Kitobni o'qish: «Бальзам Авиценны»
Пролог
Огромная империя, раскинувшаяся от предгорий Северной Индии до берегов Хазарского моря, с тревогой ожидала перемен: грозный султан Махмуд, «Светоч мудрости», «Око вселенной», занемог. Он устал от бесконечных войн и кровавого смрада битв, созерцания груд добычи и длинных верениц рабов. Ему прискучили изощренные ласки жен и наложниц всех цветов кожи. Махмуд удалился в свой дворец в Газни, где покой повелителя оберегала свирепая стража…
Султан обложился подушками и скорчился на ковре. И скрипел зубами от боли. Она, словно хищная птица, терзала измученное тело. И тут же сердце тоскливо заныло, на лбу выступили мелкие бисеринки холодного пота… Наконец, боль отступила, будто змея, уползающая в нору, чтобы набраться новых сил, и Махмуд облегченно перевел дух.
– Гассан, – прошептал он пересохшими губами.
Согнутый годами визирь, носивший громкий титул Говорящего Прямо в Уши Владыки Мира, подал чашу с темным питьем. Султан принял чашу, отхлебнул из нее и с трудом проглотил.
– Что за гадость? Змеиная желчь?
Визирь склонил голову набок и хитро покосился желтым глазом на грозного владыку.
– Травы, государь.
– Травы? Кто готовил лекарство? Перс?
– Нет, сегодня лекарство приготовил грек.
– Грек? Все они отравители!
– Тебе нельзя волноваться, государь! – Гассан прижал к впалой груди высохшие ладони, похожие на сморщенные птичьи лапки. – Ты же видел: я сам отпил из чаши.
– Да-да. – Махмуд рассеянно кивнул и обессиленно откинулся на подушки.
Визирь молчал, преданно глядя на повелителя. О Аллах, как изменился за несколько месяцев прославленный султан: отважный воин и лихой наездник превратился в желтого, отечного, немощного старика, только и способного весь день валяться на коврах. Лишь глаза, острые, недоверчиво сощуренные, напоминали прежнего владыку. Но и в них день ото дня потихоньку угасал отсвет внутреннего огня: жар, болезни неумолимо обращал душу Махмуда в пепел.
– Гассан…
– Я здесь, мой повелитель, – откликнулся старик.
– Хорошо… – Махмуд вздохнул. – Хорошо, что ты со мной. Мы долго были вместе… На твоих глазах я создал огромное государство, завоевывал земли, покорял народы и собрал бесчисленные сокровища. Кому теперь оставить все это?
– Не терзайся понапрасну, государь! У тебя впереди еще долгие годы.
– Годы?.. – Султан горько усмехнулся. – Годы… Я лечился кровью самых здоровых рабов, меня натирали свежей желчью, обкладывали вырванными из груди трепещущими сердцами! Какой только гадости я не пил?! Но ничего не помогло!..
Махмуд уставился в расписной потолок. Искусные мастера украсили его края затейливой резьбой, изобразили изумрудно-зеленые травы и диковинные цветы на золотом фоне.
– Если мне позволено будет сказать… – осторожно начал визирь и тут же умолк.
– Говори, Гассан. – Махмуд повернулся на бок и растянул тонкие губы в хищной ухмылке.
Старик похолодел: слишком хорошо известна была цена такой усмешки. Но отступать было поздно, и Гассан вкрадчиво продолжил:
– Только один врачеватель способен помочь тебе, о Владыка Мира. Я слышал, он даже знает тайну бессмертия.
– О Аллах! – простонал Махмуд. – Ты опять об этом несносном гордеце? Хватит!
Визирь обиженно поджал губы, нахохлился и закрыл глаза, словно готовился задремать. Султан сердито поворочался на подушках, но все же сменил гнев на милость:
– Его уже звали. Однако он посчитал себя выше нас и не откликнулся. Может быть, тайна бессмертия – просто сказки и ложь? Может быть, его уже давно нет среди живых? Ведь он тоже далеко не молод.
Султан принялся разглядывать перстни на пальцах, любуясь, как играет пламя светильников в драгоценных камнях.
– Это легко проверить. – Визирь придвинулся ближе к повелителю и жарко зашептал, почти касаясь губами его уха.
