Kitobni o'qish: «Выход из штопора»

Выход из штопора

Есть у меня друг и товарищ. Мы давно дружим семьями, хотя совместной работой никогда не были связаны. Он – руководитель крупного оборонного предприятия, стратег, умница – масштабный мужик. И семья под стать ему. Жена после нескольких лет перерыва снова вернулась в бизнес, стала возглавлять небольшую клинику. Дети – при хорошем, доходном деле. В их доме даже по выходным бывает людно. Гостей всегда принимают хлебом-солью. Примечательно, что и за обеденным столом возникают далеко не банальные беседы и споры. Бывать у них всегда интересно.

Однажды, в день большого праздника, пригласил Пётр Максимович в гости своих ближайших сослуживцев с жёнами и меня с супругой. Таким составом мы встречались впервые, хотя в лицо друг друга знаем хорошо. Подняли тосты за День Победы, за то, как наши заводы ковали оружие для фронта, помянули павших воинов, не доживших до наших дней, и тружеников тыла.

Потом, оставив жён судачить про свои дела, мужья вышли на террасу, прихватив с собой кружки с пивом и курево. Разговор пошёл совсем не официальный. Припомнили случаи из жизни, рассказывали смачные анекдоты.

Сидели на широких деревянных лавках. Кто-то ставил пиво на переносный стол, а кто-то прямо на пол.

Энергично пропустив пятерню через некогда чёрные как смоль кудри, Максимыч, отпив глоток «Сибирской короны» и чтобы не прерывать общего разговора, обратился к своему заму по производству:

– Помнишь, Михаил, как мы завод поднимали?

Тема эта была близка каждому, поэтому все переключили своё внимание на Румянцева.

Начал он свой рассказ не торопясь, с предыстории.

***

– На завод я пришёл сразу после института. Был сменным мастером, старшим мастером. Меня бросали на прорыв на разные участки и в разные цеха.

Жизнь нас с Валентиной не баловала. Она с двумя дочерьми сидела дома, кормилец в семье был я один. На одну зарплату, если бы не её изобретательность и кулинарные таланты, вообще тяжко пришлось бы. Я ведь и в первую смену пахал, и во вторую. А то и в три смены. С детьми и женой общался набегами. Она и детей накормит, и одежонку им подберёт или сама сошьёт. Потом старшую дочь стали водить в садик, а с младшей она дома сидела. Это мы сейчас раздобрели, а тогда худющие были – кожа да кости… Нет, вру, мужики. Моя Валентина всегда была фигуристой. Из-за этой фигуры я и запал-то на неё. Словом, жили как могли. Нормально, как все.

Потом началась эта чехарда: Союз развалился, армию опустили ниже плинтуса, оборонка практически на нуле – заказов нет. Народ стал бездельничать. Кто-то отвалил на сторону за быстрыми деньгами, кто-то просто стал спиваться. Пили все – от рабочего до линейного руководящего персонала. Какие времена мы пережили – жутко вспомнить!

Спирта у нас всегда было достаточно. На это добро нам лимиты срезали в последнюю очередь. Мы всё ждали, что вот-вот заказ придёт, вот снова делом займёмся, потому и спирт всегда заказывали по старым нормативам. А если производство легло, то куда ж его девать-то!

Был у нас в цехе слесарь-юстировщик по фамилии Трубачёв, даже звали его Василием. Мы давно приметили: выпьет Васёк – тянет его слезу пустить. А тут он вообще распустился, всё время плачет. Я как-то провёл с ним профилактическую беседу. Запретил даже прикасаться к спирту:

– Увижу пьяным – уволю по статье.

А что такое было (по тем временам) для мужика с такой редкой специальностью потерять работу? Катастрофа!

Для нас спирт – это наказание какое-то.

В нашем цехе персонал проходил особый отбор на профпригодность. У кого руки потливые, те перед сменой мыли их в специальном растворе, у кого слишком сухие – смазывали глицерином. В одном случае пот при контакте с электроникой даёт окисление, а если с тебя эпителий сыплется, то хрен редьки не слаще – мы ведь на космос работаем!

