Kitobni o'qish: «Магистр»
…Неожиданно из-за арки, стоявшей поперёк улицы, вышли ещё двое в обтягивающих брючках-шоссах, больше всего напоминавших подгузники, причём штанины были разных цветов – у одного жёлто-голубые, у другого – красно-чёрные. Выхватив кривые мечи-скимитары, венецианцы бросились на Олега.
Сухов изобразил испуг и развернулся, делая вид, что изготовился бежать. Его рослый и статный противник, тоже вооружённый скимитаром, злорадно ухмыльнулся. Расставив руки пошире, присев на полусогнутых ногах, он ловил струсившего ромея – и нарвался на меткий выпад. Олегов меч вонзился снизу вверх, протыкая сердце.
Венецианец даже не захрипел в истекающие секунды жизни – выронив клинок, он привстал на цыпочки, пуча глаза и растягивая рот в неслышном крике. Олег выдернул меч и повернулся кругом к парочке «разноцветных». Сойдясь на мечах с «красно-чёрным», более опасным и опытным противником, Сухов стал кружить, уходя от клинка «жёлто-голубого», – тот подпрыгивал, ярился, пытаясь достать патрикия и аколита, но его намерению то и дело мешал напарник, будто нарочно загораживавший Олега. Италиец и рад был бы уступить товарищу, да не мог выйти из магического круга, который со звоном и шипением рассекаемого воздуха чертила беспрестанно разящая сталь. Олег Полутролль, гридень Рюрика и Халега Ведуна, владел мечом на уровне, недостижимом для венецианских бретёров.
«Красно-чёрный» прилагал отчаянные усилия для того, чтобы только удержать скимитар. Скованный величайшим напряжением, он изнемогал, венецианцу казалось, что у противника отросло шесть рук, как у страшненького божка из Индии, и сразу полдюжины мечей пытаются иссечь его. Томящий страх набухал в венецианце, рождая отчаяние, – «красно-чёрный» уразумел, что магистр не бьётся с ним, а забавляется, теша себя жестокой игрой. В какой-то момент произошёл надлом – рука бретёра дрогнула, пропуская удар, и меч-спафион перечеркнул ему горло – вбок словно брызнуло рубиновым вином.
Обратным движением клинка Олег поразил «жёлто-голубого» – тот умер, так и не успев ничего понять.
Сухов медленно выдохнул – и услышал топот. Ещё трое, нет, четверо со скимитарами выбегали из старого парка, над деревьями которого возвышалась одинокая колонна зелёного в крапинку мрамора. С кличем «Святой Марк!» они всем скопом бросились на Олега…
Глава 1,
в которой Олег решает уберечь Его Величество
Ромейская империя1, Константинополь.
Лето 935-е от Р. Х.
Весна в Константинополе напоминала Олегу Сухову русское лето – та же зелень кругом да теплынь. Разве что ночи случались сырые, промозглые, да море иной раз угрюмело, срываясь в бурю.
Зябнущие ромеи всё еще разжигали в своих домах жаровни, всё кутались в шубейки из лисьих да козьих шкур, а Сухов, наоборот, снимал с себя надоевшие теплые вещи – и радовался нарастающему теплу. Весна в здешних краях была коротка, она не тянулась месяцами, развозя грязь да слякоть. Природа тут просыпалась сразу – животворящие соки земли бежали всё веселей, всё шибче, питая корешки и готовя вершки к цветению…
Олег покинул дом с первыми лучами солнца. Неширокие, извилистые улицы ещё тонули в плотном сумраке, но уже не были ни тихи, ни пустынны. Торговцы, зевая и потягиваясь, отпирали лавки, сонные никтофилаксы – ночные стражники – шли отсыпаться, мистии – подёнщики крутились у пристаней и прочих хлебных мест, а тысячи придворных, зябко кутаясь в нарядные сагии – плотные плащи-накидки, поспешали в Палатий,2 боясь пропустить церемонию торжественного шествия базилевса,3 ежеутренне являвшегося народу. Хоть ромеи и считали себя потомками римлян, а с виду такого не скажешь. Римские тоги и туники облегали тела, складками отзываясь на движения, подчеркивая стать, а вот ромейские одежды были настолько тяжелы и жестки, будто упаковывали своих хозяев в цилиндрические футляры, в негнущиеся обертки с головы до пят.