Султан внимательно слушал. Время от времени он поеживался, словно от озноба, но не отстранялся. И лишь брови его то удивленно поднимались, то грозно хмурились.
– Небо наградило тебя мудростью, а злые силы – змеиным языком. Но как мы можем нарушить законы шариата?
– Выбирай: либо нарушить закон, либо покорно ждать, пока Аллах призовет тебя, – мрачно ответил визирь.
– Хорошо, – решился Махмуд. – Зови!
Старик громко хлопнул в ладоши. Неслышно открылась дверь, и вошел пышно одетый воин дворцовой стражи. Придерживая саблю, он поклонился, ожидая приказаний.
– Повелитель желает немедленно видеть своего придворного ученого Абу Насра Ибн-Ирака!
Стражник исчез. Вскоре дверь вновь отворилась, и появился бледный до синевы Ибн-Ирак: поспешая в покои грозного властелина, никогда не знаешь, что тебя ждет, вдруг ты торопишься навстречу смерти?
– Я слышал, что ты бывал при дворе Хорезм-шаха, который прославился собранием ученых и поэтов? – Махмуд не дал Ибн-Ираку даже раскрыть рот для приветствия.
– Да, Великий.
– Видел ли ты там знаменитого врачевателя Али Хусейна Ибн-Абдаллаха Ибн Сину1?
– Да, повелитель.
– Мы знаем тебя как непревзойденного математика и прекрасного зодчего, – благосклонно улыбнулся султан. – Твой глаз зорок, а рука послушна разуму. Так вот… – Махмуд неуверенно оглянулся на визиря, и тот ободряюще кивнул. – Так вот, мы желаем, чтобы к утру ты написал портрет Ибн Сины, дабы мы смогли увидеть его лицо!
Ибн-Ирак отшатнулся, словно получил сильный удар в грудь. Колени его подогнулись, и он пал ниц перед владыкой.
– Смилуйся, повелитель! Шариат под страхом смерти запрещает изображать живое, тем более – лицо человека!
– Встань! – приказал Гассан. – Иди исполнять волю Великого султана! Да не вздумай болтать! А твои грехи я приму на себя. Портрет принесешь сюда, но никому его не показывай. И поспеши: до утра осталось не так много времени.
Старик отпустил ученого и обернулся к султану, стараясь поймать его ускользающий взгляд. Но тот не замечал визиря. Он размышлял. Утром Ибн-Ирак принесет портрет Ибн Сины: зодчий не посмеет ослушаться приказа. Искусные рабы сделают с портрета врачевателя сорок копий и умрут, чтобы унести с собой тайну в могилу. Надежные гонцы поскачут во все крупные города, и наместники султана непременно разыщут лекаря, где бы он ни скрывался. Теперь это лишь дело времени, однако его-то как раз и не хватает!
– Ты ловко все придумал. – Махмуд поднял воспаленные глаза на Гассана. – Но что толку разыскать Ибн Сину и привезти его в Газни, если он не пожелает применить, к нам свое искусство. Ведь если Ибн Сина не захочет меня лечить, его не заставят это сделать ни меч, ни огонь!
– Ты, как всегда, прав, государь, – хитро улыбнулся визирь. – Но есть не менее сильное средство – слово!
– Не смеши, – фыркнул султан. – Разве может пустая болтовня заставить человека что-то сделать?
– Вспомни, повелитель, не мое ли слово заставило тебя нарушить закон шариата?
– Ты змей, Гассан! Но послушает ли тебя Ибн Сина?
– Он послушает своего собрата, – убежденно ответил Гассан. – Его имя Фарух.
– Твой… отравитель? – Махмуд рассмеялся.
– Яд – тоже лекарство, – возразил старик. – Владеть им – большое искусство!
– Ну да, как же. Очень большое. Скольких оно уже вылечило от всех недугов… и отправило в рай!
– Но ты успокоил им свою боль, государь!
– Что? Ты дал мне яд?! – Махмуд резко вскочил и схватил визиря за горло.
Старик вцепился в пальцы султана, стальным ошейником сомкнувшиеся на шее, и судорожно пытался разжать их. Чувствуя, как мутится рассудок, Гассан прохрипел:
– Я тоже пил из чаши…
Махмуд немного ослабил хватку, потом отпустил визиря и снова улегся на подушки: какая разница, когда умереть – часом позже или раньше. А боль, похоже, действительно ушла. Но даром такие вещи Гассану не пройдут. Лукавый раб!
