Kitobni o'qish: «Фантастические Истории»

Уволенный

Доминик Хёрст был чокнутым офисным работником. Таким работником, который был антиподом офисного планктона. Задача офисного планктона – выполнение мелкой работки и, по совместительству, опечаленность своей участью. Такой человек,  протирая штаны в кабинете, занят мыслями о том, как  поскорее улизнуть на своих двоих домой. Или как выбить прибавку к зарплате.

Доминик был иным представителем рабочей силы. Он являлся тем человеком, который рад своему месту и каждую минутку старается использовать по максимуму, по делу.

Ему даже был симпатичен тот запах, который стоял  в плохо проветренном помещении офиса. Он настраивал Доминика на тот нужный рабочий настрой, благодаря которому он мог крутиться как заведенный весь рабочий день.

Он был из тех сотрудников, кому надо было бы, чтобы ему поставили диванчик в офисе. А точно такой имелся в комнате отдыха персонала. Так вот, если бы ему позволили на нем обосноваться, а в тумбочку поместили его рубашонки да галстуки, он бы и вовсе с работы никуда не ушел.

Помимо ярой  приверженности к рабочему месту, у Хёрста была еще и страсть. Страсть эта была бурная и мало им контролируемая. Нет, предметом его обожания была не какая-то поверхностная  красивенькая девушка со свежим маникюрчиком и идеальной укладкой, чьи пластиковые ресницы, короткая юбчонка и веселый нрав сплетницы пленяли бы мужчину. Хотя и такая имелась на примете.

Так вот, увлечение ей не шло ни в какой счет по сравнению с той страстью, что была у Доминика к технике. Он имел особый интерес к изучению всех прорывов, которые совершались в этой области. Не пропускал ни единого выпуска любимого журнала «Экспериментаторы» и не пропустил ни одного выхода программы «Разрушители легенд».

На фоне этой одержимости в нем пробудилось свое собственное неуемное желание к проведению  технологических экспериментов, которые он осуществлял посредством применения  полученных и насмотренных знаний, но в быту. Совершал это он на постоянной основе, но с крайне переменным успехом.

Усугубляло ситуацию то, что к тому же он был неравнодушен к чтению книг, преимущественно он зачитывался книгами по научной фантастике и стимпанку.

В общем, весь  коктейль из способностей и интересов Доминика,  после того как соединить вместе и взболтать в шейкере. Выдавали жгучую смесь бесконечного потока причудливых идей и выдумок, которые требовали от него немедленной реализации.

Из-за этих своих «опасных» наклонностей он и был с позором выставлен со своего места на улицу.

Так вот, Хёрст был вышвырнут из офиса, и после этого ему ничего не оставалось, как сидеть на обочине и чего-то ждать.  Это произошло с ним не когда-то, а происходит именно сейчас, в эту самую минуту.

Он сидит на тротуаре со своими жалкими вещичками в коробчонке и думает. Например, о том, как вот только что, какой-то час назад, он получил известие от заместителя начальника. А затем его скоропалительно выставили.

Предоставив для его барахла не самую лучшую упаковку. А именно – большую картонную коробку с огромным, жирнющим пятном на самом видном месте. Такой подход мог означать только одно: никто не заботился ни о нем, ни о его вещах. А хотели только одного: чтобы он поскорее убрался.

 Он покидал офис идя по серому и унылому коридору с низко опущенной головой, еще не совсем понимая, что это с ним происходит. Проходя мимо коллег, он надеялся зацепиться за чей-то неравнодушный взгляд, и что кто-то из коллег за него запоздало заступится. Но никто не захотел сталкиваться,с жаждущим внимания и поддержки взглядом Доминика Хёрста.

Поэтому он вышел из главного входа совершенно беспрепятственно. И вот уже второй час сидит на тротуаре в совершенно расстроенных чувствах, с полным непониманием, что же делать дальше. Что?

Он ощущает себя брошенным щенком, который выбрался из своей грязной коробки и  не понимает, что и куда.

Хёрст смотрит на свои руки с мозолями, на стоящие рядом вещи, на улицу перед собой и проносящиеся мимо машины, на серый асфальт, и невыносимые страдания разливаются по его телу.

Нет, он столько сделал, столько отдал этому месту. И что в ответ? Черная неблагодарность? Что же, он так и позволит себя так запросто выгнать? Он просто не имеет права! Это невозможно, он так легко не сдастся!

От этих разгневанных мыслей он подскакивает на месте. Да так резко, что  на секунду у него темнеет в глазах. Но ему нет дела до своего физического состояния, ему надо восстановить справедливость, и точка! Он оборачивается лицом к дверям офиса и бежит внутрь. Там он пулей проносится по коридору до кабинета главного начальника и тарабанит в дверь.

Из-за двери послышалось: «Кто ломится? Ломится-то! Входите, пока не вынесли казенную дверь!»

