Kitobni o'qish: «Последняя цивилизация. Политэкономия XXI века»

Предисловие

Чем дальше, тем больше людей интересует не столько история, и даже настоящее, сколько будущее. И это понятно: с одной стороны их подстегивают бешеные темпы современной жизни, а с другой все более нарастающее беспокойство, связанное с ее растущей неопределенностью.

Вызовы, которые сегодня бросает будущее, выражаются в крайнем обострении проблем в экономике, политике, экологии, они буквально ставят человечество на грань выживания. Сохраняющийся еще оптимизм становится все более зыбким и связан либо с нежеланием понимать происходящее, либо с надеждами на грядущие коренные перемены. Примером последнего может служить мнение лауреата Нобелевской премии по экономике М. Спенса, по словам которого наши наследники к 2050 г. будут обитать в мире, «в котором, возможно, 75% или более населения земли будут жить в развитых странах». В будущем мы все будем сравнительно богаты, и различия между типичным американским потребителем и индийским будут не столь велики¹. Но для этого, полагает Спенс, необходима «смена существующей модели экономического роста», хотя и этот шаг уже не гарантирует быстрого результата: «политика, имеющая целью устойчивое развитие, вероятно последует. Что неизвестно, так это сможем ли мы достичь этой точки достаточно быстро, избежав серьезных разрушений или даже потенциальных конфликтов»².

Что же может угрожать существованию современной цивилизации помимо природных катастроф и последствий климатических, экологических, генетических и прочих мутаций, вызванных деятельностью человека? Где и как человечество упрямо движется по пути к собственному самоуничтожению?

Ответам на эти вопросы посвящено огромное множество различных работ, среди которых, тем не менее, можно условно выделить три ключевых направления: ресурсно-демографическое, политэкономическое и философско-культурологическое, которые тесно переплетаются между собой. Что же представляют собой эти направления?

Ресурсно-демографическое

Ресурсно-демографическое – очевидно, является одним из самых наглядных и старейших. Впервые этой проблемой заинтересовались еще древнегреческие философы³. В нашу эпоху интерес к ней возродился во времена Мальтуса и с тех пор лишь непрерывно нарастал, приводя к кровопролитным войнам за передел мира. Качественный переход, придавший проблеме критический характер, произошел в конце 1960-х гг., с вступлением человечества в эпоху глобализации. Теперь ресурсно-демографические ограничения стали угрожать уже не отдельным нациям, а всему человечеству. Ответом на вызов стало создание в 1968 г. А. Печчеи и А. Кингом «Римского клуба», ставившего своей целью изучение проблемы. Внимание мировой общественности к его деятельности привлекли работы Дж. Форрестера (“Мировая динамика”, 1971 г.) и Д. Медоуза (“Пределы роста”, 1972 г.). Согласно результатам их исследований, при сохранении существующей динамики развития, в 2020-х годах человечеству грозит экологическая катастрофа.

Критики не оставили от модели Форрестера-Медоуза камня на камне. По их мнению, угроза катастрофы надуманна, поскольку темпы прироста численности населения в будущем снизятся, ресурсы планеты позволят прокормить в два раза больше людей, чем заложено в модели, ну а технический прогресс довершит решение всех остальных проблем. По словам А. Печчеи, нас «осмеяли и, образно говоря, повесили, распяли и четвертовали преданные защитники священной коровы роста»⁴. Один из сторонников последней, Дж. Саймон утверждал: «материальный уровень будет повышаться для большинства людей в большинстве стран практически постоянно без ограничений»⁵. Общую позицию либеральной школы отражает Д. Лал, по словам которого, «большинство страхов, которые сеют зеленые, не имеют под собой никакой почвы. Ресурсы нашей планеты вовсе не истощаются. Человечеству не придется голодать из-за роста численности населения планеты»⁶.

Прошло 20 лет, и сопредседатели группы ООН по глобальной устойчивости, президенты Финляндии и Южной Африки в 2012 г. пришли к выводу, что «самый большой риск для будущего заключается в продолжении движения по нынешнему пути». По их мнению, «к 2030 г. в связи с увеличением населения земли дополнительно потребуется как минимум на 50% больше продовольствия, на 45% энергии и на 30% воды. (но) Мы остаемся оптимистами». Этот оптимизм полагается на достижения демократии во всем мире, технический прогресс и торжество разума: «Мы верим, что мы сможем призвать к разуму и желанию выбрать наше будущее скорее, чем оно выберет нас»⁷.

