Kitobni o'qish: «Ночной нарушитель (сборник)»

Shrift:

НОЧНОЙ НАРУШИТЕЛЬ

31 декабря. Застава № 12. 9 час. 55 мин. утра

Морозным туманным утром лейтенант Коряков принес на заставу маленького камышового кота – совсем крохотного, сморенно скулившего, несчастного, с круглыми желтыми глазами, залитыми слезами, малыш плакал от того, что замерз, чуть не погиб. Живой комочек трясся, маленькие капельки сыпались из глаз прямо на вытертый линолеум пола.

Котенка Коряков принес в шапке, сам по морозу шел с непокрытой головой. Он извлек котенка из шапки, положил его на пол рядом с печкой, некоторое время котенок лежал неподвижно, будто мертвый, только кисточки на его ушах слабо шевелились, потом малость ожил, приподнял мокрую от слез мордочку и попробовал подняться на лапы, но лапы не держали его – слишком слаб был маленький зверек.

– Ах ты… бедняга, – произнес лейтенант сочувственно и помчался на кухню к поварихе тете Дине. Тетя Дина хоть и прожила всю жизнь на заставах, в «свет» никогда не выезжала, а готовить умела знатно, не хуже, чем во Владивостоке или в Хабаровске – научилась! Муж ее, старшина, заведовал на заставе хозяйственными вопросами, был мастером на все руки, на свете не существовало такого механизма, в котором он не смог бы разобраться и починить.

И вообще он умел многое – умел лечить людей и зверей без всяких лекарств, варить суп из топора и гвоздей, заговаривать язвы и открытые раны, стрелять из обыкновенного швейного наперстка, подманивать птиц, тачать сапоги без шила и дратвы, принимать роды, говорить по-китайски, клеить без клея и так далее. Фамилию он имел самую распространенную в России – Иванов. А тетя Дина была, соответственно, Ивановой.

– Тетя Дина, дай немного молока, – попросил лейтенант у поварихи, показал ей два пальца, сведенные вместе, – хотя бы вот столько…

Коряков был для тети Дины начальником – замкомандира по воспитательной работе, вот-вот должен был повыситься в звании и получить третью звездочку на погоны, ему можно было отпускать молоко без всяких вопросов, но повариха от вопроса не удержалась:

– Для кого молоко, Сань?

– Котенка камышового принес, на берегу Суйфуна нашел… Для него.

– Охо-хо, хе-хе-хе! Ax-ах-ах! Уф-ох-уф! – тетя Дина запричитала, завсплескивала руками и немедленно выдала лейтенанту молоко. Целых полкружки.

Коряков поспешил к котенку, налил молока в маленькую плошку, придвинул посудину к кошачьему носу.

Котенок ожил, повел мордочкой в одну сторону, потом в другую и окунул нос в плошку.

– Товарищ лейтенант, откуда кот? – поинтересовался Лебеденко, один из первых оформившихся служить на заставу контрактников, плечистый, с задумчивым прищуром тяжелых серых глаз, и накрыл котенка большой ладонью.

Котенок исчез под ладонью целиком, лишь из-под обшлага куртки высунулся кончик хвоста и тут же исчез.

Лейтенант отряхнул шапку, натянул ее на голову. Ответил солидно, наполовину некрасовской строчкой:

– Откуда, откуда… Из лесу, вестимо!..

Котенка лейтенант нашел в камышах, примыкавших к тропе, по которой ходили пограничники, проверяя систему, иначе говоря – инженерную линию, помогавшую охранять границу, мимо этой линии мало кто может проскочить незамеченным – если только муха на большой высоте, да какая-нибудь гусеница-землеройка – на основательной глубине, всех остальных система обязательно засечет. А уж нарушителя – человека, лося, кабана, «маму» – грузную уссурийскую тигрицу – тем более. Впрочем, тигры к границе, к территории, сопряженной с территорией Китая, стараются не приближаться, это для них – опасный номер; хотя на территории Поднебесной на всякую охоту наложен запрет – без разрешения властей нельзя убить даже муху, – «маму» добропорядочные тамошние граждане уконтрапупят и даже не поморщатся.

