Kitobni o'qish: «Год черной тыквы»

Shrift:

Серия «Костры любви. Валерия Шаталова, Дарья Урбанская»

Пролог

Евдокия Барятина. Лавка зелейника, Гарда, столица Гардарики

– Как нет? – Евдокия нахмурилась, но затем, спохватившись, медленно вздохнула, и лицо её вновь разгладилось. – Зелейник обещался, что мой заказ доставят в срок.

– Не могу знать, сударыня.

Юнец за прилавком виновато развёл руками, но его взгляд забегал. Евдокия удовлетворённо поджала губы.

«Попался!»

– Точно нет? А если я дождусь самого зелейника и у него самолично спрошу?

Лавочник побледнел и сглотнул.

– Ты знаешь, кто я такая? – высокомерно бросила Евдокия. – Мой муж, голова артели артефакторов Барятин, состоит в совете при самом посаднике Гарды.

– Знаю, сударыня, – выдавил юноша, – и безмерно уважаю. Только из-за этого и предложу вам на замену другое средство. Нам велено его пока придержать, но для вас…

– Другое? Не юли, говори как есть.

– Его иной зелейник готовит, издалека везут, большая редкость, но по воздействию оно схоже.

– А чего ж не выставляете тогда, а придерживаете?

Юнец замялся, оттянув ворот светлого кафтана, будто тот вдруг начал его душить. А Евдокия упёрла руку в бок и требовательно спросила:

– Ну?! В чём дело-то?

– Стоит втройне супротив обычного, – пискнул он, втягивая голову в плечи.

– Втройне, говоришь? Ну что ж, давай, – она благосклонно кивнула. Забрав с прилавка непрозрачный фиал, она не глядя скинула его в кошму, а взамен бросила один полновесный златник. – По прежней цене. Платить втридорога не стану, не надейся. Не выйдет у тебя, шельмец, на жене Барятина нажиться.

– Но сударыня…

Евдокия дальше и слушать не стала, вышла из лавки зелейника под звон медных бубенцов, новомодной придумки, что последнее время вешали при входе во все лавки. Вслед ей донеслось неразборчивое бормотание, которое, если задуматься, походило на что-то вроде «Чтоб тебя твари Хейма сожрали!». В другой раз Евдокия не спустила бы вольности, но сейчас лишь улыбнулась уголками губ и отправилась дальше по своим делам.

Евдокия Барятина. Терем Барятиных, Центральный тракт, Гарда

Жизненная круговерть накануне большого праздника – русальей недели – закружила, затянула в свои суетливые объятия. Не было ни времени, ни нужды вспоминать нагловатого юнца из лавки зелейника. Подготовка к праздничному ужину отнимала все силы, и выдохнуть Евдокия смогла лишь вечером. В роскошном тереме Барятиных на Центральном тракте столичной Гарды стояла непривычная тишина – бо́льшую часть прислуги уже распустили по домам к семьям, у кого они имелись, поминать предков. Остались лишь Маришка – сенная девка, на которую теперь свалились все хлопоты, да Бьёрн Туур, выписанный из Грантланды. Все полагали, что он камердинер в доме Барятиных, и завидовали, ведь заполучить свободного грантладца в услужение – это и неслыханная редкость, и непозволительная роскошь. Сам хозяин дома, Феофан Барятин, слухи эти не опровергал. А Бьёрну, похоже, было плевать на мнение прочих. Он, высокий и широкоплечий, с неизменно холодным, невозмутимым взглядом делал какую-то свою работу – определённо не связанную с уборкой горниц – и получал за это златники. Евдокия никогда не вникала в особые дела супруга, но ей нравилось украдкой разглядывать статную фигуру Бьёрна. Было всё же в этих грантландцах что-то такое… притягательное.

Сегодня Феофан должен был прибыть к полуночи – увы, дела артели не знали ни выходных, ни праздников. Евдокия вздохнула. Что поделать, такова цена за благополучие. Зато в малой гостиной супруга ожидал накрытый на двоих стол с лёгкими закусками и хмельным мёдом из Грантланды, который он так любил, – Бьёрн расстарался.

