Kitobni o'qish: ««DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть VIII. Педагогическая деятельность в свердловских институтах (1939-1956)»

Предисловие к Части

VIII

.

С преподавания русского языка на курсах мастеров социалистического труда на Верх-Исетском металлургическом заводе автор перешёл работать преподавателем латинского языка в Свердловские институты. Он вспоминает, как ему пришлось преподавать латинский язык в медицинском, юридическом, в сельскохозяйственном, иностранных языков, педагогическом институтах, а также в одной из средних школ города, где этот язык был введён для опыта. Годы с 1938 по 1956 стали для Василия Алексеевича Игнатьева «странствиями» с латинским языком. Этому посвящена восьмая часть публикации его воспоминаний.

Свердловский государственный медицинский институт был создан в 1930 г. В 1936 г. был построен главный корпус института на ул. Репина, 3. Институт возглавляли учёные, внёсшие значительный вклад в развитие отечественной науки. В 1995 г. институт был преобразован в Уральскую государственную медицинскую академию, а с 2013 г. – в университет.

На сайте Уральского государственного медицинского университета – http://www.usma.ru/ – сообщается, что «с 1931 г. в Свердловском государственном медицинском институте читался только курс латинского языка, который до 1954 г. вёл единственный преподаватель – профессор Иван Нилович Мезенцев, человек высокообразованный, владеющий 16 иностранными языками». В 1943 г. в институте был введён курс иностранного языка, а в 1954 г. путём слияния курсов латинского и иностраннных языков была образована кафедра иностранных языков, действующая по настоящее время. Воспоминания автора расширяют представления об этом периоде предыстории образования кафедры, преподавателей было трое и латинисты должны были проводить занятия в рамках изучения медицинской латыни в «съёмных» и неотапливаемых помещениях других медицинских кафедр.

Свердловский государственный юридический институт появился в 1937 г. (первоначально – Сибирский институт советского права в г. Иркутске, с 1934 г. в Свердловске, в 1935-1937 гг. – Свердловский правовой институт). С 1992 г. это – Уральская государственная юридическая академия, а с 2014 г. – университет.

Кроме Свердловского юридического института автор преподавал в Свердловском филиале Всесоюзного юридического заочного института (ВЮЗИ), который в 1951 г. был реогранизован в заочное отделение Свердловского юридического института, с 1955 г. – факультет, а с 2013 г. – Институт заочного и ускоренного обучения Уральской государственной юридической академии (с 2014 г. – университета). Сам ВЮЗИ в Москве был преобразован в 1937 г. из Центрального заочного института советского права (ранее в 1931-1933 гг. – Центральный заочные курсы советского права), в 1990-1993 гг. – Московский юридический институт, в 1993-2012 гг. – Московская государственная юридическая академия, с 2012 г. – Московский государственный юридический университет имени О. Е. Кутафина.

В. А. Игнатьев делает сравнения, как было организовано преподавание латинского языка в разные периоды в медицинском, юридическом, педагогическом и других институтах. О своих «странствиях» автор вспоминает с горечью, сознавая, какое большое значение имеет этот «мёртвый язык» для понимания многих слов в современных живых языках и насколько он был непопулярным среди студентов. Методики преподавания в его мемуарах нет и в большинстве указанных специализированных вузах, кроме педагогического, латинский язык не мог преподаваться полностью.

Во время Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. голод в далёком тылу заставил автора прервать педагогическую деятельность и пойти на хозяйственную работу, что спасло его семью от голодной смерти.

В 1956 г. автор вышел на пенсию и занялся литературным творчеством в мемуарном жанре, результатом чего стали и эти его воспоминания.

В его воспоминаниях можно встретить многих преподавателей с известными в среде физиологов, юристов и филологов именами: Парин В. В., Винавер А. М., Черепахин Б. Б., Магазинер Я. М., Дергачёв И. А., Шуйский П. А. Не забыл автор и о студенческой молодёжи того времени и о своём участии во вступительных экзаменах по русскому языку.

Для историков и краеведов воспоминания В. А. Игнатьева, несмотря на субъективность автора, могут представлять большой интерес.

