Kitobni o'qish: «Запрещенная реальность. Перезагрузка»
© Головачёв В. В., 2016
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
* * *
А кроме того, у меня есть собственное правосудие, без отсрочек и апелляций, которое осуждает и оправдывает и в которое никто не вмешивается.
А. Дюма. Граф Монте-Кристо
Часть I
Мочить в сортире
Глава 1
Никто не забыт
Карательный батальон «Ганьба» был создан в мае две тысячи четырнадцатого года в Мариуполе. В декабре его передислоцировали в Бердянск, где численность батальона, состоящего из праворадикалов, неонацистов и откровенных бандитов, достигла пятисот человек. Штаб батальона расположился в Залесье, на даче бывшего президента Украины Януковича, и после ухода отряда на фронт дачу, превращённую в нужник, пришлось чистить и ремонтировать.
В две тысячи пятнадцатом году батальон, попавший в один из «котлов», был почти полностью уничтожен, а его командир Анджей Жилецкий, получивший титул «Белый Вождь», сбежал с поля боя в Киев и стал депутатом Рады. Тем не менее командование Минобороны Украины решило не распускать батальон, а доукомплектовать и оставить вблизи границы между Донецкой Народной Республикой и Украиной, в городке Павлополь, находящемся в восьмидесяти километрах к югу от Донецка.
С доукомплектацией батальона ничего не получилось.
В конце две тысячи пятнадцатого года командир роты спецназначения (чистые каратели) Вадим Шмара решил доказать, что он тоже «Белый Вождь», и ночью второго ноября атаковал Широкино, в результате чего рота попала в засаду и перестала существовать. Сам Шмара погиб. А остатки роты и батальона в количестве тридцати семи человек вошли в состав батальона «Правый сектор» под командованием Петра Криворучко, учившегося воевать у «самого Яроша».
В «Правом секторе», известном своей крайней патологической ненавистью ко всему русскому, служили не только украинские неонацисты, но и шведские искатели приключений, и французы, итальянцы, русские, канадцы и даже негры-американцы. Все они приехали не сражаться за идею «единой и неделимой» Украины, а пострелять, поохотиться на людей, простых граждан, желавших жить мирно и не признавших власть бандеровских недобитков. Но и они уступали украинским ультрарадикалам в ненависти к русским и в применении зверских пыток к захваченным в плен защитникам Новороссии.
Впрочем, пытали эти звери в человеческом обличье не только бойцов армии ДНР. Их жертвами стали десятки мирных жителей «освобождённых районов» Донбасса, в том числе старики, женщины, подростки и совсем молодые девочки, о чём писали в докладах сотрудники комиссии ОБСЕ, напрасно трудившейся во время так называемого «минского перемирия» две тысячи пятнадцатого года на линии разграничения вооружённых сил Украины и армии Новороссии. Для «Правого сектора» вообще не существовало никаких моральных ограничений. Эти ублюдки не знали, что такое совесть, благородство и милосердие, и с одинаковым садистским удовлетворением убивали как пленных бойцов армии ДНР и ЛНР, так и гражданских лиц, причисляя их к «пособникам террористов».
Не прекратили своей жуткой деятельности ультранаци и впоследствии, продолжая в течение нескольких лет устраивать провокации на границах Новороссии и терроризировать местное население «освобождённых» сёл и городков Донбасса. В практику этих «защитников отечества» вошли все методы пыток в отношении подозреваемых в «пророссийской ориентации», в том числе угрозы убийства, утопления, имитации расстрела, пытки с помощью «бандеровской удавки», удушения с помощью пластикового мешка, раздробление конечностей, удары ножом в лицо, в пах, прижигание, уколы психотропных и отравляющих веществ, вызывающие дикие мучения, и удары электротоком.