Слишком уж ценный зверь дли них – «мама», из «мам» делают очень дорогие снадобья, позволяющие вытаскивать человека с того света, перебрасывать его на этот свет, в дело идет все, даже кончик хвоста, усы и брови, не говоря уже о жилах, костях и самом мясе.

Разные звери были засечены пограничной системой, но «мама» не была еще зафиксирована ни разу, хотя «сработки» – сигналы тревоги, подаваемые системой, случались иногда по пять-шесть раз на день. Тигры здесь не появлялись никогда и вряд ли в ближайшие годы появятся.

Покрутив недоверчиво головой, котенок перестал дрожать и начал медленно лакать молоко.

– Поздравляю личный состав заставы с прибавлением, – торжественно произнес Коряков. – В канун Нового года – это то, что нам надо… Ну что, Лебеденко, берем котенка на довольствие?

– Так точно, берем!

31 декабря. Застава № 12. 14 час. 35 мин.

К Новому году, к празднику, солдаты приготовили концерт.

Оказалось, что лейтенант Коряков умеет хорошо играть на саксофоне, – саксофон он привез с собою на заставу из дома, футляр с инструментом спрятал в одежный шкаф, в темный угол – считал, что саксофон и должность заместителя начальника заставы по воспитательной работе несовместимы, застава – это дело серьезное, ответственное, а саксофон – нечто легкомысленное, не внушающее особого уважения, но предстоящее празднество заставило Корякова изменить точку зрения.

Он помял пальцами кожу на щеках, покрытых редкой порослью – полупушком-полущетиной, недовольно шевельнул ртом: хотелось быть взрослее. А двадцать два года – это возраст, еще слишком малый для солидного человека. Лейтенант вздохнул, залез в платяной шкаф и достал саксофон.

Невысокий, подвижный, Коряков походил на гимнаста, словно бы только что сошедшего с плаката, посвященного Олимпийским играм или чему-нибудь еще в этаком роде…

Вхолостую пробежавшись пальцами по пятачкам-клавишам саксофона, Коряков склонил голову к плечу, замер – он словно бы слушал звуки, которые не слышали другие, поработал мизинцем, давя на нижнюю серебряную пуговку, затем выровнял голову и заиграл. Тихо заиграл, только для самого себя, слушая переходы от одной музыкальной строфы к другой и удовлетворенно покачивая головой… Мелодия была печальной.

Конечно же лейтенанту хотелось жить в крупном городе, видеть больше людей, а не замыкаться в одном маленьком коллективе, где каждый человек может надоесть до икоты, пардон, общаться с красивыми девушками, которых, кстати, становится все больше и больше, словно бы Россия вошла в стадию некого преображения, хотя это совсем не так, – впрочем, лейтенант Коряков не хотел бы влезать в дискуссию, имеющую политическую окраску, мысль о том, что жизнь проходит мимо, иногда возникала у него в голове, но лейтенант вышибал ее из себя буквально кулаком и делался недовольным самим собою.

Не прерывая мелодии, лейтенант скосил глаза в окно, на большой голубоватый сугроб, шевелящийся в холоде – по сугробу словно бы пробегали слабые красноватые искры и стремительно гасли, – приближался вечер. Последний вечер уходящего года. Так хочется отметить его достойно, где-нибудь в кафе, с танцами-шманцами-обжиманцами, а он отмечает его на заставе, в глуши, среди снегов и сохлого камыша, в двух сотнях метров от Китая, который то в друзьях ходит, то во врагах, то рядится в образ некого шатуна, затаившегося среди сугробов, то, напротив, становится рубахой-парнем, готовым отдать русскому «ламозе» последнюю лепешку…

В разные годы разными были китайцы, в разных людей превращались. Если китайцы звали русских ламозами, то русские китайцев ходями. Еще – чумизой, бачками. Привыкли бачки перемахивать на эту сторону границы, как к себе домой.