«Обычным выходом из этой дилеммы всегда было «образование», чтобы изменить привычки, проблема лишь в том, – отмечает Э. Вайцзеккер, – что он никогда не работал»⁸. Действительно, если глобальная демократизация и технический прогресс и вселяют некоторые надежды, то с разумом возникают очевидные проблемы. Развитие общества на протяжении прошедших веков подчинялось не столько разуму, сколько действию свободных рыночных сил и частных интересов.

На другую сторону проблемы указывает Р. Хейнберг в своей книге «Пик всего: наступление века упадка» (2007 г.)⁹. По мнению Р. Хейнберга, ресурсный пик был пройден в конце 1990-х, и в XXI веке человечество будет вынуждено жить в условиях постоянно сокращающихся ресурсов¹⁰. Современное человечество еще не сталкивалось с подобными проблемами. На протяжении всего существования, начиная с промышленной революции, его развитие обуславливалось изобилием дешевых ресурсов, что предопределило его успешное развитие. В настоящее время ситуация изменилась на прямо противоположную, не случайно свою последнюю книгу Р. Хейнберг назвал «Конец роста» (2011 г.)¹¹.

Политэкономическое

Неолиберальная теория в лице таких ее ярких представителей, как Ф. Хайек, Ф. Мизес, М. Фридман и т.п., вообще не предусматривает возможности глобального экономического кризиса. И действительно, несмотря на периодические потрясения, мировая экономика, начиная с эпохи реформации и английской промышленной революции, демонстрирует почти непрерывный потрясающий рост. Если и случались на этом пути масштабные кризисы, такие, как, например, Великая депрессия, то они, по мнению неоклассиков, были спровоцированы не законами капитализма, а бездарным вмешательством государства. Вся проблема в государстве, утверждают либертарианцы, если устранить его вмешательство, то рост будет продолжаться бесконечно.

В математическом виде это утверждение нашло отражение в работах Р. Мертона, М. Скоулза, Г. Марковица, М. Миллера, получивших Нобелевские премии за доказательство, что использующиеся при создании деривативов компьютерные математические модели могут распылять риск бесконечно и безопасно. Своего торжества неоклассическая теория добилась в конце 1980-х с началом реформ Р. Рейгана и М. Тэтчер – последовательным сокращением роли государства в экономике. Теперь, казалось бы, все барьеры на пути непрерывного экономического роста устранены, и человечество ожидает лишь вечное процветание. И мировая экономика уже было приобрела второе дыхание на глобальном уровне, но кризис 2008 г. поставил под сомнение эти надежды.

Политэкономисты сходятся с либертарианцами в том, что рост ограничивается не ресурсными, вернее не столько ресурсными, сколько социально-экономическими факторами. Однако они диаметрально расходятся в перспективах этого роста. Не случайно уже с 1987 г. появляются такие работы, как, например, П. Джея и М. Сиджвика: «Апокалипсис 2000. Экономический крах и самоубийство демократии»¹², П. Кеннеди «Взлет и падение Великих империй»¹³, Дж. Сороса «Кризис мирового капитализма»¹⁴. До начала 2000-х годов к подобным иногда еще интуитивным пророчествам относились скептически. Однако после кризиса доткомов ситуация стала меняться. И уже в 2003 г. У. Боннер, Э. Уиггин издают книгу «Судный день американских финансов», в которой приходят к выводу, что: «потребительский капитализм обречен… тенденции, которые не могут длиться вечно, исчерпали себя… это не циклическое изменение, а структурное… Рано или поздно должен наступить конец привычного нам мира. Это всего лишь вопрос времени»¹⁵. В 2005 г. появляется книга Дж. Кьеза «Война империй», где автор констатирует: «Америка в кризисе, потому что в кризисе ее модель, эта модель приводит нас к катастрофе»¹⁶. В том же году выходит книга известного британского историка Н. Фергюсона «Взлет и падение Американской империи»¹⁷.

Подтверждением этих прогнозов стал кризис 2008 г., который уже вошел в историю под названием Великой Рецессии. Казалось бы, рыночная экономика, которая, по мнению сторонников неоклассической теории, является равновесной, должна была бы автоматически восстановить свой рост, но этого не произошло. Мировая экономика не только колеблется на грани стагнации, но и продолжает накапливать отрицательный потенциал, который выражается прежде всего в наращивании долгов и социального расслоения общества.