В состав восьмой части включены очерки автора как из «пермской», так и из «свердловской» коллекций. Из «пермской коллекции» взяты автобиографические очерки автора под заголовком «Петя Иконников» (псевдоним автора): «Педагогическая деятельность П. А. Иконникова в Свердловских институтах», «Приёмные экзамены в вузах Свердловска в 1940-1950-х гг.» и «Преподавание латинского языка в Свердловском филиале ВЮЗИ (Всесоюзный юридический заочный институт)». Из «свердловской коллекции» взят очерк «Странствия» с латинским языком по вузам Свердловска». Очерки из двух коллекций составлены автором с разницей примерно 5 лет, они частично повторяют и в тоже время дополняют друг друга, раскрывая различия двух редакций. В завершении данной публикации приводится «Биографический очерк «Трое», о преподавателях латинского языка в Свердловском мединституте П. А. Липине, В. А. Наумове, В. А. Игнатьеве». Этот очерк находится только в «пермской коллекции», в конце очерка автор отдаёт дань уважения своим бывшим учителям латинского языка в Камышловском духовном училище и Пермской духовной семинарии.

В восьмой части представлены фотографии из мемуаров автора.

Педагогическая деятельность П. А. Иконникова в Свердловских ин[ститу]-тах

[1960-1961 гг.]

Осенью 1938 г. П. А. Иконников перешёл на работу в высшие учебные заведения Свердловска преподавателем латинского языка.

[Свердловский государственный] медицинский институт

В медицинском институте в 1938 г. было три преподавателя латинского языка: Иван Николаевич Мезенцев, работавший в институте с момента его организации; Павел Александрович Липин, перешедший в институт после ликвидации рабфака мед[ицинского] института, где он работал зав[едующим] уч[ебной] частью и преподавателем латинского языка, и П. А. Последние двое были «академики».

Старейшим по положению – honoris causa¹ – был Иван Нилович, он и осуществлял руководство занятиями латинским языком. В смысле территориальном, т. е. в смысле площади для занятий латинским языком, он был «на задворках» и на положении кукушки: отдельных комнат для него не было и он на положении бедного родственника блуждал по разным комнатам, вплоть до препараторской.

Что говорить, кому бы хотелось иметь таких родственников и, конечно, сопротивлялись. Больше всего недовольства было у уборщиц: им за дополнительную уборку ничего не платили. Только приказ директора, да и то иногда ещё со спорами, открывал двери комнаты, в которой кто-либо из латинистов должен был заниматься. Конечно, хозяева комнат смотрели на них, как на гостей в субботу! Каждый приём распределялся по 18-ти группам, и, таким образом, «на брата» приходилось по шести групп по 30-35 человек в группе. Сначала на изучение латинского языка отводилось по учебному плану что-то около 100 часов, а потом снизили до 78-80 часов.

Собственно название «латинский язык» было громким для медицинского института, а вернее было бы этот предмет назвать медицинская или врачебная латынь. Что изучалось на уроках латинского языка? Склонения существительных и прилагательных, глагол только в praesens², немного числительных и наречий – вот и всё. Конечно, и А. С. Пушкин, когда сказал, что «мы все учились понемногу – чему-нибудь и как-нибудь», имел в виду больший объём «латыни», которая при нём уже была «на в моде». Перед преподавателями латинского языка в медицинском институте ставилась задача: приучить студентов к терминологии, главным образом, по анатомии; научить читать и писать рецепты: кое-что сделать для изучения фармакологии. И вот на занятиях переводились: angulus costae³, ulcus duodeni⁴ et cetera.⁵ Учебник по латинскому языку в первой редакции только и состоял из набора таких выражений и только во второй редакции (проф[ессора] Боголепова⁶) снабжён был различными статьями из медицинских наук, в том числе из Цельса⁷: чтение рецептов – это, как выразился поэт [А. С. Пушкин – ред.], было «предел души моей желанный», ход королём. На них преподаватели латинского языка старались убедить студентов в необходимости изучать латинский язык. К этому, т. е. к убеждению приходилось часто прибегать, но часто в глазах агитируемых можно было прочитать: «милые вы люди и, как видно, патриоты латинского языка, но и мы тоже не менее милые люди», ergo⁸… Самое же главное, опираясь на рецепты, чтобы убедить студентов в необходимости изучать латинский язык (читай – грамматику), преподаватели попадали в явное положение contradiction in adiecto.⁹ На это и их ловили студенты. Они говорили: «вот вы говорите, что нужно знать склонения существительных для рецептуры, но неужели вы думаете, что мы будем писать слова в рецептах полностью. Сами же вы учите писать рецептурные термины сокращённо. Вот смотрите образцы рецептов в учебнике». Что ещё можно сказать: их логика не опровержима. Конечно, преподаватели старались «сдабривать», как говорится, переводы разными пословицами, например: «Sana mens in corpore sano»¹⁰ и т. д., даже каламбурами, например: «Anicum cognoscimus amore, more, ore, re»¹¹; даже загадками, например: «Mitto tibi navem, rostrum puppique non habentem»¹². Пётр Алексеевич имел однажды удовольствие убедиться, как плодотворны были подобного рода переводы. Было так: сдавала экзамен студентка с датской фамилией – Готде-Грот. Всё ответила блестяще, и когда он взял зачётную книжку, чтобы поставить quinque¹³, вдруг она заулыбалась и говорит: «Позвольте мне прочитать на память вот это» и сказала: «Amicum cognoscimus…» Ну, это же было умиление! Вот когда можно было сказать: «Умри, Денис!»¹⁴ Или вспомнить лермонтовское: «тогда смиряется души моей тревога»…¹⁵ Но это были редкие случаи.

