Kitobni o'qish: «Целитель. Послание лекаря Олександра»

ПРОЛОГ

Понедельник, 8 августа 1977 года. После обеда

Куба, Варадеро

«Море смеялось…» Не помню уж, где я подхватил эту строчку, но мне всегда хотелось начать именно с нее. А к нашему медовому месяцу на «Острове Свободы» сие изречение подходило идеально, звуча, как удачный слоган.

Море смеялось даже в ненастье – сезон дождей, хоть и заканчивался в августе, но ливни шуровали строго через сутки, начинаясь, как по расписанию, ровно в час дня.

Только что жарило белое солнце – и вдруг небо темнело, словно занавеска задергивалась. Набегавшие тучи выжимали из себя первые капли, крупные и тяжелые – с вишню. И сразу – лавина теплой воды! Отбушевав, ливень прекращался так же внезапно, как и начинался. Марево испарений вставало над землей, и лишь кондиционер в номере спасал от духоты.

Мы с Ритой заселились в отель «Варадеро Интернасьональ». Нас пугали змеями, скорпионами и мохнатыми, с ладонь величиной, пауками аранья, но никакой живности, кроме крылатых муравьев размером чуть больше осы, нам не попадалось.

Отель притулился к Авениде Примера, растянувшейся километров на двадцать вдоль океана. Тихо, чисто и скучно. Улица чаще всего пустовала, лишь изредка ее оживляли антикварные авто, словно сбежавшие из музея – «Форды», «Бьюики», «Шевроле» пятидесятых годов. Прокатят мимо, сипя дряхлыми движками – и тишина…

Правда, все эти пустяки совершенно не трогали Риту. С самого утра она бежала к океану. Атлантика – под боком! Выходишь из отеля – и вот они, бездонные разливы берилла или топаза – смотря, какая погода на дворе. Необъятный пляж из мельчайшего белого песка распахивался сразу за чередой пальм.

Жара частенько спадала, под ветром даже зябко делалось, зато вода прогревалась до плюс тридцати. Окунуться в небывало прозрачные волны, рвануть сажёнками, отфыркиваясь по-тюленьи – это мне нравилось. Но еще больше я любил валяться в шезлонге, наблюдая за тем, как самозабвенно резвится Рита, плескаясь русалкой. А самое шикарное видение случалось в финале зрелища, когда девушка, вдоволь накупавшись, выходила на берег.

В этот момент я даже темные очки снимал, чтобы вобрать зрением «рождение Афродиты». Ступая длиннущими ногами и в меру вертя попой, Рита являла себя народу, тая в глазах немного снисходительную улыбку. Две синих ленточки бикини больше подчеркивали, чем скрывали, привлекая внимание к спрятанному от чужих глаз…

…Гибко изогнувшись, девушка присела в соседний шезлонг. Ее рука сразу нащупала мою, и наши пальцы переплелись.

– Хорошо! – выдохнула Рита. – Правда?

– Истинная, – улыбнулся я, снова надевая черные очки, – беспримесная.

– Слуша-ай, – в голосе моей суженой прорезалась слабая надежда. – А ты, случайно, «Рефреско» не захватил? Жажда обуяла!

– Так ты ж бутылку выкинула.

– Да не выкидывала я! В урну бросила…

– Вот! – наставительно поднял я палец. – А по здешним правилам, лимонад или пиво можно купить, только сдав бутылку.

– Дурацкие правила! – сердито пробурчала Рита. – И даже «зеленый» не поможет?

– Бесполезно.

На Кубе мы песо не пользовались, платили «красными» сертификатами «А» и «зелеными» с литерой «В». Последние были весомее. Двадцать пять песо (а это ползарплаты кубинца) равнялись пяти «красным» сертификатам, или одному «зеленому».

– Разве что долларом поманить… – подал я идею. – Баксы еще зеленее!

– Нетушки! Ладно, перебьюсь как-нибудь…

Девушка отвернула голову, следя прищуренными глазами за колыханьем перистых листьев пальм.

– Знаешь… – Ритины губы дрогнули, продавливая ямочки. – Самое приятное, когда выходишь на берег, это перехватить твой взгляд, – белые зубки сверкнули лукавой улыбочкой. – Тебя до того тянет, ты хочешь так неприкрыто…

Жадной пятерней я провел по Ритиной спине, дотягиваясь до влажных плавочек.

– М-м? – отозвалась жена, потягиваясь.

