Kitobni o'qish: «Стрекоза»
Ирка.
Ирка вышла из метро. Она могла бы сесть в подошедший троллейбус, но решила пройти три остановки пешком. Перешла дорогу и пошла под старыми раскидистыми деревьями, оберегающими от солнца аллею, которая тянулась в середине длиннющего проспекта. Пешеходов было мало, скамейки пусты, и от этого было свободно и легко.
За много лет Ирка шла, не спеша. Буквально до этого дня она все время торопилась. Торопилась в школу, из школы, торопилась делать уроки, есть, умываться – все ее детство проходило под мамино «быстрей». Дело в том, что когда Ирке исполнилось пять лет, мама задумалась о ее будущем. Она знала, что есть профессии, в которые можно опоздать: спорт, балет, музыка.
Сначала мама повела Ирку на стадион к известной в прошлом фигуристке. Фигуристке нравилось Иркино упорство. Та настойчиво и даже нахально выполняла сложные пистолетики, шаги, прыжки, но однажды на льду упала и сильно ударилась копчиком. Мама страшно перепугалась и забрала Ирку из спорта. Ей показалось, что балет безопаснее – там хотя бы нет льда. На отборочном конкурсе отметили Иркину гибкость, но в минусе были физические данные.
–Какие же неподходящие данные у шестилетнего ребенка? – спросила педагога мама.
– У нее очень короткая шея и склонность к полноте.
– Но ведь она еще маленькая,– возразила мама. – Будет меняться.
– У нас большой опыт по отбору, мы почти никогда не ошибаемся. Скорей всего, у вашей девочки не будет тонкой талии, а уж шея точно не приблизится к лебединой. – Высоким, противным голосом вынесла приговор педагог балета и отвернулась к другим родителям.
В тот день мама исцеловала Ирке всю ее короткую шейку. Она была убеждена, что именно эта шейка лучшая в мире, но настроение было испорчено, и мама решила излить душу соседке – та работала костюмером в Большом театре.
– Шея короткая? – спросила соседка. – Спорить с балетными бесполезно, лучше идите учиться на скрипке. У скрипачей у всех шеи короткие.
– Правда? – удивилась мама. – А почему?
– Представляешь, как длинную шею наклонять тяжело?
– Действительно. А скрипка – инструмент интересный.
– Еще бы! Хорошо бы, чтоб руки еще подошли. Сходите в музыкальную десятилетку, там все посмотрят и посоветуют.
В школе понравились и шея, и пальцы, и слух, и координация. Ирку приняли.
Заниматься надо было триста шестьдесят пять дней в году. Без воскресений, дней рождения, Нового года. Даже болеть не рекомендовалось.
Ирка и здесь проявила упорство. Результат оказался очень неплохим – она играла бойко, смело, технично. Но в минусе была музыкальность.
Ни за один экзамен или зачет ей не поставили чистую пятерку.
– Почему все время пять с минусом? – спрашивала мама у Педагога.
– Не хватает выразительности. Водите ее на художественные выставки, концерты, слушайте музыку дома, советовал Педагог. Мама водила, покупала пластинки, билеты на концерты, но Ирке все равно не хватало воображения и тонкости, она вылезала на отличной технике и смелом звуке. Играла по-мужски. На выпускном экзамене комиссия
заключила: « В оркестре будет незаменима». Ей поставили пятерку. В институте тот же Педагог забрал Ирку в свой класс. Уж очень много он вложил в нее своего труда, чтобы уступать кому-то. И вот теперь все позади, пройдена самая трудная дистанция. Ирка шла по аллее, оставляя за спиной деревья, скамейки и вместе с ними детские годы. Она давно мечтала об этом моменте свободы, рисовала его себе – вот она взрослая, самостоятельная, обязательно счастливая.
В представлении о счастье входили институт, любовь, красивая внешность. Любви пока не было – мальчишки из школы в расчет не брались, а других Ирка толком не видела из-за вечного « быстрей». Но интуиция, а она, как известно, у музыкантов развита как шестое и основное чувство, подсказывала, что встреча не за горами. Ирка каким-то непостижимым образом чувствовала приближение перемен. Что-то витало в воздухе, и каждый ее шаг даже вот по этой аллее сокращал расстояние до нового поворота судьбы. От предвкушения у Ирки щекотало ладони.
