Kitobni o'qish: «Два писателя и две утопленные калоши»

«История – это гвоздь, на который я вешаю свою картину»

А.Дюма

Глава 1

В первых числах апреля 1890 года от рождества Христова в сибирском городе Томске творился хаос – впрочем, как это всегда в девятнадцатом веке бывало по весне.

А именно: речушка Ушайка, протекающая через город, разлилась и топила Сенную слободу, почти подступая к ресторану «Славянский базар», что одинокой красной кирпичной башенкой торчал на берегу – аккурат в том месте, где вредная речушка впадала в Томь. Обыватели Сенной слободы, собравши в узелки нехитрый скарб, ютились на чердаках и крышах своих бревенчатых домишек – оттуда их снимали полицейские, подплывая на лодках. При этом, в той же Сенной слободе, несмотря на обилие воды, ухитрился приключиться еще и пожар. Как вы понимаете, в ситуации, требующей героического преодоления обстоятельств, непременно должен явиться миру герой – и он, разумеется, явился.

– Вот он! Сам Мараулов! – восторженно прошептал приличного вида старичок, и, снявши картуз, приготовился поклониться почтительнейше.

Его внучки, две симпатичные юные барышни, с любопытством созерцали означенного Мараулова. То был видный, бравый мужчина с аршинными черными усами, торчащими строго параллельно земной поверхности: правый ус – направо, левый ус – налево. Сверкая форменными пуговицами мундира, он любезно кивнул в ответ на почтительный поклон старичка и, ступая по скрипучим половицам деревянного тротуара, вошел в дверь полицейской управы города Томска.

– Орел! – старичок потряс пальцем в воздухе. – Видал его вчерась, как на пожар ехал. Повозка летит, а он в ней стоит, а за ним конные пожарные скачут, вроде как эскорт! Ну, прям патриций в Колизее, ни дать ни взять!

– Да уж, куда там, патриций, – хихикнули девушки.

– А патриций и есть: ни перед кем не гнется! – старичок поднял палец. – Кухтерина-миллионщика, и того не боится! Кухтерин-то раз кассиршу обидел в театре по пьяни, пощечин ей надавал – так Мараулов его, как босяка последнего, в участке продержал, а потом заставил кассирше той аж тыщу рублей заплатить, за обиду – каков?!

– Хм, – хором отвечали барышни, заинтересованно глядя в спину уходящего «патриция».

Глава 2

Меж тем, в полицейской управе…

– Итак, пожар в Сенной Слободе потушен, – констатировал полицмейстер г. Томска, постукивая пальцем по стопке исписанной бумаги.

– Так точно, я же написал об этом служебный рапорт, – отвечал ему Мараулов.

Тут надо пояснить, что Павел Петрович Мараулов был по должности помощником полицмейстера. Потом он будет и полицмейстером, но это будет несколько позже. А пока….

– Я читал, – полицмейстер пытался выглядеть строгим, но не удержался и хихикнул. Смех душил его; взявши со стола канцелярский документ о потушении пожара, он прочел вслух с выражением:

– «Море огня бушевало, крики спасавших свое имущество, команды брандмейстеров – все это сливалось в один гул. По крышам, объятым пламенем в густом дыму , мелькали каски пожарных, языки огня и дыма охватывали работавших, от жары трещали головы, от едкого дыма резало глаза. Пожарные работали в самой гуще огня, редко обливаемые водой… Кто выскакивал из пламени, кого ударило доской или отвалившимся бревном… Это был сущий ад. А пожарные продолжали работать, исполняя свой долг до самоотвержения, несмотря на получаемое ими маленькое содержание, рискуя ежеминутно отправиться к праотцам и забывая совсем себя, они надеялись, что если умрут, то семьи их будут обеспечены городом, что жизнь их застрахована от всяких случайностей…»

– Точно так-с, именно так и было – подтвердил Мараулов.

– Павел Петрович, да вы поэт, батенька! – всплеснул руками полицмейстер. – Такой штиль, да в канцелярском документе – каково! ей-Богу, поэт!