Обычно патрикий4 Олегарий, как прозывали Сухова ромеи, и сам с рассветом направлял стопы к императорскому дворцу, но этим утром его ждали иные заботы. Закутавшись в черный сагий, Олег двинулся в обход церкви Святого Сампсона, пока не вышел к старой городской стене. Замшелая кладка не впечатляла – по сравнению с мощью укреплений Феодосия,5 защищавших западные пределы города, стена была и пониже, и пожиже. Неширокая улица, примыкавшая к куртинам и башням, тянулась до порта Неорион. Не доходя до Золотого Рога, уличка разбегалась узкими, загаженными проулками, где обитали грузчики, моряки и прочие нищеброды. Появляться в трущобах было опасно, ничего не стоило потерять и кошелёк, и жизнь, зато шпионам на глаза не попадёшься. А уж соглядатаев в Городе хватало – подсматривали, подслушивали все, кому не лень, доносы писались пачками.
Олег и сам «сплёл» целую агентурную сеть – из мистиев и невольников, проституток и беспризорных мальчишек. Расходовал он на это дело медяки, а сведения порой такие поступали, что и золота не жаль. У кого из сановников роман на стороне, кто из высших чинов склонен торговать секретами, что творится за стенами лучших домов Константинополя – обо всём сообщали патрикию Олегарию. Хозяева обсуждали свои дела при слугах, в упор не замечая челядь – как будто у тех не было глаз и ушей. За тринадцать лет жизни в Царьграде Сухов вызнал подноготную богатейших и влиятельнейших семей империи. Фоки, Куркуасы, Аргиры, Дуки, Комнины – все хранили «скелеты в шкафу», за всеми числились тайны непристойные и зловещие, постыдные и ужасные.
…Мимо проехал старенький священник на понуром ослике. Старичок осенил Олега двоеперстием, и тот уважительно склонил голову.
«Ох уж эти тайны, – вздохнул Сухов, – ох уж этот лицемерный, коварный, шпионский мир…»
Некогда сам Халег Ведун, великий князь новгородский, оставил Олега тут «для пригляду», дабы вызнавать секреты ромейские и посылать весточки с людьми верными на далекий Север. Однако Халег давно уж упокоился – лет пять, как сожгли погребальную лодью князя. Нынче высокий курган над его могилой травой успел порасти.
И с кем Сухову теперь связь держать? Кому слать «совершенно секретные» сведения? Молодому, безбашенному Хельгу, еще одному тёзке, потрясающему леса и степи на том берегу Русского моря?6 Или Ингорю Рюриковичу, князю киевскому, по прозвищу Старый, слабому и неудачливому сыну великого конунга? И это только самые видные фигуры в «далёкой стране Рос», а там ещё десятка два правителей понеприметней водится – конунгов, кунингасов, райксов да всякого княжья. Им пособить? Смешно, право…
Хельг на всех страху нагнал, каждый год уходит в набег – то хазарам жару даст, то на франков набросится, то еще на кого. Но уж больно горяч молодой князь, стратегии не ведает вовсе, а тактика у него одна и та же – переть напролом.
Такой, если и воспользуется секретными сведениями, то лишь для того, чтобы напасть и покуражиться всласть.
И Олег выбрал князя Ингоря Старого, хоть и против желания, – несимпатичен ему был правитель Киева. Однако долг превыше всего. Ещё малость подумав, Сухов признал, что кой-чего добиться удалось-таки. Разве не стал Ингорь, сын Рюрика, терпимее к христианам? Стал. Вон и церкви велел не жечь, а монахов и купцов ромейских привечать по-всякому. «И то хлеб…» – скупо улыбнулся Олег.
«Знать, какова знать!» – такой, шутливый с виду, девиз придумал патрикий Олегарий своим агентам. Знание это, подчас весьма опасное, не раз помогало Сухову уберечься от дворцовых интриг и преследований – Священные Палаты больше всего напоминали роскошный террариум, гадючник или паучатник, где остервенело соперничали десять тысяч сановников. Подкуп, лесть, клевета, отрава или нож в спину – всё годилось в потаённой борьбе за власть, за близость к императору, к его подачкам и милостям.
И вот ещё одно важное сообщение – информатор доложил Олегу о зреющем заговоре против базилевса Романа I Лакапина. Императора заговорщики готовятся убить, дабы посадить на трон Константина Багрянородного, взрослого давно, но до сих пор опекаемого Романом, и погреться в лучах возведенного ими Величайшего, поиметь злата-серебра, земель и рабов вволю.