– Есть хочешь? – спросил я вкрадчиво.

– Хочу, хочу! – вдохновилась девушка. – Лангуста на гриле! И чтоб пина-колада!

– В «Лас-Америкас»?

– Ага!

– Ну, пошли… Только море смоем, – я неуклюже пошутил: – А то засолимся, как две селедки!

– Обяза-ательно! – сладко улыбнулась Рита. – Залезем в ва-анну… Ты мне потрешь спи-инку… Вытремся, а пото-ом…

– Пошли скорее! – я спустил на песок хихикавшую женушку, и вскочил, не чуя и следа недавней разморенности.

– Побежали!

Зазывный девичий смех рассыпался, позванивая хрустальным колокольчиком, и затерялся в шелесте пальм.

Там же, позже

Обожаю тропические закаты! Вечернее море не впечатляет, от слова «совсем», зато небо пылает чистейшими, роскошными красками – цвета перепадают от насыщенного лимонного тона до царственного пурпура.

Гаснет день – и только угольно-черные силуэты пальм чеканно вырисовываются на пламенеющем фоне. Темные волны накатываются на берег, с шуршаньем перебирая песок, а океан как будто прячется за подступающей чернотой ночи, донося мощное влажное дыхание.

В такие томные вечера лучше всего разумеешь смысл тутошнего слова «маньяна»,¹ сущего девиза всей Латинской Америки. Его лениво тянут и мексиканцы, и эквадорцы, и кубинцы. Лежишь в сладостном ничегонеделаньи, дремотно созерцая мир… Тебе удобно, тепло, хорошо… И бутылка рома под рукою…

«Пошли, поработаем ударно!» – звучит энергичный голос Человека-которому-больше-всех-надо.

«Маньяна…»

«Да пошли!»

«Да маньяна же…»

Откинувшись в шезлонге, я переваривал хвосты лобстера, и благодушествовал.

– Пойду, окунусь! – не утерпела Рита, пружинисто вставая.

– Поздно уже, – я беспокойно заерзал.

– Ну, разо-очек!

– Да плыви уж… – мои губы недовольно скривились, и тут же расплылись, поймав благодарный поцелуй.

Смутно видимая девичья фигура растворилась в сумраке, а мне вспомнилась Ритина оговорка за ужином. Девушка просто не смогла удержать в себе новость – и выложила ее «на десерт», виновато хлопая ресницами:

«Мама дозвонилась… Инка родила под утро. У нее мальчик!»

Во время «десерта» я испытал фантомные боли былой измены, но их совершенно подавили Ритины чувства – моя жена расстроилась. Из-за муженька! А то как же… Мишеньке, видите ли, неприятно вспоминать о давнем прегрешении!

А у Мишеньки даже глаза запекло… Как бухнется на коленки, как примется ноги своей половинке целовать, да уверять истово, что она – святая, ангелица, влюбившаяся в беса, похотливого и нечистого…

…Вздохнув благостно, я загляделся на темнеющую даль, представляя Москву, роддом на проспекте Калинина, Инну, измучанную и счастливую… И сверток с лупатым дитём, что ворочается неподалеку, чмокая соской. Мальчик… Мой сын.

Радости не было. Но и то бестолковое ошеломление, что я впервые испытал сорок лет назад при встрече с новой жизнью, не лишило меня покоя. Помню, прекрасно помню. И дочь, и внучек. Они остались там, в неразличимом будущем. Хотя… Кто ж его знает, это время? Могли и не родиться…

Я дернул головой, словно вытряхивая из нее беспокоящие мысли. А Инночка…

Всё должно было произойти совсем-совсем иначе! Инка в невестином платье, и я рядом на свадебном фото… И еще один снимок из семейного альбома – гордая Хорошистка доверяет мне чадо, закутанное в одеяльце… Но не вышло.

«И хорошо, что мы расстались, – подумал я. – Иначе…»

Мои зрачки тревожно забегали, отыскивая Риту. А, вон она, плещется… Может, и правда, любовь к Инне была лишь наваждением?..

Вдоль пальмовой аллеи зажглись яркие фонари, приманивая бабочек, гуляющие парочки и самодеятельных музыкантов в сомбреро.

Краем глаза я заметил высокого седого старика в дорогом сером костюме, и в того же цвета туфлях. Наверное, потому и заметил, что не ожидал встретить на пляже тепло одетого купальщика. Пиджак, правда, отдыхающий снял и повесил на руку, но все равно, при одном взгляде на него становилось жарко.