Как относились к латинскому языку те, изучение которого было им «на потребу», т. е. профессора, преподаватели? Заведующий кафедрой анатомии, он же декан, Николай Павлович Александров¹⁶, «в минуты жизни трудные» приходил на помощь учителям. Высокого роста, седой, как лунь, с лицом пепельного цвета и голосом «шаляпинской» силы, он иногда устраивал со студентами беседы «о значении изучения латинского языка». Он говорил, сам себя слушал и смотрел, какое впечатление его речь производит на студентов и учителей. «Они» (первые) в этом случае не решались выступать в защиту, ссылаясь на строение рецептов. Никогда не забудет Пётр Алексеевич случая, как бывший ранее заведующим кафедрой физиологии, а в тот момент зав[едующий] уч[ебной] частью, в настоящее время член медицинской академии – Василий Васильевич Парин¹⁷ вызвал к себе в кабинет всю тройку латинистов и просил их продиктовать студентам следующее выражение:

Multa sunt, quae scimus,

Plura sunt, quae divinamus,

Plurima sunt, quae ignoramus.¹⁸

П. А. не только в том только единственным случае, когда переданы были эти слова, но во всех случаях и во всех учебных учреждениях, где он преподавал латинский язык, свято соблюдал завет В. В. Парина и когда приходилось проходить неправильные степени сравнения прилагательного multus, диктовал это продолжение с указанием, что оно должно быть девизом в их жизни: двигаться в науке от «divimus» (гипотезы) к раскрытию тайны того, «quae ignoramus» (работать на науку). Через 18 лет после первой записи этого выражения в медицинском институте (1942 г.) П. А. встретил свою бывшую ученицу (в 1960 г.) во второй городской больнице Свердловска и она (Бересенёва) прочитала ему это выражение. Что сказать по этому поводу? Что может быть лучшей наградой в жизни учителю, как увидеть, что труды его не пропали даром.

Началась война… и жизнь сразу же изменилась. Уже в августе «латинисты» Липин и Игнатьев¹⁹ со студентами были направлены на Московский торфяник на сушку и уборку торфа. Первого сентября начались занятия, по 20-го те же «латинисты» со студентами и другими учителями были направлены в Сысертский район на уборку урожая. Занятия по латинскому яз[ыку] из главного корпуса перенесены были во второй корпус, где не было центрального отопления. Комендант здания более всего боялся за лягушек, которые были в подвале и отеплял его. Печи топили хозяева лабораторий для себя, а так как у «латинистов» не было своих комнат, а они были на иждивении, то было так: с утра они замерзали в чужих комнатах, а к концу их занятий хозяева начинали топить печи для себя. Питание сокращалось и сокращалось. Был случай, что П. А. встретился в столовой, где давалось дополнительное питание (УДП) со своей студенткой Мокеевой, и она подложила ему на стол маленький кусочек хлеба. Начинали припухать ноги. Что делать?