Третья составляющая счастья – красота – сводилась к мечтам о тряпках, и это было больное Иркино место. Мама очень тратилась на частные уроки и подарки педагогам, поэтому на хорошую одежду денег не хватало. В период «быстрей» скромность одежды не портила жизнь – было некогда об этом думать, но сейчас Ирка с отвращением смотрела на свои потертые, с трещинами туфли, на подол не новой юбки. Мысль о том, что в ближайшие месяцы у мамы не предвидится лишних денег, приводила Ирку в отчаяние, она начинала казаться себе ущербной, но, как найти выход, чтобы чуть-чуть себя оформить, не знала. Оставалось терпеть, а это Ирке было теперь сложно. Так она и шла со смешанным чувством радости и недовольства, пока не дошла до дома Педагога. Педагог, не прерывая телефонный разговор, показал Ирке на дверь в комнату. Она вошла и села. Разговор по телефону явно затягивался, голос Педагога звучал на другом конце квартиры. Ирка со скукой скользила глазами по знакомой комнате. Кругом книги, ноты, фотографии знаменитых музыкантов, бюстики композиторов, засохшие цветы в вазах, запах пыли. У Педагога вся жизнь была «быстрей», он не обращал внимания на беспорядок, жил только работой, музыкой. От нечего делать Ирка решила посмотреть подарок, который для Педагога передала мама. Она достала из сумки коробочку с надписями на французском языке, открыла. Это был мужской парфюмерный набор – страшный дефицит – два пузырька с одеколоном и лосьоном. Но сверху лежали деньги, три бумажки по сто рублей. Значит, мама в очередной раз влезла в долги, чтобы выразить свою благодарность. Какая экзальтация! Не задумываясь, Ирка взяла одну купюру и положила в свою сумку. «Ничего страшного», – подумала Ирка, -
« двести рублей очень неплохие деньги, к тому же мама все равно не остановится». Потом она вспомнила о том, как они вечно экономят на всем, как совсем не помогает отец, давно ушедший из семьи, как однажды Педагог удивился, увидев Ирку зимой в холодном пальтишке, и вынула еще одну купюру из коробочки. « Сто рублей мы можем подарить, это мы потянем, но триста для нас – слишком широкий жест», успокаивала себя Ирка.
– Ира, откройте дверь! – услышала Ирка и вздрогнула.
– Что? – спросила она, высунувшись из комнаты.
– Откройте, пожалуйста, дверь. Звонят, – указал Педагог и ушел с телефоном вглубь квартиры.
Ирка открыла. На пороге стоял молодой человек. Совершенно незнакомый. Но Ирке показалось, что она давно его знает. Вернее и не знает, и знает. У него была приятная внешность. Очень приятная. При этом у Ирки было чувство, что если сейчас и должен был появиться человек, то именно с такой внешностью – что-то ожидаемое было в его облике. Теперь не ладони защекотало, а что-то стукнулось в груди. Ничто и никто на земле не смог бы убедить в этот момент Ирку, что пришедший человек предназначен не для нее. Она даже как-то успокоилась. Никаких волнений. Четко включились мозги, и пространство вокруг Ирки заполнила позитивная энергия.
– Входите, пожалуйста. Меня зовут Ира, а Вас?
– Владимир.
Молодой человек долго и без надобности вытирал ноги.
– Хотите кофе? Или чай? – стала распоряжаться Ирка впервые в этом доме.
– Спасибо, чай.
И голос у молодого человека был приятный, под стать внешности.
Ирка пошла на кухню, как-то быстро разобралась с посудой, приготовила чай мужчинам и кофе себе. Она принесла все на подносе, когда Педагог закончил телефонный марафон и переключился на Владимира. Ирка не вступала в беседу, ей так было удобно, не привлекая к себе внимания, рассматривать Владимира. Он слушал и пил чай. Рука и пальцы – хоть лепи. Поза нога на ногу подчеркивала правильные пропорции и спортивность ног. Черная челка закрывала один глаз от Ирки, но мельком она заметила, что глаза у Владимира цвета крепкого чая. Светло-карие звучит не очень точно. Именно чай.