А старикан миновал маленький оркестрик расфуфыренных марьячос, наяривавших на гитарах, и направился прямо ко мне.

– Вы позволите? – слегка поклонился он, и со вздохом облегчения занял пустующий шезлонг. – Не удивляйтесь моему наряду, – слабая улыбка шевельнула подбритые усы. – За всю свою жизнь так и не научился плавать! А загорать не люблю. Тупо лежать, впитывая ультрафиолет, подобно овощу на грядке? Благодарю покорно, мне времени жаль! – старый в затруднении потер выскобленный подбородок. – Простите за невольную навязчивость… Вы офицер?

– Да нет, – пожал я плечами. – Мы тут отдыхаем… с женой.

– А я – в Лурдесе! – живо подхватил нечаянный собеседник. – Отдыхаю, хе-хе… Меня зовут Игорь Максимович. Большой специалист из столицы нашей родины. К-хм… «Родина слышит, родина знает…», – фальшиво напел он. – На Кубе я… э-э… скажем так – в служебной командировке. А вас как величать?

– Михаил. Из Москвы. Тоже, – вытолкнул я в телеграфном стиле.

– Будем знакомы, – мягко сказал Игорь Максимович. – Вчера я стал невольным свидетелем… м-м… ну, не важно. Ваша очаровательная супруга порезала ножку, наступив на раковину, и вы залечили ранку наложением руки. Вы – целитель?

Я уныло вздохнул, чувствуя подступающее раздражение.

– Нет-нет, – покраснел новый знакомый, – я не из тех, кто ищет знахарей! Сам сподобился врачевать, аки Христос. Нам не помешало бы встретиться, Михаил… М-м… На родине. Вы не против?

– Ну-у, вообще-то, нет, – затянул я. – А зачем?

– Хм. Как бы тут… Нет, лучше с глазу на глаз. Давайте, второго октября на Пионерских прудах, в шесть вечера? Побуду немного Воландом! Согласны?

– Согласен.

– До осени! – странный старик неожиданно упруго встал, и пропал за шелестом пальм.

Я закрыл глаза и откинул голову, моргая на алые полотнища заката. Перебивая шум набегающих волн, зашуршал песок под босыми ногами Риты – и мокрая, холодная русалка уселась ко мне на колени.

– Согрей меня! – по-детски тонкий голос был призван разжалобить суровую мужскую натуру.

– Лягушка! – заворчал я, обнимая свою красу ненаглядную.

– Царевна! – важно добавила девушка. И прижалась, и задышала в шею…

«Всё будет хорошо! – оттаял я от надуманных скорбей. – Вот увидишь!»

Глава 1.

Среда, 14 сентября. День

Тель-Авив, Керем-Ха-Тейманим

По прилету в «Бен-Гурион» Марина не стала задерживаться и дожидаться обещанного трансфера, а взяла такси «Гило». Белая новенькая машина подкатила тут же. Обходительный таксист-еврей мигом отправил чемодан прелестной пассажирки в багажник, и с поклоном распахнул дверцу.

– Шви, гвэрет!

Отделавшись дежурным «Мерси!», Ершова устроилась на заднем сиденье, следя за тем, чтобы посадка выглядела поизящней. Она снова примеряла на себя образ восточной принцессы, грациозной и немного загадочной – хиджаб цвета пустыни, расшитый мелким жемчугом, и длинное платье абайя смутно очерчивали фигуру, разжигая извечную мужскую тягу.

Ага, водитель сражён. Усмехнувшись неласково, Марина покосилась в боковое зеркальце – неприметные парнишки, выделенные Григой для охраны его драгоценной, занимали места в облупленном «фордике». Женские губы победительно дрогнули – да, она верно вычислила своих «прикрепленных». Именно эти «три мушкетера» сидели рядком в эконом-классе – и старательно отводили глаза, делая вид, что знать ее не знают…

– Куда, мадам? – бархатисто спросил шофер.

– Тель-Авив, Керем-Ха-Тейманим.

Машина тронулась и покатила к городу, а Маринины мысли вернулись в прежнее русло. Грига давно добивался ее, но как же робок он был в первую брачную ночь! Гладил, едва дыша, как будто не атласная кожа скользила под его ладонями, а тончайший фарфор. Хотя, если честно, столь трепетное отношение нравилось ей.

