Kitobni o'qish: «Андреевское братство»

Часть первая
Право на смерть

…Не избегнешь ты доли кровавой,

Что живым предназначила твердь.

Но молчи! Несравненное право —

Самому выбирать свою смерть.

Н. Гумилев

Глава 1

Пожалуй, все-таки правы те, кто сравнивает космический полет с тюремным заключением. Сам я, правда, не отбывал – знающие люди рассказывали, зато весь последний год я не видел ничего, кроме пещер и куполов базовых станций на бескислородных планетах, кают и отсеков десантных крейсеров, а то и автоматических транспортов. И ни одного глотка нормального, естественного воздуха, и переменная гравитация, и все тому подобное…

Отвыкший от земного тяготения, от того, что бывает больше двух метров свободного пространства над головой, неуверенной походкой я спустился по трапу посадочного модуля на желтый пенобетон Критского космопорта и задохнулся от горячего, пыльного, но все же пахнущего близким морем ветра.

Утреннее солнце чуть не прожгло меня насквозь августовской мощью своих лучей, сорокаградусная жара показалась невыносимой после неизменных кондиционированных двадцати двух по Цельсию.

К счастью, в пассажирском павильоне температура оказалась нормальной, и я смог перевести дух.

Увы, я отвык не только от земного климата. Умственные способности за время межзвездных скитаний тоже ощутимо ослабли, иначе отчего бы это не меньше минуты я беспомощно водил глазами по расписанию, тщетно пытаясь сообразить, как быстрее и удобнее добраться до Москвы, чтобы четко состыковались все транзитные рейсы. В конце концов я просто ткнул пальцем в кнопку информатора, и он выдал серию оптимальных вариантов. Оставалось только решить, что для меня важнее – цена, количество пересадок или время в пути.

Чтобы не ждать завтрашнего прямого рейса, я выбрал вариант с пересадкой в Стамбуле. Скоростной дирижабль отправлялся через полчаса.

Стамбульский аэропорт отнял остатки моей физической и нервной энергии. Казалось, весь Ближний Восток вкупе с Балканами сорвался с места, спасаясь от неведомой опасности, – столько здесь было мужчин, женщин и детей всех возрастов, рас и национальностей. Со всеми вытекающими последствиями в виде шума, суматохи, жары и запахов.

На последний сегодня московский экраноплан билетов не было ни в туристском, ни в первом классе. Что позволило без душевных терзаний взять люкс. Платить за двухчасовой перелет тройную цену, конечно, абсурдно, но не пешком же идти!

Стараясь держаться с достоинством и невозмутимостью арабского шейха, я прошел в свой персональный салон номер два, растекся в обширном кресле, подрегулировал температуру и аромат льющегося из индивидуального кондиционера озонированного воздуха, взял с подноса у склонившейся в полупоклоне очаровательной турчанки рюмку коньяка, попросил принести самый крепкий из возможных кофе и, едва допив его, мгновенно заснул, не дождавшись даже взлета.

И лишился тем самым всех остальных положенных особе моего ранга жизненных благ.

Ничего существенного мне не снилось. За 5 минут до посадки я проснулся удивительно бодрым; взглянув налево, увидел турчанку с подносом, направо, в иллюминатор, – стремительно приближающуюся землю и родные подмосковные рощи.

Возвращаясь, я всегда испытываю легкое приятное возбуждение и приподнятость духа, а сегодня вдобавок Москва встречала меня такой погодой…

Ярко-синее прозрачное небо, светлое золото берез и густой багрянец канадских кленов, свежий, чуть знобящий ветерок, пахнущий лесной сыростью и прелыми листьями, горьковатый дым далеких костров, серебристый блеск летящих паутинок.

Бабье лето в своем самом что ни на есть классическом воплощении.

И сразу вдруг далеко-далеко отодвинулось все, чем я жил долгих четыреста с лишним дней, и странно было представить, что еще сегодня утром Земля выглядела лишь голубоватой туманной звездочкой на стереоэкранах.