Евдокия поймала своё отражение в оконном стекле и улыбнулась. Кожа сияла здоровьем, словно время обратилось вспять. Морщинки у глаз, нагонявшие на неё тоску последние годы, разгладились. Будто она снова простоволосая молодица, и впереди целая жизнь.

Неожиданно в стекле отразилась тень, смазанно, неясно, будто тот, кто её отбросил, метнулся быстро вбок, как почтовый кречет. Евдокия резко обернулась, но в гостиной по-прежнему никого, кроме неё, не было.

– Хм… – задумчиво протянула она, оглядывая стол, в центре которого стояло хрустальное ведро с наряженными берёзовыми ветками.

Одна из них слегка покачивалась, будто с неё только что вспорхнула невидимая пичуга. Даже гирлянда из алых лент и бус чуть подрагивала.

– Маришка? Это ты?

Не дождавшись ответа, Евдокия перевела взгляд на белоснежную скатерть, свисающую до пола, и нахмурилась.

– Мари… Тьфу, да что за глупости, – одёрнула себя Евдокия.

«Не станет же сенная девка прятаться от меня под столом. Какая дурость. Это всего лишь сквозняк…»

В ответ скатерть колыхнулась так, будто под столом кто-то вздохнул. Кто-то очень крупный.

– Леший тебя утащи, Маришка! – нервно притопнула ногой Евдокия. – Что за шутки?! Вылезай оттуда немедля, или велю Бьёрну всыпать тебе розог.

Из-под стола раздался противный скрежет, да такой, что Евдокия почему-то представила когтистую лапу, полосующую новомодный паркет.

– Б-б-бьё-о-орн… – прошептала она в сторону коридора.

Сердце бухало в груди, как ненормальное, ноги приросли к полу, а по спине и затылку полз холодок. Перед мысленным взором представал то пёс, то волк, то вурдалак, о котором судачили болтливые служки.

– Бьёрн!!! – разнёсся по пустому терему испуганный вопль Евдокии.

В ответ где-то в коридоре хлопнула дверь, а из-под стола глухо застрекотало. Край скатерти снова колыхнулся, и Евдокия стала пятиться к выходу из гостиной. Шаг. Другой. Внезапно высокая дверь распахнулась с такой силой, что створки с гулким стуком врезались в стены. И в тот же миг из проёма выскочило тёмное нечто. Громадное, никак не меньше волкодава, которых разводили их соседи по загородной усадьбе. И быстрое. Евдокия только и успела заметить глаза, налитые зловещим огнём, да торчащие жвала, с громким клацаньем сомкнувшиеся в вершке от её шеи. Не помня себя от ужаса, она бросилась к окну, но добежала лишь до стола. Ноги пронзило острой болью. Повалившись вперёд, она успела схватить тарелку – дорогой сангонгский фарфор, и Евдокию тут же, под звон осколков, стащило вниз. Вокруг голеней обвивалось мерзкое щупальце, сквозь коричневую чешую которого пробивались острые волоски-щетинки, вонзавшиеся в нежную кожу сквозь тонкие чулки.

– Бьёрн! – истошно завизжала она. – Мариш…

– Ар-хр-р! – огрызнулась тварь, сокращая сегменты щупальца, подволакивая Евдокию ближе к себе – туда, где у бесформенно шевелящейся плоти громко и часто щёлкали челюсти-жвала.

Мерзкие жгуты выпростались откуда-то из туловища чудовища, обвили её талию, давили, впиваясь тонкими иглами, и подтягивали вершок за вершком к верной погибели. Парча сарафана порвалась, на светлой ткани проступила кровь. И казалось бы, кошмарная тварь должна смердеть, но Евдокию неожиданно окутал сладковатый аромат печёной тыквы.

– Клац! – Острый мысок туфельки скрылся в уродливой пасти.

В этот момент Евдокию бросило в жар, на грудь навалилась тяжесть, а руки словно заиндевели, и она резко наклонилась вперёд и одеревеневшими пальцами ткнула осколком тарелки в тварь. Фарфор скрежетнул по подобию панциря и соскользнул прямо в глазницу, пронзая злобный лиловый глаз.

– Сдохни, хеймова тварь!