Хотя знают, что тут побегать и покуролесить не дадут – живо накроют. И даже по шее накостылять могут.

Коряков вновь приладил к губам саксофон, дотянул сложную печальную мелодию до конца, затем отложил инструмент в сторону…

31 декабря. Застава № 12. 15 час. 10 мин.

Была у лейтенанта девушка. В городе Уссурийске. Жила она недалеко от китайского рынка, в старом, двухэтажном, времен атамана Калмыкова доме, любила бегать на танцы и смотреть западные приключенческие фильмы.

Познакомился с ней Коряков случайно – приезжал в Уссурийск за лекарствами для заставы, набрал целую коробку различных пилюль, конфет-сосалок, сладких детских микстур, с которыми подручно было лишь пить чай, но потом выяснилось, что микстуры эти – серьезные лекарства; снадобий набралось столько, что они не влезли в коробку, и заведующая аптекой, дородная усатая тетка прокричала, зычным голосом в пространство:

– Лена!

И хотя крик рассыпался, врезавшись в кирпичный угол аптечной стены, Лена услышала его и не замедлила предстать перед ясными очами «шефши».

– Леночка, помоги красному командиру обвязать ящик скотчем. Иначе вместо лекарств он доставит на заставу лишь одни обертки.

Язык у «шефши» был острый. Корякову показалось, что дама даже язвительно ухмыльнулась себе в усы.

Лена подскочила к покрасневшему лейтенанту, обхватила коробку руками, приподняла ее.

– Тяжелая. Солдаты у вас не служить будут, а лишь есть лекарства. Тут пилюль хватит на весь город Уссурийск. А микстур – и того больше.

Язык у Лены, похоже, был таким же острым, как и у ее «шефши». Коряков покраснел сильнее, ему показалось, что он сейчас поплывет, замкнется, поугрюмеет, как это часто бывает с людьми, не привыкшими общаться накоротке с таким «деликатным» материалом, как женщины, но Коряков справился с собой и проговорил весело, стараясь, чтобы голое его не дрожал:

– Хорошеньким девушкам запрещено поднимать тяжести.

Услышав эту философскую «сентенцию», «шефша» крякнула в усы:

– Лен, а красный командир – не промах. Будь с ним осторожна. Иначе утащит тебя на заставу и будешь вместо столицы Уссурийского края сидеть в какой-нибудь дыре, в которую даже электричество не проведено, и заучивать позывные местной радиостанции, чтобы подать сигнал, когда шпион полезет на нашу сторону.

Лена засмеялась.

– За меня не беспокойтесь. Уцелею!

«Шефша» крякнула вновь:

– Мое дело – предупредить. – «Шефша» выпрямилась во весь свой гвардейский рост и, будто военный корабль, уплыла в свою законную гавань: директорский кабинет.

Лена принесла моток широкого желтоватого скотча, обмотала им коробку, из скотча же слепила ручку, чтобы коробку было удобно нести, и помогла погрузить медикаменты в уазик.

Когда прощались, Коряков, краснея, как школьник, проговорил:

– Лена, вас можно угостить чашкой кофе?

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас.

– Прямо сейчас – нет. Давайте в следующий раз.

С той поры, если возникала надобность съездить в Уссурийск, лейтенант, имевший право сопровождать машины, старался не упускать такую возможность.

Лена работала в аптеке посменно, через раз, и две поездки лейтенанта оказались пустыми, – на вопрос Корякова, можно ли увидеть Лену, из кабинета шумной скирдой выплывала «шефиня» и, топорща усы, говорила лейтенанту:

– Если хотите, молодой человек, подождите до завтра. Аптека открывается в восемь тридцать утра, Леночка на работу обычно не опаздывает, приходит вовремя. Может, вам постелить коврик на крыльце – переночуете… А?