На памяти Сухова это была уже третья или четвёртая попытка государственного переворота. Предыдущие не удались, нельзя было позволить, чтобы стала успешной и эта, пока последняя по счету, – базилевс вполне устраивал Олега. Роман I, сын армянского крестьянина Феофилакта, ценил верных ему людей, он был щедр и приближал «выдвиженцев» к своей особе, так сказать, «через ступеньку».
Тринадцать лет тому назад император возвёл Сухова, крещёного варяга, в спафарии. Четыре года спустя Олег, минуя целый ранг,7 получил титул патрикия. Плохо разве?
…Он обогнул заброшенный Большой театр, покривившись и отворачивая лицо. Когда-то тут ставили пьесы Софокла и Плавта, а нынче на площадке орхестры, что перед сценой, разыгрывались иные трагедии с комедиями – там казнили государственных преступников.
– О, времена, – пробормотал Сухов, – о, нравы… – и вернулся к прерванным мыслям.
Быть патрикием не только лестно и почётно, но и выгодно – титул обеспечивал владельцу безбедное житье и массу привилегий, пропуская в узкий ближний круг, что теснился у самого престола. А взойдёт на трон новый император и что тогда? Ведь начнётся драка, вперёд, к кормушке поближе, пробьются новые фавориты, а приближенных свергнутого Романа оттеснят в задние ряды, обрекая на прозябание и тихое забвение. А оно ему надо?
Патрикий зорко осмотрелся, отвлекшись от дум. За вонючими кучами мусора поднимались обшарпанные стены многоэтажек, обиталищ для отверженных и убогих. Первые этажи были заняты под лавочки и мастерские, а верхние уступами выпирали наружу, нависая над улицей и едва не смыкаясь грязными стенами. Улички превращались в подобия сырых и промозглых ущелий, где всегда густела тень и даже днём не гасли копотные светильни. Дуло как в трубу, но никаким сквознякам не под силу было выветрить вековечный смрад.
В полутьме облупленных колоннад обозначилось движение, и Олег откинул тяжелую полу сагия, открывая ножны меча. Тени замерли.
Привычным движением положив ладонь на рукоять спафиона,8 Сухов углублялся в район «высоток», не сбавляя шага. Живописный оборванец пересек его путь, небрежно крутя нож в ловких пальцах, и вдруг замер, поклонился почтительно.
– Привет тебе, сиятельный, – просипел он, узнавая.
– И тебе того же, Кенхри, – улыбнулся Олег своему агенту. – Как успехи?
Кенхри-Живоглот сделал неопределенный жест.
– Живем, не тужим. Удачи, сиятельный…
– Добычи! – пожелал Олег.
Согнувшись в прощальном поклоне, босяк скользнул за выщербленные колонны и словно растворился в полутьме. Ушел на дно…
А Сухов двинулся дальше, поглядывая по сторонам и не забывая посматривать вверх – из окошек и помои могли выплеснуть ему на голову, и ночной горшок опорожнить.
Впереди, выставляя девятый этаж под зоревые лучи, громоздилась «высотка» побогаче – кое-где и балкончики имелись, а между окон выступали облезлые пилястры. Желтоватые стены, поддерживавшие красную черепичную крышу, издали выглядели нарядными, веселенькими даже. Многоэтажку обрамляла аркада на облезлых колоннах, под нею чадили большие жаровни, трепетали язычки пламени. В сизом дыму чернели страшные фигуры нищих – сгорбленные, скрюченные, искалеченные. Те, кто были ближе к огню, грелись сидя, кто подальше – стоя. А один из нищих и вовсе лежал. Не жилец – умирающий клекотал и хрипел ошмётками лёгких, царапал грудь, тужился в последнем усилии жизни… Никто не обращал на него внимания.
Олег нахмурился, но шаг не замедлил. Однако и не ускорил свой уход – ранее его ужасали все эти «донные отложения», эта человеческая гниль, а после он притерпелся, стал лишь брезговать нищими духом и телом. Это было отвратительно – побирушки трясли культями, растравляли страшные раны, паразитируя на людской жалости. Каменщик в поте лица своего зарабатывал в день фоллов9 двадцать, а нищий, с утра до вечера канючивший на паперти, выпрашивал милостыни на сотню. И кого тогда следовало жалеть?
Не переставая хмуриться, Сухов шагнул в тень аркады и переступил порог трактира «Золотая шпора», ногой нащупывая крутые ступеньки. В лицо пахнуло чесноком и луком, дешёвым вином и жареной рыбой.