После этих слов дверь молниеносно перед Домиником распахивается. Потому как изнутри  ее в бешенстве открывает начальник.  И яростным взглядом одаривает тарабанящего.

Увидев такой  злобный взгляд Хёрст почувствовал, как вся спесь с него мигом слетела. Теперь он смотрит на начальника виновато и потерянно и, мямля, бормочет: «Нельзя бы меня вернуть… Меня как бы надо вернуть… Я нужен как бы здесь бы… Нужен!»

Начальник, после того как увидел перед собой Хёрста, которого и опасаться-то не стоило, громко рявкнул на него: «Нет! Приказ подписан. Решение окончательное и обсуждению не подлежит!»

Доминик упавшим духом и качнувшимся телом, которое вот-вот хотело упасть в отчаянии на пол и забиться в истерике. По своей  нужности коллективу и потерянной офисной жизни… Но тело не упало. А виноватые глаза, смотрящие на лакированные ботинки начальника с черными шнурками, хлопали. И рот произнес: «Пожалуйста! Ну, Эдид Палоч…»

– Не Эдид, а Эдуард. И не Палоч, а Павлович, – строго проговорил начальник. И гневно добавил: – Сколько раз вам было сказано? Сколько? Чтобы вы умерили свои эти… Не поддающиеся контролю сумасбродные идейки! Из которых ничего путного по итогу и не вышло! Вы нам всю офисную технику переломали, а починка или что-то другое никогда не входило в ваши обязанности. Ну просто никоем разом. – И он многозначительно развел руками.

– Я пытался усовершенствовать… – мялся и умоляюще смотрел на начальника Доминик. В своих жалких и никому не нужных объяснениях.

– Усовершенствованиях? Да? – побагровев от ярости, прокричал Эдуард Павлович. – Это каких же? Может, тех, когда электрический чайник стал биться током и обжигать паром, как по команде, наших сотрудников? Этих, что ли? Еще и с этой непонятной приблудой на его носике…

– Это не приблуда, – осторожно поправил Херст. – Это вилкогревный подогреватель булок. Для последующего чаепития. Чайник кипит и паром прогревает пирожочек, например с картошкой или повидлом. Чтобы его приятно было есть, – добавил Доминик совсем как-то жалостливо.

– С вашей этой вилкогревкой, припаянной к носу чайника, кипяток невозможно наливать! Он стекает каким-то непонятным, раздваивающимся огненным потоком! Кипяток нормально можно набрать только в огромный бокал или тарелку. Наша секретарша Нелличка так и наливает чай нашим гостям. Сначала в тарелку, а потом в чашку. Тьфу! – Эдид Палоч сплюнул в сторону раздосадовано и продолжил: – А  что вы сделали с принтерами? Они теперь светятся при использовании.

– Ну, Эдид Палоч, мы засиживаемся иногда на работе до самого позднего. А это разноцветное сияние лампочек. Гирлянда на каждом принтере как  радость на работе, как праздник! И сделано все было как раз к Новому году.

– Праздники праздниками, а Новый год давно прошел. Май на дворе, Митя! Кроме того, ваша иллюминация обернулась конскими счетами за электроэнергию, а это уже не шутки.

 Доминик Хёрст, которого старый начальник понизил до Митьки, завел свою новую оправдательную речь:

– Затраты на электричество мы компенсируем сбережением воды.

– О да! Ваши водосберегающие краны – это нечто! Чудо техники, так сказать! Вы у нас и сами были чу́дной. Правда, поначалу для меня чудны́й, а потом все таки чу́дной, – с укоризной Эдид Палоч посмотрел на Херста. – Так вот, краны ваши вместо нормальной подачи воды распыляют ее в течении трех-четырех секунд. Они годны только для того, если  бы ты хотел  освежить лицо в жару. На тебя прыснет из такого крана, и хорошо. Но этот незначительный плюс не идет ни в какое сравнение с минусами. А их много! Например, что бы помыть руки, уходят добрые пять минут. А это время, время! А чтобы налить воды в ваш злополучный вилкочайник, минимум, я говорю, минимум, полчаса! Да еще и с нюансами… Пока там напшикает… – и он разочарованно махнул рукой.

И уже не гневно разговаривал с Домиником, а как-то даже жалея его. Его неуемность, непонятливость и неутомимый изобретательский интерес. Но ни при каких обстоятельствах  Эдуард Павлович больше не желал, чтобы Митька был его подчиненным. Он от него устал. Поэтому, отдышавшись минутку-другую, Эдруард Павлович начал с новым напором выдворять Доминика с насиженного местечка.