Мысли сразу нахлынули чересчур прагматические, и потребовалось определенное усилие, чтобы не смазать первые, самые яркие и чистые ощущения. Ведь что ни говори, я вернулся, живой (что бывает не со всеми и не всегда), здоровый (тьфу-тьфу, не сглазить бы), впереди три месяца отпуска и Алла… Как это она изящно выразилась: «Отчего мы с тобой так редко встречаемся и так часто расстаемся?»

Таможню я без задержки миновал по зеленому коридору, а выйдя в зал, невольно рассмеялся.

Над дверями банковских офисов полстены занимала новая красочная реклама: «Русский золотой червонец – лучшее помещение капитала!» И означенный червонец в облачении Ильи Муромца по уши вгонял в землю шипастой палицей худосочный, видимо, страдающий язвой желудка крюгерранд.¹

А рядом – табло с ежечасно меняющейся котировкой валют.

Взгляд на него доставил мне дополнительное удовольствие. В червонцы я свой капитал еще не поместил, но и обычный рубль стоял так, что за счет разницы в курсе я мог позволить себе двухнедельный бесплатный отдых в экзотических странах.

Кстати, Алла как-то намекала, что неплохо бы, мол, на Гавайях, к примеру… эту идею я тут же и осуществил, заказав по телефаксу двухместный номер в отеле «Вайкики Холидей Инн» с оплатой вперед.

Как говорится – лови момент.

И сразу набрал из соседней кабинки (городского интеркома у меня с собой не было, естественно) заветный номер, ощутимо волнуясь и торопливо конструируя в уме первую, непременно небрежно-остроумную фразу. Лишь секунд через двадцать я осознал, что Алла на вызов не отвечает. Такое могло быть лишь в двух случаях: или ее нет в пределах прямой связи – а это тысяча километров, – или интерком отключен.

Неизвестно, что для меня на данный момент хуже… Настроение поехало вниз. Не потому, что я сразу подумал о чем-то уж слишком неприятном, а так – от несовпадения ожиданий с реальностью.

Что подруга явится встречать меня с цветами к трапу – я не слишком рассчитывал, но хоть дома-то ждать с нетерпением могла?

Еще на прошлой неделе я дал по гиперсвязи телеграмму с датой возвращения, а вот смотри ж ты…

Уже не в столь радужном расположении духа я вышел на кольцевую галерею, убеждая себя, что драматизировать не стоит, мало ли что случиться могло… Длительная командировка, предположим, или коллективный выезд за грибами…

«Ага, на Шпицберген», – ехидно подсказал внутренний голос.

…За время моего отсутствия кое-что в порту изменилось. Слева за белоствольной рощей воздвиглось некое ребристое сооружение, отсвечивающее плоскостями густо-медного стекла, и исчезла наконец архаичная решетчатая платформа монорельсовой станции вместе с уходящими вдаль дугообразными опорами. Сколько лет шли разговоры, что пора ликвидировать это техническое чудо начала века, и вот, значит, дошли руки. Еще что-то исчезло из жизни постоянное, с детства привычное…

Вместо монорельса в глубину леса уходила тонкая серебристая полоска волновода, над которой бесшумно скользили плоские, с закругленными гранями вагоны на гравимагнитной тяге, или, как их называют во всем мире, эмбусы.

Проходя через площадь и потом стоя на посадочной аппарели, я, чтобы отвлечься, занялся своим любимым делом – наблюдением за окружающими, систематизацией и анализом впечатлений. Кто эти люди, куда и откуда едут, зачем… Игра, конечно, но отнюдь не бесполезная. Тренировка воображения и проницательности. Да вдобавок та или иная колоритная фигура может в будущем стать необходимым элементом очерка или рассказа.