И в 2008 г. выходит книга нобелевского лауреата по экономике П. Кругмана «Возвращение Великой депрессии?»¹⁸, в 2010 г. нобелевский лауреат Д. Стиглиц выпускает книгу под самоговорящим названием: «Свободное падение: свободные рынки и погружение мировой экономики»¹⁹. А в 2011 г. на рынок выходит книга Д. Мойо, вошедшая в топ 10 крупнейших мировых рейтинговых бестселлеров, уже с констатирующим названием – «Как погиб Запад»²⁰.

Философско-культурологическое:

Наибольшую известность здесь получил труд О. Шпенглера «Закат Европы»²¹, вышедший в 1918 г. Шпенглер отрицает марксистское представление о последовательном развитии цивилизации и с философско-культурологической точки зрения предлагает взгляд на мировую историю – как на ряд независимых друг от друга культур, проживающих, подобно живым организмам, периоды зарождения, становления и умирания. Последняя фаза наступает тогда, когда культура, исчерпывая свои внутренние творческие возможности, мертвеет и переходит в фазу цивилизации, для которой свойственны атеизм и материализм, агрессивная экспансия и революционный радикализм, сциентизм и техницизм, а также урбанизация: «в мировом городе нет народа, а есть масса»²².

Но первенство здесь все же принадлежит И. Киреевскому, который еще в 1852 г. писал о близком закате Европы: «Духовное развитие Европы уже перешагнуло свою высшую точку. Достигнув атеизма и материализма, она исчерпала те единственные силы, которыми она обладала, силы абстрактного рационализма, и идет навстречу своему банкротству»²³. К. Леонтьев в 1886 г. в книге «Восток, Россия и Славянство» с точки зрения славянофилов, к которым относились Н. Данилевский и Ф. Достоевский, предсказывал цикличность развития цивилизаций, и уже в конце XIX в. утверждал, что Запад достиг высшей точки своего развития²⁴.

К этому же кругу исследователей примыкает и Л. Гумилёв, который в качестве движущей силы циклического развития представлял внутреннюю энергетику общества, которую он назвал пассионарностью. И совсем уже похоронным набатом звучала книга В. Шубарта, появившаяся в 1939 г.: «Европа идет к самой кровавой своей катастрофе, приближается к концу, неизбежно заложенному в ней от рождения. Этой роковой судьбы уже не изменить. Камень катится, и не только с 1914 года – он катится в течение четырех столетий»²⁵. «Отчаянье и кричащая боль бытия становятся основным аккордом экзистенциальной (философии)… Раздавленный, с ужасом ощущающий глубоко укоренившуюся в себе порочность, человек чувствует свое падение в ничто…»²⁶.

Это направление получило большую популярность среди таких известных исследователей, как Ф. Бродель, И. Валлерстайн, М. Мелко, С. Квигли и др.²⁷ Один из них, А. Тойнби посвятил свой 12-томный труд «Постижение истории» фундаментальному исследованию циклов развития культур. Однако, в отличие от Шпенглера, он не уподоблял культуры живым организмам, имеющим ограниченную продолжительность жизни, а считал, что они вырождаются из-за нравственных причин: эгоизма правящей элиты, консерватизма и лености населения²⁸.

Более прикладную форму это направление получило в работах идеолога крайне правого крыла Республиканской партии, сотрудничавшего с тремя президентами США, П. Бьюкенена, опубликовавшего серию книг, начавшуюся в 2002 г. с книги «Смерть Запада», последняя вышла в 2011 г., под названием «Выживет ли Америка к 2025 г. – Самоубийство Супердержавы»²⁹. В них Бьюкенен приходит к выводу, что европейская и американская цивилизации подходят к своему концу, из-за потери ими религиозного чувства и связанных с ним добродетелей.

Каким бы путем не шел исследователь – ресурсно-демографическим, политэкономическим или философско-культурологическим, он везде приходит к одному и тому же печальному итогу. Но, может быть, все-таки это ошибка? Ставки слишком высоки и апокалипсичность подобных выводов диктует необходимость еще и еще раз проверять полученный результат, или, по крайней мере, пытаться найти выход из тупика.

