт – будете муженька баловать, а он в детстве любил очень это кушанье.

– И в самом деле, а я уже и забыл этот вкус, – на лице Якова Платоныча была написана ностальгия.

– А я как раз велел приготовить все то, что тебе нравилось. Вы, душенька Анхен, любите утиную грудку по-мюнхенски? Никогда не пробовали? Много потеряли, но теперь восполните пробел. Тут главный секрет, это розмарин… Вот, с грушевым горячим глинтвейном, прошу вас, очень хорошо…

– Ах, как у вас чудесно, – искренне восхитилась Анна.

И точно, душа ее принимала удивительно спокойное и приятное состояние, когда любовалась она на эту скромную гостиную с треугольными столиками по всем углам – кроме одного, занятого угловой старинной печью. Чисто выбеленные стены были украшены какими-то портретами в круглых темных рамах; особенно одна стена, где этих портретов было великое множество – вероятно, это были предки нынешнего обитателя дома; великолепным было и большое зеркало в деревянной раме, выточенной виноградными листьями. И Анне почудилось – когда-то давно она жила в этом доме, и дивная вереница воспоминаний ей навевается всей      этой обстановкой….

Но более всего радовало ее то мягкое радушие и чистосердечие, которое было написано на лице Платона Теодоровича.

– Кстати, настоятельно советую отдохнуть с дороги, – старик опять поднял палец, – ибо экипаж ваш видели все, и уж будьте покойны, к вечеру набегут с визитами. Как тараканы…

– Кто? – удивилась Анна.

– Соседи, душенька моя Анна Викторовна. Вдова Астафьева, например, из дома напротив, с родней, моськой и челядью…

– Как, она еще все тут? – удивился Штольман.

– А куда бы она делась? Это у вас там, в столицах, бурлят события и творятся перемены. Здесь же стрелки часов крутятся по кругу вхолостую – все крутятся, а толку нет. Те же лица, те же моськи… Дочери ее теперь в пожилых девушках ходят, сын, правда, женился… Но еще есть Маевские, Ляхины, Миропольские, Кельнеры, Бабаевы, Блюмеры, Зингеры… они нас тоже навестят, не извольте сомневаться.

– О Боже, – на лице Штольмана отразился комический ужас.

– Провинция-с, одна радость у людей – делать визиты, ибо здешним обывателям развлекаться особенно негде.

– Но ты писал мне, что театр открылся у вас пять лет назад, – заметил Штольман. – Даже очень смешно описывал его антрепренера и его супругу. Помнишь? Такой мелкий, крючконосый человечек, похожий на гнома – и супруга, которая его почитала красавцем и все его слова повторяла за ним, как попугай…

– Помер, бедняжка, – вздохнул Платон Теодорович. – А супруга его с тех пор успела еще раз выйти замуж и снова овдоветь, потом завести любовника, потом этот любовник от нее дважды сбегал, и наконец, она ухитрилась охмурить и женить на себе какого-то писателя – говорят, знаменит в столицах, а вот поди ж ты – не устоял перед нашей неотразимой Олимпиадой Саввишной.

– Она так красива? – заинтересовалась Анна.

– Я бы не сказал – ни то ни се, как говорится. Ни хороша, ни дурна. Но вот чем-то берет мужчин.

– Может, как-то особенно умна?

– Голубушка моя, ну когда же мужчинам был интересен женский ум?! – всплеснул руками старик.

Анна, слегка опешив от такого возражения, повернула голову в сторону мужа, как бы желая спросить его мнения; он же, ничего не говоря, накрыл ее руку своей. Этот жест не укрылся от внимания Платона Теодоровича.

– Хотите сказать, что ваш муж это качество в вас ценит? Охотно верю. Но он скорее исключение из общего правила. Кстати, весь в папу. Я тоже люблю умниц, знаете ли – но большинство мужчин их боятся, так что примите уж реальность как есть…

– А кстати, что за писатель такой? – не без интереса осведомился Штольман.

– Некий Горчичников, – пожал плечами старик, – и должен заметить, что читать его творчество и впрямь, как горчичник жевать – то еще удовольствие.

– Горчичников, – прихмурила бровки Анна, пытаясь вспомнить, – где же я его? а, да! И верно! – и она невольно рассмеялась, настолько забавным и точным ей показалось сравнение Платона Теодоровича.

Она вспомнила, что прочла несколько рассказов этого автора в каких-то журналах, и впечатление у нее каждый раз было отвратительное, а послевкусие и того хуже. Хотелось вымыть руки, и даже зубы почистить.

Глава 3.

Старик оказался прав. Сначала супругам пришлось пережить шквал визитов от соседей и родственников, ближних и дальних. Затем последовала череда приглашений на званые ужины, на которые набивалась толпа народу, так как Анна произвела фурор на визитеров, и теперь посмотреть на красавицу жену Штольмана стремились все, кому не лень. Ну, а как еще развлекаться прикажете?!