– Говорят, ты купил этого Фаруха? – как ни в чем не бывало лениво поинтересовался султан. – Разве он грек?
Визирь растирал морщинистую шею. Вот какова благодарность владыки: ты печешься о его благе, а он походя готов придушить тебя! Однако сколько еще силы таится в измученном болезнью теле Махмуда! Силы нечеловеческой, яростной, злой!
– Он сам не знает, кто он, – хрипло ответил Гассан. – Мальчишкой его взяли в плен на греческом корабле. Приняв ислам, Фарух стал воином. Однажды его поймали в гареме одного из твоих недостойных слуг, и тот распорядился сначала оскопить его, затем выколоть глаза…
– Ясно. Ты дождался оскопления и купил его жизнь, – прервал визиря султан. – Не в твоем ли гареме его поймали?
– Не помню, государь. – Темное, как сушеная айва, личико Гассана сморщилось в подобострастной улыбке. – Кисмет, судьба!
– Ладно, – усмехнулся Махмуд. – Мы хотим взглянуть на него.
Старик снова хлопнул в ладоши.
Вскоре стражники ввели в покои высокого худого человека в темных одеждах. Властелин долго разглядывал его и, наконец, спросил, тяжело роняя слова:
– Тебе известно, чего мы хотим?
Скопец молча поклонился, скрестил руки на груди и застыл, как изваяние.
– Если ты все исполнишь, мы приблизим тебя к трону. – Легкая улыбка скользнула по губам султана. – После смерти Гассана – да продлит Аллах его годы! – ты займешь место рядом со мной. Пока же будешь готовить питье для снятия болей.
Махмуд снял с пальца перстень и бросил Фаруху. Тот ловко поймал его и почтительно поцеловал вырезанную на камне личную печать государя.
– Покажешь страже и тебя пропустят ко мне. А сейчас я хочу отдохнуть…
Гассан медленно шел сумрачными дворцовыми переходами, опираясь на плечо Фаруха. Когда они оказались одни в длинном коридоре, визирь тихо спросил:
– Теперь ты понимаешь все величие этого человека?
– Да, – глухо ответил скопец. – Он повелевает – и все приходит в движение.
Старик выпустил его плечо и затрясся от беззвучного смеха, держась руками за живот. Наконец, он успокоился и вытер выступившие на глазах слезы.
– Ты глупец, Фарух! Султан, да простит меня Аллах, ничто! Истинно велик Ибн Сина! Султан обратится в пыль, а Ибн Сина будет жить вечно!
– Он действительно владеет тайной бессмертия? – Глаза скопца заблестели.
– Это не важно. – Гассан пренебрежительно отмахнулся. – В памяти людей останется Ибн Сина, а не Махмуд Газневи. Потомки благословят имя врачевателя, а не имя властелина!
– Но ведает ли Ибн Сина тайну телесного бессмертия?
– Не знаю, – буркнул визирь.
Перед сном Фарух, как всегда, принес ему лекарство: при перемене погоды старика мучили боли в суставах. По обычаю, он отпил глоток и протянул чашу Гассану. В слабом свете коптящих светильников подслеповатые глаза визиря не заметили, как из-под ногтя Фаруха упала в чашу маленькая темная крупинка, похожая на маковое зернышко…
Прошел месяц. Визирь медленно шел длинным переходом султанского дворца в Газни. Стража почтительно приветствовала его и пропустила в покои повелителя. Тот едва сдерживал нетерпение:
– Ожидание затянулось, но, наконец, пришла пора действовать! Ибн Сина в Хамадане! Не медли!
В тот же день во главе отряда вооруженных всадников визирь султана Фарух аль-Рамини поскакал в Хамадан…
Ибн Сина разделся, лег на жесткий топчан и устало прикрыл глаза, чтобы не мешал свет масляного светильника в руке ученика. Кажется, после долгих мытарств удалось отыскать тихое уединенное пристанище, и здесь никто не помешает им совершить таинство знания. Наверное, пора начинать. Стоит ли оттягивать решающую минуту? Сегодня ночью Ибн Сина надеялся победить смерть, но чтобы обмануть ее и вырваться из небытия, все равно придется сначала умереть. Он знал, что уже не годы и дни, а даже часы его сочтены: разве может ошибаться в этом тот, кто отдал борьбе с недугами всю жизнь? Вскоре у его изголовья появится бледная тень той, кому он старался не уступить ни одного из больных: пришел и его черед. Не открывая глаз, врач тихо спросил:
– Все ли ты понял? Сможешь ли ты сделать это как нужно?