Молодая женщина задумалась, рассеянно посматривая за окно, где никли ветви древних олив и финиковых пальм. Грига…

Если честно, из них двоих любит он один, а она милостиво дозволяет любить себя… Ну, тут можно завести шикарный разговор про сердечные дела, про отношения, вот только стоит ли? Нелишне помнить, что ничего вечного в человеческой жизни не бывает, и амурный пыл затухнет пару лет спустя. Иным, правда, везет – любовь тлеет долгие годы, согревая нежным теплом.

Миша… Губы Ершовой дрогнули, продавливая ямочки на щеках. Похоже, иногда человек совершает ошибки, полагая, что у него несколько сроков жития. Нет, дружок, всего лишь один, один-единственный, и все эти бодрые обещания начать новую жизнь – не более, чем самообман. А старую ты куда денешь? Вычеркнешь из памяти? Не получится…

Пожалуй, Мишечка смог бы сделать ее счастливой, и семь лет разницы в возрасте не такая уж роковая цифра. Вопрос в ином – обрел бы он сам счастье рядом с Мариной Гариной? Ответ отрицательный…

Показался Тель-Авив, скопище ультрасовременных небоскребов и кварталы старых обшарпанных домов. Такси углубилось в путаницу улиц, выворачивая к высоченной стене, ограждавшей внутренний двор. Через каменную кладку, вскипая изумрудной пеной, переливались плети чего-то цветущего и тропически яркого, касаясь пахучими фестонами солидной двери, сколоченной из дерева и обитой позеленевшими полосами бронзы.

– Приехали, мадам.

Натянув скупую улыбку, Ершова расплатилась. Таксист бережно опустил на тротуар чемодан таинственной незнакомки, и был таков. Зато в тени кипарисов притормозил скромный «Форд».

Не обращая внимания на телохранов, Марина нажала кнопку, вделанную в камень. Дверь отворил невысокий парень с кривой шеей. Тряхнув копной выгоревших волос, обронил, впуская гостью:

– Мармарин?

Ершова хотела отделаться небрежным кивком, но перехватила холодный, бестрепетный взгляд «привратника», и сдержанно ответила:

– Да, это я.

– Хозяин ждет вас, – молодчик говорил на чистом русском, разве что со слабым гортанным призвуком. – Позвольте…

Отняв у Марины багаж, он проводил ее во внутренний дворик, с трех сторон окруженный крытыми галереями то ли в римском, то ли в мавританском стиле. Посреди двора журчала вода, брызгаясь и переполняя древнюю мраморную чашу, но еще выше фонтанировала буйная глянцевая зелень, обвивая тонкие колонны, а кое-где заплетая балюстраду верхнего этажа.

Из тени колоннады выскочила миловидная девушка, обряженная в потертые джинсы и яркую майку, с которой скалился Фредди Меркьюри.

– Шалом! – залучилась она. – Меня зовут Яэль!

– Мармарин, – улыбнулась в ответ Ершова.

– Ой! – засуетилась Яэль. – Дедушка ждет вас! Ари, отнеси, пожалуйста, вещи наверх, ладно?

– Ладно, – добродушно проворчал Ариэль, с удовольствием слушаясь внучку хозяина.

– Пойдемте! – позвала Яэль из тени галереи. – Дедушка с самого утра в кабинете.

Марина кивнула, шагая в тень. Страху не было, но напряженность жила в теле, немного сковывая движения, зато обостряя зрение и слух. Да и «Беретта» в дорогущей сумочке приятно оттягивала руку. А если вытянуть пудреницу, и щелкнуть зеркальцем, «мушкетеры» ввалятся сюда, стреляя во всё, что движется…

Подойдя к высокой двери, внучка прислушалась, и кивнула:

– На месте! Входите, Мармарин…

– Спасибо, – «Мармарин» перешагнула порог.

Кабинет Рехавама Алона больше подходил ученому, чем матерому разведчику. Кроме древних свитков Торы, на полках красовались статуэтки ушебти, мумия крокодильчика и еще какие-то артефакты, исходившие древностью. А вот на большом письменном столе из черного дерева красовалась новенькая микроЭВМ «Коминтерн-2» с экспортным лейблом Sovintel.