Наконец, пришло и приглашение от вдовы Астафьевой, которая решила убить двух зайцев одним залпом, пригласивши на свой «soirée» одновременно и Штольманов, и знаменитого писателя с супругой – чтобы два раза не тратиться.

Это было ошибкой.

Как известно всякому, кто изучал химию, некоторые субстанции, безобидные сами по себе, крайне опасно соединять вместе, ибо взрыв неминуем. Так и с людьми: порой люди, самые безобидные или кажущиеся таковыми, столкнувшись вместе, выдают нечто непредсказуемое.

Когда ужин уже завершился десертом, а приглашенные разбились на небольшие кружки, хозяйка подхватила Анну под локоток, подвела ее к стайке дам, окруживших писателя, и прощебетала:

– Ну вот и наша дорогая гостья! Позвольте вас познакомить – Никанор Никитич Горчичников, наша знаменитость! Это его супруга, Олимпиада Саввишна… А это Анна Викторовна Штольман, только намедни из столицы…

Писатель не без удовольствия осмотрел Анну Викторовну, особо акцентировав внимание на ее декольте, затем приложился к ручке и заявил, что счастлив познакомиться с такой красавицей. Анна тихонько пробормотала, что ей очень приятно, и уже приготовилась отойти в сторонку, как прозвучал голос хозяйки:

– Вы, наверное, как и все мы, в восторге от творчества нашего дорогого Никанора Никитича?

Анна мило улыбнулась, что означало ни да, ни нет, и снова попыталась улизнуть. Она уже сделала осторожный шажок куда-то вбок, как ее снова поймал и пригвоздил к месту слащаво-приторный голос хозяйки:

– Вы ведь любите литературу, душенька Анна Викторовна?

– О, разумеется, – процедила Анна сквозь зубы, и улыбнулась еще умильнее, в надежде, что от нее наконец-то отстанут. Писатель меж тем смотрел на нее снисходительно-проницательным взглядом, который Анне крайне не понравился.

– А какой из рассказов Никанора Никитича вам нравится более всего? –проскрипела пышная дама из окружения писателя. Вопрос был задан тоном строгого экзаменатора, который вознамерился завалить на экзамене студента.

Остальные дамы скульптурной группой изобразили экзаменационную комиссию.

– Мне очень жаль, но боюсь, что никакой, – тихо ответила Анна. – Мне… мне не очень нравятся его рассказы. Уж извините.

– Может, они для вас слишком серьезны? – ехидно пропел кто-то из дам.

– Нет, дело не в этом. Просто… Я бы сказала, что мне вообще не нравится его мировоззрение.

Дамы, окружавшие писателя нежным полукольцом и источавшие флюиды возвышенной литературной любви, были скандализованы. Они смотрели теперь на Анну, как на опасный гибрид кобры с гремучей змеей.

– Вы даже знаете такое слово, как мировоззрение? Приятно иметь дело с образованной дамой, – покровительственно, с тонкой усмешкой, заметил писатель, и Анна вдруг ощутила, что у нее, обычно выдержанной, внутри что-то закипает.

Наверное, все дело было в Волге, размышляла Анна Викторовна впоследствии – все дело было в том впечатлении, которое она получила во время своей поездки, и которое еще переполняло ее всю. Вся эта земная красота, и мощь, и величие, вся эта бездна зеркальной водной глади, воздуха и неба, казались ей воплощением великой милости, дарованной Богом своим детям – любуйтесь на эту красоту, милые, радуйтесь ей! И на фоне этой щедрой роскоши, которая звучала в ней и плеском воды, и свистом ветра, и колокольным звоном – необходимость мелочного притворства и заискивания расположения Горчичникова и его поклонниц показалась ей нестерпимо унизительной.

– Кто вы такой, чтобы разговаривать с людьми таким тоном? – заговорила вдруг Анна неожиданно резко. Сердце колотилось у нее где-то в ушах, щеки пылали жаром, голос звенел и срывался. – Почему вы говорите об образованных женщинах с такой насмешкой? Что вообще за идея такая – насмехаться над тем, что вообще-то достойно похвалы? А, понимаю. Вы просто трус – вы боитесь, что женщина образованная вас высмеет… с малограмотными вам иметь дело проще… А сами вы, что вы-то создали, чтобы смотреть на меня свысока? Вы написали несколько гадких рассказиков, способных только испортить людям настроение… убить в них радость жизни… вы поливаете ядом и гноем все, что есть в мире доброго и чистого… Может, у вас и есть талант – только талант нужен, чтобы дарить людям радость…

– Как вы прекрасны в гневе, шер мадам, – заметил писатель, сделав изящный жест рукою, – вы, конечно, глубоко знаете жизнь. Вы выросли в розовой детской комнатке, не так ли? Вы из рук своего папеньки перешли в руки своего супруга. Ах, жалость-то какая, что ваш душевный покой нарушают рассказы, чуть более серьезные, чем рассказы детских писательниц про птичек, ромашки и мармелад… вы же именно так любите, и с хорошим концом, непременно…

И улыбнулся – ласково-снисходительно и беспощадно-проницательно.