– Да, Учитель, – шепотом ответил ученик.
– Не забудь: три кувшинчика, и обязательно из глины. Настоям нельзя соприкасаться с металлом. Ну а если не удастся…
– Не говори таких слов, Учитель!..
– Не перебивай. Ты заставляешь меня напрасно тратить силы. Нужно быть готовым ко всему… Если не удастся, знание не должно умереть. Ищи дальше, но бережно храни тайну и не отдавай ее в злые руки. А теперь иди, время не ждет.
Ученик поклонился и отошел к столу. Ибн Сина глубоко вздохнул. Мысли его текли ровно и спокойно. Чего страшиться? Все живое проходит через смерть, и избежать ее еще никому не удавалось. А он хочет дерзнуть. Да, дерзнуть, ибо вся его жизнь была дерзким вызовом! Разве не дерзость, презрев запреты, изучать труды Гиппократа и Галена? Разве не дерзость во всеуслышание заявить: никакие демоны не влияют на течение болезней? Он осмелился утверждать, что дело вовсе не в воле Аллаха, а в изменениях, происходящих внутри человека, что любая болезнь имеет свои признаки и их можно заранее распознать. А затем он посягнул на большее и начал лечить основу жизни – сердце! Как бесновались тогда святоши в мечетях!..
Давно это было, очень давно. Кажется, как раз после того, как он предложил создать специальные дома лечения, где больные могли бы получать необходимые лекарства и уход. Тогда он уже написал пять томов «Канона врачебной науки», где дал рецепты более тысячи лекарств, которые можно приготовить из трав. Во время работы рядом с ним все время был его любимец Абу Убейд аль-Джузани…
Вспомнился вечер в Хорезме, бездонный темный купол неба с яркими, низко нависшими звездами. Пламя светильников отражалось в воде маленького бассейна, мешая луне купаться. Вокруг сидели ученики. Ибн Сина поднял чашу с вином:
– Выпьем, друзья!
– Учитель, Коран запрещает пить вино! Ты не боишься стражей шариата? – спросил один из учеников.
– Коран запрещает пьянствовать, – улыбнулся Ибн Сина. – Но мы же не собираемся отдавать свой разум вину? Помните, как сказал поэт:
Вино враждует с пьяницей, а с трезвым дружит, право,
Немного пьем – лекарство в нем, а много пьем – отрава!
Все засмеялись, захлопали в ладоши, радуясь хорошему настроению Учителя.
– Мне кажется, не грех немного выпить. – Ибн Сина обвел взглядом лица собравшихся. – Для науки и во славу ее!
– Учитель! Тебя давно уже называют Аш Шейх Урранс – старец, глава ученых, – сказал Абу Убейд. – Твое имя с благоговением произносят исцеленные, ученые внимают твоим словам, а твоего благорасположения ищут сильные мира сего. Ты начал заниматься лечением основы жизни – сердца человека. Когда же ты будешь писать об этом?
– Когда? – Ибн Сина отставил чашу с вином. – Действительно, Абу, твои слова справедливы. Жизнь человека быстротечна, и не пристало ученому бездумно предаваться забавам. Несите бумагу! Я сейчас же начну писать новую книгу.
– Зачем же ты собрал нас? – зашумели ученики. – Для веселого пира или для работы?
– Веселитесь, – улыбнулся врачеватель. – Не обращайте на меня внимания. Я хочу работать здесь, в саду, среди вашего беззаботного веселья.
И тогда принесли ему стопу китайской бумаги, и он начал писать, увлекся и писал долго, а когда закончил, удивленные ученики увидели, что их Учитель исписал двадцать листов бумаги, не пользуясь никакими книгами, а только по памяти.
– Ты написал новую книгу, Аш Шейх?
– Нет, я только обозначил проблемы, о которых собираюсь писать, – ответил Ибн Сина.
Ежедневно исписывая по полсотни листов объяснениями к каждой проблеме, он по вечерам собирал в своем саду учеников и друзей. Счастливое время! Тогда рождалась знаменитая «Книга исцелений».