Доклад Европейского Фонда исследования проблем демократии о военных преступлениях украинских силовиков был представлен в ОБСЕ и ООН ещё в конце две тысячи четырнадцатого года, однако не произвёл на эти структуры никакого впечатления. Командовали «парадом гражданской войны» спецслужбы США, которым был исключительно выгоден конфликт на Украине, и широкая мировая общественность практически ничего не узнала, зомбированная колоссальной системой тотальной лжи, пронизавшей всё человечество. Эта система промыла мозги почти всем жителям Украины, начавшим верить в «агрессию России» и поддерживать ставленников США – президента Украины, премьер-министра, руководителя Службы безопасности, откровенного агента ЦРУ, и чинов пониже – председателя украинского парламента, сформированного из карателей почти на сто процентов, министров МВД и обороны, и руководителей соцслужб. На Украину опустился «чёрный флаг» внешнего управления, инициируемого послом США и сотрудниками американской «демократической системы» – ЦРУ, ФБР и АНБ. Настала долгая жестокая ночь торжества лжи, предательства и мракобесия.
Если бандитами майдана двигало трусливое и подлое ощущение безнаказанности, то их патронами руководили совсем иные идеи, рождённые нацистами довоенной Германии и впитанные с кровью жертв бандеровцами и их последователями.
Шестого октября года юбилейного творения майдана в дом семьи Гордеевых на окраине Павлополя, расположенного в сотне метров от берега речки Кальмиус, впадающей в Павлопольское водохранилище, заглянул патруль общественной безопасности в составе трёх бойцов батальона «Ганьба», вошедшего в ДУРА – Добровольческую Украинскую Радикальную Армию. Одеты они были в жёлто-коричневую форму спецназа натовского образца, но с шевронами «Чёрного корпуса» на рукавах. Все трое были навеселе, и все трое искали, чем поживиться, где выпить, поесть, а если повезёт, то и покуражиться над мирными жителями городка да справить естественные нужды, в которые входил и секс с лицами слабого пола независимо от их возраста.
Один из патрульных был французом по имени Гастон Контан, бывший десантник войск специального назначения французской гвардии, ныне наёмник, двое других служили в нацгвардии с две тысячи тринадцатого года, Петро Мищак по прозвищу Пищак и Демьян Синерезенко – Резвый, командир взвода «Ганьбы», проявивший себя в рейдах по предместьям Донецка в составе диверсионной группы.
Гордеевы собирались ужинать: шестидесятишестилетний глава семьи Иван Данилович, его жена Марья Константиновна, сын Александр, его жена Наталья и дети – семилетний Ивашка, пятилетний Руслан и четырнадцатилетняя Катя. Младшие уже сидели за столом в горнице – дом у Гордеевых был свой, с огородом и садом, – мужчины умывались, женщины хлопотали у стола, выставляя посуду.
Забрехала собака, с визгом умолкла, и тотчас же в сенях загремело, в дом вошли вооружённые до зубов бравые хлопцы; француз, обзавёдшийся соломенными усиками, нёс через плечо винтовку «М‑14» дулом вниз, Мищак поигрывал автоматом российского производства, казавшимся игрушкой в его могучих руках. На его погонах виднелись две красные полоски, соответствующие званию младшего урядника. Синерезенко, худой, чернявый, бородатый, поводил из стороны в сторону дулом новейшего «узи».
Мужчины, выглянув из угла, где пряталась раковина для мытья посуды, застыли, не сводя глаз с непрошеных гостей.
Женщины тоже растерялись, не зная, что делать, перестали ставить на стол горшки, миски и посуду.
Мищак закинул автомат за спину, потёр ладонь о ладонь, плотоядно облизнувшись.
– Пожрать угостите? Пахнет вкусно! Да и горилочки выпить не мешало бы, пошукайте в голбце.
Отец и сын Гордеевы переглянулись.
– Нету… горилки, – сглотнул Иван Данилович.
– А ежели я найду? – расплылся в хмельной улыбке Мищак.
– Шо ты с ними как з родiчами балакаешь? – буркнул Синерезенко. – Тащи самогон, старый, если горилки нема. А ты документы покажь. – Ствол автомата глянул на худенького, с болезненным лицом, Александра. – Чего тута сидишь? Почему не в армии? Прятался небось, повестки рвал? С москалями дружил?
– Больной он, – заикнулась жена Александра, круглолицая, полная, коротко стриженная. – Геморрой у него, еле ходит.