Как известно, нет лучшего средства проверки теоретических предположений, чем практический опыт. Правда в данном случае есть один недостаток – этот опыт может быть только историческим. Тем не менее, он может оказаться весьма достоверным, ведь человечество уже не раз сталкивалось с подобными проблемами, и хотя формы их проявления менялись, суть оставалась практически неизменной.

Но даже практика не всегда может гарантировать правильный результат. Ведь видимые факты нередко противоречат истине. И здесь снова приходится обращаться за помощью к науке – науке, изучающей силы, двигающие развитие общества, и законы, которым это движение подчиняется.

Опасная теория

Облик правды – грозен, народ нуждается в мифах, в иллюзиях, в том, чтобы его обманывали. Правда – нечто страшное, невыносимое, смертельное.

Мигуэль де Унамуно, испанский философ

Какие же силы движут историей? – Очевидно, прежде всего, те, которые обеспечивают выживание и удовлетворение естественных потребностей человека, т.е. материалистические. В этом вопросе мы находим редкое единодушие между извечными оппонентами – классиками марксизма и либерализма: в трактовке К. Маркса «способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще»³⁰, Энгельс пояснял: «экономическое производство и неизбежно вытекающее из него строение общества любой исторической эпохи образуют основу ее политической и умственной истории…»³¹, – т.е. «бытие определяет сознание». Формулировка одного из апостолов неолиберализма Ф. Хайека сводится фактически к повторению той же мысли: «неэкономические, жизненные задачи определяются экономической деятельностью, которая заставляет нас четко определять свои приоритеты»³².

В начале современной эпохи за изучение материальных сил и законов, крутящих колеса истории, взялась специальная наука – «политэкономия», понятие которой было предложено французом А. Монкретьеном в 1615 г. в книге «Трактат политической экономии». Легендарные У. Петти, А. Смит, Т. Мальтус, Ж. Сэй, Д. Рикардо и др. сделали из теории самостоятельную науку, исследующую внутренние закономерности общественного развития. Г. Гегель назвал политическую экономию наукой, которая «делает честь мысли, потому что она, имея перед собой массу случайностей, отыскивает их законы. Интересно видеть, как все взаимозависимости оказывают здесь обратное действие, как особенные средства группируются, влияют на другие сферы и испытывают от них содействие себе или помеху. Эта взаимная связь, в существование которой сначала не верится… замечательна главным образом тем – и сходна в этом с планетарной системой – что она всегда являет глазу лишь неправильные движения; и все же можно познать ее законы»³³.

Однако в середине XIX в. неожиданно политэкономия подверглась гонениям и жесткому остракизму. Виной тому стало появление марксизма, который своей критикой довел политэкономию до логического конца, т.е. до конца капитализма и даже отыграл по нему панихиду: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма». Но капитализм еще только вступал в свой «золотой век» и умирать не собирался. Вместе с тем для дальнейшего развития ему срочно требовалась новая теория. Для этого капитализму, прежде всего, пришлось отказаться от возможности объективного познания мира. Классик современного либерализма Ф. Хайек в своей книге «Дорога к рабству» обосновывал этот отказ невозможностью «найти рациональное объяснение силам, механизм действия которых в основном от нас скрыт…»³⁴.

Фундаментом новой теории капитализма стал маржинализм, появившийся также в середине XIX в. из-под пера немецкого экономиста Г. Германа, сформулировавшего закон психологической оценки благ³⁵. Цель экономической науки Г. Герман видел в оказании помощи человеку в получении максимального наслаждения от потребления благ. Это было как раз то, что нужно. Не случайно, по словам Б. Селигмена, маржинализм стал «своеобразной апологией тех, кого можно назвать властвующей элитой»³⁶. Однако сама по себе «маржиналистская теория, – отмечал Б. Селигмен, – представляет собой чистую систему, малопригодную для практических целей»³⁷.

Для того, чтобы стать наукой, маржинализму пришлось вобрать в себя отдельные элементы классической политэкономии, чтобы в итоге превратиться в неоклассическую теорию. Помимо «невидимой руки» А. Смита, «железного закона заработной платы» Д. Рикардо³⁸ и т.п., наиболее востребованными в данном случае оказались идеи Д. Юма о «несовершенствах и узких пределах человеческого познания» и о том, что «разум есть и должен быть лишь рабом аффектов и не может претендовать на какую-либо другую должность, кроме служения и послушания им»³⁹.