Вот, к примеру, немолодой седеющий мужчина, кирпично-загорелый, с массивной изогнутой трубкой в зубах – скорее всего бизнесмен средней руки из Южной Африки. Брахман в бежевом костюме – не иначе как представитель ЮНЕСКО, плотная группа японцев – просто туристы…

При таком экспресс-анализе все идет в ход: обрывки разговора, манера поведения, наклейки на чемоданах, покрой одежды…

А это уже интереснее – две откровенно русские девушки в пестро-красочных и абсолютно при этом прозрачных платьях. Безусловно, последний крик моды. Когда я улетал, такого еще не было. Причем вся хитрость в том, что ткань преломляет свет очень специфически – видно все и в то же время ничего, как если бы созерцать Венеру Милосскую через колеблющуюся газовую накидку. Так сказать, не конкретные тела, а обобщенные образы. Но – весьма! Куда интереснее, пожалуй, чем на самом деле…

Впрочем, мне сейчас, после года монашества, все в этом смысле интересно. Вон тоже великолепный экземпляр, а вот еще… Я проводил взглядом очередную, вызывающе роскошную красавицу, чуть даже повернулся, чтобы не выпускать из поля зрения ее окруженных пышной бело-лиловой юбкой ног и…

То, что я увидел, напрочь отбило все грешные мысли.

Он стоял шагах в десяти-двенадцати от меня, в центре сгущающейся к краю перрона толпы, удивительным образом не сливаясь с ней.

Наверное, прежде всего меня удивил его костюм. Не то чтобы слишком необычный, но здесь неуместный. Грязноватый, оливково-желтый, похожий покроем на тропическую ооновскую униформу, хотя без погон и нашивок, гармонично дополненный высокими ботинками со следами рыжей грязи. Я мельком подумал, что парень не иначе как дезертир, а может, и новая разновидность радикалов, против чего-то протестующих… Или наоборот. Потом я увидел его лицо, неестественно, необъяснимо бледное, обрамленное растрепанными, немытыми лохмами и бородой тоже странного серовато-пыльного цвета, будто припорошенными цементом.

Да и это все – пустяк. И не такое видеть приходилось. А вот что меня действительно поразило – выражение его лица и глаз. Они-то и задержали мое внимание, ничто другое. Честно, такого я в жизни своей еще не встречал. Лицо было абсолютно, запредельно отрешенное… Хорошо исполненная маска человека, чуть-чуть более живая, чем в музее Мадам Тюссо, и ровно настолько же более страшная.

И глаза, вот именно глаза… Словно после атропина – чуть навыкате, влажно блестящие, с огромными зрачками…

Может, новый вид наркотика?

Я передернул плечами, отвернулся, постарался вновь отыскать взглядом ту самую красавицу.

Поздно, она уже бесследно затерялась среди десятков спин и затылков.

С легким шелестом подплыл очередной вагон. Перешагивая через невысокий порог, я машинально оглянулся.

Лучше б я этого не делал.

Вновь столкнувшись с невидящим, абсолютно пустым взглядом того самого парня, я испытал ощущение, какое бывает, когда вдруг наступишь босой ногой на крупного таракана, и он хрустнет этак…

Вагон уже летел среди белых стволов берез и ржавых кустов боярышника, а я все никак не мог подавить тошноту и омерзение.

Но постепенно отпустило.

Я огляделся.

Рядом со мной сидел сухой жилистый старик никак не моложе ста лет, а напротив – уже упоминавшиеся девицы-студентки в прозрачных платьях. Я обрадовался такому удачному соседству, поскольку размышления о тенденциях современной эротической моды позволяли счесть все предыдущее не столь уж важным.

Девушки перешептывались и пересмеивались, старик углубился в потрепанную толстую книгу, а я, откинувшись на спинку кресла и чуть прикрыв глаза, поглядывал то на ноги девушек, то на пролетающий за прозрачной стенкой пейзаж.

Старик перелистнул страницу. Незаметно повернув голову, я заглянул в книгу. К моему удивлению, это были стихи.