Смотрю, Трубачёв перестал слёзы лить, но поведение его странно как-то изменилось: обрил голову наголо, стал в фуражке ходить да глаза какие-то шальные сделались.

Я ему:

– Дыхни!

Он дыхнёт, но от него только луком да обеденной котлетой пахнет. Не могу взять в толк: что с мужиком происходит?

Вызвал я его на собеседование. Заходит, машинально снимает фуражку с головы, а там… что вы думаете? Кусок полиэтилена и ватно-марлевая прокладка!

Этот гад, поняв, что со спиртом ему клапан перекрыли, перешёл на токсикоманию: делал смесь спирта с ацетоном, макал в неё прокладку, укладывал её на лысину, а сверху прикрывал плёнкой, чтобы фуражка не промокала.

Мы ввели ещё более жёсткие правила. На газоне, прямо перед цехом, вырывали яму и туда сливали излишки, так как сливать в канализацию было опасно – могло быть воспламенение. Другого выхода просто не было. У нас этому месту даже название придумали: «Пьяная яма».

В конце концов надоела нам такая жизнь.

Провёл генеральный директор совещание. Поставил задачу разработать стратегическую политику предприятия, как нам самим дела направить. По этой программе создали службу маркетинга, анализа, проработали вопросы диверсификации, нашли кредиты. Мы решили, что нельзя ждать госзаказ, уповая только на Москву. Заказ надо не ожидать, а формировать, сотрудничая с институтами-разработчиками, головными предприятиями, Министерством обороны, другими смежными отраслями.

Выступил и я тогда со своим видением вывода завода из глубокого кризиса. План мой в целом одобрили, взяли на проработку. Но тут возникла другая проблема: кто и какими силами всё это будет реализовывать?

Совет директоров принимает решение не привлекать специалистов со стороны: пока новичок вникнет, много времени уйдёт, а его у нас как раз и нет. Ставку сделали на молодёжь, на свежие головы. Вот тогда-то и повысили меня, назначили заместителем по производству. Перепрыгнул я сразу через две иерархические ступени.

Я понимал всю сложность ситуации, как непросто будет её перестроить, учитывая, что многие мои бывшие начальники стали теперь подчинёнными. Требовались решительные действия.

В один из понедельников на 9:00 назначил своё первое совещание в новой должности. Ещё накануне, в пятницу, дал всем начальникам цехов телефонограмму.

В 9:00 пришли только двое, к 9:30 – ещё один. Сижу и думаю: «Это что, саботаж или обычное разгильдяйство и отсутствие дисциплины?» Для того чтобы сдержать свои эмоции, стал щипать себя за правое бедро… Последний заявился только в 10:15. Помятый, с таким выхлопом, что его амбре я почувствовал, не вставая со своего места.

Прогнозируя предстоящий разговор, я пошёл на тактическую уловку: перед каждым стулом положил на стол чистую бумагу и авторучку. Обычно на совещаниях для пометок карандаши предусмотрены, а тут – авторучки.

Словом, врезал я тогда по полной программе! Все требования изложил до деталей.

Красоткин, тот, что последним пришёл, повёл себя панибратски:

– Не суетись, Петя, мы ведь понимаем, ты теперь в командиры выбился, надо отличиться…

Я всё щиплю себя, да так, что потом на ноге синяк красовался. Благо через брюки не видно.

– Значит, так, товарищи начальники цехов, я вам тут не проповедь читал, а поставил вас в известность, как мы дальше с вами жить и работать будем. Если кто не желает или считает, что мы в бирюльки пришли играть, тот может писать заявление об увольнении по собственному желанию. Никого неволить не буду. Бумага и ручка – перед каждым. Сижу, а сам думаю: «А вдруг все напишут? Что я тогда делать буду, с кем программу внедрять буду?» Мужики не стали писать заявления, молча разошлись по своим рабочим местам.

***

Я слушал эту историю с большим интересом, наблюдая, как реагируют остальные.