С мерзким хлюпаньем Евдокия вытянула осколок обратно и тут же вновь вогнала его. Ещё раз и ещё:

– Сдохни! Сдохни!

Тварь захрипела, забилась в агонии, но всё скользила и елозила своими дёргающимися щупальцами по Евдокии, раздирая платье в лоскуты, в стремлении не то обнять, не то раздавить, и наконец испустила дух. А выдыхая, захрипела, словно запечатлела имя своего несостоявшегося обеда:

– Евда-а-а-ахр-р…

Подвывая от пережитого ужаса, Евдокия выпуталась из-под тяжёлых обмякших щупалец, поползла вперёд, мечтая лишь о том, чтобы скорее оказаться в спасительных объятиях Феофана. Впрочем, супруг ещё не вернулся – она бы знала. Но куда же подевались остальные?

«Маришка? Бьёрн? Кто-нибудь?» – мысленно звала она, ведь из горла ничего кроме бессвязных рыданий не шло.

А перед внутренним взором мелькали картины одна другой омерзительней – как хеймова тварь поедала её служанку. Сначала ступни, затем голени…

Евдокию замутило, перед глазами заплясали точки. Но дрянные мысли не давали покоя, рисуя самые жуткие образы – обглоданные останки Маришки и Бьёрна.

«Неужто грантландец не справился бы с тварью? Он же такой сильный… Но раз не отозвался, значит… У -у-у…»

Она снова завыла. Пришлось упереться лбом в прохладный паркет и дышать глубоко, часто, со свистом.

«Скоро вернётся Феофан. Скоро он вернётся. Он разберётся со всем. Он спасёт меня».

Беззвучно она твердила эти слова снова и снова. Лежала на полу, рассматривала убегающий вперёд по коридору узор половиц и даже обнаружила ряд пятнышек застывшего свечного воска.

«Теперь некого упрекнуть за плохую уборку. Бедная Маришка…»

Унявшееся было сердце снова сбилось с ритма. И в этот миг у лестницы, ведущей в кухню, что-то зашуршало. Да так неприятно, что Евдокия тут же поняла – это точно не её супруг.

«Феофан бы пришёл с парадной. И разве можно спутать тяжёлую поступь его шагов с этим мерзким шуршанием ползущих по полу щетинок».

Цокот множества мелких ножек приближался, словно вверх по ступеням скользила огромная сороконожка. Евдокия стиснула зубы и поползла вперёд, навстречу шороху. Это был отчаянный шаг, но единственно возможный, ведь чуть дальше по коридору располагался чулан – а это и дверь, и щеколда, и, возможно, какой-то инструмент для защиты.

Шуршание приближалось, вот-вот неведомая тварь должна была показаться из-за поворота. Евдокия рывком подтянула себя к заветной двери:

«Ещё немного. Я успею. Мать честна́я, земля родная, помоги, не оставь…»

Часть I
Хейм отнимает

Глава 1
Лило

Лило Халла. Норы колодников, остров Хейм

Сотни невидимых игл впились в затёкшую ногу. Я резко сел, тут же стукнувшись лбом о каменный свод, и повалился обратно на жёсткий тюфяк, наполненный панцирными опилками.

– Да чтоб тебя… – прорычал я сквозь зубы, перевернулся на живот и червём стал выползать из своей спальни.

Наверное, я никогда не привыкну к этим узким, тупиковым дырам, раскиданным по стене в несколько рядов, словно медовые соты. Вот только ни мёда, ни пчёл на Хейме даже не видели.

Свесив ноги вниз, я спрыгнул на земляной пол. Во время сильных приливов грунтовые воды здесь поднимались и подтапливали нижний ряд спален, да так внезапно, что люди, бывало, тонули во сне. Наверное, стоило порадоваться, что Влас сумел выбить мне лежак в верхнем ряду. Но я испытывал лишь одно раздражение:

«Скорее бы закончить дело и свалить с отравленного острова!»

В спальной дыре справа от моей послышалась возня. Из черноты отсека сперва показались изящные босые ступни Устины, а затем её округлая задница в коричневатых форменных портках.

При других обстоятельствах – не в этом проклятом месте я бы непременно пригласил её на кружку-другую эля и…

– Доброй зари, Лило! – зевнула Устина и потянулась, разминая спину. – Чего такой хмурый?