Эта картина сфотографировалась в Иркиной памяти. Она многое потом могла забыть, но чаепитие помнила всегда.
Кем был Владимир, можно было понять по Педагогу. Педагог весь светился, говорил артистично, на подъеме. Это значит, что Владимир был талантливым музыкантом. Педагог всегда так реагировал на талантливых людей.
– Вот, Ирочка, это Володя Горянский. Будет учиться вместе с тобой в моем классе. Вы не виделись на вступительных экзаменах? Нет? Очень удачно сдал. Приехал в Москву и вот поступил. А завтра… Завтра, как участник фестиваля, он играет в Большом зале. Там еще многие будут играть. Сходите, Ирочка, обязательно, своих коллег надо слушать.
Ирка с готовностью кивнула.
– А инструмент не взяла? Нет? Как жаль! Поиграли бы ансамбль… Музыкант становится музыкантом в ансамбле, мои дорогие, в ансамбле.
– В следующий раз я приду с инструментом.
– Да, да, а завтра на концерт.
– Обязательно, до свидания!
– До свидания!
– До свидания!
По дороге домой Ирка думала: « Вот оно, предчувствие, сбылось…Это он, тот, кого я ожидала… До чего хорош! Я ни за что не упущу его. Володя Горянский! В одно имя влюбиться можно! Только бы Алка была дома, как она мне нужна сейчас!»
Алка.
.
Алкины родители познакомились в Плехановском институте, на экономическом факультете. Мама была необыкновенной красавицей, и отец сделал ей предложение уже на втором курсе. Они поженились, но детей не заводили – оба хотели сделать карьеру. Мама окончила аспирантуру, защитилась и осталась преподавать в своем институте. Теперь она уже была деканом факультета. Отца наука не увлекала, он хотел жить. Жить красиво, сейчас, а не когда-то. Иметь то, что другие имели только в старости, или вообще не имели. Квартиру, дачу, машину, деньги, красивую жену, дочь, отдых, квалифицированное медицинское обслуживание, вещи, связи и прочие, прочие составляющие райской жизни в Советском Союзе. После института отец работал снабженцем крупной гостиницы, а затем стал директором ресторана в самом центре Москвы. В то время нельзя было точно определить, какая должность престижнее, ректор МИФИ, например, или директор ресторана в центре. Вернее, престижно было и то и другое, только престиж разный.
Алкин отец добился своего. Под вывеской ресторана он занимался теневым бизнесом, который приносил доходы, превышающие ресторанные в разы. Теперь, имея деньги и обтекаемый характер, он завел связи во многих сферах, но высоко не лез, чтобы не привлекать внимание. Вращался на своем торгашеском уровне, становясь все более влиятельным. Он знал, что для бизнеса, хотя тогда не употребляли этого слова, прежде всего надо уметь строить отношения – «сумеешь-поимеешь». Отец умел. Он жонглировал людьми, играл ими. Он знал, кто чего стоит, кто и что от него хочет, кому уступить и насколько, кого подмять. Он был спокоен, деловит, вежлив, как дипломат внешне. И хитер, расчетлив, дальновиден, как шахматист внутренне.
Его уважали. В его ресторане устроить банкет или свадьбу считалось хорошим тоном. Он был принят везде, мог достать птичьего молока.
Когда родилась Алка, ее жизнь была продумана до мелочей. Отец сделал вклад в сбербанке для покупки в будущем квартиры для дочери. Валютный «вклад» держал в канистре, на даче в тайнике. У Алки была пожилая няня, потом учителя по иностранным языкам. Она занималась по очереди то теннисом, то верховой ездой, то плаваньем. Ее кормили вкусной полезной едой, летом отправляли с няней на дачу в лес, возили к морю, одним словом, Алку любили и выражали это не только эмоционально, но и материально.
Алка выросла очень спокойной, здоровой и умной. У нее от природы была великолепная память, способность к языкам и математике. Она могла бы не делать уроки дома, настолько хорошо помнила, что говорили учителя на уроках.