– Как детей рожать – не больной, – хохотнул Мищак. – А как служить ридному отечеству – больной.
– Я служил… – тихо произнёс Александр, бледнея. – В погранвойсках.
– Так то небось ще при оккупантах? – хмыкнул Синерезенко. – До майдану? Паспорт кажи!
Александр вытащил ящик комода, дрожащими руками достал синюю книжицу с золотым тиснёным трезубцем, протянул бородачу, на плечах которого красовались ещё два синих шеврона-погона с жёлтой восьмиконечной звёздочкой на лычке; звания в Добровольческой Армии соответствовали украинским казачьим девятнадцатого века, и одна звёздочка на погоне говорила, что владелец – есаул.
Синерезенко развернул паспорт, небрежно пролистал.
– Гордеев Олекса Иванович… украинец… а на вид – чистый москаль. И ты, старый, доставай ксиву, быстро!
Иван Данилович, лысый, с остатками седых волос на голове, полез в голбец.
В этот момент взгляд француза упал на обнявшую младшего брата Катю. Глаза Гастона поплыли, стали маслеными, он облизнулся.
– Яка красуня! – выговорил он по-украински, почти без акцента. – Пан есаул, почему она не радуется нам, не предлагает хлеб-соль? Может, шпионка москальска? Проверить бы надо.
– Проверим, – ухмыльнулся Мищак. – Пусть докажет, что она справна украинка. Документ е?
– Ей только четырнадцать… – пролепетала мать девочки.
– А на вид все двадцать. Говори правду!
Француз шагнул к сжавшимся детям, умело оторвал братца от сестры, рывком за ворот платья поставил Катю на ноги.
Александр бросился к ней с криком: «Не трогай!» – и Мищак ударил его прикладом автомата, отбрасывая к стене. Зацепившись за табурет, он упал. Женщины закричали, метнулись к нему, сделал шаг Иван Данилович.
– Выведите всех! – процедил сквозь зубы Синерезенко. – Шоб не мешали допросу…
Мищак и Гастон под дулами автоматов пинками погнали мужчин и причитавших женщин в сени, туда же вышвырнули заревевших мальчишек.
– В сарае их заприте! – крикнул есаул.
Плачущих женщин и пытавшихся сопротивляться мужчин увели в сарай, где хозяева когда-то, ещё до войны, держали коз. Александр увернулся от рук Мищака, кинулся обратно в хату, но его перехватил француз, дал ему прикладом по голове и запихал в сарай вслед за остальными.
– Иди, я покараулю, – сказал плохо видимый в темноте Мищак. Давно стемнело, а фонари по улице не горели. – Потом заменишь.
– Мерси! – Француз исчез в сенях.
– Ой, да что это будет, Ваня! – запричитала жена Ивана Даниловича. – Они ж её снасильничают!
Гордеев подошёл к двери сарая, собираясь выбраться и учинить драку, несмотря на отсутствие какого-либо оружия, и в этот момент кто-то ухватил его за плечо. Он оглянулся, считая, что это сделал сын, но увидел лишь глыбу мрака за спиной.
– Тихо, отец, свои! – еле слышно выговорила глыба. – Скажи родным, чтобы не паниковали. Пусть продолжают в том же духе.
– В‑вы… кто?!
– Потом.
– Маша, Саша… – Иван Данилович передал совет женщинам и сыну, вернулся к двери.
– Много их? – продолжала глыба, не производя никакого шума.
– Трое… двое в хате… с внучкой…
– Понял, сейчас исправим положение. Стучи в дверь.
– Она не заперта…
– Открывай и отвлеки сторожа.
– Да кто вы?!
– Некогда объясняться, действуй.
Старик заворчал на умолкших женщин, и те снова запричитали на разные голоса. Мальчишки, не понимая, что происходит, заревели.
– Батько… – проговорил сидевший у стены сын слабым голосом.
– Сиди, – строго сказал старик, толкая дверь. Заскрипев, старенькая дощатая дверь сарая открылась. Иван Данилович переступил порог.
– Ты шо, козёл старый?! – объявился перед ним массивный Мищак, в темноте напоминая огромного медведя.
