Kitobni o'qish: «Византийская ночь. Славяне во Фракии»

© Колташов В.Г., 2021

© ООО «Издательство «Вече», 2021

* * *

Два мира, варварский и римский, все еще противостояли друг другу в конце VI века. Под натиском пришедших из-за Рейна и Дуная народов Западная Римская империя пала. Другая часть некогда могущественной державы, Восточная Римская империя – Византия – продолжала существовать. Ее столицей был Константинополь, величайший город своей эпохи. Но не только нашествия новых народов терзали старый мир в этот век. Внутри его бушевали собственные страсти. В порывах событий никто еще не мог сказать, что возьмет верх: день или ночь.

Вместо предисловия

Старик отошел от воды. Еще не раскаленный солнцем песок приятно щекотал его босые ноги. Вдали у восстававшей из океана одинокой острой скалы купались дети. Издали доносился рев слонов, спутывая звуки океана. Волны разбивались о камень, с шипением доползая до песчаной, усеянной ракушками земли. Огненное светило еще не резало глаз, а прозрачное небо почти сливалось с водами, укрывавшими бесконечность.

Длинные волосы старика изящно обрамляли красивое в далеком прошлом лицо, теперь ставшее морщинистым и смуглым. Седая борода была аккуратно подстрижена и тонко завита, на манер принятый прежде при ктесифонском дворе.

Восемь лет назад арабы захватили Ктесифон – великолепную столицу персидских царей династии Сасанидов, расположенную на реке Тигр¹. Пощадив население, они разрушили один из трех крупнейших городов мира, соревновавшийся в величии с Константинополем и Чанъань, откуда на запад тянулись караваны с китайским шелком. Четыре века до этого на Востоке возвысилась новая держава – империи Сасанидов. Она возникла на месте некогда могущественного Парфянского царства и веками противостояла Риму, пока арабы не принесли ей гибель. Ослабленная долгой войной с Византией, персидская держава пала. Богатый осколок ее достался этому человеку.

Тонкие белые одежды слегка волновались на ветру. Сложив усеянные шрамами руки на груди, старец всматривался в бесконечную даль вод, слушая только океанские всплески и голоса плещущихся детей. Каждое утро он гулял здесь в одиночестве, оставив стражников и слуг ждать под широколистыми пальмами. Только с мыслями говорил он в эти часы.

Минули годы. Остались позади немалые дела, прежние друзья и заботы.

«Мир оказался бесконечен и куда более непрост. Самое слабое в нем – люди. Худшее – страх невозможного. Знал ли я это сразу, когда сам избрал собственную судьбу? Понял ли я это, когда вновь и вновь делал свой выбор. Не как безвольный раб, не как одурманенный верой шел я вперед. Ничто не держало меня на месте. Своей жизнью я разрезал этот мир, стараясь постичь его устройство. Я пытливо оглядывался назад, чтобы смелей бросаться вперед. Чего я хотел? Спасти обреченное или обречь все дурное, чуждое свободе и ясности? Нелегко вспомнить это теперь, когда у меня снова есть все, что мне никогда не было нужно. Пусть я не в силах разобраться во всем, но я постараюсь сохранить эту бесценную пищу другим умам», – думал старик. В его посветлевших в последние годы глазах небо и бескрайняя голубизна вод смешивались с разумом человека.

Насладившись покоем, пожилой владыка повернулся и подал знак. Двое мужчин отделились от группы и направились к нему. Оттененные желтизной фигуры почти сливались с песком. Неторопливо люди шли вперед.

– Светлого дня и многих лет тебе, великий господин! – сказал один из них, приблизившись.

Оба они поклонились.

– Пригнали моих слонов? Я слышал их голоса?

– Да, великий.

– Накатар, скажи моим военноначальникам: я скоро буду говорить с ними. Это тот человек, которого я просил привести? – поинтересовался старец. Сверкнул живыми желтоватыми глазами в направлении второго мужчины.

– Да, владыка.

Накатар почтительно улыбнулся, мягко прижав к сердцу ладони. Шелковая одежда на нем была великолепно расшита. Руки рабынь мастерски уложили ее складки. Золотом отливали браслеты. Белизной светились жемчужные бусы. Голова придворного была гладко выбрита, а длинная борода – выкрашена хной.

– Хорошо. Покинь нас на время.

Оставшись наедине с незнакомцем, старик сказал:

– Подними взгляд. Откуда ты и как твое имя?