Датой рождения новой науки можно считать 1902 г., когда английский экономист А. Маршалл впервые прочитал курс «Экономикс». Определяя его, А. Маршалл писал: «Экономическая наука занимается изучением того, как люди существуют, развиваются, и о чем они думают в своей повседневной жизни. Но предметом ее исследований являются главным образом те побудительные мотивы, которые наиболее сильно и наиболее устойчиво воздействуют на поведение человека в хозяйственной сфере его жизни»⁴⁰. Новая теория оказалась весьма эффективной, поскольку позволяла, оказывая влияние на побудительные мотивы, на ожидания человека, тем самым воздействовать на его экономическое поведение.

Новая теория процветала вплоть до очередного кризиса, на этот раз он выразился в двух мировых войнах XX в., Русской революции 1917 г. и Великой депрессии 1930-х гг. Кризис привел к появлению сразу двух новых теорий: австрийской школы и Дж. М. Кейнса. Наиболее яркое понимание их особенностей дает оценка этими конкурирующими теориями причин Великой депрессии⁴¹:

Великая депрессия

Австрийская школа

Классики австрийской экономической школы во главе с Л. Мизесом, Ф. Хайеком, М. Ротбартом, Роббинсоном, и др. были одними из немногих предсказавших Великую Депрессию задолго до ее начала, что вызвало первый всплеск интереса к ним.

Основы своего учения Л. Мизес изложил в 1912 г. в книге «Теория денег и кредита». Исходя из денежной теории шведского экономиста К. Викселля, Л. Мизес доказал, что принудительное снижение процентных ставок центральными банками неизбежно создает искусственный бум, особенно в отраслях, производящих капитальные блага; и этот бум не может продолжаться долго. Более того, золотой стандарт, пусть даже ослабленный центральными банками, в конце концов заставит отдельные страны отказаться от инфляционной политики и пройти через крах⁴².

Крах неизбежен вне зависимости от того, растут цены или нет. В своем главном произведении «Человеческая деятельность» Л. Мизес пояснял: «крах явился необходимым следствием попыток понизить ставку процента посредством кредитной экспансии»⁴³. В 1924 г. Л. Мизес предупредил, что приближается обвал. Депрессия будет всемирной, поскольку почти каждая страна имела золотой стандарт и центральный банк, проводивший инфляционную политику после великой войны⁴⁴.

В США также был обширный круг экономистов, предсказавших грядущий крах⁴⁵. Они так же, как и представители австрийской школы, были сторонниками твердых денег. Одним из наиболее известных был Б. Андерсон, главный экономист Chase Manhatten Вапk, который неоднократно называл политику ФРС «неверной и опасной»⁴⁶. Когда ФРС в августе 1927 г. снизил учетную ставку до 3,5%, Б. Андерсон заявил: «мы подносим спичку к пороховой бочке» и «выпускаем на волю непредсказуемые психологические силы спекулятивной заразы»⁴⁷.

Не менее популярен был и Е. Харвуд – основатель независимого Американского института экономических исследований и регулярный автор для The Annalist, финансово-экономического еженедельника New York Times, который с середины 1920-х неоднократно заявлял, что банки «выдали слишком много кредитов» и что кредитная экспансия ФРС скоро закончится. В начале 1929 г. Е. Харвуд предупреждал: «…Текущая спекуляция капитальными товарами, представителями которых являются ценные бумаги, и инфляция их цен намного опаснее спекуляции потребительскими товарами»⁴⁸.

М. Ротбард подсчитал, что с середины 1921 г. по середину 1929 г. ФРС раздула денежное предложение более чем на 60%⁴⁹. Он отмечал, что искусственно низкие процентные ставки и кредитная экспансия поощряют развитие «опасного бума на фондовом рынке и рынке недвижимости»⁵⁰. Как только рост денежной массы в США замедлится, указывал М. Ротбард, депрессия станет неизбежной⁵¹. Так и произошло.

Но какая же сила вызывает колебания денежной массы?