Было ещё рано. По строгому велению эпарха, градоначальника Константинополя, трактирам полагалось начинать работу в восемь утра и закрываться в восемь вечера, но портовая окраина жила по своим законам.
«Золотая шпора» занимала обширный подвал, низкие своды коего будто проседали под тяжестью многоквартирного дома, плюща толстые колонны-тумбы. Сквозь узкие, часто зарешеченные окошки цедил бледное сияние восход, не затмевая светилен.
Длинные монастырские столы желтели скоблёным деревом, на лавке в углу храпел загулявший мореход, а за каменной стойкой зевал кабатчик. Сонно моргая на Олега, он осведомился глухим голосом:
– Чего изволите?
– Горячего подай. И вина хорошего. Хиосское есть?
– А как же! – засуетился трактирщик и трубно взревел: – Анна!
Из жаркой кухни выплыла пышногрудая девица, румяная и простоволосая.
– Звали? – буркнула она, упирая красные руки в толстые бока.
– Где тебя носит? Не дозовёшься… Тут свининки ждут, с капусткой фригийской. Хлеба испекла?
– А то…
– Тащи. И кувшинчик хиосского!
– Вилку прихвати, – велел Сухов, и девица удалилась, смутно бурча про некоторых, кои зажрались, видать – пальцев им мало, вилки им носи…
Не слушая, Олег прошёл в дальний угол и сел спиной к стене. Отсюда ему был виден весь зал, а из окошка поддувала струя свежего воздуха.
Вскоре Анна принесла горшок с тушеной свининой, развернула тряпицу с изрядным куском каравая, поставила запотевший кувшинчик с вином – и двумя руками торжественно подала двузубую серебряную вилку с ручкой из кости. «Вот же ж язва», – усмехнулся Сухов. Впрочем, готовить она мастерица – мясо просто таяло во рту, а капустка нисколько не разварилась. И хлеб как пахнет!
Завтракая, Олег стал вспоминать. Ему было что вспомнить…
…Олег Сухов родился далеко отсюда – в Ленинграде, тысячу лет тому… вперёд. Сначала его водили в садик, потом он сам ходил в школу. Отслужил в армии, поступил в универ, устроился на работу. Занимался фехтованием, участвовал в соревнованиях, увлекался ролевыми играми. И все мечтал оказаться в прошлом, где его умения пригодились бы всерьёз, чтобы выжить и зажить хорошо, и даже лучше. Однажды его мечта сбылась – в лето 2007-е от Рождества Христова.
Фестиваль они тогда устроили, решили размяться в молодецкой утехе – выбрались на природу мечами самодельными помахать да шашлычков отведать под «пивас». Олег как раз общался с Шуриком Пончевым, врачом, что пользовал ролевиков, когда вдруг полыхнуло сиреневым, и синий туман поглотил весь видимый мир. Надо полагать, физики по соседству баловались – ковырялись во времени, тайны природы вызнавая. Удался их опыт или провалился, неизвестно, а вот Олега с Пончиком закинуло аж в IX век, во времена варягов. В лето 859-е от Р. Х. На пустынные просторы Гардарики, древнего месторазвития Руси.
Те давние переживания уже почти стёрлись в памяти, а тогда его душу просто разрывало от ужаса и восторга, отчаяния и ярости.
Их обоих продали в рабство, и стал Олег-трэль медленно выбираться из неволи, выкарабкиваться из грязи да в князи.
Год спустя напали свеи, пришлось Олегу с Пончиком сопровождать посланцев конунга в далёкий Старигард,10 чтобы призвать того самого Рюрика. Призвали. Побили свеев. Олег тоже вломил вражинам, даже Рюрика спас, а когда спросили его, чем наградить, Сухов возьми да и скажи: «Волей!» Варяги захохотали и растолковали «путешественнику во времени», что он давным-давно свободен, ибо не может оставаться рабом тот, кто взял меч и бился за други своя.