Ибн Сина улыбнулся: даже если нынешний опыт будет неудачным, останутся жить его книги и ученики. А если удачным? На миг стало страшно – бросить вызов законам природы? Но он не собирается опровергать основы мироздания, он лишь жаждет справедливости: природа наверняка отпустила человеку больше лет, чем он живет теперь! Неужели же не попытаться помочь природе?
Много лет назад он начал по крупицам собирать знание, буквально на ощупь, как слепец, шаря вытянутыми руками и стараясь найти единственно верную дорогу. Сколько пришлось пережить горьких неудач, сколько поражений, пока, наконец, он не нащупал…
Когда Ибн Сина дал свое снадобье умирающей собаке, безжалостная смерть впервые отступила! Правда, ненадолго – собака прожила только несколько дней, – но все равно это была первая большая удача, и он понял, что стоит на правильном пути. Наконец, очередная подопытная собака не умерла. С облезшей шерстью, тяжело дыша, она лизала ему руки, жадно лакала из плошки лекарство и обессиленно затихала… Так прошел день, другой, третий… На четвертый день собака встала и, пошатываясь, поплелась к миске с едой. Ибн Сина боялся поверить в чудо, но псина выздоравливала. Вскоре вместо старой шерсти у нее начала расти новая, густая и лоснящаяся. Глаза у дворняги стали ясными, веселыми. А через несколько дней она уже носилась по двору, виляя хвостом и заливаясь громким лаем. Увидев это, Абу пал ниц перед Учителем:
– Аш Шейх Урранс! Ты создал бальзам бессмертия!
По щекам Абу текли слезы восхищения. Ибн Сина поднял его и тихо сказал:
– Я уже стар. Все, что я знаю, я передал тебе… Все, кроме этого знания. Но его я тебе не открою.
– Ты считаешь меня недостойным, Учитель?
– Нет, Абу, нет! Я слишком люблю тебя, чтобы подвергать смертельной опасности. Ты продолжишь мое дело, соберешь новых учеников и передашь им то, что получил от меня…
– Но они никогда не узнают, как победить смерть! – вскричал Абу.
– Да, люди всегда мечтали об этом, – грустно улыбнулся Ибн Сина. – Но разве сможешь ты таить знание от недостойных, завистливых и злых? От сильных мира сего, наконец? А они зачастую соединяют в себе все мыслимые и немыслимые пороки. Тебя будут преследовать, искать, поймают и начнут жечь каленым железом, лишь бы вырвать тайну.
– Ты лишаешь человечество надежды победить смерть!
– О какой победе ты говоришь, Абу? Да, один раз удалось! Но только один раз, и то на собаке.
Ибн Сина замолчал, задумчиво глядя на перелетавших с ветки на ветку птиц. Как беззаботны и веселы их игры, однако и им приходится заботиться о пропитании и потомстве, опасаться врагов и жить в страхе перед когтями коршуна или орла. Всюду одно и то же…
Сейчас тайна известна только ему, но рано или поздно о бальзаме узнают другие: мало ли вокруг корыстолюбцев и просто любопытных? Прославленный врач не раз замечал, что чужие глаза пристально наблюдали за его домом и садом.
Власть развращает, а если учесть, что чаще всего на гребень ее возносится не самый достойный, то практически любой владыка захочет обрести бессмертие: пусть бремя повелителя тягостно, но и сладко, и никто еще не решился отказаться от него добровольно. Только мудрые никогда не стремились к власти, чтобы вольно или невольно не стать причиной несчастий других людей. Так может ли он, посвятивший себя служению добру, позволить злу обрести несокрушимую силу? Ведь злые люди спрячут его знание за стенами дворцов и скроют в крепостных башнях!
– Учитель, ты всегда призывал нас отдавать свои знания людям, – отвлек его от размышлений Абу. – Разве может великое знание умереть вместе с тобой?
– Оно еще не проверено на человеке. Я испытаю бальзам на себе.
– О, Аш Шейх! – Абу побледнел и отшатнулся в испуге.