Хозяин кабинета как раз был занят тем, что выстукивал одним пальцем по клавишам, набирая текст. Поразительно, но Алон выглядел свежее и бодрей, чем пару лет назад, когда «отдыхал» во внутренней тюрьме КГБ. Конечно, возраст есть возраст – морщины на его челе не разгладились, а седина не налилась молодой чернявостью. И все же от старика за столом исходила энергия и спокойная сила. Тут Рехавам поднял взгляд – в нем проскальзывали ирония и твердость, – а затем зрачки потемнели узнаванием.

– А-а, Сара! – усмешливо воскликнул Алон, вставая. – Она же Марина, она же Мармарин, она же «Росита»! Рад, очень рад! Присаживайтесь, мадмуазель!

– Мадам, – прохладно улыбнулась Ершова, занимая плетеное кресло из ротанга.

– Поздравляю! – Рехавам, как в молодости, присел на краешек стола, и заговорил прочувствовано: – Нет, я в самом деле рад, Марина. И вашему доверию, и… Знаете, мне очень импонирует, что вы тоже, в свое время, поддержали Миху.

– Для вас это важно? – молодая женщина сняла хиджаб и поправила прическу.

– Очень, – серьезно ответил Алон. – Но воспоминаньям предадимся после, а сейчас к делу. Прежде всего, мадам… Здесь вы в полной безопасности. Вашу охрану за периметром я видел, но она вам не понадобится, гарантирую. Да! В моем доме нет никаких «жучков» и звукозаписывающей аппаратуры. То, что я расскажу вам, останется строго между нами. Это раз. Приглашение свое я послал, как частное лицо. Да, я по-прежнему числюсь советником директора Моссада, но у меня своя сеть информаторов, и даже личный спецназ. Ари, что встретил вас, один из моих «гвардейцев». Это два. И последнее в моем растянутом предисловии… Третья, и основная причина того, что я вызвал на рандеву именно вас, заключается в чине Григория Ершова. Пост директора 5-го Управления Спецбюро «Мухабарат» – это не только успешное продвижение по службе, но и хорошее отношение президента Аль-Бакра. Насколько я понимаю, «пятерка» занята контрразведкой…

Тревога разошлась по нервам, холодя.

– И… что? – Марина пристально взглянула в глаза Алону.

– Считайте, я помогаю вашему мужу подняться по карьерной лестнице еще выше, – усмехнулся визави. – Пускай шагнет сразу через три ступеньки! Читайте! – он протянул женщине распечатку. – Это расшифровка сообщения, которое я получил от Михи. Видимо, он снова не хочет действовать официально, как тогда, с Бжезинским…

– Ах, вот как? – «Росита» сощурила черные глаза. – Значит, это вы его?

– Мы его, – кивнул Алон. – Читайте, читайте…

С очаровательной гримаской «Росита» поднесла листок к глазам.

Шалом!

Обращаюсь к вам лично, поскольку не уверен, примут ли мое предложение в КГБ. А дело важное, даже очень. Ваши главные враги, рабби, отнюдь не палестинцы и прочие террористы. Всех этих беспредельщиков спонсируют саудиты, разжиревшие на нефти – и творящие пакости всему Ближнему Востоку.

А нынче саудовская разведка готовит переворот в Северном Йемене.

11 октября должен быть убит президент Ибрагим Мохаммед аль-Хамди. Убийство организуют вице-президент и начальник Генштаба Ахмед Хусейн аль-Гашими, премьер Абдельазиз Абдель Гани, член правящего Совета военного командования Абдель Алим, плюс Али Абдалла Салех, имеющий в подчинении танковую бригаду и десантников. Исполнят злодеяние головорезы из просаудовского племени Аль-Ахмар.

Жизненно важно раскрыть заговор! Не буду советовать, рабби, но думаю, будет достаточно следить за вышеперечисленными персонажами и племенной верхушкой. Местные, особенно детишки и слуги, отследят всех – за бакшиш, разумеется. Подслушка и захват кураторов-саудитов живьем приветствуются)))

Зачем Израилю вмешиваться? Ну, хотя бы затем, что попытка убийства главы государства и участие в госперевороте – однозначный повод для объявления войны Эр-Рияду! Тем более что йеменцы – самые воинственные из арабов.

Рабби! Понимаю, что задал сложную задачу. Свяжитесь с той, кого вы держали за Сару. Доверьтесь, и у нас все получится!

Миха.

– Миша выделил слово «у нас»… – Марина вертела в пальцах распечатку. – И… как? Вы готовы?

– Готов, – четко выговорил Алон.