Таков был суровый и гордый закон. И тогда Олег запросился к Рюрику в дружину, и конунг взял его, и братия была «за»…
Сходили они в поход на Лондон и Париж, под командованием Аскольда-сэконунга нагрянули в Константинополь. Сухов уже мечтать стал, прикидывать, как бы ему в ярлы11 выйти, дружинку сбить и на собственной лодье прогуляться куда-нибудь в Кордову – вытрясти у тамошних сарацин их серебряные дирхемы и золотые динары. Увы, не пришлось – опять над ними заиграли сиреневые сполохи, опять накатил синий туман, и перебросило Олега с Пончиком на целую жизнь вперед, в лето 921-е, в десятый век. И опять всё по новой…
Прибился Олег к светлому князю Инегельду Боевой Клык. Славно они тогда поразбойничали, пограбили богатенький Ширван. Там-то и встретил Сухов свою возлюбленную, ныне жену законную, Елену Мелиссину, самую красивую женщину на свете. Всякого он потом навидался – в Итиле, в Булгаре, в Новгороде, в Киеве. Однако и грозные «исторические события», и подвиги воинские, и даже крещение во храме Святой Софии – всё блекло перед той встречей во дворце ширваншаха, перед их первым свиданием, связавшим свирепого северного варвара и ослепительную зоста-патрикию – однажды и на всю жизнь…
…В трактир ввалилась целая ватага мореходов из славного города Амальфи, и сразу стало людно. Смекалистый трактирщик тут же выпустил в зал юродивого – якобы бобы продавать. Полуголый «божий человек», лохматый и грязный, с жидкой бородёнкой и младенческим взглядом, расхаживал между столов, горбатя спину, изображая то обезьяну, то лошадь, то змею. Он искусно блеял и кукарекал, а на его тощей, вовек не мытой шее болталась на веревочке икона – увесистая доска с закопчённым ликом, раз за разом гулко шлепая несчастного безумца по впалой груди.
Бобы юродивый, по большей части, поедал сам или раздаривал, но едоков и выпивох он потешал изрядно – что и требовалось. Не потому ли посетителей – и зрителей – всё прибывало?
Заглянула на огонек не проспавшаяся педана – дешевая проститутка, из тех, что пристаёт к мужчинам на улице. Спустился объездчик лошадей, он был одет как крестьянин – в хитон из грубого полотна, заправленный в домотканые штаны. Сверху короткий плащ, перекинутый через плечо, на ногах поношенные сапоги, перевязанные ремешками крест-накрест. Крадучись по привычке, заявилась пара воришек, стала шептаться с трактирщиком, торгуясь за отрез шелка, который стяжала на рынке у зазевавшегося купца. А потом «Золотую шпору» посетили двое варангов,12 старый и молодой. Оба были в кожаных штанах, в сапогах сафьяновых, расшитых мелким речным жемчугом, в длинных кольчугах, перетянутых наборными поясами, и при мечах. Варанги здорово походили друг на друга – и статью, и разворотом плеч, и лицами – широкими, скуластыми, твёрдыми, словно резанными из крепкого дерева.
Старого Олег сразу признал – это был Инегельд. Светлый князь десятый год подряд приводил свою дружину на службу к базилевсу, и ему не отказывали, ценили за силу и верность.
Князь повертел кудлатой головой, обнаружил Сухова и тут же осклабился в радости узнавания. Небрежно расталкивая посетителей, он направился к патрикию. Кое-кому из амальфитанцев-мореходов не понравилось его неуважительное поведение, один усач даже за ножом потянулся, но молодой варяг так на него посмотрел, что тот мигом присмирел, вроде как усох даже.
– Здорово, Олег! – прогудел Боевой Клык. Сухов молча ухмыльнулся и крепко пожал протянутую руку.
– Могу поспорить на литру золота,13 – сказал он весело, – что парню за твоей спиной ты приходишься отцом!
– И выиграешь спор! – расхохотался Клык. – Знакомься – Тудор.
Молодой варяг с достоинством поклонился.
– А это – Олег, сын Романа, – обратился к нему князь, – патрикий. По-нашему – ярл.
Тудор уже по-иному глянул на Сухова – с прирастающим почтением.
– Чегой-то тебя давно видно не было, – молвил Инегельд с укоризной. – Я к Елене-то твоей заглядывал пару раз, а она мне – нету, мол!
– Приказ базилевса, – усмехнулся Олег. – С царём болгарским толковали.
– Ну, тогда понятно, – прогудел князь и лукаво прищурился: – Слыхал, тебя поздравить можно? Никак этериархом заделался?
– Никак нет, – улыбнулся Сухов. – В этериархи меня не пускают – есть кому шепнуть на ушко базилевсу про моё гнилое варварское нутро. Вот, дескать, поставим мы этого варанга надо всею этерией, и куда та этерия мечи да секиры нацелит?
– Вот хорьки вонючие, – нахмурился Боевой Клык. – Мы ж клятву даём! Как же слово порушить можно, честь свою замарать?