Глыба мрака за спиной Ивана Даниловича бесшумно обогнула старика, послышался тихий щелчок, и гигант-бандеровец беззвучно осел на землю.
Из сарая вслед за первым «призраком» выскользнули ещё два.
– Отец, возвращайся в сарай и жди, – шепнул кто-то на ухо Гордееву. – Успокой своих, чтобы теперь сидели тихо.
Все три «глыбы мрака» исчезли. Заскрипела дверь со двора в сени, но это был единственный звук, который донёсся до слуха хозяина дома. Перекрестившись, он скрылся в сарае.
Синерезенко, уже снявший с себя коричневую, в жёлтых пятнах, куртку оглянулся, когда в горницу вошёл Гастон.
– Шо там?
– Та тихо усэ, эвой пью… злякалысь, – ухмыльнулся француз, демонстрируя владение украинским языком. – Я бы и молодуху приспособил, тоже ничего баба, титьки вкуснячи.
– Иди на двор, я тут… позанимаюсь.
– Я бы помог…
– Сам управлюсь, иди.
Гастон кинул хищный взгляд на сжавшуюся в углу между диваном и тумбочкой девочку, подмигнул ей и вышел.
Однако отсутствовал он недолго. Есаул успел лишь снять штаны и вытащить закричавшую Катю из угла, как дверь распахнулась от сильного удара из сеней, и в горницу влетел француз, потерявший на лету берет и винтовку.
Синерезенко выпрямился, ошеломлённый появлением подчинённого, но реакция у него была хорошая, и когда в горницу вслед за французом шмыгнула почти невидимая струящаяся фигура, он развернул девочку спиной к себе и прижал к груди, хватая с тумбочки зазубренный армейский тесак.
Странный призрак – у него была хорошо видна только голова в шлеме – остановился. Из плывущего прозрачными лепестками тела призрака выглянул ствол пистолета, снабжённый длинной насадкой бесшумного боя.
– Стоять! – каркнул есаул. – Я ей голову отрежу! Вы хто?!
– Санитары, – вырос за спиной призрака второй такой же, повыше ростом. – Отпусти девочку!
Француз – у него был сломан нос, и на усы лилась кровь – вскочил, намереваясь ухватить с пола «М‑14», но пистолет «призрака» тихо щёлкнул, и бывший «чёрный берет» французской национальной гвардии, бывший десантник, а нынче – наёмник ДУРА, на счету которого числилась не одна сотня убитых по всему свету людей, упал навзничь с пулей в глазу.
Синерезенко проводил своего напарника непонимающим взглядом, вздрогнул, крепче прижал к себе Катю, напряг зрение, но фигуры перед ним по-прежнему были прозрачно-мерцающими, а шлемы и огромные чёрные очки надёжно скрывали головы и лица, не позволяя разглядеть ни одной детали.
– Фамилия, звание, страна! – коротко спросил первый призрак.
– Мищак! – заорал Синерезенко. – Ко мне!
– Он уже на том свете, – равнодушно сообщил второй «призрак». – Фамилия, звание? Страну не надо, и так понятно – Украина.
– Я… ей…
Первый «призрак» наконец выстрелил.
Пуля попала есаулу в левый глаз, отбросила к окну. К счастью, он наткнулся на стол, снёс с него всю посуду и до окна не долетел, иначе разбил бы стекло.
Катя, вырвавшаяся из рук карателя, с криком отскочила к буфету, прижав кулачки ко рту, глядя на призраков огромными потемневшими глазами.
Первый «призрак» спрятал пистолет, успокаивающим жестом снял очки.
– Не кричи, милая, всё в порядке, никто тебя не тронет. Иди к своим, они ждут. Лось, проводи.
Второй «призрак» тоже снял очки, обнажив улыбающееся, заросшее седой щетиной, складчатое лицо, заговорил с девочкой по-украински, повёл к двери, не делая резких движений.
Первый «призрак» подошёл к телу Синерезенко, обыскал карманы, вытащил удостоверение есаула, прочитал вслух:
– Синерезенко Демьян Остапович, есаул ДУРА, заместитель командира батальона «Ганьба»… Ох, не вовремя ты здесь объявился, есаул.