– У меня тоже есть начальство и проверки, между прочим. И когда оно, т. е. начальство, приходит, ему приходится по сорок минут ждать, когда несчастная Нелличка наберет воды из ваших чудо-кранов. Потом вскипятит ее в вилкочайнике и перельет этот кипяток из тарелки в чашку. С ума можно сойти! Это я еще из вежливости молчал про ваш сливной бочок. И зачем вас только привлекли к ремонту санузла! Кто надоумил! Кто! Найти и руки вырвать, – здесь Эдуард Павлович забылся. Потому как именно он и был тем человеком, который привлек Хёрста. Тогда еще начальник верил в Митьку как в своего протеже и надеялся его дар применить в нужное русло для коллектива и работы.

Тем временем начальник продолжал:

– Где для экономии пространства и все той же воды вы совместили раковину и бочок унитаза. Мыть руки стало можно только сидя на горшке! Простите мою прямолинейность, но от этого не уйти. В неподъемную крышку сливного бочка, которая теперь является узкой раковиной, вы по пять минут пшикаете себе на руки водой. А потом эта вода сливается в бочок для его смывания. И  чтобы напшикать этой воды на целый бочок, надо, опять же, сидеть с рукой, подставленной под кран минимум те же полчаса. Чтобы смыть, так сказать, отходы своей жизнедеятельности. Ведь ваши краны работают только автоматически и только тогда, когда под ними есть руки. Черт знает, как вы это придумали и как они это понимают, но они не пшикают, если под ними что угодно, а не рука. Можно было бы хотя бы под сенсор поднести чашку и уйти, пока оно напшикает и бочок наберется. Так нет же, нет! Приходится самому сидеть там в ожидании. Наш курьер Швецов… Ну тот, у которого проблемы с желудком, – пояснил Эдуард Павлович. – Так вот, он теперь не разносит наши посылки и бегает по поручениям, а только и делает, что сидит и набирает воды в бочок после опорожнения. В общем… – хлопнув рукой по спине Доминика, Эдид Павлович заключил: – Вам надо найти другую работу, где вы и ваши умения… – Он покрутил рукой  в воздухе. – И, так сказать, особые способности будут востребованы. А не блокировать работу нашего офиса всеми этими штучками.

– Эдид Павлович, но вы же сами поддерживали меня! – взволнованно заявил Херст. Не желая мириться с очевидной правдой, что он давно выпал из амплуа своей офисной деятельности, а стал человеком из журнала «Сделай сам» или «Умелые ручки» или не очень.

Эдид Павлович, поспешил парировать ему:

– Да-да, грешен и каюсь, – сказал он, виновато опустив голову и положив руку на грудь.

– После того как вы настроили выключатели на то, чтобы они вырубали свет по команде в ровное время в конце рабочего дня и в начале без возможности включить повторно, у многих, не любивших сжатые сроки и дедлайны, перестала иметься возможность сидеть и доделывать до бесконечности работы по ночам, а потом невесть что предоставлять с утра. И с непонятным, мятым лицом на пальцах пояснять ночные бредни. И по итогу все равно отправляться со своими проектами на доработку. Тогда прогресс был очевиден. Но потом, в зимние праздники, вы наладили осветительные принтеры. По-видимому, для заядлых опоздателей по проектам, которые наловчились доделывать свои работы с фонарями, зажатыми во рту.

Доминик снова окунулся в оправдания: «Жалко… Жалко  было Юленьку, когда та сидела с бухгалтерским отчетом в каске шахтера и светила на него. Свет-то включить невозможно».

– Жалость ваша до добра не довела, а подвела! – подытожил Эдуард Павлович, дело «О свете и Доминике».

Но, решив немного подбодрить уволенного, сказал:

– Опять же, я поддержал ваши браслеты отслеживатели, по которым мы держали четкий прицел за всеми сотрудниками. Работники, прибыв на службу, надевали браслеты, а уходя – снимали. Снять их без вашего специального ключа было невозможно. А это пробовали решительно все, когда перед выходом на свободу, т. е. в конце рабочего дня, к вам скапливалась километровая очередь из желавших освободиться и ускакать по домам. Но очевидные плюсы у браслетов были. Можно было спокойно следить по монитору за всеми перемещениями коллег в рабочие часы. Никаких больше сидений в курилках и в кафетерии, праздных слоняний по коридорам.

– На экране монитора каждый сотрудник обозначался кружком своего цвета, в цвет браслету на нем. Смотришь, бывало, за Анфисой Викторовной или Сергеем Геннадьевичем, занимаются ли они своими обязанностями или торчат на складе вдвоем. Прелесть было.

К слову сказать, Анфиса Викторовна была не просто сотрудником, а  бывшей женой начальника, а Сергей Геннадьевичем – ее нынешний ухажер. Эдуард Павлович не мог влиять на бывшую жену вне работы. Но с введения браслетов имел возможность, пользуясь служебным положением, приглядывать за ней и за Сергеем Геннадьевичем, чтобы какого позора не вышло. Думалось ему. Но блаженное слежение Эдида Павловича было прикончено. Тем, что после введения водосберегающих кранов вся жизнь коллег свелась к пребыванию на унитазах. Либо для прямого использования, либо для набора воды после испражнения.