Л. Мизес, отвечая на этот вопрос, заявлял: Экономические циклы вызваны поведением банков. Если бы расширение банковского кредита не вело к снижению денежной ставки процента ниже естественной ставки, то равновесие не было бы нарушено. Но почему банки снова и снова совершают одну и ту же ошибку? «Ответ должен быть таков: потому что с точки зрения идеологии, господствующей в среде бизнесменов и политиков, понижение ставки процента является важной целью экономической политики и потому что инфляционное расширение кредита считается лучшим средством для достижения данной цели». «Коренная причина того явления, что один экономический цикл следует за другим, имеет, таким образом, идеологический характер»⁵².

Представители австрийской школы считали кредитную политику американского правительства и ФРС главной, если не единственной причиной краха⁵³. По мнению Мизеса, виной всему были центральные банки, монополизировавшие денежную эмиссию: «Если бы каждый банк имел право эмиссии банкнот, которые могли бы быть обменены на золото, то чреватое опасностью расширение кредита и понижение процента стало бы невозможным»⁵⁴. Австрийские монетаристы настаивали на сохранении золотого стандарта и бесконечной эластичности заработной платы (т.е. возможности бесконечного ее снижения), последнее, по их мнению, должно было предупредить рост безработицы. По сути это было ни что иное, как прямое возвращение к законам Т. Мальтуса:

Т. Мальтус ««Опыт закона о народонаселении»⁵⁵:

«Человек, появившийся на свет, уже занятый другими людьми, если он не получил от родителей средств для существования, на которые он вправе рассчитывать, и если общество не нуждается в его труде, не имеет никакого права требовать для себя какого-нибудь пропитания, ибо он совершенно лишний на этом свете…»⁵⁶

«Главная и постоянная причина бедности мало или вовсе не зависит от образа правления или от неравномерности распределения имущества; не во власти богатых доставить бедным работу и пропитание; поэтому бедные, по самой своей сущности вещей, не имеют права требовать от них ни того, ни другого»⁵⁷.⁵⁸

Классическая

Классическая версия восходит корнями к Д. Рикардо, который считал главным двигателем развития – накопление – главный источник богатства нации⁵⁹. Свой взгляд на причины экономических кризисов Рикардо изложил в «Началах политической экономии» (1817 г.). В«началах» он сформулировал свой главный закон «убывающей отдачи капитала»: «прибыль имеет естественную тенденцию падать…»⁶⁰ В соответствии с данным законом, адаптированным для индустриального общества, последовательные вложения капитала при прочих равных условиях дают все меньшую норму прибыли.

Наглядный пример действия этого закона приводил американский экономист Ч. Конант в 1898 г.: «в течение последних пяти лет процентные ставки здесь (в Америке) значительно сократились». Причина этого кроется в том, что «капитал, превосходящий спрос, более не нужен, и он начинает застаиваться…». В поисках своего применения капитал бросается во все более рискованные предприятия, основанные на принципах «ограниченной ответственности и выпуска оборотных ценных бумаг, что способствовало усилению… кризисов. Но все чаще в последние годы они были следствием тщетных поисков сфер безопасных капиталовложений, которые не удавалось найти. Создание бесполезных заводов, увеличение числа не приносящих прибыль предприятий способствовали переполнению рынка продукцией, которая не может быть потреблена, даже если все средства общества будут брошены на потребление»… Затоваривание, «в свою очередь, ликвидировало прибыль, обанкротило крупные корпорации и разорило инвесторов»…⁶¹

Из постулатов Д. Рикардо вытекает также технократическая теория кризисов, согласно которой замедление темпов роста производительности труда снижает процент на капитал, вследствие чего капитал выводится из оборота, что приводит к кризису перепроизводства. Рост производительности труда начинает замедляться после того, как достигает пределов рынков сбыта, необходимых для реализации производимой продукции⁶². Другими словами, если темпы экономического роста отстают от темпов роста производительности труда, то в результате увеличивается и безработица, что приводит к падению покупательной способности и кризису перепроизводства. Эту сторону технократической версии подтверждала динамика развития США с 1919 по 1929 гг.: в среднем по стране производительность труда в этот период выросла на 43%, а Валовой Внутренний Продукт на 34%⁶³.