В карманах француза он обнаружил пачку презервативов, какие-то порошки, понюхал, презрительно сунул обратно в карман наёмника. Достал удостоверение, прочитал, шевеля бровями.
В горницу вошёл спутник первого «призрака», заметил в руках первого синие книжечки с жёлтым тиснением.
– Кто?
– Батальон «Ганьба», заместитель командира Синерезенко и его телохран-француз.
– Оба-на! Они же в наших списках!
– Повезло. – «Призрак», командир группы «Штык» майор Ухватов, поднял руку, давая понять, что разговаривает по рации; она была вмонтирована в шлем. – Чук, что у тебя?
– Всё тихо, Кум, – доложил Чук, он же сержант Якимчук, обеспечивающий контроль местности.
– У нас три «двухсотых», бери Зура, Ю и ко мне, отнесёте к реке. Быстро!
– Понял.
Через минуту в горнице появились ещё три «призрака», вынесли тела убитых карателей.
– Кир, приведи хозяина, – велел Ухватов.
Сержант, остававшийся во дворе дома, привёл Ивана Даниловича.
Войдя в хату, освещённую единственной тусклой лампочкой на кухне, старик вытаращил глаза на «призраков», фигуры которых зыбились прозрачными изломами как эфемерные стекляшки в цилиндре калейдоскопа.
Командир группы понял ощущения старшего Гордеева – бойцы были экипированы в спецкостюмы «оборотень», сплетённые из метаматериалов и хитрым образом поглощающие и преломляющие световые лучи, – снял очки.
– Не пугайся, отец, мы не черти из преисподней.
– Русские…
– Не только. Скажем так: чистильщики, воздаём должное убийцам и насильникам. Кое-кого уже списали… на тот свет.
– Слишком их много… всех не перебьёшь.
– К сожалению, ты прав, пол-Украины – пособники нацистов. Да мы и не стремимся ликвидировать всех подонков в человеческом облике, так получилось, что мы оказались у вас.
– Вы… их…
– Не бери в голову, отец, они получили то, чего заслуживали. На этом бородаче сотня смертей плюс пытки, да и на остальных тоже. Все эти ублюдки думали, что их забудут и они смогут всю жизнь творить бесчинства. Но никто не забыт, и ничто не забыто! Давай договариваться. Нас здесь не было. Их тоже. Когда их хватятся, к вам придут с вопросами, сможете притвориться, что вы ужинаете и никого не видели?
Иван Данилович пощипал реденькую бородку, с сомнением поглядывая на бесшумно двигавшихся по хате «призраков».
– Не знаю…
– Если не сможете, вам придётся уходить.
– Да куда ж мы пойдём? Всю жизнь тут жили, работали…
– Иначе бравые бандеровские хлопцы с чёрным крепом на рукаве вас пытать начнут, да и расстреляют ни за что. У этого батальона дурная слава, не лучше, чем у «Азова» и «Айдара».
– Поговорить со своими надо…
– Поговори, только побыстрей, уходить нам надо. Зови сюда взрослых, дети видеть нас не должны.
Гордеев вышел, покачивая головой, и вскоре вернулся в дом вместе с семьёй.
Но вместо «призраков» его встретил в горнице один человек, тот, что разговаривал с ним минуту назад, остальные исчезли. Впрочем, майор уже не был прозрачно-кристаллическим, сняв спецкостюм, смущавший старика, и оставаясь в зеленоватом трико наподобие спортивного. Шлем с очками он тоже снял, и на родных Ивана Даниловича смотрели с обветренного сурового лица светящиеся голубовато-серые глаза воина.
Женщины остановились у порога, теребя концы платков и фартуков. Катя спряталась за их спины, огромными глазами разглядывая гостя. Гордеев‑младший, бледный до синевы, с кровоподтёком на скуле, поддерживал ушибленную руку.
– Вот, – сказал Иван Данилович, озираясь, ища глазами гостей.
Ухватов повторил своё предложение.
Гордеевы переглянулись. Однако уходить из дома никто не согласился.