– Придумывает план, как опять ничего не делать, – из дыры пониже высунулась лохматая голова Никодима.

– Да иди ты!

Мне нестерпимо захотелось его пнуть, но я развернулся, направился к противоположной стене и свернул в тоннель, ведущий в мужскую уборную, бывшую по совместительству и умывальной, и гардеробной.

К этому я тоже всё ещё не мог привыкнуть.

«Мне и не придётся. Надеюсь, сегодня Влас принесёт хорошие новости, и всё побыстрее разрешится».

– Эй, Лило, погоди. – Никодим догнал меня и хлопнул по плечу. – Не одолжишь мне парочку талонов до получки?

– Мне бы их кто одолжил, – буркнул я и вставил ключ в замок своего шкафчика. Конечно, ключ был формальностью. Нелепой попыткой создать у нас – заключенных, или, как их называли в Гардарике, колодников – хоть какое-то призрачное ощущение надежды на лучшую жизнь. Но по факту никто и никогда не хранил в этих ящиках ничего по-настоящему ценного. Запасной комплект уродливой рабочей формы и бытовая ерунда, выдававшаяся каждому норному, – вот и все мои богатства.

«Даже в ветхой комнатушке, где мы жили с… с ней, шкаф и то был больше. Скальдов скальп, как же бесит всё! Даже её имя, которое и в мыслях причиняет горечь».

Взяв своё полотенце и верхнюю тунику, я отправился в умывальную зону. Никодим уже успел наскоро умыться и теперь, обтираясь, принялся жаловаться на нехватку талонов, но его болтовня слилась с общим фоном просыпающегося муравейника. Местные звали его – Норы, хотя на старых картах ещё можно было встретить истинное название: Норнхольм. Не город, не деревня, а всего лишь гряда каменистых холмов, испещренных тоннелями, подземными ходами и округлыми нишами в стенах. Вроде бы их здесь прогрызли какие-то древние исполинские то ли черви, то ли жуки, но я особо не вникал в историю: хватало и тех тварей, что ждали меня внизу, в гейзерном зале.

Я сплюнул зольный порошок в длинный жёлоб, установленный под наклоном, подставил ладони под струи обжигающе горячей воды, пахнущей одновременно и железом, и прелым сеном.

«Как же я скучаю по крепкому морозу, по свежему воздуху, даже по инею, что заставлял ресницы слипаться…»

Вода слабым водопадом лилась из щелей в верхней части стены, с брызгами ударялась о дно жёлоба и уносилась потоком куда-то в недра горы.

– Зори рассветные, Лило! Чего ты там плещешься, словно дева перед брачной ночью? – Никодим уже затягивал пояс на своей палево-рыжей тунике. – Не успеем отметиться до первого луча – вычтут один талон. Сколько можно напоминать?!

– Да иду! Швахх бы побрал вас всех, – огрызнулся я, но шум воды поглотил ругательство.

Зато Никодим сел на свой любимый драккар.

– Каждое утро одно и то же, Лило. И за какие проступки тебя поставили мне в напарники, – нудел он, одновременно помогая мне с завязками ненавистной хламиды. – Ты ленивый и бестолковый, видно, что к работе не приучен…

Как же хотелось развернуться и дать ему в зубы! Но вместо этого я лишь стискивал свои.

«Ничего. Осталось немного потерпеть. Закончу с делами, и Влас переправит меня через Мост Костей на материк, а всё это дерьмо останется лишь в моей памяти».

Мы спустились в гейзерный зал в числе последних, отметились у Добрана – старосты чистильщиков и встали у своей горячей лужи. Каждый раз при виде Добрана, я мысленно ухмылялся – имя крайне не подходило обритому наголо здоровяку. Но, вероятно, его мамаша не рассчитывала, что пухлый розовощекий младенец однажды превратится в огромного колодника и будет сослан на Хейм.

Панцирные пластины скилпадов, которые мы замочили вчера в конце смены, ничуть не побелели, а это означало, что пойманная особь была старой и закостенелой. Для строителей или охотников – вариант отличный: высокая ударопрочность, отменная плавостойкость… Но у нас, чистильщиков, такие пластины вызывали лишь тяжёлые вздохи.