Лицо лейтенанта покрывалось красными пятнами, он не знал, что ответить «шефше», а потом, «шефша» ему в матери годилась, – топорщила усы и делалась похожей на «дедушку русской авиации» господина Жуковского. Правда, без бороды. Конечно, в конце концов лейтенант мог найти нужные слова и ответить достойно – голова у него была вполне добротная, без дырок, но смущало одно – возраст «шефши». Люди в таком возрасте считают, что имеют право подсмеиваться над кем угодно, даже над Керенским, пардон, а вот их подкалывать не может никто, ни один человек. И очень обижаются, когда их кто-то поддевает.

– Блох в вашем коврике, наверное, полно, – лейтенант пренебрежительно фыркал и покидал аптеку.

«Шефша» озадаченно смотрела ему вслед и топорщила усы.

Промахнувшись раза два, Коряков наконец угодил точно на Лену. Она сидела на месте дежурного провизора, тонкая, гибкая, какая-то очень домашняя, близкая, Корякову показалось, что он знает ее давным-давно.

Увидев лейтенанта, Лена улыбнулась смущенно и одновременно обрадованно.

– Леночка, кофе готов, уже стынет, – сказал лейтенант, сделал Лене легкий поклон – прошу, мол…

Лена смутилась.

– Что, есть какой-то повод?

– Есть, меня сегодня представили к званию старшего лейтенанта.

– Поздравляю.

– Тьфу-тьфу-тьфу! – Коряков поплевал через левое плечо. – Поздравлять еще рано, но кофе выпить можно.

– Хорошо. Я только у Ирины Исаковны отпрошусь.

Значит, «шефшу» звали Ириной Исаковной.

Ирина Исаковна, легка на помине, не замедлила высунуться из своей двери – она находилась совсем рядом, – окинула критическим оком лейтенанта и, произнеся хрипловато «Ну-ну», вновь скрылась в двери. Лена скрылась следом.

Через минуту вышла с виноватой улыбкой, – у Корякова даже сердце защемило: не отпустила Лену эта унтер-офицерша, – но нет, все было тип-топ, у Лены на правой щеке от улыбки образовалась милая ямочка:

– Пошли, господин офицер!

– У нас, у армейских, господ нет, у нас – товарищи.

Лена снова улыбнулась.

– Мне слово «товарищ» нравится гораздо больше, чем «господин». От «господина» веет холодном ветром, от «товарища», – Лена красноречиво развела руки в стороны, – как бы ни изгалялись господа демократы, – теплом.

Они шли по заснеженной, сплошь в резких синих прочерках улице, – солнце било косо, из-за деревьев, оставляло длинные яркие тени. Коряков косил глаза на девушку, ощущал внутри тревожное тепло: он верил и не верил одновременно, что эта красивая девушка имеет отношение к нему, идет рядом с ним. Может, она просто обгоняет по тротуару невысокого мрачноватого лейтенанта, сейчас уйдет вперед и навсегда исчезнет из вида… И из его жизни.

Этого лейтенант Коряков боялся.

Большая часть кафе в Уссурийске еще не работала, в остальных сонные официантки лениво позевывали, сидя за столиками, ожидая клиентов, а точнее – вечера, вместе с ним – притока молодых говорливых людей с толстыми кошельками – продавцов китайского рынка.

Когда придут «бравые китайские парни», рекой польется все, и ханжа – рисовая водка, привезенная по железной дороге из Харбина, и деньги – не рубли, не юани, а американская зелень, – тогда лица дам расплывутся в потрясенных улыбках.

Впрочем, про женщин, которые обожают «бравых китайских парней», начальник коряковской заставы капитан Шемякин говорил, что в них его восхищает одна черта…

– Какая?

– Та, которая делит задницу на две половинки.

Шагая по тротуару. Коряков даже ладонь прижал к губам – не дай бог эта фраза сорвется с языка… На щеках у него появился темный стыдливый румянец.