– Ну, что же… Откровенность за откровенность, – Ершова удобно откинулась на скрипучую спинку кресла. – Мы тоже получили послание от Михи. Оно уже запустило целую серию процессов в спецслужбах Ирака, в правительстве и у военных, поэтому выкладывать всё содержание «нашего» письма я не вправе. Но добавлю немного подробностей вот к этому, – она неторопливо вернула расшифровку. – Очень кстати образовалась социалистическая федерация Аден – Могадишо – Аддис-Абеба – Асмэра. Православным эфиопам в Аравии делать нечего, а вот правоверные сомалийцы и южные йеменцы вполне могут подкрепить северян Аль-Хамди…

– Как «китайские добровольцы» в Корее, – тонко улыбнулся Рехавам.

– Именно! – энергично кивнула Марина. – Аль-Хамди хотел объединиться с Южным Йеменом – ну, и отлично! Если Сана и Аден подпишут договор, то помогать войсками можно будет вполне легально. А уж когда всё начнется… Йеменские войска в Асире, Джизане и Наджране встретят, как освободителей! Дальше – больше… Вы только представьте себе: йеменцы с юга, а иорданцы с севера очищают от саудитов весь Хиджаз! Думаю, король Хуссейн не откажется вернуть родовые земли и вновь стать хранителем Мекки и Медины…

– Роскошно, просто роскошно… – промурлыкал Алон, щуря глаза от удовольствия. – Мадам, располагайте мною. Я ваш!

Воскресенье, 2 октября. Вечер

Москва, Пионерские пруды

Вообще-то, день рожденья полагалось отмечать в пятницу, но какой там праздник после пятой пары? Так что перенесли на субботу. Хорошо посидели.

Мама привезла роскошный «Наполеон», лучший торт в мире, а папа поздравил меня по электронке из Праги – до «Скайпа» еще расти и расти. Отцу сейчас нелегко, но он как-то умудряется тянуть воз хлопот в должности главного инженера, а по вечерам докторскую писать. Ничего, скоро к нему умотают мама с Настей, окружат «папулечку» любовью и вниманием!

Настёну малость развезло с бокала вина, всё лезла ко мне целоваться, а мамуля наставляла Риту, как в ее отсутствие добиться привеса у «Мишечки», а то «отощал совсем».

Честно говоря, не люблю я шумные застолья, а вот собраться по-семейному…

И посуды много мыть не надо! Мы с Мариком за полчаса управились. И завалились спать.

Рано утром неугомонная Ритка стала ко мне приставать, чтобы выцыганить ключи от машины, и соблазнила-таки. Да я бы и так доверил ей «Ижика», но ведь «через постель» гораздо интересней…

Прощальный поцелуй, цокот каблучков, нежное «Чао-какао!», подцепленное у моей мамы – и тишина… Я даже застонал от удовольствия, чуя, как стынет в квартире тишина. Перевернулся на другой бок, и продрых до десяти…

Но мысль о сегодняшней встрече с себе подобным, не покидала, словно тиканье часов – вечная озвучка на грани восприятия. Ощущение кануна преследовало меня до самого вечера.

* * *

Со стороны улицы Жолтовского не выглядывал элитный «Патриарх», безвкусный образчик «лужковского ампира». Дома, обступившие прямоугольник пруда, будто заключившие его в пышную раму, хранили дух старой Москвы – тихой, размеренной, основательной.

Стылая вода блестела темной гладью, отдавая сыростью и тиной, а на аллеях, как в тот «раскаленный страшный майский вечер», было безлюдно. Лишь желтые листья расставались с ветвями в последнем шуршанье.

Без пяти минут шесть я свернул с Малой Бронной под липы, попадая уже не в тень, а в легкий сумрак, и заметил единственного «сидельца» – Игоря Максимовича в обтерханном костюмчике, поверх которого был накинут серый болоньевый плащ, шелестящий от малейшего движения, даже на вдохе.

Старик сидел совершенно неподвижно, прямил спину и глядел куда-то очень, очень далеко – за деревья, за дома, за добро и зло. Обе морщинистые ладони он сложил поверх набалдашника трости – желтый лист слетел на сучковатые пальцы, и дед воззрился на бесплатный комплимент осени, складывая губы в улыбку.

Поднес ладонь поближе, любуясь прожилками жухлого листка, и тихонько дунул, смахивая транзитный грузик.