 
…Позабыть на одну минуту,
Может быть, написать кому-то,
Может, что-то убрать, передвинуть,
Посмотреть на полет снежинок,
Погадать – додержусь, дотяну ли,
Почитать о лихом Калигуле.
Были силы, но как-то не вышло,
А теперь уже скоро крышка…²
 

Интересные стихи. Неужели ему приятно их читать? Хотя, с другой стороны, что я могу знать о психологии такого возраста? Это ведь только кажется, будто впереди – бесконечная жизнь. На самом деле – пролетит время, и настанет момент, когда до могилы – считанные дни, и, может быть, вспомнится вдруг именно сегодняшний день и древний старец с его книгой, и останется только затосковать о бесследно промелькнувших днях и годах…

От таких перспектив настроение снова начало падать. А старик уловил мой взгляд и не слишком деликатно закрыл книгу, навсегда лишив меня возможности узнать, чем закончил свой печальный стих неведомый автор, судя по стилю и лексике, середины прошлого века.

За окном вагона оборвался дремучий лес и потянулось то, что когда-то называлось ближними пригородами. По обе стороны, сколько хватало глаз, стояли ряды 25—30-этажных бетонных коробок, давным-давно заброшенных. Бывшие улицы и дворы густо заросли кустарником и хилой древесной молодью, наперегонки пытающейся дотянуться до солнца. Кое-где растительность закрепилась и на крышах, и в проемах выбитых окон.

Зрелище, знакомое с детства, и все же… Нет, все понятно, разбирать эти панельные небоскребы бессмысленно, взрывать – тем более, рано или поздно лес окончательно скроет их от людских глаз, как забытые города в джунглях Индостана.

– Я вижу, вам это тоже не нравится? – услышал я хрипловатый голос старика.

– Вы о чем? – не сразу понял я.

– Об этом… – он ткнул пальцем в сторону зданий и задал следующий, совершенно не относящийся к теме вопрос: – Как вы думаете, сколько мне лет?

Я решил ему польстить.

– Сто двадцать? – после определенного возраста такие долгожители любят, когда им прибавляют года.

– Совершенно верно, как это вы угадали? Обычно мне дают не больше девяноста… Ну, в таком случае вы тем более должны меня понять. В свое время я был главным архитектором Москвы… – и стал рассказывать, как он разрабатывал Генеральный план, в том числе и на эти самые районы, как все было красиво и рационально, как радовались люди, получая здесь квартиры, полные воздуха и света. И как все пошло прахом, когда началась децентрализация, население Москвы за несколько лет сократилось с двенадцати миллионов до трех…

– Нет, я не спорю, тогда тоже не все было хорошо. Смог, само собой, транспортная проблема… Однако, осмелюсь утверждать, то был по-настоящему великий город. Не уступавший Нью-Йорку, Токио, Лондону… В нем кипела жизнь… Мы гордились, нам было с чем сравнивать… Вы не представляете, что испытываешь, спроектировав и построив район на полмиллиона жителей… С нуля и под ключ!

Он продолжал, все более распаляясь, излагать мне свой технократический символ веры, да и не свой только, всего их ушедшего поколения, а я вспомнил видеофильмы тех самых лет, тот жуткий муравейник, немыслимо грязный, названный старцем «великим городом». Закопченные дома, бурое небо, улицы, забитые миллионами машин. Нет, к счастью, не каждой «великой цели» удается достигнуть.

Мне как-то ближе нынешняя тихая зеленая Москва, город широких безлюдных проспектов и обширных парков, сотен музеев, театров, библиотек и храмов, туристских центров и отелей, культурный и научный центр полумира. И я уж как-нибудь проживу без металлургических заводов и химических комбинатов чуть не на Красной площади, как бы ни был мил сердцу моего соседа такой индустриальный рай.

– Скажите, а Покровский собор не под вашим руководством взрывали? – спросил я заинтересованно.

– Вы что? – его голос задребезжал от возмущения. – Это было за пять лет до моего рождения.

– А! Ну, тогда ничего… – я зевнул, не слишком вежливо показывая, что разговор меня утомил.

Старик, похоже, обиделся и, поджав губы, вновь раскрыл свою книгу.

А я вдруг устыдился. Чего ради я обидел деда? Что он мне сделал? Извиниться бы… А с другой стороны – за что? Обязан я знать, кто когда родился и что взрывал? Я-то, конечно, знаю, так у меня профессия такая, а нормальный обыватель?