Они зашли в кафе, вход в которое украшали золоченые китайские фонари.

– Здесь немного дороже будет, чем в других местах, но качество отменное, – сказала Лена.

– О деньгах не беспокойтесь, Леночка. – Корякин махнул рукой, жест был беспечным, совершенно не свойственный лейтенанту. – Деньги у меня есть.

Лена отнеслась к этому легкомысленному заявлению иронично:

– В наше время даже то, что получают генералы, нельзя назвать деньгами, – сказала она.

Коряков сделал рукой неопределенный жест, собираясь предстать в роли Гарун-аль-Рашида, хотел что-то сказать, но не нашелся, лишь помял пальцами воздух и сказал:

– Я предлагаю выпить шампанского.

– По принципу: с утра выпил – и весь день свободен?

Лейтенант чувствовал, что он теряет от этой девушки голову, еще немного – и закувыркается совсем, станет ее рабом… Если, конечно, ничего не случится.

– Леночка, откуда вы родом? – спросил он, ощущая во рту некую непривычную сухость. – Вы здешняя?

– Нет, не здешняя. Я из Благовещенска. Слышали про такой город?

– Естественно. Там, кстати, стоит большой погранотряд.

– Ну, само собою разумеется. Россия – родина слонов, кривых дорог, вечнозеленых помидоров и больших погранотрядов.

– Я не про это, Лена.

– И я не про это.

От шампанского отказались, кофе оказался жидким, припахивал чем-то – то ли мышами, то ли плесенью. – но Лена даже огорчаться не стала по поводу плохого напитка, выпила чашку до дна, потом перевернула ее на блюдце.

– Самое верное гадание – на кофейной гуще, – сказала она, – гораздо вернее карт.

Через несколько минут она посмотрела на результат и произнесла довольно:

– О, товарищ лейтенант, вас ожидает повышение по службе.

– Это я знаю. А что ожидает вас?

Вместо ответа Лена беспечно махнула рукой:

– Ну, какое может быть у нас повышение?

– А место вашей усатой горластой провизорши?

– Это место очень незавидное. То пилюль для инвалидов не хватает, то таблеток от головной боли для государственных служащих, то лекарства вдруг начинают поступать фальшивые…

– Газеты пишут, что в России ныне в аптеках более восьмидесяти процентов всех лекарств – фальшивые.

– Правильно пишут. У меня знакомые во Владивостоке, муж и жена, купили американские витамины «Центрум»… Она – лаборантка, он – научный сотрудник в техническом университете, так что возможность проверить таблетки у них имелись…

Лена неожиданно замолчала, и Коряков, не выдержав, спросил:

– И что, проверили?

– Проверили. Оказалось, все таблетки – чистейшая сода. Без всяких примесей. Даже витамина «це», которого полным полно во всех помидорах, нет.

– А если завернуть витамины назад американцам? Упаковать в белую бумагу и отправить по почте?

– Американцы здесь не при чем. Виноваты наши отечественные жулики. Сидят где-нибудь в подвале на Светланской¹ и штампуют витамины на коленке. Еще этим любят заниматься наши дорогие соседи – корейцы и китайцы.

– Об этих деятелях у нас в погранвойсках знают больше всех. Обмануть ламозу для них – святое дело.

– Что такое ламоза?

– Так китайцы зовут русских. Еще – лосян. В переводе – «старый друг».

– В Благовещенске китайцев много, – сказала Лена, – в Приморье, по-моему, меньше. Раньше население относилось к китайцам с симпатией, сейчас люди их начали бояться.

Лейтенант знал об этом – и от отцов-командиров слышал, и от подчиненных, и в газетах читал, и знакомые рассказывали, понимал, отчего такое происходит, но тем не менее спросил:

– Почему начали бояться?

– Ну, например… На набережной Амура китайцы построили несколько роскошных домов, действительно роскошных, какие, например, не строят даже в Европе… – Лена покосилась на официантку, скрывшуюся за занавеской и попросила: – А что, если мы еще возьмем кофе?