– Здравствуйте, – сказал я негромко. Откровенно говоря, меня терзали смутные сомнения – а стоило ли, вообще, возобновлять странное «курортное» знакомство?

Но старый приветливо покивал мне.

– Здравствуйте, Михаил. Присаживайтесь. Сегодня на редкость тепло, хотя тучки ведут себя подозрительно… – он кивнул на небо, где вечерняя синь затягивалась хмарью. – Миша, а когда вы впервые ощутили в себе Силу?

– Годика в четыре, – улыбнулся я. – Вылечил девочку из нашей группы.

– А скажите… Вот, когда вы лечите, то сильно устаете?

– Ну-у, года четыре назад выдыхался просто! А сейчас нормально…

Я с подозрением присмотрелся к Игорю Максимовичу – да нет, никаких происков или умыслов… Сидит, губу жует задумчиво, шевелит седыми усами…

– Михаил… А еще какая-нибудь сверхспособность есть у вас?

– Была, – в моем тоне преобладало кроткое терпение. – Я называл ее сверхскоростью. Она пропала у меня в десятом классе, осенью. Это был первый симптом, но до меня тогда не дошло. А после Нового года жутко разболелась голова… И, как назло, энергия… как вы говорите – Сила – по нулям! Рак мозга.

Старик замер.

– Но-о… – недоверчиво протянул он. – Как же… вы?

– Девчонки помогли, одноклассницы, – тепло улыбнулся я, решив не упоминать Маринку. – Спасли наложением рук! Так что… «Подзарядили»!

– Понятно… Знаете, Миша, я хоть и технарь, но всегда интересовался биологией, психофизиологией, генетикой… Горел желанием разобраться в себе, понять, что же во мне тикает! Помню, весной сорок пятого всю нашу «шарашку» отправили в Германию за трофеями. Мы собирали брошенную или битую радиотехнику – аппаратуру зенитных ракет «Вассерфаль», радары «Фрейя» и «Ягдшлосс». Добыча была знатная! И вот однажды нам попалась колонна немецких «Опелей», угодивших под бомбежку. По всей дороге, помню, раскидало ржавые ящики, битком набитые папками с самыми грозными печатями Третьего рейха. Мы сначала думали, что там что-то военное, важное для наших – тогда как раз штурмовали Берлин, – а оказалось, что в грузовиках везли документы эсэсовского института «Аненербе». Его курировал сам Гиммлер, а у рейхсфюрера голова была забита бреднями об истинных арийцах. В «Аненербе» и чистотой расы занимались, и мистику разводили, и даже экспедиции отправляли на поиски Святого Грааля или Шамбалы. Но я-таки нарыл одну занятную папочку… Помню эти серые, шуршащие листы с пропечатанным орлом, закогтившим свастику… Это были протоколы обследований людей с врожденной силой «вриль» – с той самой энергией мозга, Михаил! Нашим наказанием и нашей благодатью… – он задумчиво потер гладко выбритую щеку. – Я почему вспомнил дела давно минувших дней… Те документы до сих пор хранятся у меня в сейфе, а в них с немецкой дотошностью выписаны «истории болезни» более десятка реальных людей – немца, индуса, араба, славянина, еще кого-то… И все они такие же, как мы! И маялись точно такими же проблемами! Уже после войны я приезжал в Карл-Маркс-Штадт, где встречался с Бруно Кренцем. В сорок третьем он отказался сотрудничать с «Аненербе», и его принудили исцелять разных, там, высоких чинов. Заставляли с помощью гипноза и электрошока, давили морально, причиняя боль девушкам или детям в его присутствии. Мол, не хочешь слышать, как юная фройляйн кричит, заходится? Ну, так уврачуй штандартенфюрера СС, и мы ее отпустим! А когда Сила в Бруно стала иссякать, его бросили в концлагерь. Кренца ждали побои, издевательства и неизбежная топка крематория, но он встретил Юзефа Ковальского, такого же, как он сам, целителя, только латентного, не имевшего понятия о своем даре. Или проклятии – это уж кому как. Они бежали в тот же день, обратив свою Силу во зло, но против зла…

Я слушал Игоря Максимовича, вбирая слухом каждое слово и даже оттенки интонации. Мимо изредка проходили москвичи, возвращаясь с работы или направляясь за покупками, а я весь был там, в суровом, порой жестоком мире, известном мне по старому черно-белому кино.

