Kitobni o'qish: «Блик»

Shrift:

Маяки

Листая старые стихи
О вечности, о том, что мимо,
Я вспоминаю маяки
Тех, кто дышал Непостижимым.

У Аполлона много стрел,
Но лиру его любят дети.
У Фета человек сгорел,
А мир того и не заметил.

Как небеса теперь пусты,
Как откровенья стали немы,
Наверное, узнаешь ты,
Когда в себе увидишь небо.

А в нём навечно зажжены
Огни на маяках, и живы
Пылинки, паутинки, сны
Тех, кто дышал Непостижимым.

В неразгаданной сини

В неразгаданной сини
Вдруг сойдутся в крови
Парус горькой полыни
С ветром сладкой любви.

И затем прояснятся
Тени сказанных слов
Светом протуберанцев
В этой заводи снов.

И нам снова приснятся
Замки чистой любви,
Где поверят скитальцы
В откровенья свои.

Чтоб над блёстками пыли
Озаряемой тьмы
Небеса не забыли,
Что мы были людьми.

Светлый ток

Поэты были, но умчали
В те допотопные края,
Где эхо золотой печали
Миров остывших слышу я.

Послушай, дедушка, не ветер
Муз предпоследних унесёт.
Взгляни на этот замок Ретлер,
Что, как не проза, это всё?

Что дальше? – спрашиваю я.
А дальше – это то, что было:
Спираль, а может, колея
Того, что жило и любило.

Я жду Поэзии одной,
Что поднимает, окрыляет,
Звучит восторженной струной
И всё на свете понимает.

Увита лавром голова,
Когда по сердцу светлым током
Звезды далёкой, одинокой
Похищенная синева.

Облако в небе тает

Посмотри, чему сердце радо:
Лепестку и улыбке Бога, —
Человеку так мало надо.
Зачем же ему так много?

Видишь, облако в небе тает,
И случается неслучайность.
Только ум для себя решает,
Что иллюзия, что реальность.

Я хожу здесь, и сплю, и ем,
А вглядишься – весёлый ветер,
Проникающий в сердце к тем,
Кто осмелился быть как дети.

Доверие

Весенняя осела брага,
Осталась в небе бирюза.
Всё, что случалось, всё во благо,
Слепцу дарованы глаза.

Тяжёл трагедий шаг, однако
Мудр заглянувший в эпилог.
Всё, что случается, во благо,
Мы близоруки на итог.

Доверься, даже если плаха —
Исход счастливых теорем.
Всё, что случится, всё во благо
Тебе, и мне, и вам, и всем.

Парус

Читаю ненужные книги.
Пишу стихи о ненужном.
Но книги – светлые лики.
А здешние всё о скушном.

Не в этом ли счастье, други, —
плыть поперёк теченья,
когда умывают руки
в мычании и мучении?

Страшная доля – стадность.
Парус – он одинокий.
Если и есть невнятность,
то да простят мне боги.

Крыльями станут плечи.
Крыльями руки станут.
Станут стада овечьи
ближе крылатому стану.

Солнце в высоких книгах.
Ветер в стихах ненужных.
Вера в пресветлых ликах —
нынешних и грядущих.

Распахнутое

Анне

Пойдём в распахнутое лето,
Нездешняя, иная, та.
Прими признание поэта
На третьей стороне листа.

Пусть всё раздвоено и мнимо:
Копыта, царства, ложь побед.
Двуликий Янус ехал мимо,
А я махнул ему вослед.

Вдруг он не знает, как случайна
Связь, единящая сердца,
Что есть мистическая тайна
Обратной стороны лица.

И я скажу тебе об этом
Сейчас, когда уста в уста,
Чтоб не кончалось наше лето
На третьей стороне листа.

Мы время наречём виною,
Лишь распадётся связь времён,
Но ты останешься со мною
Там, где не ведают сторон.

Закрытая тетрадь

О Постум, Постум, дни бегут,
А мы всё что-то пишем, пишем,
И каждый говорящий тут
Надеется, что будет слышим.
Здесь всё не так, мой старый друг,
И в том, что всё не так, – загадка.
И всякий раз скользит из рук
Пародия миропорядка.
Ведь в том, что всё не так, и смысл.
И сердце в воле неслучайной
Вне биржевых бумаг и числ
Живёт неизъяснимой тайной.
Железный Век глядит в окно —
Где ж благородные усилья?
Мы закопали наши крылья
И верим, как отцы давно,
В простые низменные вещи —
Спорт, деньги, карты и вино,
Не зная сказки высшей, вещей.
Но приглядишься – пуст орех:
Всё это двигалось и ело,
Мычало, плакало, хотело —
Во чреве, чревом, тело к телу,
А после убивали всех.
И говорил Платон достойным,
Что так бывало много раз:
Потоп или огонь и войны,
Беспечных, пожирают нас,
Оставив в продолженье рода
Живыми горсточку невежд,
Чтобы начать могла природа
Всё заново, пройдя рубеж
Гордыни дьявольской в крови
И оскудения любви.