И все равно я ему не судья. Вообще никому не судья, даже Алле, хоть она и не встретила меня… Знал, на что шел. С такой экспансивной особой, как она, способной на самые непредсказуемые поступки, надо быть готовым ко всему. Если в свое время она ради меня (а это тоже вопрос – ради меня ли?) резко сломала свою предыдущую жизнь, то какие я имею основания считать, что невозможен очередной поворот? Она мне никогда ничего не обещала. Я, честно сказать, никогда и не знал, кто же мы с ней друг другу… Так что успокойся, братец, и принимай жизнь как данность…

Конечно, такие стоические рассуждения нисколько меня не успокоили, даже наоборот. Слишком долго и красочно я воображал подробности сегодняшнего дня.

А эмбус уже мчался в густом потоке вливающегося в город транспорта. Слева блеснула в лучах солнца излучина Москвы-реки, справа, в просвете мачтовых сосен, я увидел шпиль старого Университета.

– Извините, – обратился я к старику, – а куда мы едем? Разве не к Парижскому вокзалу?

– Отнюдь, – мстительно усмехнулся архитектор. – Лично я еду в Домодедово…

Вагон начал плавно тормозить.

Надо же так промахнуться! Это меня тот тип сбил с панталыку…

– Площадь Ермолова… – объявил бархатистый женский голос.

Я подхватил свою сумку, кивнул старику и метнулся к выходу.

Кроме меня, здесь не вышел никто.

Легкая алюминиевая площадка коротким маршем лестницы соединялась с бегущей над площадью пешеходной дорожкой. Отсюда открывался прекрасный вид до самого Кремля, и я задержался на секунду-другую, чтобы осмотреться.

Жемчужно-серый вагон с жужжанием магнитогенераторов рванулся вперед, набирая скорость по крутой дуге виадука.

Все произошло на моих глазах.

В верхней точке эстакады, уже прилично разогнавшись, эмбус вдруг клюнул носом, словно магнитная подушка под ним мгновенно исчезла, начал приподнимать корму, накренился и, сминая ограждение, рухнул вниз с пятидесятиметровой высоты.

Я в ужасе зажмурился и втянул голову в плечи.

Мне приходилось видеть разные аварии и катастрофы, но здесь было совсем иное…

А удар вагона об дорогу прозвучал неожиданно глухо и не перекрыл душераздирающего слитного вскрика десятков людей.

Я ничего не мог сделать. Даже броситься к месту катастрофы. Стоя у перил бегущей дорожки, я медленно проплывал над площадью. Ни задержаться, ни повернуть назад. Разве только отвернуться, не видеть смятой и перекрученной груды металла и пластика, внутри которой остались и старик, и девушки, и еще полсотни человек, пересекших материки и океаны, но так и не доехавших до дома… А я, выходит, опять вывернулся…

Возвращаться я не стал. Там уже вовсю завывали сирены машин аварийно-спасательной службы, с разных направлений планировали черно-желтые патрульные дископланы, толпа любопытствующих все густела.

Отойдя метров на пятьсот, я свернул в скверик, надежно отгороженный от площади и улиц рядами увешанных рубиновыми гроздьями рябин.

Присев на скамейку перед тихо журчащим фонтаном, прислушался к себе.

И что же мы имеем? Очередной счастливый случай или все же интуиция?

Смутная тревога и беспокойство, возникшие сразу после звонка Алле. Внезапный импульс, толкнувший к выходу из вагона, парень, заставивший меня сесть именно в этот поезд. Толковать происшедшее можно и так, и наоборот. Главное, невозможно прийти к объективной истине, как ни рассуждай. Я легко придумал десяток доводов за и против каждого варианта. Потом встал и вышел на ведущую к центру города аллею.

Не следует считать, будто я такой бесчувственный тип, способный безмятежно тешиться умственными играми через несколько минут после катастрофы и гибели десятков людей.

Просто смертей я повидал достаточно, как и много чего другого, и усвоил: есть ситуации, зависимые от нашей воли, и есть противоположные. Надо уметь их различать.