– Ну а где же соль? Где квинтэссенция? – спрашиваю я Петра.

Подумав, он указал на сидящих рядом коллег:

– А вот они да те, кто в цехах работает, – и соль, и квинтэссенция.

Когда старый директор надумал уходить на пенсию, то собрал большой совет: «Пора уступить дорогу новому поколению, у которого и память не отшибло, и взгляд в будущее есть. Подумайте (и это не игра в демократию), с кем вы дальше работать будете, за кем пойдёте».

– Так я стал генеральным. Ну а что из этого вышло – суди сам. Если что не знаешь, мои ребята подскажут… Главное, мы всех, весь коллектив подняли. И вывели завод из штопора.

ДЕЛОВАЯ КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ

Когда рухнул наш Союз, в сфере либерализованной внешней торговли начались весьма напряжённые процессы – все разом захотели стать абсолютно независимыми, чтобы все партнёры в одночасье признали не только изменившийся юридический статус, но и, как бы в отместку, чтобы россияне немедленно в официальной сфере заговорили на национальных языках бывших советских республик. Сработал старый, продиктованный явно из-за пределов новых суверенных образований механизм. Стали звучать лозунги о дерусификации, о якобы пагубном влиянии на национальную культуру, включая и язык, большого и враз не полюбившегося русского соседа. Ещё вчера они нищим хором просили от РСФСР помощи на развитие и национальной школы, и инфраструктуры, говорили о льготных продажах им сырьевых ресурсов, а вот о том, что им теперь придётся самостоятельно заниматься строительством новой современной промышленности с новыми рабочими местами, осваивать новые рынки сбыта, укреплять свои вооружённые силы, будто и вовсе забыли. Очевидно, надеялись, что им за так, на халяву, теперь поможет богатая Америка. Ха-ха-ха!

А у нас тогда в отделе экспорта получилось вот что: клиент-импортёр из Латвии, похоже, стал на грань разрыва деловых отношений с нами. От него пришло письмо на официальном бланке фирмы, суть которого никто в отделе не мог понять: письмо написано на незнакомом языке. Бланк обычный, к каким мы давно уже привыкли, та же подпись, те же юридические и банковские реквизиты, но содержание для нас было сокрыто, как потом выяснилось, латышским языком. С чего бы это, ведь мы раньше находили взаимное понимание, ведя всю деловую корреспонденцию на русском? Только текст контракта был двуязычный, на русском и английском, как это делалось со всеми зарубежными партнёрами. Даже немцы, итальянцы и французы приняли такую практику, хотя, в принципе, мы могли бы вести всё делопроизводство и на немецком, французском, итальянском и испанском. Переводчики в нашем штате были опытные, некоторые владели несколькими языками. Один из них, Юра Блинов, уникум и ветеран нашего отдела, знал семь иностранных языков, включая основные европейские, японский и китайский. Но дело тут оказалось не в латышском языке. Сам жест латвийского партнёра был нам не до конца понятен.

Я решил переговорить с нашим непосредственным боссом, коммерческим директором Валентином Захаровичем Абеевым, чтобы согласовать последующие действия. К моему удивлению, разговор с ним оказался коротким:

– Ты мне скажи, какую долю они занимают в наших экспортных поставках?

– Менее трёх процентов, – ответил я.

– Ну, если они решили показать свой гонор, поставить нас в неловкое положение, то и хрен с ними. У нас что, кроме них, в Латвии никого больше нет?

– Валентин Захарович, альтернатива у нас всегда имеется, но дело тут уж больно нестандартное. К тому же мы давно с этой фирмой сотрудничаем. Мы хорошо изучили их стиль работы и финансовые возможности, они знают наши производственные возможности и наш стиль работы. Опасность ситуации в том, что нам нельзя допустить ошибки, позволить, чтобы старый и уважаемый клиент так просто ушёл. Нам надо как следует разобраться, что к чему. Если они уйдут, то не в вакуум же – наше место тут же займут наши конкуренты: немцы, чехи, финны – здесь только дай слабину, как тут же окажешься за бортом. Этим только покажи свою слабину… Нельзя просто так отмахнуться от проблемы, чтобы конфликт перерос в тенденцию.