Отношения между домашними, включая домработницу, держались в балансе доброжелательности, быт в доме был продуман и налажен. Такая получилась и Алка – позитивная, добрая и вдобавок совершенно защищенная от жизненных неурядиц. Но в юности слишком ровная сытая жизнь стала наводить на Алку скуку. От скуки она вышла замуж, развелась, вышла второй раз, опять развелась. Первый развод пережили более -менее, хотя Алка ходила к психологу. После второго наступила глубочайшая депрессия, потому что ушел муж. Ушел к женщине совсем не обеспеченной, как Алка и к тому же старшей по возрасту. Алка начала искать причину своих неудач в себе и довела себя до клиники неврозов.
Старая домработница как-то сказала маме:
–Не найдет себе Алла здесь мужа.
–Почему? – удивилась мама.
–Принцев здесь нету. Она говорила «прынцев».
– Может быть, Алла не встретила настоящую любовь?
– Какая любовь, когда ваши хоромы затмевают всю любовь!
Мама долго думала над словами старой женщины и находила в них житейскую правду.
Много лет назад, Алкин отец купил кооперативную квартиру на одной площадке с квартирой Ирки. Несмотря на некоторую разницу в возрасте – Алка была старше – восторгу девчонок не было предела! Можно было, не выходя из дома, играть то в одной, то в другой квартире. Можно было оставлять друг другу записочки в щелке двери, конфетки в почтовом ящике, можно постучать в стенку, да мало ли еще что придумать! Ирка боготворила свою подружку, как старшую и еще потому, что у нее были невиданные игрушки. Одна из них – механическая балерина с музыкой внутри – часто снилась Ирке. Алка же серьезно уважала Ирку за скрипку. Она была даже благодарна за то, что за стеной долгими часами звучат гаммы и упражнения. Алка с детства была интеллигентна, как ее мама. Она оберегала Ирку от дурного влияния.
Однажды девочки вышли гулять во двор. Детвора играла в вышибалы, потом в классики, потом в прыгалки, потом в «садовника». Тут-то, когда все уселись на скамейку, кто-то рассказал неприличное стихотворение:
«Тетя-Мотя, Вам – письмо!
« Ах, какая радость!»
Развернула – там г…
« Фу, какая гадость!»
Дети хохотали и все повторяли и повторяли свой стишок. Потом решили даже инсценировать его. Выбрали почтальона, тетю Мотю, соседку. Остальные были « от автора». «Соседка будто бы звонила в дверь – вход в беседку, тетя Мотя будто бы ее открывала и видела соседку и почтальона. Соседка говорила: «Тетя Мотя, Вам письмо!», и почтальон отдавал письмо – зеленый листик с дерева. Тетя Мотя восклицала: «Ах, какая радость». «От автора» кричали: « Развернула – там …», и слова тети Моти «Фу, какая гадость» заглушались пьянящим хохотом. Ирка смотрела, слушала и не могла понять, смеяться или ужасаться. Вообще-то ей было смешно. Но Алка взяла ее за руку и возмущенно прозвенела: «Пойдем отсюда». Среди детей они стали появляться очень редко.
С возрастом дружба крепла, и родители ей потакали: возили подружек на дачи, в Крым, водили вместе в театры. Если девчонки разъезжались, обязательно слали друг другу красочные открытки – из Ленинграда, или из Риги; выбирали маленькие сувенирчики – детскую посудку, соломенную шляпку, пластмассовые брошечки.
Алкина мама очень тактично дарила Ирке одежду, ей не хотелось, чтобы Ирка невыгодно отличалась от подруги. Однажды из-за границы она привезла для девочек то, чего не было ни у кого во дворе. И не просто чего не было, а даже никто не знал, как это называется, и поэтому называли «чулки-штаны». На самом деле, этот предмет одежды назывался колготки. У Ирки теперь они были красные и голубые. Она уговорила Алку пойти погулять во двор и там без конца подтягивала колготки, чтобы все видели, что у нее нет теперь никаких дурацких резинок, а сами колготки не коричневые, а цветные. Надо сказать, что вокруг колготок собрался детский консилиум, который изучил новый рывок цивилизации и с радостью постановил, что такая роскошь будет доступна скоро всем. После этого все члены консилиума разбежались прятаться, так как «вОда» стал считать.
И все же наступил момент, когда стало ясно, какая между подругами разница. Этой лакмусовой бумажкой стала первая свадьба Алки. Платье невесты, свадебный кортеж, подарки, богатые советские граждане, пришедшие на свадьбу, ресторан – все это кричало Ирке: « Ты бедна! У тебя этого никогда не будет!»