– Никак нет-с, стихов отродясь не писал, – возразил, смущенно потупившись, обладатель шикарных усов и даже зарделся по-девичьи, – я все больше прозу-с… Недавно вот пьесу сочинил!

– Прекрасно. Собственно, я вызвал вас по другому вопросу.

Мараулов глянул вопросительно.

– Я понимаю, сейчас у вас дел невпроворот – Сенную слободу опять топит, – продолжал полицмейстер.

– Да, – вздохнул Мараулов, – а мне опять тащи обывателей из воды вместе со скарбом! Эх, заработаю я себе ревматизм…

– Да, да, – вздохнул полицмейстер, – но у меня к вам поручение вот какого свойства: получил я намедни по телеграфу депешу, – он повертел в руках бумагу, – от надворного советника Полежаева, Аристарха Модестовича, из Санкт-Петербурга. У него к нам – к томскому департаменту полиции – один важный вопрос…

Глава 3

Вопрос к томскому департаменту полиции возник у Полежаева не сразу, однако, все началось в то утро, когда в петербургский департамент полиции вбежала молодая дама в шляпке, похожей на диковинную чалму, и украшенную пышным, свисавшим книзу перышком неведомой птички. Пушистые белокурые кудряшки (стриженые коротко!), торчащие так трогательно из-под шляпки, были перехвачены на лбу цепочкой с медальончиком. Ее манто, с претензией на элегантность, было слегка потрепанным, однако еще сохраняло свой силуэт и свои претензии. Тихо попискивая, как испуганная птичка, дама просеменила между столов и влетела в кабинет Полежаева.

– Мадам, без доклада нельзя, – вскричал секретарь. Однако дама уже впорхнула в кабинет, рухнула на стул подле массивного канцелярского стола, за которым сидел хозяин кабинета, и убедительно изобразила обморок. Манто распахнулось, под ним обнаружилось ярко-пунцовое шелковое платье с невероятным декольте. И длинная, очень длинная нитка стеклянных алых бус, многократно обмотанная вокруг шеи, и, тем не менее, свисающая почти до пояса.

Судебный следователь Полежаев был широкоплечий, поджарый господин, с тонкими чертами лица, чем-то похожий – и внешностью, и повадками – на добермана-пинчера. Глядя на даму в обмороке, он нервно потянул воздух носом, нахмурился, и попытался понять, к какому слою общества принадлежит сия особа с декольте; результат размышлений был никаким, ибо он ничего не понял. Поэтому он обратился к секретарю:

– Васильчиков, воды принесите!

Васильчиков примчался с кувшином немедленно и захлопотал вокруг бедняжки.

Дама выпила воды, пришла в себя, и, прошептав «Как у вас душно», сбросила манто. Тут обнаружилось, что вырез ее платья сзади еще глубже, чем спереди, и намного.

– Что у вас стряслось, мадам? – осведомился Полежаев.

– Мне страшно выговорить, – пролепетала она затравленно, глядя умоляюще в лицо Полежаева. Что это был за взгляд! То был взгляд нежного ребенка, безвинного, как ангел. Он, этот взгляд, взывал о помощи – и помилуйте, возможно ли отказать, когда тебя молит такое святое дитя? И эти глаза, бездонные, как озера, нежные, как фиалки!

Сочетание вызывающе-откровенного наряда соблазнительницы и выражения святой невинности на полудетском личике создавало весьма пикантный контраст; отметив это, Полежаев вежливо осведомился:

– Итак?

– Убийство, – шепнула она. И трагически прикрыла глаза рукою. Не забыв изящно оттопырить мизинчик.

– Где именно и кого убили? – Полежаев деловито обмакнул перо в чернильницу, подвинул к себе чистый лист бумаги и воззрился на даму вопросительно.

– У меня на квартире, – ее губки задрожали. – «Кабаре Золотой Арлекин», это недалеко отсюда…

– Так где убили-то? – у вас дома или в каком-то кабаре? – не понял Полежаев.