– В таком случае вам придётся объяснить тем, кто придёт, причину синяков на лице сына, – с усмешкой сказал майор. – И вообще вести себя естественно. Вы ужинали, шума никакого не слышали, никто к вам не заходил, а ты… – Он посмотрел на хилого Александра.
– Упал сослепу во дворе на дровяник, – криво улыбнулся сын Ивана Даниловича.
– Пластырь есть, залепить кровоподтёк?
– Нет…
– Тряпицей перемотаем, – торопливо проговорила жена Александра.
– Не надо, смажьте чем-нибудь, мукой, что ли, чтоб меньше заметно было, а то придерутся, что прячете рану. – Ухватов посмотрел на хозяина. – У вас лодки нет?
– Была, да отобрали ещё в прошлом году. Там на берегу кое у кого есть.
– У Стрыгиных осталась, – сказала жена Гордеева. – Через дом от нас.
– И у Шурки Петренки, – добавила мать Кати. – Только они не дадут, ихний Вовка в нацгвардии служит.
– Ладно, сообразим. Нам в Донецк надо, отец, подскажи дорогу покороче.
– Покороче – по водохранилищу до Дикого Поля, а там на Макеевку… либо через Святые Горы на правом берегу реки. Не этой, нашей, Кальмиуски, а Северского Донца. Но пёхом, если у вас транспорта нету, всё равно долго будете добираться.
– С транспортом мы уладим.
– Тогда идите вдоль правого берега Кальмиуса на север, пересечёте овраги, балки, меловую террасу, карьер, и по прямой до Северского Донца.
– Спасибо, отец, так и сделаем. Приведите всё в порядок, а главное – не суетитесь и не прячьтесь. Мы следы во дворе уничтожим, а вы здесь в доме уберитесь.
– Сделаем… благодарствуем… за Катеньку.
– Берегите девочку. Если вдруг придётся признаваться, скажете, что есаула и его солдатиков увели с собой иностранцы в чёрном. Мол, не по-нашему гутарили. Но лучше бы до этого не дошло. Прощайте.
Ухватов повернулся и исчез, будто привидение.
Домочадцы Гордеева молча дивились на дверь в сени, оставшуюся открытой.
В саду за сплетённой из ивняка стенкой майора ждала группа.
Он натянул масккомплекс, превращавший человека в почти невидимого даже днём призрака, проверил оружие.
– Чук?
– Клиенты на берегу, – доложил сержант.
– Раздеть, обмундирование взять с собой, документы, оружие тоже. Найдите лодки.
– Уже нашли.
– Тогда грузимся и плывём на тот берег.
Отряд «Штык» в составе семи бойцов, не принадлежащих ни к одной армии мира, если не считать частной русской военной организации ЗРП «Возмездие», дислоцирующейся в Чечне, рассредоточился вдоль берега речки Кальмиус и, не производя ни малейшего шума, подвёл лодки к захламлённому обломками причала берегу, погрузил тела убитых карателей, разместился в них сам, и лодки отчалили от берега, погружённого во тьму близившейся безлунной ночи.
Городок Павлополь тоже был почти весь погружен в темноту, только в центре, возле здания бывшего горсовета, занятого штабом батальона «Ганьба», царило оживление, здание и улица перед ним были освещены, туда-сюда сновали боевики Добровольческой армии, слышался иноязычный говор, мат и хохот. Каратели считали себя здесь полновластными хозяевами, на чиновников местного самоуправления, назначенных Киевом, смотрели как на своих холуёв, что, между прочим, соответствовало истине, и развлекались как могли.
Жители городка, в котором когда-то проживали шестьсот с лишним человек, а сейчас осталось не больше трети, предпочитали по вечерам не выходить из домов и квартир, чтобы не нарваться на «дружеское хамство», а то и на пулю.
Тела Синерезенко и его спутников утопили в речке, привязав к ним танковые катки и траки.
Сожалений о содеянном никаких не было. «Штык» выполнял секретное задание командования ЗРП по ликвидации украинских карателей-ультранаци, особо проявивших свои садистские наклонности во время войны с защитниками Новороссии.