– Духи стихий благословят твой век, владыка! Раньше меня звали Петр. Потом я получил имя Сириком. Я родом из города Апамея, что в Сирии. В первые годы правления императора Ираклия меня захватили персы, а потом и арабы².

– Ты эллин? – спросил старик, вглядываясь в серое худое лицо Петра. – Говори свободно, когда мы наедине. Видел твой край. Знаю нравы старой империи. Не бойся слов, я умею ценить сказанное, даже если оно противно мне. Тебе ведь известно, что я не жесток?

– Да, великий господин.

Одежда Петра была потертой. Сандалии на деревянной подошве – стары. Из узкого тела тянулась тонкая шея. Умом светились глаза. Покой и терпение выражало морщинистое лицо.

«Наверняка три века назад он был бы стоиком. Если есть “А”, то есть и “В”, – мысленно повторил старик начало логической формулы, заканчивавшейся: “А” есть, следовательно, имеется и “В”. – Стоицизм – прекрасная школа для тех, кто признает внутреннюю поэзию и отрицает волю человека повелевать судьбой. Жаль, что я стоик только наполовину».

– Ты христианин?

– Нет, хотя и был им когда-то.

Жизнь посылала Петру много испытаний. Его вера не выдержала их. Она рассыпалась под ударами обломков старого римского мира, обрушившимися на голову растерянного человека. Безмятежное детство с гусями во дворе отцовского дома, играми с обручем и забавами в развалинах языческого храма сменили неумолимые перипетии. Что мог совершить в те годы простой человек, не знающий славы и богатства? Что было ему по силам? Он не смог ничего.

«Боги слепили тебя из другой глины, чем меня», – подумал старик. Его изящная голова немного наклонилось вперед. Он ответил:

– Это к лучшему. Мне сказали, что ты знаешь латынь и способен письменно излагать мысли. Что ты еще можешь поведать о себе?

– Все это верно. Но кому мое мастерство может быть здесь необходимо? Последний раз я держал перед глазами римский папирус лет пятнадцать назад, когда служил одному персидскому жрецу. Весь старый мир рушился в те годы и я, потеряв свободу однажды, не обрел ее вновь. Арабы захватили меня и продали дальше на восток. Слуги Магомета освободили многих людей, но мне они сохранили то, чем я был наказан судьбой. Рождаясь свободным, человек не предполагает, что легко может обратиться в раба.

– Иногда бывает иначе, – заметил старик. – Главное, чтобы перемены не доводили нас до крайности, превращая во владык, когда мы ищем иного, как это случилось со мной. Мне говорили, что ты мудрец. Не знаю, какое испытание более тягостно: свобода наедине с собой или рабство в окружении других. Только сравнение учит нас ценить прекрасное и приобретать желанное. Все это непросто описать словами. Твои знания нужны мне.

– Буду покорно и преданно служить тебе, мудрый господин. Рабу не полагается задавать вопросы, но слова в твоих устах не похожи на произносимые людьми этой страны.

– Я римлянин, хотя здесь никто не знает, что это некогда означало.

Петр удивленно посмотрел на властного старца, пытаясь уловить в его чертах что-то из далекого мира, в прошлом включавшего в себя все Средиземноморье. Могло ли сказанное быть правдой?

Справа у скал белое облако чаек поднялось в небо.

«Невозможно представить, что мой соотечественник, пройдя столько же тысяч миль, что и я, превратился в правителя всех этих земель? Какой дорогой он шел? Разве не той же, что и я? Разве существуют тайные тропы человеческой судьбы, ведущие в обход основного пути?» – рассуждал Петр. Прятал внутрь тонкие губы. Двигал подбородком так, что шевелилась курчавая борода. Он был убежден, что не знает ответа.

Седой правитель снова заговорил:

– Ты удивлен? Моя жизнь полна подобных вещей. Не только это поразит тебя, когда груды моих записей превратятся в систему.

«О чем он?» – спросил себя Петр.

Старик замолчал на некоторое время. Раб не осмеливался прерывать его. Он только осторожно наблюдал. Мгновение назад подвижные глаза всемогущего старца замерли, вновь устремившись в бесконечную даль океана. Потом, пережив какую-то внутреннюю борьбу, старик повернулся к собеседнику и заговорил:

– Пять лет как я задумал написать книгу обо всем, что выпало на мою долю в годы скитаний молодости. Нет нужды оставлять потомкам след всей моей жизни. Она не заслуживает такого. Но есть то, что я хотел бы сохранить. Есть люди, о которых нельзя забыть. Есть характеры, у которых нужно учиться. Была эпоха, о которой никто, может быть, не захочет вспоминать. Но когда разум людей вновь поднимется из пепла, они должны знать, как рушился старый римский мир, которым я так сильно был заворожен. И который, не желая спасать, не только ненавидел, но и любил. Завтра мои латинские листы начнут приходить в порядок, превращаясь в книгу. Не так, как это привыкли делать здесь, а живо, со всей силой пережитого мной. Без помпезности и словоблудия вокруг воли богов. Без всякого сокрытия того, что я видел, постиг и совершил. Понимаешь, чего я хочу?