– Нет проблем! – Лейтенант подобно герою какого-нибудь западного сериала, громко пощелкал пальцами.

Официантка незамедлительно высунулась из-за занавески.

– Еще кофе, – сказал ей Коряков.

На лице официантки вспыхнуло и погасло разочарование: она думала, что офицер этот – богатый клиент, способен поутру сделать обильный заказ с икрой и заморским бренди, а он оказался голью перекатной, полулейтенантиком…

– Сей момент, – произнесла она язвительным тоном и вновь исчезла за занавеской.

– И что дальше? – спросил у Лены Коряков.

– Однажды благовещенские мужики, находясь в добром настроении, подошли к китайцам и сказали: «Молодцы, собратья по бывшему социалистическому лагерю, хорошо научились строить!» Те посмотрели на них хитро и сказали в ответ: «Для себя ведь строим…» Вот так! Что бы это значило, товарищ лейтенант?

– Что? – болезненно ощутив, что он враз сделался тупым, спросил Коряков: вопрос-то – политический, а людям в погонах запрещено заниматься политикой.

Лена засмеялась и произнесла простецки, будто они с Коряковым были давным-давно знакомы:

– Хватит придуряться, товарищ лейтенант!

Коряков смутился.

– Да я не придуряюсь. Мне известны факты куда более жесткие. Перед ними все эти строительные штукенции – обычные игрушки из песка.

– Мой дедушка, например, заявил мне открыто, что он не хотел бы, чтоб его использовали вместо тука и рассыпали на полях как удобрение.

Коряков и об этом – о туковых страхах, – слышал, на заставе не раз говорили, что половина русских, перешедших к китайцам вместе с землей, вряд ли сгодится им для дальнейших преобразований и жизни под их знаменем, поэтому люди эти пойдут на удобрения.

Официантка принесла им еще две чашки мутноватого теплого напитка.

– Это же не кофе, а вода, слитая из ржавой батареи, – усмехнулась Лена.

– А чего? – официантка приподняла одну, острой стрелочкой подбритую бровь. – Коричневая вода – и ладно. За такие-то деньги… – она хмыкнула и уточнила: – За такие деньги вообще ничего не подают.

Лена усмехнулась вновь и ничего не сказала официантке, когда та отошла от столика, произнесла задумчиво:

– Впрочем, кое-кого надо превратить в тук. Ущерба для общества не будет никакого.

Вообще-то в сегодняшней слабой России, пережившей ельцинскую революцию, – а потери в этой, на первый взгляд шутовской революции оказались больше, чем в революциях великих, настоящих, – вряд ли найдется сила, которая сможет остановить китайцев, если те вздумают пойти на нашу территорию. Никакое оружие не сделает этого, все оно, раскалившееся, потечет, потекшие стволы придется выбрасывать: китайцы кого угодно задавят своей массой.

Их много. Очень много. Человеческий мозг не в состоянии освоить, осознать, понять это число.

Впрочем, китайцы избрали другой путь. Путь завоевания совершенно бескровного: с огромными тюками дешевой одежды они появляются на нашей территории в неограниченном количестве, пристраиваются в лавках, в торговых рядах и точках в качестве бессловесных работяг-продавцов, подносчиков товара, уборщиков, подметальщиков, зачищальщиков, потом находят какую-нибудь одинокую русскую бабенку и женятся на ней. Когда рождается ребенок, то он уже наполовину – китайчонок…

Так куется геополитика.

Государство китайское таких «геополитиков», говорят, поощряет – подкармливает деньгами, льготами и разрешает иметь детей вдвое больше обычного – вместо одного, разрешенного в Китае по закону, – двух. Вот китайские граждане, имеющие хорошую военную выправку, что само по себе наводит на определенные мысли, и горбятся под тяжелыми вещевыми сумками, возят из Поднебесной плохонький, годный лишь для мусоросборников товар и осваивают необжитые русские пространства. Заодно прихватывают простодушных русских баб, имеющих лишь два рабочих агрегата – перед и зад. Грубо, конечно, но… Лена к таким женщинам не относится, это ее не касается.