Уход «во страну далече»

В марте 1943 г., когда П. А. подал заявление об уходе заведуюшему учебной частью института проф[ессору] Пунину (был эвакуирован из Смоленска) он с укором ему сказал: «Хорошенькое дело: старший преподаватель вуза уходит в какие-то сторожа». П. А. промолчал, но в глазах у него уже рябило и ноги подкашивались. … Профессор имел неплохое снабжение питанием. Как это сказано: «Сытый голодного не разумеет».

«Хождение по мукам» на ВИЗе

У П. А. было много его учеников, ответственных работников, к которым он пришёл и чистосердечно сказал: «Ребята, я голодаю». Один из них, начальник цеха № 1 Борис Иванович Всехвальных²⁰ назначил его чернорабочим цеха, а завком его откомандировал на Московский тракт в контрольную будку контролёром по вывозке дров. В будке было четыре контролёра: два от лесничества и два от завкома ВИЗа, одним из которых был П. А. Работа заключалась в надзоре за вывозкой дров из лесничества. Дежурили по двое сутками. Один из контролёров от лесничества тоже был ученик П. А. и, принося на будку пол литра молока (у него была корова) подливал П. А. в чай. Однажды ночью в будку приехала какая-то партия геологоразведчиков и попросила разрешение позавтракать в будке. У них были банки с консервами – молоком, мясом – как видно, в достаточном количестве и от их взоров не ускользнуло, какой завистью смотрели на них дежурные контролёры, поэтому, уходя, они оставили в банках понемногу консервов. Как только они вышли из будки, Варвара Артемьевна (контролёр от лесничества) предложила П. А. делить остатки… и они поделили. Ночами было дежурить жутко и опасно, к тому же будка кишела от клопов.

В начале мая П. А. направили завхозом и зав[едующим] складом в пионер-лагерь в деревню Крутиху. Работа была беспокойная, и ноги у него стали ещё больше опухать, пришлось от работы отказаться. Помнится, как однажды в лагерь пришла его жена – Анна Фридриховна и сказала: «Я больше не могу». По возвращении в город он случайно встретился с одним знакомым ВИЗовским инженером и он предложил ему работу сторожем на огороде служащих заводоуправления с условием оплаты труда частично картофелем. Он принял предложение. Его товарищем по работе был старичок Смирнов, а дежурили они по суткам. Лето было дождливое. Были случаи, что сторожей на огороде убивали. П. А. спасало только то, что по близости жил один его ученик, в избушку которого он заходил погреться. В тёмные ночи П. А. давал выстрел в небо из бельгийского ружья «Лепаж», чтобы показать, что он бдит, а сам уходил на веранду дома своего ученика. С дежурства приходилось возвращаться под дождём босым через весь посёлок ВИЗа. На дежурство приходила Анна Фридриховна с хлебом и каким-либо варевом. Иногда товарищ по работе – старик Смирнов приносил ботву от моркови и говорил: «Это тебе мая старуха посылает – свари с чем-либо суп».

19-го сентября ночью П. А. с женой дежурили в будке, около которой стояли мешки с картошкой. Сидели они у двери стеной к выходу: приходи, руби головы и забирай картошку. Кругом глушь. … Дома в отдалении.

20/IX пришла машина за картошкой. Поздно при луне П. А. с женой возвращались домой. Заработок составил полтонны картошки, которой питались до февраля.

Затем назначили П. А. десятником на склад топлива. Нужно было ходить по цехам, проверять в бункерах запасы каменного угля и направлять вагончики с ним по цехам. Кроме того, нужно было получать уголь, дрова и отпускать их. В тёмную ночь П. А. шагал по рельсам в цеха, кругом гудки…

В октябре отделу кадров было поставлено на вид, что на заводе работает человек не по своей квалификации и П. А. был сделан намёк: пора уходить.

[Свердловский государственный] юридический институт

Когда П. А. передал свою трудовую книжку с последней записью: работал десятником, там снача[ла] затруднились сформулировать в приказе, кого же принимают в старшие преподаватели латинского языка, но потом обошли последнюю работу и просто записали: назначить (имярек) старшим преподавателем латинского языка.