– Понимаю, владыка.

– Теперь уходи. В моей библиотеке есть немало свитков. Когда-то, рискуя, я спас их из пылающего Ктесифона. Поговори теперь с ними, а я снова хочу побыть наедине с ударами волн. Так мне легче будет завтра начать свой рассказ.

Часть 1
Путь за Дунай

1

Солнце медленно выглянуло из-за горизонта. Его первые лучи упали на землю, согревая её, прогоняя холод минувшей ночи.

В сарае старой фермы, расположенной в низине между гор, спал мальчик. Свернувшись в клубок, он, оборванный и грязный, лежал на посеревшей от времени соломе. Плечи его сжимались и дрожали не столько от ночной прохлады, сколько от тревожного сна. Бледные худые руки прижимали к груди ноги мальчика. Страх искажал лицо ребенка, а синие следы побоев, видневшиеся на спине сквозь дыры в тунике, выдавали его причину.

Несколько обветшалых строений, загоны и грязные навозные лужи – вот всё, что представляла собой ферма. Она принадлежала старинному сенатскому роду, владевшему кроме неё ещё большим поместьем южнее Маркианополя³. Некогда благородная семья имела в Нижней Мизии⁴ куда больше: на душистых лугах паслись тысячи овец, выращивая хлеб, на полях трудилось до двух тысяч рабов и колонов – зависимых земледельцев-арендаторов. Нашествия варваров, эпидемии и мятежи сделали свое дело. Полусгнившая ферма и одно поместье были тем немногим, что смог сохранить римский род в придунайской провинции. Неспокойное было время.

Птицы заливались множеством певучих голосов.

– Христос послал новый день! – простонала толстая женщина, спавшая на грубом подобии кровати. – Тьфу! – сплюнула она и зевнула. Звуки за стеной раздражали ее.

Резная икона в углу жилища смотрела на нее большими очами, разукрашенными голубой краской. Красный хитон на божестве был изгажен насекомыми. Рядом на обмазанной глиной стене сидел большой зеленый жук, шевеля длинными усами.

Жена старшего пастуха проснулась с трудом. Отмахиваясь от мух, она выбралась из темного, пропахшего гнилью дома. Слепящий свет остановил её на пороге. Женщина потёрла кулаками заспанные глаза и, покачиваясь, подошла к столу. Она взяла глиняный кувшин и сделала несколько жадных глотков. Потом со стоном потянулась и, оглядевшись, закричала изо всех сил:

– Проклятый мальчишка! Амвр!

Никто не ответил на зов женщины.

– Эй! Амвр! – повторила она имя маленького пастушка своим хрипловатым грубым голосом. – Сколько я могу тебя звать! Вставай и иди сюда, бестолочь. Иди или я разозлюсь и размозжу тебе голову, богом клянусь! Слышишь меня?

От пронзительного звука мальчик, спавший в сарае невдалеке, мгновенно открыл глаза. Он быстро поднялся и, не встряхивая одежды, вышел навстречу резкому свету. Всё тело его ломило от боли, голова гудела, руки не слушались и безжизненно висели.

– А-а-а, вот и наш светлый господин! Я зову тебя уже полдня, бездельник! Слышал ты меня? Не прикидывайся глухим! Слышал?!

– Нет, я спал, – тихим испуганным голосом ответил ребенок.

– Ты спал? Хорошего же помощничка мне дали. Может, ты еще видел сладенькие сны про свои безделья? Или тебя посетили святые?

– Нет, ничего такого не было… – растерянно пробубнил ребенок.

– Иди сюда, бесстыжий найденыш! – грубо оборвала его тетка. Щеки ее тряслись от каждодневного утреннего гнева. – Иди, иди! Ну?! Ползаешь словно черепаха…

Мальчик приблизился к женщине, не поднимая глаз. «Сейчас!» – сказал ему внутренний голос, и веки малыша сжались. Жена пастуха с размаху ударила его по голове. Все зазвенело в ушах ребенка, но он устоял на ногах. Боль не была чем-то новым для него, гораздо острее мальчик чувствовал голод. И он сейчас безжалостно грыз его изнутри.