Под модную «Червону руту», старательно орущую ресторанным ансамблем, вышли танцевать все гости. Ирку пригласил гладко причесанный красавец. Рядом с ним она себя чувствовала Золушкой, которую до бала не посетила фея, настолько безвкусным она вдруг увидела свое платье с крупными цветами, сшитое соседкой-костюмершей за один день.
Где бы набрала Ирка мужества не загнать свой комплекс внутрь, не стать на всю жизнь недовольной судьбой? Помощь пришла от того, от кого не ждала – от Педагога.
На очередном уроке, вскоре после приезда с зарубежных гастролей, он говорил своим ученикам-школьникам: « Любите свои скрипочки, они вас и во Францию приведут, и в Италию, и с голоду не дадут умереть, и скучать не заставят». Ирка ухватилась за эту фразу и пришла к выводу, что это истина. Ее спасет труд. И еще остается надежда на любовь…
Ирка ехала домой и думала: « Только бы Алка была дома». Алка была дома. Период ее хандры закончился, но не до конца, от чего она без конца что-нибудь ела, или пила, или курила. Делать ей ничего не хотелось, и она с несвойственным ей нетерпением ждала Ирку, которая на нее действовала стабилизирующе, как могут действовать только родные сестры или закадычные подруги.
Алка увидела Ирку в окне и пошла открывать дверь.
–Где ты была? Я тебе звонила, звонила…
–У Педагога. Я как раз к тебе, у меня … Даже не знаю как объяснить.
Ирка вошла в квартиру и отметила обновку Алки – новый трикотажный спортивный костюм. Она давно привыкла к Алкиным превращениям, но в условиях сине- коричневых советских «треников» нежно-розовый цвет костюма заставлял только глубоко вздохнуть.
– Алка, я тебе сейчас такое расскажу!
– Подожди, пошли на кухню. Сок будешь?
– Буду.
Алка налила в длинный стакан тяжелый, с мякотью клубничный сок. Ирка отпила и замолчала. Удовольствие от еды – основное удовольствие в жизни, но клубничный сок – это счастье.
– Что ты молчишь, рассказывай!
Алке хотелось чужих событий и впечатлений, чтобы забыть свои неприятности. Она, приготовившись слушать, села повыше, прямо на огромный подоконник, закурила Мо, а не какую-то там Яву явскую, и стала выпускать дым в деревья за окном.
Ирка рассказывала о знакомстве с Горянским, эмоционально жестикулируя. Она описала свои предчувствия, потом встречу, потом его внешность и состояние внезапной влюбленности. А Алка слушала и понимала, что, несмотря на два брака, с ней никогда ничего подобного не происходило. Она никогда ничего не предчувствовала, не влюблялась с первого взгляда, из-за мужчин не волновалась, это уж точно, и ладони у нее от них не щекотало. Она просто получала предложение, выходила замуж, но после этого все довольно быстро рассыпалось.
Ей очень захотелось прикоснуться к Иркиному событию, поучаствовать в нем, в конце концов, помочь подруге и самой забыться.
– Ну и что теперь будет?– спросила она Ирку.
– Я должна пойти на его концерт, я должна его опять увидеть,– услышала Алка в ответ.
Она не узнавала подругу, но решила перейти к делу.
– Тебе надо заняться гардеробом,– заявила она Ирке.
– Да! Но как! Сегодня же! Ведь завтра я иду на концерт, а у меня ничегошеньки нет.
– Нет – так будет. Так-так, твой стиль – интеллигентная московская девушка.
– Кто бы сомневался, но сейчас лето, надо что-нибудь светлое, яркое…
– Нет-нет, это позже, а завтра концерт. Он играет, ты соответствуешь, понимаешь? Строгость, стиль, загадка.
– Где все это взять?
– Деньги есть?
– Двести рэ.
Алка присвистнула: « Откуда?»
– Сэкономила.
– Тогда пойдем к Рожковой.
В Москве была известная спекулянтка, жена специалиста, работающего в основном в капстранах. Алка знала ее через родителей. Спекулянтка ломила немыслимые деньги, но Алка знала, что из уважения к ее родителям, Рожкова не станет девчонкам выкручивать руки.