– Да пойми ты, времени на дипломатию у нас с тобой нет. Нам нужны стабильные поступления платежей. Внутренние поставки остановились, как и вся надежда на экспорт. А то ты сам этого не понимаешь. Давай договоримся так: я даю тебе неделю на прокачку, максимум – десять дней. Через неделю жду твоего доклада. Нечего с ними любезничать. Не хотят – не надо. Точка!

На срочной утренней планёрке мы ещё раз со всех сторон изучили проблему. Первое: надо перевести письмо на русский язык, но где взять человека, хорошо владеющего латышским? Пришлось действовать решительно, по старинке, с давлением. Ставлю задачу: к вечеру у меня на рабочем столе должно быть имя такого человека.

Однако такой специалист был найден гораздо раньше. Оказалось, что одна наша сотрудница долгое время жила в Риге. Сейчас по известным причинам вынуждена была вернуться в свою родную Удмуртию.

На перевод письма у неё ушло не более часа.

Стало ясно: по настойчивым рекомендациям руководства страны и следуя веяниям нового времени, наши партнёры решили показать кто есть кто и предложили новую формулу бизнеса: теперь будем переписываться по-латышски и по-русски.

Задачка, однако, получается! Казалось бы, всем понятно, что подобные вещи неизбежно приведут к введению новой единицы переводчика латышского языка для обслуживания невесть какого большого контракта. Мы пробовали договориться по телефону, что найти человека с латышским языком – не проблема, но готов ли наш партнёр платить за товар по возросшим ценам? Наши затраты возрастут – это факт: переписка на латышском, техдокументация, отгрузочные документы, инструкции по эксплуатации и прочее. Тем не менее партнёр бросил нам вызов: «Извините, но мы не можем принять ваши контраргументы».

Рассудив трезво, мы пришли к выводу, что надо как-то аккуратно показать непрактичность такого подхода. Это что же, мы теперь будем раздувать штаты до беспредела? Сделать такой дипломатический манёвр надо предельно взвешенно и тактично, так, чтобы клиент сам понял контрпродуктивность своей новой позиции.

Решение было найдено!

Наш завод находится в Ижевске, столице Удмуртской Республики. Язык коренного населения – удмуртский, относящийся к финно-угорской семье. Вот и будем теперь переписываться на удмуртском и латышском.

Светлана Ижболдина, в чьём ведении находилось делопроизводство с латвийской компанией, созвонилась с Институтом удмуртской культуры и языка, договорилась, что мы им занесём проект ответа на русском, а те грамотно и достоверно всё переведут.

Так мы и поступили. Уже к обеду следующего дня ответ был напечатан на нашем фирменном бланке.

Но, ребята, перевести с удмуртского на латышский – дело очень даже нескорое! На это мы и рассчитывали, так оно и получилось.

Та сторона дней пять-шесть молчала, соображая, какую кашу они заварили. Потом, подняв руки вверх, признались, что они денонсируют своё решение и предлагают восстановить статус-кво. Разумное решение!

Нужно признаться, дело наше не пострадало. Мы по-прежнему уважительно и эффективно, на принципах взаимной выгоды вели совместную работу по развитию и увеличению нашей доли на рынке Латвии.

Чем-то похожая ситуация, но со своими, разумеется, нюансами, сложилась с нашим казахстанским партнёром Вальдемаром Райнером. Володя – родом из поволжских немцев, волею судеб очутившихся во время войны в Казахстане. Мы с ним сотрудничали уже лет десять-двенадцать. Всё уже отлажено и отшлифовано: мы производим товар, грузим и отправляем его, а он платит, развозит по своим торговым точкам и реализует, проводит мероприятия гарантийного и послегарантийного обслуживания. Тик-так, тик-так – всё работает как часики. Где можно, мы помогали ему, где можно – он нам.

Но однажды мы получаем от него сообщение, что с начала предстоящего года вся сопроводительная документация должна быть на казахском языке.