– Ну, это всё – преамбула, – старый целитель хлопнул себя по острым коленям. – А позвал я вас сюда, Михаил, для того… Да просто хочу избавить вас от ошибок, свойственных всем целителям, знахарям, хилерам… Ну и, так сказать, передать опыт! – он тихонько, рассыпчато засмеялся. – Я не куплю вашу душу, Миша, но побуду, если хотите, наставником… Вы согласны?

Я уловил в голосе, во взгляде Игоря Максимовича страстное желание помочь, и чисто детский страх отказа. Поэтому раздумывал ровно секунду, и вытолкнул:

– Да, я согласен.

– Ну, тогда… – повеселев, целитель встал и махнул тростью. – Идемте, я тут недалеко живу…

Четверг, 6 октября. Ближе к вечеру

Москва, улица Малая Бронная

Игорь Максимович Котов задернул плотные гардины, погружая огромную комнату в сумрак. Недосягаемые потолки расплылись густой тенью, а книжные шкафы предстали хранилищами диковин и тайн.

– Садитесь, Миша, – Котов с трудом подвинул тяжелое кресло, ставшее от времени бесформенным. – Закройте глаза, успокойте дыхание – и отрешитесь от земного. Помните упражнение по собранности?

– Помню, – я уселся, вспоминая штудии у Корнилия, и зажмурился. Вдох – выдох. Вдо-ох… Вы-ыдох…

Обычно наставник водил меня тренироваться в метро, заставлял сосредотачиваться в толчее, отстраиваясь от мельканья лиц, от воя отъезжающих вагонов.

«Тяжело!» – как Гюльчатай говорит…

«Концентрации в заброшенной церкви или в темном подвале достичь просто, и без особых затей, – посмеивался Котов. – А вы попробуйте отсечь все звуки, все краски в толпе!»

– Прочувствуйте Силу в себе, – голос Игоря Максимовича доносился словно бы издалека, падал сверху холодными словами-снежинками. – Она наполняет ваш мозг, растекается по телу… Я не говорю, что нужно ощутить каждую клеточку в отдельности. Их в вас тридцать триллионов, никакой жизни не хватит… Просто переводите внутренний взгляд, обращайте внимание на сердце, на легкие, скользите вдоль позвоночника… Следите за тем, как бежит кровь, как набухают гормонами железы… Привыкнете к этому «личному досмотру» – и никакая зараза вас не возьмет!

Часы в гостиной мерно шинковали время, нарезая секунды. Приглушенное щелканье маятника отдавалось в голове слабым эхом, всё четче совпадая с пульсом.

Вдо-о-ох… Вы-ыдо-ох…

Суббота, 8 октября. Вечер

Москва, улица Большая Марьинская

С утра Светлана Шевелёва разрывалась от желаний – ее тянуло, как и раньше, к упорному постижению наук, но в то же время хотелось, чтобы двери Первого медицинского скорее закрылись за спиной, выпуская на волю.

Мечта стать нейрохирургом не покидала девушку, это давно стало целью. Просто сегодня плохо училось – внимание сбивалось, а трудолюбивой натурой то и дело овладевала задумчивая рассеянность. Наверное, ее голову и сердце занимали вчерашние бдения…

О, разумеется, как будущий врач, Света прекрасно знала, что миокард не является вместилищем души, но так уж принято – и амурные переживания, и томление духа прописывать в сердце.

А вчера Шевелёва подводила итог своей недолгой жизни. Девятнадцать лет – не тот срок, когда люди задумываются о будущем. В этом возрасте о нем обычно мечтают. Или бегают на свидания, поскольку практическое влечение куда занятней теоретических измышлений.

Выходя со станции «Алексеевская», девушка бегло улыбнулась своим мыслям. Иногда, вот, как вчера, ее приводила в веселое изумление эволюция, по спирали которой она восходила после той ужасной травмы.

Насколько она была похожа с сестрой – не отличить! «Врушки-хохотушки», как мама говаривала. Маша такой и осталась, а вот она… Месяцы нескончаемого ужаса и душевной боли выпарили всю легкомысленность и веселость. Светланка с удивлением сравнивала себя с Мишей Гариным, и наблюдала сходство. Мишенька тоже серьезен, как она. Порой – «по-взрослому» печален. И Андрей, и Изя до сих пор горазды на шалости и озорство, а Миша – нет. Тут кроется какая-то тайна, вот только разгадать ее не просто.