Kitobni o'qish: «Цветочная душа»

– Да, рано отец ушёл, шестьдесят четыре, – Верка шумно отхлебнула из чашки и потянулась за печеньем, – мог бы ещё пожить.

– Ага, – грустно ответила Люба. – Неделю до юбилея не дотянул. Я уже и подарок купила. Ножницы садовые, фирменные, как он хотел. И розы, чайно-гибридные, красивучие, «Black Magic» сорт называется.

– Тоже – цветочная душа, – махнула рукой Верка. – Может, он поэтому всё тебе отписал в завещании?

– Да ты не переживай, мы ведь решили уже, – встрепенулась Люба и накрыла руку сестры пухлой ладонью. – Не будете больше с Колькой по съёмному жилью мыкаться. Тебе – квартира, мне дача.

– Добрая ты, Любка, сама ведь снимаешь. – Верка вздохнула. – Что ты с этой дачей делать будешь? Задорого и не продашь её. Дом весь покосился.

– Продать? Ты что? – Люба всплеснула руками и опрокинула чашку. Светло-зеленая лужица потекла по столу, и женщина кинулась за тряпкой. – Мы же там выросли, это ведь не какая-то дача. Дом наш. Пусть старый. Его подлатать – и жить можно. И до работы мне будет всего двадцать минут, тепличка моя ведь тоже на окраине, только, наоборот, не из Москвы, а из области буду ездить.

– Ты правда жить там собралась? – удивилась Верка.

– Ну да, – Люба отжала тряпку в раковине. Пахнуло мятой и чабрецом. – Розы посажу, отцу вот которые купила. Миндаль…

– Ну точно, цветочная душа! – Верка повела носом над чашкой. – Даже вон не чай у тебя, а травки какие-то. Завела б ты тебе мужика. Детей…

– Да ну, – отмахнулась Люба, и улыбнулась, пряча в глазах грусть.

– Хотя да, дети ну их! Вредители настоящие, – спохватилась Верка. – Мои трое того гляди меня со свету сживут. И шума от них – ужас! В квартире всё разнесли. Не знаю, чем с хозяйкой расплачиваться будем.

– Ну вот, ты за нас двоих план выполнила, – кивнула Люба.

– Перевыполнила, – проворчала Верка и одним махом допила чай. – Ладно. Пора мне. Ты если надумаешь дачу продать, всё-таки страшно одной, да и развалилась она, риэлтор у меня есть хороший. Пиши-звони.

Люба проводила сестру и затворила за ней дверь.

– Не понимает Верка. Как можно дом, наш родной дом чужим людям продать? Тем более там земля, там сад! А не то, что здесь, – Люба подошла к окну и потрогала увядшие листочки: – И вы вот болеете. Что же случилось-то? Бедненькие. Ведь сколько лет ухаживала, ни одна зараза не приставала. Ни одного цветочка не погибло. А тут…

Люба вспомнила, как неделю назад скрепя сердце выкинула орхидеи. Не выкинула – похоронила, отнесла в лес. Какая зараза их покосила неизвестно. Теперь фуксия. Засохла. И никаких признаков вредителей или болезни. Ничего. А сегодня утром подвяли листья рододендрона.

«Цветочная душа. Так Верка, всё так, – мысленно вздохнула Люба. – Только цветочкам моим плохо. Гибнут. Никак не пойму от чего».

Весь остаток вечера она провела, ухаживая за растениями: кливиям дала побольше подкормки, азалиям развела фитоспорина для иммунитета, фикусам протёрла листочки… и уже далеко заполночь уставшая, но довольная улеглась спать. Всё с её «растишками» в порядке, всех накормила-напоила, осмотрела.

Любе снилось, что она идёт по тускло освещенному зеркальному коридору. И её с обеих сторон сопровождают отражения, только не нынешние, а из прошлого. Вот она в синей болоньевой курточке и серой шапке с красной полоской. Из-под шапки выбивается хвост кудрявых черных волос. За спиной огромный рюкзак. А рядом идёт сестра, Верка. Она выше и худее, только ещё по-детски чуть пухлые губы недовольно собраны бантиком.

Люба прошла чуть дальше и отражения «повзрослели». Вытянулись. И вот она уже нескладный подросток, следит за тем, как Верка красит ресницы маминой тушью.

Снова они идут в школу. Люба – полненькая девчушка с пышным кудрявым хвостом, чёлка эта дурацкая топорщится, ямочки на щечках. А Верка с модной короткой стрижкой, и худая совсем стала, на диетах сидит. Ножки из-под юбки торчат, как две спички.

А вот Люба совсем взрослая, только диплом получила. Глаза от счастья светятся. А рядом Верка идёт, ведёт за руку ребёнка, а второго, совсем мелкого, на руках несёт. И лицо у неё злое и усталое.

А теперь Люба одна. Выходит из больницы. Глаза красные, заплаканные. Тогда она узнала, что не может иметь детей. Чёрный день, нехороший.

В следующем зеркале снова она. Постарше, растолстела, запустила себя, волосы нечёсаные, сальные. Под глазами тёмные мешки.

Нет! Такого не было. Неужели она сейчас так плохо выглядит?

Люба прошла чуть вперед.

Отражение усмехнулось, будто увидело её, и почернело лицом. Кожа на руках тоже пошла тёмными пятнами.

Люба отвернулась и заспешила дальше. Когда она осмелилась посмотреть в зеркало, отражение уже откровенно разглядывало её и улыбалось щербатым ртом. Уродливая жирная тётка, запустила руку в редкие седые волосы и выдрала клок. Протянула Любе.

Та отшатнулась, побежала по коридору и чуть не влетела в преграду. Дальше был тупик, который тоже заканчивался зеркалом. А там стояла всё та же тётка, и беззвучно смеялась, раскрыв щербатый рот. Она тянула к Любе чёрные полусгнившие руки. От лица отвалился кусок плоти и повис на лоскуте кожи, обнажив жёлтую кость и зубы.

– Ты – не я! Не я! – закричала Люба и отступила назад. Её выкрик эхом пробежал по коридору и затих.

Отражение оскалилось, сделало шаг и… вышло из зеркала. Гладкая поверхность чуть слышно хлюпнула, пропуская тварь. В нос ударило гнилью.

Люба повернулась, чтобы убежать, но сзади тоже стояли женщины–отражения. Уродливые, растрёпанные, глумливо улыбающиеся. А зеркало всё хлюпало и хлюпало, выпуская в коридор новых тварей.

«Надо было бежать назад, где я маленькая и с сестрой, – подумала Люба. – Они бы защитили меня от этих».

– Что, стгашная я? Пготивная? – прошепелявило отражение из-за спины. – А ведь я – это ты! Ского сама такой станеш-ш-шь. Умгёш-ш-шь.

Люба не успела увернуться от полусгнивших пальцев, и они цепко сомкнулись на шее.

– Пусти! Отстань! – закричала она.

Но костлявые пальцы всё глубже впивались в шею, протыкали кожу, рвали плоть. Люба попыталась вырваться, но десятки других рук схватили её и стали царапать, ломать, мучить. Отражения потащили вниз, на пол, навалились всей кучей, тяжёлой и зловонной. Люба начала задыхаться. Попробовала кричать, и мокрая склизкая рука зажала ей рот. В глазах потемнело. Не в силах больше выносить этот ужас, она задёргалась всем телом и… проснулась.