Под ногами похрустывали желтые листья каштанов, я шел и думал, что повернись все чуть иначе, и везли бы сейчас то, что от меня осталось, в наглухо заклеенном пластиковом мешке в ближайший морг. Даже не дав времени обидеться на неизящную шутку судьбы…

Глава 2

Автопилот привел меня на Балчуг. К двери полуподвала, откуда вырывались соблазнительные запахи, а жестяная вывеска сообщала, что здесь находится «Настоящий кавказский духан «Остановись, голубчикъ».

Под низкими сводами было прохладно и тихо, грубые деревянные столы тщательно выскоблены, каменный пол посыпан опилками. И почти безлюдно. Два угловых стола заняты постоянными клиентами, играющими в нарды, остальные свободны.

Духанщик Резо, с которым мы были знакомы уже лет десять, но так, полуофициально, встретил меня без удивления, дежурной шуткой:

– Здравствуй! Что давно не заходил? Денег не было? – Профессионально рассмеялся, положил на стойку жилистые руки. На правом запястье просвечивала сквозь густую шерсть крупнозвенная золотая цепь.

– Что кушать будешь? Вино хорошее привезли. «Хванчкару» хочешь? Или «Цоликаури»?

Сегодня у меня не было настроения поддерживать национальный колорит.

– Смотри сам, Резо. Я у тебя в гостях…

Немаловажным достоинством Резо и его заведения было то, что в нем проводили время личности, как правило, сомнительные, и навязываться клиенту, хоть с разговорами, хоть с услугами, считалось дурным тоном. Оттого я и любил сюда ходить. Меня здесь считали своим и, хоть наверняка знали обо мне все, что требуется, любезно поддерживали иллюзию моего инкогнито.

В свою очередь я соглашался верить, что экзотический духан с натуральными кавказскими винами и закусками может быть рентабельным, всегда оставаясь практически пустым.

Я сел под забранным решеткой окном, напротив телевизора. Кстати, тоже местная достопримечательность. Древний аппарат с плоским экраном в громадном полированном ящике. Резо им очень гордится и всем желающим сообщает, что дед его деда купил это чудо на Дезертирском рынке в Тифлисе в 1923 году. Вполне можно допустить. Но самое поразительное, что телевизор работал! Сколько технической смекалки пришлось приложить предкам, чтобы добиться преобразования трехмерного объекта в двухмерное изображение…

Как раз сейчас на экране шел экстренный выпуск новостей и показывали кадры, снятые на месте катастрофы. Выглядело все еще страшнее, чем в натуре, потому что подробно и крупными планами. «Из пятидесяти двух пассажиров остались в живых семь…»

– Восемь… – машинально уточнил я.

Резо, как раз ставивший на стол запотевший глиняный кувшин, посмотрел на меня как-то слишком внимательно.

– Лобио есть будешь? – спросил он.

– Все буду, и лобио, и сациви, и шашлык. Год настоящей пищи не ел…

Из духана я еще раз позвонил Алле, и опять она не ответила. А больше мне никого не хотелось видеть сегодня – ни друзей, ни главного редактора.

И я вновь, не торопясь, брел по улицам и переулкам, освещенным предвечерним светом, одновременно и расстроенный, и умиротворенный. Когда некуда спешить, никто нигде тебя не ждет, прошлые заботы недействительны, а будущих еще нет, чувствуешь себя не как обычно. Прибавьте к сему, что вечер этот – после возвращения первый, а жизнь, можно сказать, и вторая. Потому что если я раньше и избегал смерти, то далеко не так наглядно.

Через Красную площадь я вышел на Никольскую, потом через Мясницкую к бульварам. И хоть старался думать только о приятном – не получалось. Опять вспомнился старик-архитектор, царство ему небесное. Хотя, может быть, как раз он и уцелел. Судьба любит такие шутки.