Рожкова действительно выкручивать руки не собиралась, но и шикарного ничего показывать не стала. Зачем? Она же не меценат?
Из небольшой кучки импортных вещей Алка вытащила коричневое платье без рукавов и окинула взглядом Ирку, как будто видела ее впервые. Лицо волевое, черты определенные, но овал не то круглый, не то угловатый. Фигура близка к прямоугольной, ноги неровные. Но это только если внимательно рассматривать, а так, с ее внешностью, конечно, на подиум не пригласят, но жить можно.
Ирку коричневый цвет не вдохновлял, но она все-таки натянула платье. Платье было сшито конусом, вершиной вниз. Свободное наверху оно точно касалось бедер, спускалось по ногам и сужалось ниже колен. Сзади разрезик. К тому же цвет точно совпадал с цветом волос.
– Сшито как для меня,– констатировала Ирка.
– Есть коричневые босоножки. – Голосом продавщицы проскрипела Рожкова. Несмотря на то, что Рожкова по профессии имела отношение к искусству, интеллигентной ее назвать было нельзя. Торговля существенно была ей ближе.
– Будьте добры… – попросила Алка.
Босоножки замшевые, все в ремешках, на каблуках. Ирка надела.
– Соня Рикель!-Заключила Алка. – Подними волосы.
Ирка подняла.
– Шанель! Будем делать « Бабетту», хотя нет, это – слишком. Небрежно заколем большой заколкой.
– Платье и босоножки – сто, заколка – двадцать пять.– Объявила Рожкова.
Ирка оглянулась на Алку. Дело в том, что на двадцать пять рублей можно было поужинать в ресторане с сухим вином, горячими и холодными закусками, с кофе и мороженым впятером.
Рожкова внесла несколько заколок. Алка выбрала большую, ассиметричную, в виде модерновой пряжки.
– Дарю за поступление в институт.– Сказала она Ирке.
Остальные сто рублей Алка заставила потратить на джинсы. Шел 72 -ой год, в Москве в джинсах ходили единицы, и то только в центре – « в центрах», как тогда говорили. Ирка не могла решиться сумму, превышающую мамин аванс, выложить за одни штаны! Штаны фирмы Ли сидели идеально, и, что немаловажно, здорово стройнили Ирку. В них она казалась модней и круче, хотя тогда так не говорили.
– Ты посмотри, – шипела Алка, – смотри, какая ты стала! Видишь? Ноги кажутся длиннее!
– Да-а, – удивлялась Ирка, – вот это да-а!
– Это же джинсы, да еще Ли! Все обращать внимание будут теперь.
– Брать? Господи, как дорого!
–Дорого? – вмешалась Рожкова. Вам повезло еще. Их можно продать и за двести. Просто срочно нужны деньги.
– Если не возьмешь, я сама тебе их куплю.
– Ну нет, не надо сама. Давай возьмем.
Дома Ирка мерила обновочки еще несколько раз. К платью и босоножкам она добавила мамину сумочку и ее же, вернее еще бабушкины золотые часики. На следующий день, именно в таком виде она отправилась на концерт. Шла не спеша и на этот раз, потому что в такой одежде и аксессуарах нельзя быть суетливой. В Ирке электрически включилось достоинство, ведь на нее оглядывались даже женщины.
Володя играл в Большом зале Московской консерватории последним, его поставили в конец, как самое яркое ожидаемое выступление.
Московская консерваторская публика – это уши, и не просто уши, а профессиональные, натренированные годами уши. Их ничем не проведешь. Они требуют совершенства, школы, профессионализма, личности, таланта. Эти уши наслушались столько музыки, и в чужом и в своем исполнении, что знают не только каждую ноту, но и точку над ней, и паузу после нее, и нюанс, написанный в тексте. Уши помнят, как эту или другую пьесу исполнял этот, и десять лет назад играл тот, и почему молодой лауреат играл лучше народного артиста… Играть этим ушам страшно, но и весь смысл занятий музыканта – играть этим ушам. Только им ты сдаешь экзамен, только здесь ты знаешь себе цену.
Горянский экзамен сдал. Ему устроили овацию.