В юридическом институте было два основных преподавателя латинского языка: Григорий Соломонович Зельдович (из провизоров) и П. А. По-урочно занимался иногда Иван Нилович Мезенцев. Назначение латинского языка было главным образом обслуживать только что введённое в план юрид[ических] институтов «Римское право». Читать лекции по «Римскому праву» был направлен из лагеря ссыльных правая рука Милюкова – Александр Маркович Винавер.²¹ Он и стал направлять учебную деятельность латинистов – Зельдовича и Иконникова. Он старался сузить задачи изучения латинского яз[ыка] в институте только изучением юридических терминов. Он так и говорил: «оставьте грамматику, вот вам список таких-то терминов, переведите их студентам и скажите, что бы они их заучили». Ясно было, что профессор делал «передержку», утрировал задачу изучения языка и ставил преподавателей в нелепое положение. К этому времени вышел новый учебник латинского яз[ыка], составленный бригадой авторов в составе В. И. Громова, М. М. Марковича и В. П. Глики (Юридическое издательство НКЮ СССР, Москва, 1941 г.). В соответствии с программой и учебником занятия в юридическом институте уже более походили на латинский язык, чем в медицинском ин[ститу]-те. Проходился, например, синтаксис: ablativus absolutus, accusativus cum infinitivus, предложения с ut, cum и si, не говоря уже о таких грамматических формах, как gerundium и gerundivum. Преподавателям пришлось изучать юридическую терминологию, в чём им очень помог А. М. Винавер. С ним, однако, не пришлось долго работать по сложившимся для него неблагоприятным событиям, которые, очевидно, содействовали его смерти. Он был очень требовательный на экзаменах и имел старую привычку вызывать на экзамен по нескольку раз. Он читал ещё лекции по гражданскому праву заочникам, которые, узнав о его требовательности, насторожились и заявили директору заочного юридического ин[ститу]-та М. М. Любавскому о том, что будто бы он на лекции сказал, что на Западе лучше поставлено юридическое дело, чем в СССР. Сообщили об этом в МВД. Винавер отрицал это. Назначена была целая комиссия по расследованию этого дела. Решение было вынесено такое: Винавера отстранить от работы в заочном отделении, а в стационаре – оставить за ним только «Римское право». Старика это, конечно, расстроило. У зав[едующего] учебной частью института проф[ессора] Б. Б. Черепахина²² в скором времени после этого инцидента было семейное торжество: свадьба его единственной дочери. Винавер жил в институте вблизи квартиры Черепахина и «зван был на пир». Выпивали. Выпил и он «единую» и перед ним стояла ещё вторая, но вдруг он сказал: «Мне что-то неловко… и был «там». Когда пришли студенты, чтобы перенести покойника в его квартиру, то они застали его сидевшим в кресле и перед ним стояла «вторая». Вспомнилось пушкинское: «Блажен, кто чашу жизни не допил до конца». На похороны из Москвы приезжала жена – нестарая женщина, как говорили, из «бывших высоких». Летом же перед этим (он умер зимой) у него гостили дети: девочка 13 лет и мальчик 8 л[ет]. Умер А. М. Винавер 65 л[ет]. Предполагалось, что через год должна была кончиться его ссылка, и он должен был вернуться в Москву.

На следующий год лекцию по «Римскому праву» читал проф[ессор] Б. Б. Черепахин. Студенты у П. А. делали даже небольшие переводы из «Corpus iuris civilis».²³ Проф[ессор] Черепахин очень поддерживал усилия П. А. по внедрению в головы студентов знаний по латинскому яз[ыку]. Так, на экзаменах, если кто-либо плохо отвечал, то он делал замечание: «Вы, как видно, плохо занимались и по латинскому языку»… Контакт выражался и в том, что П. А. со студентами делал переводы по заданию проф[ессора] Черепахина. Такого контакта со специальными курсами у П. А. дальше ни в одном институте не было. В годы работы в юридическом ин[ститу]-те П. А. временно по совместительству работал один год в педагогическом ин[ститу]-те и три года в сельско-хозяйственном ин[ститу]-те на ветеринарном факультете. До отмены карточек и денежной реформы жилось тяжело.

Осенью 1949 г. латинский язык и «Римское право» были сняты в юридическом институте, и П. А. перешёл на работу старшим преподавателем латинского языка в педагогический институт иностранных языков.