С его точки зрения, все это возвращение к стилю далекого прошлого, реставрация и реконструкция центра города – недопустимая измена идеалам и принципам. Теориям Корбюзье и Нимейера. А мне – в самый раз. Как и тем миллионам туристов, что съезжаются сюда со всех концов света, чтобы окунуться в неподдельную атмосферу «серебряного века». Между прочим, туризм приносит городу прибыль во много раз большую, чем вся бывшая тяжелая и легкая промышленность, вместе взятые. Не считая тех сумм, что оседают в бесчисленных ресторанах, трактирах, театрах, кабаре и казино…

Я был очень рад, когда удалось снять квартиру здесь, на Сретенском бульваре, в самом сердце московской богемной жизни. С поправкой на местный колорит можно считать, что живу я на самом что ни на есть Монмартре пополам с Пикадилли. Не зря прямо под моими окнами соорудили пятизвездочный отель «Славянская беседа».

Переулок круто сломался, открывая вид на трехэтажный ампирный особняк под зеленой шатровой крышей. Когда я улетал, в нем помещался Охотничий клуб, а сейчас его перестраивали. Окна без рам зияли чернотой, легкая переносная ограда пересекала тротуар и половину мостовой. Но работы на сегодня закончены, вокруг – ни души. Время такое – для кого-то уже поздно здесь ходить, кому-то еще рано.

Лучи закатного солнца, бьющие в спину, окрашивали все вокруг в дымно-розовый цвет. Я уже миновал стройплощадку, задержался на минуту перед афишной тумбой, заклеенной рекламой близлежащих увеселительных заведений. Сделал шаг, чтобы вернуться на тротуар, и – совершенно рефлекторно, не успев ничего подумать и понять, – бросился ничком на брусчатку. Не помню, на что я так четко среагировал – на шелест рассекаемого воздуха за спиной или на мелькнувшую тень. Главное – я успел! Упав, я перекатился на бок, и в ту же секунду в полуметре надо мной пронеслась гибкая лапа строительного крана-манипулятора. С зажатым в ней пучком чугунных труб!

Словно взмах косы смерти. Порыв ветра, свист, и я, оттолкнувшись руками и ногами сразу, метнулся, словно вратарь за мячом в правый нижний угол, перелетел наискось пятиметровое расстояние до забора, одним рывком перевалился через него, кулем плюхнулся на землю.

От второго мощного удара пластик забора с треском лопнул. Но и тут мне повезло. Трубы заклинило между стойками ограды. На четвереньках я вбежал в открытое парадное, проскочил дом насквозь, со скоростью преследуемого собакой кота вспрыгнул на штабель досок и с него, рискуя сломать ноги или шею, – вниз, в соседний, еще более узкий и глухой переулок.

Окончательно я счел себя в безопасности и приобрел способность действовать осмысленно только на бульваре. Оглянулся. За мной никто не гнался, и крыша особняка с прозрачным куполом кабинки крановщика-оператора над нею отсюда была не видна.

Я попытался вспомнить, был ли в ней кто-нибудь или автоматика сработала самостоятельно? И не мог. Начисто выпало. Цвет кровли помню, даже диаметр труб, которыми меня чуть не убило, а самого главного не приметил.

До дверей моего подъезда было совсем близко, однако преодолевал я эти полсотни метров в три приема, ожидая чего угодно – выстрела в спину, внезапно вылетевшего из-за угла автомобиля, даже прямого попадания метеорита, если угодно.

Только взбежав вверх по широкой чугунной лестнице (в лифт я войти поостерегся), отгородившись от ставшего чужим и опасным мира тяжелой армированной дверью, я перевел дыхание и вытер пот со лба.

Раньше первые часы после возвращения домой были по-особому радостны и приятны, а теперь и собственная квартира, казалось, таила в себе неведомую угрозу.

С опасностями и риском мне приходилось иметь дело не раз, но то были абстрактные ситуации, теперь же некто охотился за мной лично. Охотился, чтобы убить… Совсем другое ощущение, требующее принципиально новых реакций.

Случайностью все происшедшее быть не могло. Чтобы понять это, хватало и моих познаний в теории вероятности.