– Да, на себе, – твердо повторил Ибн Сина. – Я прекрасно знаю: мои дни сочтены. И ты, как врач, тоже знаешь это: я вижу по твоим печальным глазам. Не грусти, Абу, мы идем путем всего сущего… Главное, искусство врачевания никогда не умрет. Когда не станет меня, ты передашь его новым поколениям. Но тайну бальзама я доверю лишь молодому, никому не известному ученику. Надеюсь, за ним не станут следить, как за тобой. Пусть он сохранит знание до лучших времен. Ну а если не удастся… Меня уже звали к султану Махмуду Газневи. Наверное, до него дошли слухи об опытах. Или о них донесли? Что ж! Давай попрощаемся, мой Абу, и помни, чему я учил тебя!
Обнявшись, они не смогли сдержать слез, а потом Ибн Сина ушел, чтобы никто не знал, где и когда совершится таинство знания. И вот теперь он лежал здесь, в жалкой хижине, вытянувшись на жестком топчане, и тревожно прислушивался к ночным звукам за узким окном…
Как похолодели ноги, а руки словно налились свинцовой тяжестью. Хорошо бы собрать учеников и рассказывать им о своих ощущениях, чтобы они записывали до тех пор, пока ему еще повинуется язык и служит разум; это ли не долг истинного ученого и врача? Даже на смертном одре он обязан дать последний бой злу. Но сейчас этого сделать нельзя. Может быть, потом, когда мир станет более просвещенным и терпимым, это сделает кто-то другой, кто придет после него…
Жалко расставаться с солнцем и луной, с мириадами звезд на небе и ласковым теплом земли, с плеском волн, с шаловливым ветерком и шепотом листвы, с колдовством нежных женских рук и улыбками детей. Но страшнее всего потерять возможность познания нового, уйти и никогда не узнать, что будет после тебя…
Сердце вдруг встрепенулось в груди испуганной птицей, тяжело сдавило дыхание, перед глазами поплыли радужные пятна боли – вечный враг подстерег Ибн Сину, в тот самый момент, когда он хотел нанести ему упреждающий удар. Успел ли юноша сделать все, что нужно? Надо позвать его, немедленно позвать! Но язык уже не слушается…
Ученик клинком разжал стиснутые зубы Ибн Сины, поднес чашу с питьем к его похолодевшим губам и влил в рот немного темного, остро пахнувшего настоя. Потянулись томительные минуты тревожного ожидания. Наконец, тонкая синеватая жилка на безжизненном виске чуть приметно дрогнула. Юноша затаил дыхание, не спуская с нее глаз. Вот она дрогнула еще раз, еще…
Боясь поверить, молодой человек судорожно вытер о полу халата маленькое зеркальце из полированной бронзы и поднес его к губам Аш Шейха. Поверхность металла слегка помутнела, и ученик едва сдержал крик радости: Ибн Сина дышал! Юноша отбросил зеркало и вновь принялся вливать настой в рот Учителя – медленно, стараясь не пролить ни одной капли драгоценного бальзама. Вскоре щеки умирающего порозовели, с них стала сходить мертвенная бледность. Из груди Ибн Сины вырвался едва слышный сдавленный стон, ноздри его тонкого носа шевельнулись…
Молодой человек заботливо приподнял голову Учителя. Рядом на длинном столе, около слабо мерцавшего светильника, стояли три маленьких глиняных кувшинчика. Один из них был уже пуст.
Неожиданно дверь хижины затрещала под ударами и рухнула. Подняв над головами чадно дымящие факелы, в дом ворвались стражники. Мускулистые руки грубо схватили ученика и отбросили к стене. Чаша с питьем выскользнула из его пальцев и разбилась. Мертвенная бледность вновь начала заливать щеки Ибн Сины, юноша рванулся к Учителю, но стражники держали его крепко.
Длинная тень медленно вползла в комнату: появился высокий, одетый во все черное человек с безбородым лицом скопца. Его глаза быстро скользнули по распростертому на топчане обнаженному телу.
– Вот он! – Фарух наклонился к Ибн Сине и настороженно принюхался. – Что ты давал ему?
Юноша молчал. Визирь выпрямился и усмехнулся:
– Твой Учитель велел всегда говорить правду. Ну?! Что ты давал ему? Говори или я прикажу ускорить его смерть!
– Отпустите меня.
Фарух кивнул, и воины отступили. Юноша метнулся к столу и опрокинул его. Жалобно хрустнули черепки кувшинчиков, темные настои смешались, и маслянистая лужица быстро впиталась в земляной пол.