– Ночи кромешные, твари прибрежные, да за что мне это всё, – запричитал Никодим и, наклонившись, ухватил ближайшую пластину. – Тут работы дня на три, а талонов как за один дадут, скареды проклятые.

Мелькнула подлая мыслишка пихнуть этого зануду локтем, чтобы он плюхнулся в воду и наконец заткнулся. И без него было тошно: влажный тяжёлый воздух забивал лёгкие, испарения от луж оседали в носу перепрелой вонью, руки чесались от солоноватой горячей воды так, что порой хотелось содрать с них кожу. У опытных чистильщиков, вроде Никодима, таких проблем не было – после нескольких лет в гейзерном зале работники переставали ощущать любые запахи, даже своего пота уже не чуяли, а пахли они хлеще загнанных ездовых козлов. Руки чистильщиков и вовсе со временем сливались тоном с цветом рабочих туник, даже волосы приобретали медный окрас.

– Первый луч! – зычно взревел Добран, обозначая начало бесконечного рабочего дня.

Из круглой дыры сводчатого потолка действительно прорвался жёлтый проблеск рассветного солнца. Он опустился на поверхность гранёного зеркала, установленного в центре, и отразился множеством лучей, которые моментально пронзили весь гейзерный зал: пещеру с кратерами в полу, где бурлила нагретая вода и плавали панцири тварей. Вокруг копошились «оранжевые» чистильщики и сновали облачённые в серое носильщики. Добран спрятал учётную книгу за пазуху, достал из ниши корзину с нарезанным полотнищем и, обходя зал по кругу, принялся накрывать ночные лампадки. Светляки, заточённые в стеклянных колбах, успокаивались и засыпали.

Ширкнула первая щётка, затем вторая, и вскоре гейзерный зал наполнился однообразием звуков, прерываемых лишь приглушенной руганью чистильщиков или громкими окриками Добрана.

Я уселся на край нашего с Никодимом гейзера, опустил руки в воду и, выловив свою щётку, принялся за работу. Вверх – вниз. Ширх – ширх. Чтобы заглушить повисший в воздухе шум, я принялся тихонько напевать любимую песенку:

– Наливай мне мёду, крошка,
А себе плесни вина.
О моих мечтах про счастье
Пей за упокой до дна…

Но сегодня и она не помогала: утреннее предвкушение свободы постепенно сменилось тревогой. Всё же слишком часто я слышал здесь поговорку: «Хейм не отпускает», которую мне так и хотелось переделать в «Хейм отнимает». Ведь пока он только и делал, что отнимал у меня – спокойную жизнь, время, здоровье. Каратель Влас, хоть мне и приходилось на него надеяться, был тем ещё пройдохой. Нельзя безоговорочно доверять человеку, который может договориться и с одним, и с другим, способен тайно провести через Мост Костей и так же тайно сдать тебя да хоть тем же карателям.

Я сосредоточился на работе и, наверное, впервые сделал её качественно, а потому к вечеру кусок панциря скилпада сиял белизной, а руки мои горели от воды и монотонного движения щёткой. Даже Никодим присвистнул от удивления. Но я не стал слушать его похвалу, и как только Добран возвестил окончание смены, я развернулся и пошёл в гардеробную. Наспех обмылся и быстро переоделся в чистый привычно-оранжевый комплект одежды. Времени до встречи с Власом оставалось не так уж и много, а ведь ещё предстояло побродить по Городу, чтобы запутать следы. Конечно, маловероятно, что кто-то мог за мной следить, но рисковать не хотелось.

– Скоро всё решится.

Глава 2
Йонса

Йонса Гранфельт. Руины, остров Хейм

– На колени!

Властный окрик заставил меня встрепенуться и вынырнуть из тягостных раздумий.

– На колени! – повторил каратель и сквозь зубы с отвращением прорычал: – Нор-р-рная идиотка!

– Чего? Какая я тебе норная?! Глаза разуй!

– Молчать!

И он толкнул меня в плечо, одновременно выставив ногу, так что я споткнулась и полетела в дорожную грязь. На колени, как он того и хотел.