Счастье и пот из-под челки, гордость и благодарность публике – самое первое состояние после концентрации внимания и крайней ответственности на сцене, а дальше Володя вдруг остался один. Он вышел из душного зала на летний ветер, а душевный подъем, который наполнял его, как кислород воздушный шар, не с кем было разделить – город пока был ему чужим.
Тут к нему приблизилась девушка, он вспомнил ее – вчера она была у Педагога.
– Володя, поздравляю, – мягко улыбнулась девушка,– ты не скучаешь? Хочешь прогуляться?
Ее голос звучал очень тепло, опекаемо. Выглядела девушка так, что прогуляться с ней не отказался бы никто. И Горянский пошел с Ирой гулять – невозможно же в знаковый день оставаться одному!
Володя
Володя родился в теплой юго-западной республике Советского Союза. Там, в военной части служил его отец. Недалеко от их городка, в селе жили дедушка и бабушка, родители мамы – школьной учительницы. В этом довольно большом селе, раскинувшимся среди зеленых холмов, утопающем в виноградниках, черешнх, грушах и Бог весть в каких еще фруктах, Володя проводил все летние месяцы. На излете лета обязательно игралась чья-нибудь свадьба. Именно игралась, потому что у свадеб были хоть и древние, но сценарии, были свои режиссеры-знатоки свадебных обрядов. Гости, как актеры, хорошо знали и исполняли свои роли, которые выучили, наблюдая за свадьбами с детства. И были оркестры. Музыкантами становились из поколения в поколение – от отца к сыну, уроки музыки тоже получали на свадьбах.
Деревенские музыканты играли, не жалея сил, веселя гостей по нескольку дней с утра до вечера. Народная музыка быстрая, заводная. Володя глаз не мог оторвать от кудрявого смуглого скрипача – слушал и смотрел часами. Когда бабушка говорила, что через неделю в селе будет чья-то свадьба, Володя ждал встречи именно со скрипкой.
Как маленькие мальчики, наблюдая за игрой в футбол, начинают сами играть, как будто их кто-нибудь тренировал, или как девочки, бредящие балетом, глядя на балерину даже просто по телевизору, вдруг начинают повторять ее вариацию, так и Володя, которому однажды все-таки дали подержать скрипку и смычок, вдруг сыграл маленькую мелодию. Никто на развеселой свадьбе не обратил на это внимания, кроме мамы. Мама знала, что просто так невозможно заиграть на таком инструменте. Это не рояль, на котором, имея слух, несложную мелодию может подобрать любой желающий. Из скрипки извлечь один-то звук не сразу удается. Мама поняла, что у Володи явное дарование и, похоже, желание играть.
В девять лет Володю отдали учиться в музыкальную школу, затем в училище.
Годы учебы проходили ни шатко, ни валко, пока на должность заведующего отделом скрипки и альта не приступила некая приезжая из Москвы.
Елена Николаевна вот уже десять лет ездила за мужем офицером по гарнизонам, с Урала на Кавказ, с Кавказа на Украину и вот теперь она приехала сюда. За эти годы Елена Николаевна подрастила двух девочек-погодок и отдала их в школу. Своей профессией она, выпускница Московского Музыкального вуза, ученица знаменитого Педагога, не занималась все десять лет. Теперь же, устроившись в городке на продолжительный срок, Елена Николаевна начала работать в музыкальном училище вместо вышедшего на пенсию престарелого музыканта. Ее приняли с гордостью – из Москвы!
С Володей Горянским ей стало все ясно с первого же урока – бриллиант в ржавой оправе.
Явное художественное чутье, неограниченная беглость пальцев, музыкальность существовали рядом с небрежностью, сомнительной культурой исполнения и слабой школой. Елена Николаевна догадалась, что ушедший педагог просто боялся более серьезными занятиями отбить у мальчишки охоту к учебе. Но она не собиралась прогибаться и терять уважение к себе, поэтому объяснила Володе в первую же встречу разницу между профессиональной игрой и самодеятельной.
«Если ты хочешь быть настоящим скрипачом, может быть даже известным, то надо заниматься по-другому. Если нет, то мы все равно будем заниматься по-другому, только поменьше».