Команда Синерезенко попалась на пути «Штыка» случайно, зайдя в дом Гордеевых, на территории усадьбы которых, в сарае, и расположилась группа Ухватова, чтобы переждать световой день. Бывший капитан ГРУ России, получивший в ЗРП звание майора, связываться с карателями не хотел, но провидение решило иначе, и он отдал приказ успокоить пришельцев, веривших в свою безнаказанность до полной неспособности оценивать ситуацию реально.
Оказалось, в руки бойцов отряда попались не рядовые боевики батальона «Ганьба», а самые что ни на есть душегубы, успевшие не раз искупаться в крови пленных, и жалеть было некого. Однако шла группа в Павлополь не ради того, чтобы свести счёты с одиозными командирами одного из подразделений ДУРА. Уже при переходе границы Ухватов получил задание вызволить из плена «настоящего» разведчика ГРУ, капитана Шинкаря (Ухватов его не знал лично), попавшего в плен к нацгвардейцам по странному стечению обстоятельств, и выяснить причину его провала. Были подозрения, что капитана сдали командиры в Москве, имеющие свой интерес в Украине, связанные с куратором Новороссии в администрации президента и с бизнесменом Карманщиковым, зарабатывающим капитал на торговле с украинскими силовиками и вкладывающим деньги в металлургический комбинат в Луганске.
– Докладывать наверх о стычке будем? – поинтересовался капитан Зиедонис, эстонец, отзывающийся на кличку Ювелир или – реже – просто Ю.
– Нет, – отрезал Ухватов. – Будем выполнять задание. Кир, гребите к берегу пониже Павлополя.
Через полчаса пристали к островку зелени, усеянному корягами и зарослями кустарника.
Ухватов поправил шлем, отметил время: светящиеся цифры хронометра выводились на внутреннюю поверхность очков, как и любые другие сведения о состоянии погоды, целеуказания и ответы подчинённых. Спутник должен был появиться над Волновахским районом Донбасса в десять часов вечера.
Из наушника шлема вырос полуметровой длины штырь антенны.
Ухватов переключил рацию на диапазон дальносвязи:
– Деверь, я Кум, как слышите?
– Кум, я Деверь, – ответил далёкий басовитый голос. – Слышу нормально.
– Новости?
– Объект будет отправлен завтра в шесть часов утра из Павлополя в Мариуполь через Пищевик и Орловское, предположительно – на бронированном «Форде Рэнджере», в сопровождении британского «Самсона». Предлагаем встретить кортеж после Пищевика, у моста через Кальмиус, это в пятнадцати километрах от Павлополя, или опять же у моста через Щеголку, сразу после Орловского. Успеете?
– Не вопрос.
– Приказ – объект… ликвидировать! Вместе с машинами сопровождения. Сразу после акции уходить к Азову. Как понял, Кум? Приём.
Ухватов сжал зубы.
– Не понял, Деверь. Парня надо было вытаскивать…
– Отбой, Кум! Приказ – ликвидировать! Он не должен попасть в руки америкосов, а вас слишком мало, чтобы обеспечить сохранность объекта до границы.
– Всё же рассчитано…
– Кум, есть приказ! – В голосе Деверя, полковника Сортова, замкомандира ЗРП, звякнул металл. – Конец связи!
Ухватов выключил рацию, глядя перед собой остановившимися глазами. Он никогда не встречался с майором Шинкарём и даже не знал о его существовании, но понимал, что любой мог оказаться на месте разведчика, уверенного, что его не сдадут в угоду каким-то меркантильным расчётам.
– Что там, командир? – спросил Лось, он же лейтенант Фёдор Величко.
– Приказано уничтожить объект.
Бойцы оцепенели.
– Не понял, – сдавленным шёпотом произнёс Чук. – Там совсем охренели?! Мы же собирались…
– Что тут непонятного, – простуженно прохрипел Зур – сержант Залхазур Гаргаев. – Мужик оказался лишним.
– Но это же наш мужик!
– Наверху посчитали иначе.
– Да к чертям собачьим такие расчёты!
– Не кипятись, – пришёл в себя Ухватов. – Решим на месте. Будем готовиться к операции по первому варианту. Пошли.
Отряд расселся по лодкам и направился к берегу.