К. Маркс расширил и углубил классическое понимание теории кризиса в «Капитале», т. 1 (1867 г.). Согласно Марксу, в основе циклических кризисов лежит кризис перепроизводства, т.е. производство товаров в таком количестве, которое превышает платёжеспособный спрос. Причина этого, по мнению К. Маркса, заключается в том, что, кроме заработной платы, представляющей собой этот самый спрос, в стоимость товара включена еще и «прибавочная стоимость» (прибыль капиталиста), которая не идет на конечное потребление, как следствие, спрос всегда будет меньше имеющегося предложения (т.е. совокупной стоимости выпущенных товаров).

Чтобы распродать товаров на общую сумму больше, чем совокупная сумма заработной платы, владельцы капитала вынуждены реализовать товар в кредит. Общая сумма долга последовательно накапливается с каждым циклом производства. В итоге неизбежно наступает фаза, когда сумма выплат по долгу начинает превышать платежеспособные возможности, что приводит к резкому спаду товарного производства, массовым банкротствам и безработице.

Теория Маркса была дополнена сторонниками теории «процента». Ее приверженцы отмечали, что распределение «прибавочной стоимости» происходит не только в «сфере производства», но и в «сфере циркуляции денег», причем именно последняя запускает механизм «патологического развития экономики и денежной массы»⁶⁴. Инструментом перераспределения «прибавочной стоимости» в «сфере циркуляции денег» являются проценты. Именно они обеспечивают перераспределение капитала, причем по экспоненциальному закону. В результате все большие суммы денег концентрируются у все меньшего количества людей⁶⁵,⁶⁶.

Обратной стороной «медали» является экспоненциальное накопление все большей суммы долга у все увеличивающегося количества должников. Таким образом, разрыв между спросом и предложением нарастает в экспоненциальной прогрессии, что не может не закончиться всеобщим крахом. Американский историк экономики Дж. Кинг, в связи с этим назвал проценты невидимой «машиной разрушения»⁶⁷.

Кровожадность «процента» призвана сдерживать прогрессивная система налогообложения. Это является необходимым условием для нормального функционирования рыночной экономики, утверждал еще Адам Смит: «Налог должен, по общему правилу, ложиться наибольшей тяжестью на богатых…»⁶⁸. В противном случае, предупреждал в 1921 г. лауреат нобелевской премии Ф. Содди, при существующем финансовом устройстве экономика неизбежно должна время от времени «уничтожать деньги» в форме финансовых кризисов, нанося тем самым тяжелые удары по реальному хозяйству⁶⁹.

Особую популярность теория «процента» приобрела в Германии в начале ХХ в. К ее представителям можно отнести Г. Федера, который в 1917 г. основал «Немецкий союз для уничтожения процентного рабства», и С. Гезеля, который опубликовал свои первые работы еще в 1904 г.⁷⁰. Основываясь на своей теории, задолго до Великой депрессии в 1918 г., в письме к издателю берлинской газеты «Цайтунг ам миттаг» С. Гезель предскажет: «Несмотря на то, что народы дают священную клятву заклеймить войну на все времена, несмотря на призыв миллионов: «Нет войне!», вопреки всем надеждам на лучшее будущее, я должен сказать: если нынешняя денежная система сохранит процентное хозяйство, то я решусь утверждать, что не пройдет и 25 лет, и мы будем стоять перед лицом новой, еще более разрушительной войны. Я очень отчетливо вижу развитие событий. Сегодняшний уровень техники позволит экономике быстро достигнуть наивысшей производительности. Несмотря на значительные потери в войне, будет происходить быстрое образование капиталов, которые вследствие избыточности предложения снизят проценты. Тогда деньги будут изъяты из обращения. Это приведет к сокращению промышленного производства, на улицу будут выброшены армии безработных… В недовольных массах пробудятся дикие революционные настроения, снова пробьются ядовитые ростки сверхнационализма. Ни одна страна не сможет больше понять другую, и финалом может стать только война»⁷¹. История будет развиваться точно по пути, предсказанному С. Гезелем.

Из классической теории вытекает, что при капитализме не существует сколько-нибудь продолжительного периода равновесия между спросом и предложением. Равновесие Адама Смита и Л. Вальраса представляет собой не более чем частный случай кратковременного баланса между ними. Вследствие этого капитализм как форма хозяйства крайне неустойчив, что неизбежно приводит его к периодическим кризисам. С другой стороны, именно отсутствие равновесия является условием, определяющим динамизм капитализма, которому для сохранения равновесия необходимо постоянное движение, постоянное развитие.