– Ах, это одно и то же, – она порылась в карманах, достала дешевый дамский портсигарчик, длинный мундштук, зарядила его пахитоской и глянула на Полежаева вопросительно. Так как Полежаев не торопился ей на помощь, вид ее стал удивленно-растерянным.

– Я не курю, – вздохнул он, а затем крикнул, – Васильчиков, у вас есть спички?

Когда, наконец, вопрос с огоньком для дамы был решен, она изящно затянулась. И объяснила следующее.

Идея устроить мини-кабаре, этакий миниатюрный приют для богемы, пришел ей в голову случайно. Сперва она – в прошлом танцовщица кордебалета – просто сняла для себя квартирку из двух крошечных каморок, в которую попасть можно было по винтовой лестнице – пройдя к ней через коридорчик, отделенный от захламленного подвальчика перегородкой – с такой, знаете, большой, красивой аркой.

– Ах, именно эта арка навела меня на мысль поистине гениальную! И еще потолки – не обычный потолок, а такими сводами полукруглыми, как в старину… И тут меня осенило! Такая отличная идея!

В подвальчике раньше хранилось вино, теперь он пустовал. Она договорилась с хозяином, заняла немного денег у друзей – таких же безденежных, как она сама, по несколько рублей, – наняла рабочих, подвальчик почистили, побелили, а один ее приятель-художник даже расписал стену, сделав что-то вроде пестрой экстравагантной фрески. Поставили дешевые столы, соломенные стулья – и стали там собираться поэты и писатели, танцоры и артисты; но суть ее идеи была в том, чтобы рассылать пригласительные билеты всяким «фармацевтам».

– Кому? – удивился Полежаев, а при чем тут фармацевты?

– Ах, вы не поняли, – она рассмеялась, словно зазвенел тихий, нежный колокольчик, – всяким богатеньким прожигателям жизни, ну, мы так их называли между собой… Они платили за билет по двадцать рублей – вы представляете? Им было лестно познакомиться с артистами, поэтами. Им же скучно, а мы умели в нашем кабаре создать обстановку веселую, необычную – поэты читали стихи, артисты пели, или даже играли капустники, но главное – атмосфера, ах, атмосфера…

– То есть?

– Ну, атмосфера праздника, вольность непринужденного общения… у нас можно было, не стесняясь, обсуждать любые темы. Вы же понимаете, в нашем ханжеском обществе табуировано все! – она закатила глазки к небесам, – Любая тема под запретом. А у нас можно было, не стесняясь, говорить обо всем, что вас волнует… самые пикантные темы…

– Дальше, прошу вас.

– Ну, вот. Я стала зарабатывать недурные деньги, и даже скопила небольшую сумму… О, поверьте, у нас было прилично; разумеется, было вино – но все было в меру… Мы собирались ради искусства и веселья, а не ради чего-то «такого»…

Взгляд Полежаева изобразил скепсис; он спросил:

– Но, в конце концов, услышу ли я от вас, кого же убили?

– Одну даму…

– Что за дама?

– Я ее не очень близко знаю, я видела ее всего несколько раз, и да! – как-то даже пила с ней однажды кофе… когда столько народу, с каждым близко не познакомишься, – с извиняющимся видом посетительница повертела рукой с пахитоской в воздухе. – Так вот, вчера все было хорошо, потом народ начал расходиться, но ушли не все. Кое-кто, – она мило улыбнулась, – немного перебрал и приходил в себя, и тут начался ливень, жуткий ливень! Это была стена воды. Было решено переждать. И знаете, пока мы ждали, потихоньку стали задремывать на диванах…

– Там есть диваны?

– Ну да, я купила недавно на заработанные деньги. Стало уютнее. Я даже рояль купила по случаю… И поскольку я не хотела оставлять гостей, я не стала подниматься к себе, и сама задремала на диване… А поутру я проснулась, решила посмотреть, какая погода, вышла в прихожую и буквально споткнулась об ее тело… А когда я осознала, что она мертва… Мне так стыдно, я так кричала…

Она закрыла лицо рукой и тихо застонала.

– Потом сбежались все остальные, кто проснулся. А я оделась и побежала сюда. Вот и все…

– Ладно, давайте по порядку, – Полежаев обмакнул перо в чернильницу, – ваше имя?