Когда-то, еще не надев на плечи лейтенантские погоны, в пограничном институте, Коряков слышал, что женщины в отличие от мужчин – особы внеземного, космического происхождения. Потому они и совершают такие необъяснимые, не поддающиеся логике поступки, потому и выходят замуж за китайцев, потому и рожают узкоглазых, с черными живыми угольками, обрамленными пушистыми ресницами ребятишек, чтобы в будущем старинные русские земли сделались китайскими. И никакого оружия применять не нужно.

Лена задумчиво помешала ложкой в кофейной чашке.

– Я знаю, если китайцы придут со своей туковой программой, то я убегу. Но вот дедушка… Отец… Отца мне особенно жалко, он бегать не умеет. – Лена быстро, залпом выпила кофе и, отвернув рукав кофточки, глянула на часы. – Ой, мне пора! Ирина Исаковна у нас начальница такая… без укропа съест. С одной солью.

Опять эта усатая «шефша»! Везде ее след, куда ни глянь – всюду ее запах. Коряков поспешно вскочил из-за стола и также глянул на часы.

Чем славился Уссурийск на весь Дальний Восток? В городе всегда стоит хорошая погода. А зима, та просто бывает отменной, – с мягким и искрящимся на солнце снежными плетями, в которые превращались ветки деревьев, с горластыми неунывающими воробьями, с высокими сугробами, в которые завалиться – одно удовольствие, и розовым небом, украшенным облаками, похожими на некие челны, плывут челны, плывут – одни в одну сторону, другие в другую, хотят посоревноваться, кто быстрее, да не могут…

В городе зимуют не только воробьи. Из тайги прилетают птицы вовсе диковинные – длинноклювые, с лазоревым оперением, которые одинаково быстро летают по воздуху и бегают по земле. Поют русские песни и очень музыкально щелкают клювом – народ, слыша птичью чечетку, пускается в плис.

Хорошо зимою в Уссурийске! Летом – хуже. Летом тут стоит такая жара, что народ в собственном поту по тротуарам плавает, по улицам летают столь увесистые слепни, что запросто вышибают ветровые стекла у автомобилей, неосторожно оказавшихся у них на пути…

Коряков проводил Лену до дверей аптеки, церемонно поклонился.

– А ты славный, – неожиданно на «ты» произнесла Лена, коснулась варежкой его щеки, и жест этот заставил сжаться сердце лейтенанта в сладкий комок. А еще больше на него подействовало, что Лена назвала его на «ты».

Ощущая, что у него горячим костром вновь заполыхали щеки, Коряков еще раз церемонно, будто граф какой, поклонился.

31 декабря. Застава № 12. 6 час. 30 мин.

Все это он вспоминал сейчас, находясь у себя в жилой комнате, держа в руках саксофон с серебряным мундштуком и озабоченно поглядывая в забусенное густым инеем окошко. До встречи Нового года времени оставалось немного.

В окошке, в чистом прогале была видна небольшая, занесенная снегом могилка, будто бы здесь, на заставе, был похоронен чей-то ребенок. Но похоронен был не ребенок, а удачливый и умный пес Филипп. На счету Филиппа числилось более сотни задержанных нарушителей – ни одна собака в пограничном округе не могла угнаться за Филиппом по части ловкости, проворства и умения сбить врага с ног. О Филиппе знали и в Китае, и в Японии, и даже в Канаде. Говорят, имя пса мелькало не только в донесениях китайских пограничников, но и в секретных учебниках и в различных пособиях по заброске агентов в Союз.