Однако – почему? Или – зачем? Кому я нужен? Меня не было на Земле больше года. И тем не менее в первые же часы по возвращении меня начали убивать. Старательно и не считаясь с последствиями. Что произошло за время, пока я отсутствовал? Наследников у меня нет, ни прямых, ни косвенных. Да и какое там наследство? Смешно говорить.

Ревность? Трудно вообразить у Аллы поклонника, столь изощренно-злонамеренного. Тогда что?

Заблокировав входную дверь, я переключил обслуживающую автоматику с режима консервации на работу по обычной схеме.

Включился свет в комнатах, громче зашелестел кондиционер, холодный стерильный воздух стал теплеть, потянуло запахом полуденной летней степи.

А в квартире ничего не изменилось. Так же лежит на столике книга, которую я читал в последний перед отъездом вечер. И Алла с большого стереопанно смотрит на меня, прищурясь. Губы полураскрыты, наверняка готовятся сказать очередную колкость. Лучше бы ей быть сейчас подобрее, мне и так не по себе…

Не переодевшись даже, я первым делом включил свой мощный, высшего класса универсальный компьютер. Выдал задание на поиск Аллы по всем каналам информационных сетей. Человек ведь оставляет массу следов – от заказа на авиабилет в любой из транспортных компаний мира до…

Я вдруг в буквальном смысле похолодел, потому что до последнего не позволял себе вспомнить о больнице и даже морге… А если с ней произошло то, что пока миновало меня?

Присев на подлокотник кресла, я стал ждать, машинально сделав мизинцем и указательным пальцем левой руки «рога» – магический жест, отгоняющий злых духов и недобрые вести.

Облегчением оказалось то, что совсем недавно было бы почти трагедией.

Алла исчезла бесследно. То есть две недели назад она ушла в законный трудовой отпуск, после чего сведений о ней не поступало. Она не умерла скоропостижно, не попала в больницу, если угодно, ушла в подполье. Ее телефон не отвечал, она не совершала никаких финансовых и иных официальных операций, не снимала номеров в отелях…

Разумеется, такой поиск, как я только что провел, доступен далеко не каждому. Он предполагает знание многих закрытых каналов и кодов, но не зря же мой лучший друг Виктор Скуратов получил Нобелевскую премию за исследования по компьютерной логике. Кое-каким хитростям он меня обучил.

Несколько успокоившись, я заварил крепкий чай, включил тихую музыку и начал мыслить систематически.

В практическом смысле исчезновение Аллы могло иметь два варианта объяснений. Либо она решила провести некоторое время в глубоком уединении, например в палатке на берегу глухого лесного озера, либо – и это, увы, теперь гораздо более вероятно – вынуждена скрываться от нешуточной опасности.

Теперь обо мне. Если рассматривать мой случай изолированно, допустима такая гипотеза – сам того не подозревая, я стал обладателем некоей тайны. Достаточно важной, похоже. Но какой и при каких обстоятельствах? Пункт первый пока установить невозможно, остается заняться вторым. Где? Очевидно, здесь, на Земле, потому что в космосе я самостоятельных открытий давно уже не делал, а если и узнал невольно что-то неподходящее, то там бы и остался. Способы нашлись бы, вполне убедительно оформленные под несчастный случай.

Значит, все произошло до командировки. И меня ждали. Установив, что со звезд я вернулся живой и, по известным не мне признакам, сохранил свою опасность, а то и увеличил ее…

Интересно. Вот только вспомнить нечто, о чем не имел понятия и год назад, я сейчас заведомо не могу. А вот те, кто за мной охотится, безусловно, уверены в обратном.

На память вдруг пришел тот мерзкий тип в аэропорту. Не он ли? Романтично, но скорее всего нет. Это только в книгах девятнадцатого века негодяи наделялись отталкивающей внешностью.

…Я вышел на балкон. Просторный, вымощенный цветной керамической плиткой, с антикварной чугунной решеткой ручной ковки.

Солнце давно ушло за горизонт, но светлые опаловые сумерки позволяли видеть Москву далеко, до куполов Донского монастыря и шпиля Университета.