– Ну, вот теперь-то ты проснулся, наконец?!

Он не смог ничего ответить. Звон застыл у него в висках.

Женщина показала гнилые зубы в довольной ухмылке.

– Давай, отнеси моему мужу и братьям вина, – сказала она с удовольствием в голосе, – пока оно не прокисло в моём брюхе. Я сама всё выпью, если не будешь шевелиться, и тогда мой муж тебя изобьет как вора. – Она почесала под левой грудью и снова зло усмехнулась. – Понял, что я ему про тебя скажу, бесстыжая тварь? Шевелись!

– Что? – Он схватился пальцами за лоб, словно пробуя устоять.

– Бери еду и проваливай, ленивый кобель! Да какой ты кобель?

Она судорожно захохотала, но через мгновение остановилась и впилась глупыми глазами в исхудалого ребёнка. Подперев широко расставленными босыми ногами ржавую землю, мальчик стоял перед ней, по-прежнему не поднимая глаз. «Наглая скотина! Ленивое исчадие ада!» – мысленно выругалась женщина. Как он надоел ей, этот щенок! Даже видеть его было противно. Она смахнула пену с отвислой нижней губы и презрительно сказала:

– Хлеб и сыр на дорогу возьмешь в доме. Они лежат рядом с бурдюком. Я всё приготовила. Видишь, я забочусь о тебе? О! Цени. И не задерживайся долго, ты нужен мне здесь. Криворукий Юлий скоро пригонит своё стадо. Вернись до утра! И не смей, скотина, прикасаться к выпивке. Да, скажи моему добряку-мужу, что вино вчера привез из поместья Лысый. Вот… Все…

Мальчик кивнул и нерешительно зашагал к дому. Он с жадностью проглотил неизвестно когда испеченную лепешку и кусок овечьего сыра. Потом, взвалив на плечо тяжелый бурдюк, осторожно пошел к выходу. Выбравшись из низкого проёма двери, он медленно зашагал вверх по склону в сторону поднимающегося солнца.

2

С другой стороны гор, укрытые деревьями и большими камнями, продолжали незаметно свой путь два десятка воинов. Зачехлённые в кожу овальные щиты висели у них за спинами, а короткие копья лежали на плечах. На желтоватой одежде некоторых солдат можно было различить выгоревшие знаки одного из пеших подразделений пограничных войск империи⁵.

Впереди отряда шли двое. Оба они имели крепкое сложение, но один был уже почти седым. Второй выглядел совсем еще молодо. Небольшого роста, он имел грубоватое веснушчатое лицо, единственным украшением которого была густая рыжая борода. Над широким носом горели хитростью голубые глаза. Оба воина носили почти низший в Византийской империи командный чин десятников. Одежда на них не казалась лучше, чем у остальных. Только рукоятки мечей, что мужчины несли на поясах, смотрелись немного богаче.

– Видишь ту ферму внизу, Констант? – спросил молодой, остановившись. – Присмотрись, там всего пара деревьев рядом.

– Для этого ты не дал нам повернуть вчера обратно, Фока?! Хотел показать ферму? Разорви тебя гром! Мы могли бы доложить, что никаких варваров нет и преследовать некого. Моя земля, земля у всех нас стоит брошенной без рук, а мы выполняем бессмысленный приказ и преследуем кучку варваров! И ты еще показываешь мне богом забытую ферму какого-то недотепы. Зачем? Зачем, Фока? Ты что меня сердишь? Иисус, даруй мне терпение!

– Варвары очень коварны, – усмехнулся Фока, осторожно ступая по скользким от росы камням. – Погляди, брат, вон пастухи пригнали большое стадо. Нас всего двадцать, а места здесь запустели еще при Юстиниане⁶. Остались только осколки былого сельского процветания.

– Ну и что?! – огрызнулся второй десятник.

– Скажи, Констант, кто обвинит нас, если «варвары» разорят ферму, принадлежи она даже магнату из столицы, и уведут скот? Сенатор, который ею владеет? Как он узнает? Здесь у Дуная всё словно на краю земли. Никто не увидит ничего. Варвары переправились в этот год десятком банд, но кто-нибудь смог взять хоть одну?

– Не лукавь. Что ты задумал?