Анна глотнула воздух, багровея, как от пощечины. И тут за ее спиной раздался, как всегда ироничный, голос мужа:

– Прошу извинить, сударь… А вот меня – судебного следователя по делам об убийствах – меня вы тоже зачислите в разряд мальчиков из розовой детской? Уж поверьте, об изнанке жизни мы, полицейские, знаем побольше писателей. И тем не менее, я, при всем моем опыте, не могу не согласиться со своей супругой. В мире и без того довольно зла, чтобы преднамеренно заражать общество бациллами уныния.

Тишина наступила тяжелая, как свинец, зловещая и предгрозовая. И в ней прозвучал полуобморочный голос Олимпиады Саввишны:

– Но мой муж стремится обличать…

– Что обличать, мадам? – Штольман улыбнулся ослепительно. – Оглянитесь вокруг. Прекрасный вечер, полный ароматов трав и цветов. Вкусный ужин, просто бесподобный, – Штольман мило поклонился хозяйке, благодарственным жестом приложив руку к груди. – Мы проживаем великолепную жизнь, как прекрасна всякая жизнь, дарованная, чтобы ее прожить. А у вашего мужа в рассказах все скучно, и люди серые, и носятся они со своей скукой и тоской неизвестно почему. А между прочим, в реальности, ваш супруг жив, здоров, сыт и процветает – но готов задушить своей тоской любого, кто не успел сбежать….

Олимпиала Саввишна застыла с приоткрытым ртом. Писатель молчал, глядя на Штольмана с убийственной иронией, с таким видом, словно прикидывал, в какой из своих рассказов вставить сей забавный персонаж.

Обернувшись к Анне, Яков Платоныч спросил негромко:

– Может, прогуляемся по саду, моя дорогая?

Анна, благодарно кивнув, просунула руку мужу под локоть, и, когда они уже отошли на приличное расстояние, пролепетала виновато:

– Сама не знаю, что не меня нашло… И ведь не хотела, правда…

– А что такого? Полноте, ему давно уже пора от кого-то получить такую отповедь. А то хорош! Ему можно портить нам настроение своим творчеством, а мы не имеем права немного подпортить ему настроения в ответ? – он рассмеялся.

Меж тем, на лужайке перед домом, покинутой нашими героями, висело неловкое молчание. Затем кто-то из дам вспомнил, что забыл в доме шаль, а ведь уже холодает. У других нашлись не менее срочные дела. Писатель, ничем не выдав своих чувств, отправился в глубину сада выкурить сигару; куда именно отправилась Олимпиада Саввишна, эта бледная тень своего мужа, вообще никому интересно не было.

– И все же у меня какое-то нехорошее предчувствие, – пробормотала Анна.

Словно отвечая на ее слова, по саду вдруг резко просвистел ветерок, затем уже не ветерок, а резкий ветер нагнул ветви с тяжелым шелестом… Анна посмотрела вверх: на небо, еще пока прозрачно-синее, со всех сторон наползали тяжелые, клубящиеся тучи; это было страшновато, но очень красиво.

– Да просто дождь собирается, – возразил ее муж.

И точно – крупные капли дождя упали на них, а затем, после минутного затишья, на сад обрушился ливень. Громыхнул гром, прозрачно-розовая ветвистая молния перечертила небо, а ливень обернулся сплошной стеной воды. Со всех сторон к дому бежали гости; и в этой суматохе, полной криков, бешеного ветра и шума дождя почти никто не услышал, как в глубине сада прозвучал выстрел.

Yosh cheklamasi:
16+
Litresda chiqarilgan sana:
27 dekabr 2024
Yozilgan sana:
2024
Hajm:
80 Sahifa 1 tasvir
Mualliflik huquqi egasi:
Автор
Yuklab olish formati:
Matn
O'rtacha reyting 5, 7 ta baholash asosida
Matn
O'rtacha reyting 4,9, 35 ta baholash asosida
Matn, audio format mavjud
O'rtacha reyting 0, 0 ta baholash asosida
Matn
O'rtacha reyting 5, 6 ta baholash asosida
Matn, audio format mavjud
O'rtacha reyting 4,4, 36 ta baholash asosida
Matn, audio format mavjud
O'rtacha reyting 0, 0 ta baholash asosida