– Собака! – Визирь ударил ученика по лицу. – Что там было?
– Аш Шейх Урранс умер! – По щеке юноши скатилась слеза.
– Но ты еще жив! – Фарух толкнул ученика в руки стражников. – Ты давал ему бальзам? И ты посмел уничтожить снадобье! Но тебе должна быть известна тайна его приготовления, и ты откроешь ее мне!
Каменные ступени лестницы, поросшие бледным лишайником и скользкие от сырости, уводили в темноту затхлых подвалов, где по стенам сочилась черная вода. С одной стороны – гулкий провал колодца, с другой – шершавые камни старой кладки. Изредка лестница сменялась небольшими площадками, на которые выходили глубоко врезанные в толщу башни узкие двери. Потом снова крутые ступени. Находясь внутри такого подвала, никто не смог бы определить: ночь или день царят на воле. Здесь хранились тайны империи.
Иногда к стенам башни приходили мрачные молчаливые люди и сбрасывали в колодец что-то завернутое в грубые холсты. Сбрасывали и молча ждали, пока не раздавался внизу далекий всплеск. Воины, стоявшие на часах в башне, рассказывали жуткие истории о слепом чудовище, живущем в глубине колодца. Одни говорили, что оно похоже на гигантского крокодила, другие считали его огромным змеем с завораживающим взглядом василиска…
Спускаясь следом за двумя стражниками, освещавшими путь факелами, и стариком ключником, визирь невольно поежился, услышав тяжкий вздох в глубине темного провала. Один из воинов вздрогнул от ужаса, пламя факела качнулось. По сырым стенам заметались уродливые тени. Фарух недовольно поморщился.
– Долго еще?
– Уже пришли, о могущественный, – засуетился ключник.
Лязгнул засов, тяжелая дверь распахнулась. Визирь взял факел и шагнул в камеру, велев страже ждать на площадке.
Оборванный, до глаз заросший бородой человек заслонился ладонью от света и загремел цепью. Фарух вставил факел в кованое кольцо на стене.
– У тебя было достаточно времени подумать. Что ты решил?
Узник молчал, опустив лохматую голову. Визирь потрогал кончиками пальцев сырую кладку стены и брезгливо вытер руку о полу дорогого халата.
– Ты странный. Кому лучше от твоего молчания? Скажи – и ты получишь свободу, богатство, лучшие женщины будут в твоем гареме. Не веришь? Я обещаю сам позаботиться о тебе! Если не желаешь жить при дворе, иди куда вздумается: с деньгами ты везде господин… Не хочешь богатства – иди так! Подумай, наверху свобода, солнце. Молчишь? – Фарух остановился напротив узника.
Пленник глядел себе под ноги. Он был похож на каменное изваяние – безучастный и недвижный. Визирь воздел руки к низкому потолку:
– Что ты за человек? Тебя не прельщают ни золото, ни власть, тебя не сломили пытки и не ослабило вино! Ты отказываешься даже от жизни и свободы! Почему? Ибн Сина давно умер. Умер! А султан Махмуд жив! Он даст тебе все. Ты можешь прославить и обессмертить свое имя. Свое, а не Ибн Сины!.. Опять молчишь? Ладно, мне надоело уговаривать тебя. Хасан!
В узкую дверь протиснулся один из стражников. В руках он держал большой мешок из грубого холста.
– Погоди, – глухо сказал узник.
Фарух быстро обернулся: неужели упрямец сдался?
– Поклянись, что выведешь меня из темницы и позволишь собрать все необходимое для приготовления снадобья. Учти, некоторые травы не растут здесь. За ними придется послать.
– Мы пошлем. – Визирь задрожал от нетерпения.
– Еще мне нужен помощник.
– Любой подданный султана в твоем распоряжении, – заверил Фарух.
– Мне не нужен любой. Помощника выберу сам. Вот мои условия. Если ты готов выполнить их, я приготовлю бальзам.
Визирь торопливо забормотал слова клятвы, призывая в свидетели Аллаха, но узник, казалось, не слушал его: он о чем-то размышлял, задумчиво поглаживая ладонью длинную спутанную бороду.
– Все ли ты понял? Сможешь ли ты сделать это как нужно?
– Будь спокоен, брат.