– Ариадна Ивановна Белопольская…

– А убитую как звали?

– Ксения Васильевна Лютич…

Глава 4

Как оказалось, попасть в кабаре «Золотой Арлекин» – не совсем простая задача; его еще надо было найти. Помещался он в глубине петербургских дворов. Чтобы попасть в сей приют богемы, требовалось преодолеть подворотню, двор-колодец, еще подворотню и обойти (миль пардон) помойную яму, свернуть налево, выйти в крошечный переулок – а с переулка, через узкую, готической формы дверь, спуститься вниз по лестнице. Десять ступеней, ведущих в подземелье, отделяли пристанище актеров от «земной» жизни; все это Полежаев выяснил, шагая за мелко семенящей мадемуазель Белопольской в сопровождении двух жандармов.

Наконец, они вошли в прихожую, где и лежало тело несчастной Ксении Лютич. В прихожей было натоптано; стул опрокинут, поверх кучи мужских калош валялась почему-то одна только женская калошка, сырая и изрядно испачканная, второй было не видно; вешалка-тумба, на которой висели пальто и шляпы, покосилась – видимо, ее толкнули, но она не упала только потому, что вершиной уперлась в стену.

Неподалеку от трупа валялся треснувший стакан с каплями недопитого вина на дне, и рядом – крошечная дамская сумочка, украшенная вышивкой.

– Ничего не трогали? – осведомился Полежаев, глядя на тело дамы в черном платье странного фасона.

В ответ ему неожиданно и крайне неуместно раздались звуки рояля; кто-то играл что-то бравурно-радостное, невероятно сложное, и делал это, надо признать, виртуозно…

– Что это за музыка? – удивился гениальный сыщик.

– Ах, это там, – небрежно отвечала Ариадна, снимая с ног миниатюрные калошки, – там господин Краснопёров… он без этого не может…

Заглянув за занавеску, Полежаев увидел пятерых скучающих мужчин. Кто-то с неприкаянным видом бродил по залу, кто-то в томно-расслабленных позах лежал на диванах, потягивая вино, а еще один худощавый господин – тонкий профиль, огромные глаза, окруженные серыми трагическими тенями, черные кудри до плеч – упоенно музицировал на рояле; увидев Полежаева, он оскорбился его скептическим выражением лица. В знак протеста, он, закатив глаза, пропел томным пьяным тенором:

Наша жизнь, ты кружишься летучею мышкою,

Так причудлив, изыскан твой дивный полет,

Ах, ночные огни, вы как пестрая вышивка

На канве серых дней… и всю ночь напролет

Наши тени кружатся в магическом круге,

Исполняя зловещий, причудливый danse,

Но коварная ночь протянула к нам руки,

И как черный бемоль, в нашем сердце звучит декаданс…

Отметив про себя, что певец, похоже, изрядно надрался и протрезвеет еще не скоро, Аристарх Модестович вернулся обратно в прихожую.

– Задушена, – констатировал он, обращаясь к городовым. – Душили ее руками, судя по отпечаткам – это был мужчина. Отвезите в морг, отчет о результатах вскрытия – мне на стол… Стакан с вином – на анализ, проверьте на яды…

Затем он заглянул в сумочку, подобранную с пола. Сумочка являла собой небольшой мешочек из черного бархата, вышитый черным же бисером, и по краям – серебристым шелком. В ней было немного мелочи, носовой платок и пара шпилек – словом, ничего интересного; он сунул сумочку в саквояж.

После этого, войдя в зал кабаре, он расположился за столом, достал из саквояжа папку с надписью «Дело», чернильницу, ручку с перышком, и, обведя взглядом присутствующих, пригласил их жестом подойти поближе.

– Итак, господа, что вы можете сообщить мне о погибшей? Давайте начнем хоть бы с вас, господин Красноперов. Что вам известно об этой даме?

– Мне? Да помилуйте, что бы я мог о ней знать? Ничего, – высокомерно вздернул подбородок пианист, – Я с ней не знаком.