«Эх, юбку жаль…» – мелькнула несвоевременная мысль.

Тяжёлую джутовую ткань, пропитанную растопленным жиром горной арахны, я в прошлом месяце купила в лавке на углу Торгового тракта и Мучного переулка, у Пахома – высокомерного старика-лавочника. Сама не знаю, зачем. Пришла сапоги присмотреть, старые на последней охоте порвались, ну и заодно… Обычно я хожу в портках, оно и понятно, при моём-то занятии. Тоже в непромокаемых, ясное дело. В сочетании с короткой накидкой с капюшоном это хоть немного сводит на нет коварство погоды нашего неприветливого острова Хейм. Но в тот раз я подумала, пусть и юбка будет, чего уж…

Противная дорожная жижа сразу же ливанула в сапоги, и я брезгливо поморщилась, переводя взгляд себе под ноги. И замерла.

Юбки, о которой я так сокрушалась, на мне не было. Вместо этого на коленях натянулась застиранная серая ткань рабочих портков. Таких, в которые облачались некоторые норные. Носильщики.

«Что за?..»

В воздухе взвизгнула плётка и опустилась мне на спину. Обожгло укусом боли. Раз. Два. Надо было вскочить и врезать этому недоумку-карателю, но я молча сидела в луже, в оцепенении опустив взгляд на собственные ноги.

«Почему я так одета?»

Мутная жижа быстро расползалась по ткани, значит, ей конец. Пятна после местных луж ничем и никогда не отстирывались от простых тканей.

В голове по-прежнему было пусто. Возвышающийся надо мной каратель сыпал словами на незнакомом языке – но и без перевода можно было понять, что бранится. Вопреки грозному, разгневанному виду от него приятно пахло сладким тыквенным пирогом, чуть-чуть сандалом и хмелем. Чудный аромат, он как будто был мне знаком, но воспоминание ускользало, как зубастые угри из реки Ивинг.

Высокие сапоги-ботфорты с латунными пряжками и ремнями для кинжалов выдавали в карателе иноземца, состоятельного и опасного, что подтверждал и боевой топор, висящий на поясе вместо меча. Зачем он вообще приехал на Хейм? Не нашлось на материке занятия по душе и по кошме?

«Что происходит? Чем я не угодила карателю? Задумалась и потеряла бдительность… Может, дорогу не уступила?»

Каратель снова выругался и смахнул со щеки упавшую с неба каплю. Дождь был бы кстати. Зеваки, столпившиеся вокруг, всполошились и, толкаясь, спешили в укрытия. Через минуту главная площадь Города опустела, небо почернело, а едкие капли тяжело застучали по лужам. Захотелось привычным движением накинуть капюшон, но я не шелохнулась. Каратель стиснул ворот моей серой туники – тоже форменной, как у норных – и рывком поставил меня на ноги.

– Шевелись.

Перестав понимать происходящее, я послушно зашагала вслед за ним. Мы пересекли площадь, удаляясь от округлых низких домов, сделанных из панцирей скилпадов. С отрешённой грустью подумалось, что, если б плёткой шею обмотал, вышло б забавнее – на потеху людям, глазеющим из пятиугольных окон. Впрочем, им и так было весело, ведь мерзкий дождь уже намочил мне волосы и холодными струями стекал под ворот. Как же хотелось накинуть капюшон! Утешало только то, что каратель завтра утром тоже пойдёт красными пятнами и будет чесаться похлеще блохастого козла.

Иноземный тупица! Ему, видимо, не сказали, что, хоть на острове ещё не начался полноценный сезон дождей, но всё равно с неба периодически льётся всякая пакость. Иначе бы он непременно раздобыл хитиновую шляпу или накидку с капюшоном, а не щеголял по улицам, тряся гривой тёмно-каштановых волос. Местные – и горожане, и норные – все как один стриглись коротко. И мужчины, и женщины, и я. Мои волосы торчали во все стороны мелкими чёрными спиральками, что доставляло немало хлопот – ни расчесать, ни толком спрятать.