– Мы ведь преследуем варваров. Кто кроме нас знает, сколько их было на деле и зачем они пришли? Они умеют скрывать свое число, но разве можно скрыть хищные намерения? Мы даже сможем «отбить» у них часть награбленной добычи. Кто знает, как нас за это наградят?

– Фока, ты опасный человек! – беззвучно расхохотался Констант. – Пять лет мы не видели жалованья. Молнии и козий помет на Константинополь! Последняя выплата до сих пор кажется чудом. Помнишь, я тогда купил бусы из синего стекла для первой жены? Бедняжка. Красивая была баба, я тебе скажу…

Рыжий кивнул, криво улыбнувшись.

– Так я о чем? – забылся старший десятник.

– О мирском.

– Хм. Ну да… Донатив Тиверия был хорош!⁷ Наследник выплатил бы нам все причитающиеся. Все до половинки медяка. Господи, почему ты ему в этом не помог? Зато вмешалась божественная чета. Особенно бесчинствовала императрица София. Не зря, видно, все ее так бранят. Наследнику урезали расходы. Бедняге нечем заплатить даже старой германской шлюхе.

– Теперь мы не скоро увидим настоящие деньги, – вздохнул шедший позади молодой солдат. – Брат последнюю козу съел…

– Иди ты знаешь куда со своей козой! – рассердился Констант. – Лезешь в серьезный разговор с козами.

Воин шмыгнул носом, пробурчав:

– Трудно…

– Знаю. Но если император покинет этот мир, то можно ждать улучшений. Так моей бабе жена нашего начальника сказала. Вот только когда это случится?

– Не рассчитывай на такой исход. Подумай лучше над тем, что я придумал, – возразил рыжий десятник, и борода его шевельнулась.

– Нам хватит и одного жалованья. Да пошлёт его господь когда-нибудь вновь! Никто из нас не откажется от твоего предложения, Фока. Никто! Кажется, я не зря ходатайствовал за тебя.

Невысокий бородач усмехнулся. Убрал от глаз рыжую челку.

«Зачем слова? Каждый выживает, как может, – подумал он. – Если мы, солдаты, не станем держаться друг за друга, что нам оставят остальные? Хоть кто-нибудь поделится с нами?»

– Деньги, деньги… – пробурчал один из воинов.

Даже выплатив армии свой немалый донатив, новый цезарь не смог наладить регулярные выдачи жалованья солдатам⁸. Чтобы поправить ситуацию в хозяйстве империи, он на четыре года уменьшил на четверть государственные подати, снял пошлины на ввоз в Константинополь вина и масла.

Констант поковырял ногтем в зубе. Потом медленно сказал:

– Свою долю должен получить и наш сотник. Он жаден, но… На всякий случай. Ты ведь меня понимаешь?

– Это мудро. Пара-тройка барашков от него не убежит. Но пусть он возьмет их сам из той части добычи, что мы честно вернем. Ей-богу, все справедливо! Разве не так?

Фока поднял белесые глаза к небу. Там среди редких облаков сейчас должен был находиться бог. Он все слышал и видел каждого обитателя тверди, которую сам сотворил.

– Э-э-э… а ты прав.

Рыжий коротышка скривил запекшиеся от жажды губы, не желая больше ничего говорить.

Если бы его отец имел столько же ума, сколько Иисус дал ему одному, они не голодали бы холодными зимами. Сестры и братья не умирали бы с голоду. На всю жизнь он сохранил в памяти их распухшие тела, с раздутыми животами. Какой это был год? Империя содрогалась от эпидемий и страха. Юстиниан не прекращал войны, не прекращал выбивать из должников старые налоги. Немногие из солдат получали жалованье. Год выдался неурожайный. Пришли холода. Все покрыл снег. Селение голодало: первыми умирали дети. «У отца тогда выпала половина зубов. Все мы стали похожи на обтянутые кожей скелеты. Ну и зима была!» – с ужасом вспомнил Фока.

Констант расправил плечи.

– Эти сытые выродки в столице не многого лишатся, если каждый из нас получит по десятку овец. Они проматывают наши деньги и давно заслужили урок, даже если и очень скромный. Кто еще кроме нас самих вознаградит нас же за верную службу?

– Тогда не снимайте чехлы со щитов и никого не жалейте, – сказал Фока, поглаживая густую бороду⁹. – Да поможет нам Иисус!

– Ты говоришь как настоящий центурион, братец мой Фока! – расхохотался седеющий десятник. – Святой дух, как же обрадуется моя жена! Эй, Савва, видишь то большое стадо в низине?! Скоро мы возьмем его себе!