– Все ли ты хорошо запомнил? Не перепутай, кувшинов три, и они должны быть обязательно из глины. Настоям нельзя соприкасаться с металлами.
– Я помню.
– Знание не должно умереть вместе с тобой и не должно попасть в злые руки. Так завещал великий Аш Шейх Урранс! А теперь иди. Нужно еще многое успеть, а время бежит.
Ученик поклонился и вышел. Бывший узник поглядел ему вслед. Правильно ли он сделал, взвалив тяжкую ношу на плечи юноши? Сколько труда стоило отыскать его, скрыть имя, усыпить бдительность визиря и его наушников. Он брал то одного, то другого помощника, тянул время, потом под разными предлогами отказывался от них. Да простит Аллах его лицемерие! А сам тем временем втайне отыскал и приблизил родного брата. И вот теперь отправил его в долгий, полный опасностей путь, надеясь спасти знание: больше некому доверить тайну, пусть брат еще и совсем мальчишка…
Скрипнула дверь, в комнату заглянул слуга: визирь приказал докладывать ему об успехах трижды в день.
– Передай господину, что я готов обрадовать его, – сказал узник.
Фарух вошел торопливой походкой вечно занятого человека. Быстро окинул взглядом комнату, остановил пытливый взгляд на склонившемся в поклоне узнике.
– Ты отослал помощника? Куда, зачем?
– За травами. Ему не следует всего знать и видеть.
– Разумно. – Фарух кивнул. – Я тоже так считаю, поэтому велел сопровождать его двум стражникам. Твой помощник причастен к тайне!
Узник, не дрогнув, выдержал взгляд визиря. Скопцу не откажешь в хитрости, однако они предусмотрели и это: брат не только хорошо знает, какие травы вызывают крепкий сон и беспамятство, но и прекрасно владеет длинным кинжалом, спрятанным под одеждой. Знание не должно умереть!
– Мне передали, что ты готов обрадовать нас, – продолжал Фарух. – Я давно жду и уже устал успокаивать султана.
– Все здесь. – Узник протянул руку в сторону трех маленьких кувшинчиков из глины.
– Вот как? – Визирь оживился. – Но нам нужно проверить действие бальзама! Я прикажу найти умирающего…
– Это не обязательно, – остановил его узник.
– А рецепт? Ты написал рецепт? – Фарух нетерпеливо прищелкнул пальцами.
– Написать недолго. Что стоит подождать лишний час человеку, который собирается приобщиться к вечности? – Узник налил остро пахнувшей темной жидкости в чашу и подал ее визирю.
Фарух понюхал настой.
– Заманчиво. – Он взболтнул лекарство. – Меня давно беспокоит один недуг, но даже Ибн Сина не смог бы вылечить его… Пей первым!
Он вернул чашу узнику. Под пристальным взглядом визиря тот с поклоном принял ее и отпил половину. Фарух немедленно забрал у него чашу и, немного поколебавшись, сделал глоток.
– Странный вкус. – Он причмокнул губами и удивленно воскликнул: – Мне хочется еще!
– Пей, и тебе уже ничего не будет страшно.
– Да? – Визирь поднес чашу к губам, но вдруг решительно отставил ее. – Нет, на первый раз хватит.
– Вполне, – глухо подтвердил узник.
– Наконец-то ты одумался, – похвалил его Фарух. – Теперь напиши рецепт бальзама.
Узник не ответил. Прислонившись спиной к стене, он пристально смотрел на визиря, и на лице его застыла улыбка.
– Ты оглох? – Фарух рассерженно толкнул его и с воплем отскочил: мертвое тело с деревянным стуком рухнуло на пол. – О Аллах! – Визирь обессиленно сел. – Он принял яд! А я?..
Он хотел крикнуть, позвать на помощь: пусть скорее дадут воды, чтобы промыть желудок, пусть принесут его шкатулку с противоядиями, но язык уже не слушался, и челюсти свело судорогой. И тут визирь почувствовал, как неведомая, страшная сила выпрямляет его, превращая позвоночник в негнущуюся палку. В зеркале он увидел свое отражение и ужаснулся: рот оскалился в жуткой ухмылке, глаза вылезли из орбит и остекленели. Прямой и неподвижный, словно деревянная кукла, он сидел на топчане и ощущал, как леденеет все внутри. А у его ног лежал мертвый узник, пригласивший его пройти путь к вечности…