– Они ж по себе судят, князь, – усмехнулся Олег. – Когда у самих ни ума, ни чести, ни совести, разве станешь искать это в ближних и дальних? Нет, конечно. Так что пока я аколитом поставлен, командовать буду одними наёмниками, то бишь вами.
Этерия – личная гвардия императора – была как бы триединой и складывалась из этерии великой, в коей служили сплошь македонцы, из этерии малой, куда набирали хазар да арабов-христиан, и этерии средней, самой славной, укомплектованной по найму – варягами или норманнами. Вот с нею-то и управлялся аколит.
– Угощайтесь, – сказал Олег и окликнул кабатчика: – Любезный! Чарки моим друзьям.
Хозяин трактира сам обслужил варягов – знал, как своевольны бывают русы.
Разлив вино, Клык коротко сказал:
– Ну, будем.
Выпив и утерши усы, он крякнул:
– Доброе винцо. Уж чего-чего, а в этом ромеи способны. – Навалившись на стол, князь спросил, утишая голос: – Пошто звал?
– Дело есть, – посерьезнел Олег. – Это самое… Узнал я через своих людей, что кой-кому не по нутру нынешний базилевс. Задумали они Романа прикончить, а Константина поставить на его место…
– И разжиться золотишком, – понятливо кивнул Клык. – За услугу-то.
– Именно. Мои подсуетились, вызнали всё, что смогли. Короче. Это самое… Сегодня в Палатии, в Срединном саду, заговорщики наметили свою первую встречу. Придет Феофан Тихиот, Павел Сурсувул, Димитрий Калутеркан и Рендакий Элладик. Самый важный из них – Павел. Он единственный знает, кто стоит во главе заговора. Мне это тоже неизвестно…
– Вызнаем, – обронил Инегельд. – Получается, что они как бы и незнакомы?
– Кстати, да. До сего дня они держались врозь. Все сношения велись тайно – заговорщики записки друг другу писали и прятали в особых местах. Каждый решал свою часть задачи – кто войско прощупывал, кто деньги изыскивал, кто сторонников привлекал. А теперь они соберутся вместе.
– Стало быть, скоро выступят, – сделал вывод князь.
– И я того же мнения. Их надо брать всех разом, живьем, вязать и к базилевсу тащить. Ему – убережение, нам – почёт. Ну и за наградой дело не станет…
Тудор поёрзал в нетерпении, поглядывая на отца, а тот огладил бороду, соображая.
– Всех гридней мне не собрать… – протянул Клык задумчиво.
– А всех и не надо. Достаточно будет «чёртовой дюжины», половины даже.
– Это можно! – расплылся в улыбке Клык и вздохнул: – Турберн, правда, занемог, стар больно. Я его в Тмуторокане14 оставил – пущай косточки греет и добро наше стережёт.
– А отчего в Тмуторокане? – удивился Олег.
– А я там нынче обретаюсь. Как Хельг Ведун отнял град сей у хазар, так я в нём и поселился. А што? Тепло! Рыбы – море, хлеб родится – зёрнышко к зёрнышку. Не-е, хорошая землица! Там сейчас Карл Вилобородый обретается, да булгарин этот, из ультинов, Курт Дулат. Курт и савира нашего сманил, Илитвера Отчаянного. Помнишь, как мы под Киевом пересеклись? Во-от… И Веремуд Высокий там, и Рулав Счастливый, и Гуда Змеиный Глаз… Когда я уезжал оттоль, а было это по осени, в гавани уже четыре больших лодьи стояли! Да! Знамо дело, сосен таких, как на севере, на здешних югах не сыщешь, зато здесь бук растет. Такой вышины вымахает порой, что глядишь – и шапка валится! Я вот тоже, вернусь когда, лодью новую себе выстругаю!
– Поддерживаю, – улыбнулся Сухов и тут же построжел, словно вспомнив о звании аколита: – В общем, так. Соберёшь наших тихонько возле Фароса – это маяк, я тебе показывал. Помнишь? – Князь кивнул. – Вот. Оттуда недалеко до Срединного сада.
– Когда сходимся? – деловито спросил Боевой Клык.
– Ближе к полудню.
– По рукам!
Оставив друзей – голодные варанги трапезничать желали, – Сухов покинул трактир.
Нездоровый туманец от зловонных испарений успел растаять, нищие тоже потихоньку разбредались, кутаясь в свое рваньё. А умиравший остался – лежал близ чадной жаровни и остывал. Отмучился. Олег перекрестился и пошёл домой.