Так мы и шли, пока ветхие домишки с окраин Города не остались позади, а перед нами не раскинулся пустырь. Только тут я сообразила, что мы движемся не к Кремлю карателей, а… Да чтоб тебя скилпад сожрал и не подавился! Теперь мне стало ясно, почему каратель вытянул меня плетью прямо посреди площади, а затем потащил за собой. Позабавиться решил, урод! Я замерла на мгновение, сбилась с шага, лихорадочно обдумывая варианты побега. Но каратель, словно что-то почуяв, сомкнул свою лапищу на моём локте. Жёстко и красноречиво.

Вскоре мы зашли в развалины Хейма – городишки, разрушенного давней войной. Вероятно, остров и назвали по его имени, а может, наоборот. Мне, откровенно говоря, было плевать на исторические события. Сейчас меня больше волновало, не сожрёт ли нас какая-нибудь хитиновая тварь, из тех, что селились в Руинах, ведь оружия при мне не было. А вот каратель, судя по всему, не переживал об этом – уверенно шагал вперёд и тащил меня за собой.

«Брыдлый извращенец! Не придумал лучше места, чтобы девицу попользовать?!»

Понукаемая карателем, я переступила порог хибары, наполовину оплавленной ядовитыми дождями. Запах плесени и затхлости окутал со всех сторон, вынуждая морщиться и дышать через раз. В Городе болтали, что споры грибов, выросших в давно заброшенных домах Хейма отравляют саму душу, позволяя ветряным демонам питаться всем светлым, что есть в каждом человеке, а в итоге остаются только высушенные кости. Не уверена насчёт демонов, это всегда казалось мне байкой для тупиц, но кости здесь и правда имелись. Хотя, сдаётся мне, обглодали их, скорее всего, скилпады, или лопендры, или ещё кто-то такой же чешуйчатый и мерзкий.

В любом случае, этот дом не выглядел как место для утех.

«Зачем тогда мы здесь?»

Так и хотелось прямо спросить об этом, но слова не шли. Вместо обычной уверенности я чувствовала себя потерянно. В груди расцветала липкая паника, а в голове пульсировали слова присказки, которую вбивали во всех норных, как только привозили на Хейм: слово карателя – закон, слово карателю – смерть.

«Но я-то почему не могу возразить ему? Ведь я же из Города, а не из Нор. Да?»

Справа, где, в былые времена располагалась трапезная, виднелся разлом в полу – длинный, ощерившийся подгнившими досками. Впереди же, у дальней стены, показался старый продавленный лежак, с одного боку прикрытый плешивой козьей шкурой. Меня бросило в жар, и внутренний протест смёл всю робость, неуверенность и безволие:

«Ну уж нет!»

Я рывком, крутанувшись на пятках, вывернулась из захвата, метнулась к разлому и, не успев сгруппироваться, мешком картошки приземлилась в очередную дурно пахнущую лужу. Но тут же вскочила на ноги, попутно воздавая хвалу всем рассветам, зорям и местным демонам за то, что не убилась, и рванула вперёд, в темноту. Сзади раздался ещё один всплеск.

Он тоже спрыгнул.

В голове по-прежнему стоял вязкий туман непонимания, но что-то словно подтолкнуло меня: беги! И я побежала. Высоко задирая колени, проваливалась по щиколотку в вязкий ил, туда, где далеко впереди виднелась пробоина в обветшалой стене. Низкий потолок и стены подвала не давили, наоборот, придавали сил. Впереди наконец показался просвет.

– А ну стой, идиотка!

Голос показался мне странным. Как будто у карателя изменился тембр – не хриплые низкие нотки иноземной речи, а привычные звуки, как у всех на острове, без акцента. Но, конечно, останавливаться и любопытствовать я не стала – лишь ускорилась, ловко перескочила через валявшиеся балки и метнулась к пробоине в стене, явно оставленной скилпадом – и габариты соответствовали, и характерный блестящий окрас щепок.

Снаружи лил дождь, и я ворвалась под его отравленные струи, но потеряла опору под ногами и снова полетела куда-то вниз.

– Замри! Швахх бы тебя побрал!

Кажется, это последнее, что я услышала, перед тем как висок озарился болью, а перед глазами почернело. Но сквозь эту рябь я успела различить очертания сапог прямо перед своим лицом.

«Что такое швахх?»