Ты не узнал, зачем по венам
Струит волшебный кровоток.
И не узнаешь. В жизни энной
Вдруг изумишься: лепесток
Иль снег в предновогоднем свете,
В луче танцующая моль,
Тех кукол ненавидят эти,
А в светлых окнах си-бемоль.
Поэтому сей дивный сон
Напоминает колесо.
В конце времён или в начале
Нас ждёт закрытая тетрадь,
Чтоб мы случайно не узнали,
Что значит жить и умирать.

Пёрышко

После тайных слов
Истины просты.
После неких снов
Все слова пусты.

Этот мир – пустой,
Мал ли он, велик.
Тёмной жить водой
Сердце не велит.

Пёрышко, лети —
Смерти не успеть.
Некуда идти,
Некому хотеть.

Кончились пути:
Всё вокруг – Один.
Пёрышко, лети —
Мать, Отец и Сын.

Полёт случайности

Осия 6:6

У Филострата это всё —
Полёт случайности за лето:
Из тени в Свет, из Света в сон —
Так называемая Жизнь, и этот,
Кто в Ней живёт, у Филострата
Читает комментарий к Ней…
А Жизнь жива, она пасёт
Служителей Эдема, Ада.
Есть ум, и есть его утрата,
Непознаваемое – смысл людей.
Но как убоги эти ульи
Дворцов из мелкого песка,
Когда судьбу решают пули
И страх струится у виска.
Здесь ваши древности прокисли
Без Света, что светил всегда.
И ваша избранность – лишь мысли
Об избранности, господа.
Не эта ли гордыня падших
Творенье к гибели ведёт,
Сама желая выжить?‥ Дальше —
Полёт случайности за год.
Мир – нечто Целое, и в Боге
Вся тварь на равных в тварном сне.
Единство значилось в прологе,
И в эпилоге «Всё во Мне».
«Не жертв, но милости», – достойней
Сегодня не услышать нам.
Бессмысленно лелеять бойни
И верить в счастье городам.

Связующий

Вот, кажется, совсем немного,
и зачеркнутся эти дни
дождями с облака любого —
любовно сгинут ли они
в пещерной памяти столетий,
в продолговатом ли мозгу —
никто не знает, не ответит —
зачем они, зачем в пургу
об одуванчиковом лете
ты вспоминаешь на бегу,
ведь то, что есть, – одно мгновенье,
неуловимое «сейчас» —
меж тем, что предано забвенью,
и тем, что распахнётся в нас —
как будто взмах прозрачнокрылый…
Но где связующий живёт
того, что мигом раньше было,
с тем, что сейчас произойдёт?

Время скитаний

Безвременье героев.
Время денег, афиш.
Гул пчелиного роя,
Шелест буковок, тишь.

Безвременье поэтов.
Время: порох и прах.
Ветер дунет – и нету,
Только небо в глазах.

Своевольны снаружи
И безвольны внутри —
Так игрушечны души,
Слепы поводыри.

Мимолётных свиданий
Не закончился счёт.
Просто время скитаний
Не свернулось ещё.

Мальчик

И мальчику я поклонился тоже.

В. Ходасевич

И показалось, что в незрячей
и человеческой игре
иной итог всему назначен
и оправданье мишуре
надежд, и вздохов, и убийства
себе подобных и других,
условных правд или витийства
гордыни гордых и слепых;
пустых и ниочёмных жизней,
зловещих обществ, их забав,
детей чужбины и отчизны —
смешного в зеркале раба.
В невидимой астральной пряже
узор привиделся один
в падении могучих кряжей
и вознесении долин,
где всё перетекает равно
одно в другое, где опять
все формы истончатся плавно
в незримое, как волны в гладь.
А в линиях руки, как в ранах,
указ о состраданье к тем,
кто холит розы в ураганах
и верит в объективность стен.
Один узор в многообразье
вещей, и слов, и тел, и дел,
и в мириаде солнц – согласье,
как в беспредельности предел,
как в бесконечности конечность,
и макрокосм как микрокосм,
и грандиозность как беспечность —
безмолвия апофеоз.
Так показалось, что в незрячей
и человеческой судьбе
по-настоящему не значит
ничто, что значимо тебе, —
вся эта видимость несчастна,
бессчётна в кружеве своём
в кружале призрачно-прекрасном
и объяснима только сном.
Как будто спит нездешний Мальчик
и видятся Ему во сне
всё наши жизни, но иначе —
они Его по праву все.
Те сны отпущены на волю —
до пробуждения с зарёй —
играть святые, злые роли,
чтоб насладиться каждой долей,
быть богом, человеком, молью —
и после лопнуть пузырём.
И тот, во мне державший лиру,
незримо поклонился сном
незримому Единству мира —
вот этим видимым стихом.