Володя начал заниматься как зверь и не только игрой, но и анализом форм, музыкальной литературой. Наконец-то, кто-то понял его, его устремления, кто-то стал поддерживать и подталкивать вперед. Его игра стала интеллектуальной, глубокой. Через год Володя стал победителем Большого республиканского конкурса, еще через год он взял первую премию в соседней Венгрии, и тогда Елена Николаевна заговорила об учебе в Москве, у Педагога.
– Я все понимаю, как тяжело отпустить мальчика так далеко, но здесь у него не будет будущего. Такого будущего, какое может дать московский вуз.
– Я сделаю для этого все,– заявила Володина мама, – я сниму ему квартиру, буду посылать деньги, буду часто приезжать.
– Конечно, Москва – не пустыня, он там будет не один такой. Привыкнет,– успокаивала Елена Николаевна,– и без присмотра не останется. Педагог своих учеников очень пестует.
Наступило лето перед отъездом Володи в Москву. Он поехал попрощаться с дедушкой и бабушкой в село. Эта была основная версия, но существовала еще одна – сельская девушка, с которой Володя каждое лето встречался. Эта была его тайная любовь. С ней он никогда не появлялся на людях, зато вечерами они упоительно целовались где-нибудь за селом. Девушка была очень смуглая, похожая, как ни удивительно, на индианку – между удлиненным носиком и верхней губой было маленькое расстояние, черные волосы рассыпались по всей спине, между бровями странным образом имелась круглая плоская родинка. Эта родинка – большая редкость и явно имела какое-то значение, как все родинки, имеющиеся от рождения, но Володя ничего не знал о значениях родинок. Ему просто очень нравилось летом обнимать тонюсенькое тело девушки, ощущать ее руки у себя на шее, целовать ее губы. В этот раз он особенно стремился с ней увидеться – возраст диктовал.
В селе играли свадьбу. Перед долгой разлукой с родственниками Володя выпил вина, потом сменил скрипача в крестьянском оркестре. Вряд ли на какой-нибудь свадьбе так еще играл скрипач, как Володя. Его импровизации на народные темы не поддавались повторению ни по выдумке, ни по технике. Деревенские одобрительно кивали и кидались в пляс. Музыкант поднес Володе вина, которое еще больше вскружило ему голову.
Когда свадьба устала, из темноты появилась девушка, Володя тихо исчез за ней. Девушка была влюблена в Володю, ей хотелось что-то значить для него, остаться в его памяти, ждать продолжения. Володя тоже был влюблен в девушку, но без мыслей о будущем. Будущее для него было в Москве!
В Москве для Володи все устраивалось, как по нотам – судьба благоволила. Судьба всегда так или иначе помогает тому, кто много и честно трудится, как будто благодарит за положительную энергию, которую бескорыстный человек выбрасывает в космос. Эта благодарность может наступить в старости, когда натрудившийся за жизнь человек получает блага, на которые уже не надеется; благодарность может настигнуть не самого энтузиаста, а его детей или внуков. Володе повезло больше, его труд сразу оценивался и поддерживался невидимыми силами. Он поступил, произвел впечатление. Маме удалось снять двадцатипятиметровую комнату в квартире на Фрунзенской набережной. Хозяйкой квартиры была вдова крупного военного чина. О ее происхождении говорило имя – Клеопатра Петровна. Коренная москвичка с замашками барыни – всю жизнь убирать квартиру раз в неделю к ней приходила помощница. Раз в неделю Клеопатра ездила в Елисеевский гастроном и Филипповскую булочную по старомосковской привычке. При этом она говорила: «Я поехала в город». Городом она считала Арбат и Тверскую улицу. Все остальное в ее сознании было пригородом. Кстати, Клеопатра не могла запомнить советские названия улиц, она говорила Пречистенка, Остоженка, Охотный ряд. А не Кропоткинская, Метростроевская, Проспект Маркса. В молодости Клеопатра блистала в обществе, знала Чехова, Куприна, относилась к золотой молодежи Москвы. В старости сохранила остатки былой красоты, достаточно энергии и здоровья, только стала туга на ухо, что обрадовало и Володю и его маму – не надо будет беспокоиться о продолжительности занятий дома – хозяйка не услышит! Возникает вопрос, зачем Клеопатре сдавать комнату? Ответ прост. Она боялась одиночества. Ей хотелось, чтобы кто-то был рядом и вызвал Скорую, если понадобится.