Филипп благополучно состарился, был посажен на пенсионное довольствие, а потом похоронен с воинскими почестями. Не всем ветеранам, награжденным боевыми орденами, уготована такая почетная участь. Бедные ветераны! Когда Коряков видит их, у него что-то теплое, обиженное подступает к горлу и ему хочется заплакать: уж что-что, а жизнь на уровне поискового пса Филиппа они себе заработали. Но нет, судьба у собаки оказалась лучше, чем у них…

Темнота надвинулась на заставу быстро – на западе еще горела узкая оранжевая полоска заката, а помещения заставы уже накрыло плотное черное одеяло.

Когда-то в каменном кирпичном здании, где ныне располагаются и канцелярия, и казарма, и столовая, находился таможенный пост, сурово каравший здешних контрабандистов.

Таможенников не раз пытались выкурить отсюда, но ничего из этого не получалось – ни у китайцев, ни у японцев. Какими бы плотными рядами они сюда ни лезли.

Раньше застава эта называлась «Полтавкой» – по имени недалекой деревни, – дружила она и состязалась – по части того, кто больше задержит нарушителей, – с другими заставами, также носившими старые имена: «Веселый ключ», «Волынка», «Сосновая», «Турий рог», «Рассыпная падь». Сейчас эти названия остались только в документах, да в памяти долгожителей – все заставы переименованы, от «сельского» прошлого не осталось ничего.

Только буковки, да цифирьки… На здании таможни, например, было выложено приметно, крупно, 1864 – год, когда было возведено это капитальное здание. Многое видели эти темные закопченные кирпичи и как могли защищали людей, на них появлялись, говорят, слезы, когда им не удавалось этого сделать.

Недалеко от заставы протекала сонная река Суйфун, по-нашенски Раздольная, сейчас она завалена снегом, дремлет подо льдом, но по весне свой дурной нрав покажет обязательно.

Раньше в Суйфун заходила даже рыба калуга. Рыбины плавали огромные, как боевые катера, одну рыбу надо было есть целой заставой не менее полугода, – вес случалось, достигал двух тонн, чтобы съесть такую дуру, нужно было обладать превосходным аппетитом и многими другими выдающимися качествами.

Но то было раньше. А сейчас калуга перевелась, нет ее не только в Суйфуне – нет даже в Амуре. Говорят, виноваты леспромхозы. Раньше эти хозяйства лишь заготавливали древесину, сплавляли ее, а сейчас стали перерабатывать. И куда же отправляет грамотный современный люд стружку, опилки, щепу, как вы думаете? Правильно, в реки, в воду.

А у огромной бревноподобной калуги оказались очень нежные, очень уязвимые жабры, опилки набивались туда плотно, не продохнуть, и рыба задыхалась. Великая древняя рыбина погибала от каких-то пустяков.

Уму непостижимо: здоровенное существо, способное хвостом расколотить в щепки пароход и какая-то мелкая древесная пыль, тьфу на мокром месте. Коряков поморщился, будто сам хватил ртом влажных разбухших опилок, даже больно сделалось. Чтобы избавиться от этого, надо было подумать о чем-нибудь хорошем. Он подумал о Лене, и ему показалось, что по всему помещению, над головой, по сторонам, стремительно заполняя пространство, разлился нежный розовый свет.

31 декабря. Застава № 12. 23 час. 47 мин.

Праздничный вечер удался. В углу канцелярии была установлена елка – живая, зеленая, ни одной пластмассовой хвоинки, с двумя мигающими гирляндами и игрушками, которые привез из Владивостока капитан Шемякин – личный подарок генерала Комисарчука, который когда-то служил в их отряде и до сих пор питает особую привязанность к заставе, стоящей на реке Суйфун. И сейчас, будучи заместителем командующего округом, старается не забывать о родном отряде, – с мягкими хлопушками и блестящими фольговыми шарами, – елка производила впечатление. Бойцы фотографировались рядом с ней на память.

Елка удалась. И концерт удалая. После концерта бойцы неуклюже давили ботинками пол, приглашая танцевать друг друга, тетю Дину, либо связистку ефрейтора Олю Керосинову. Другая связистка, привлекательная тоненькая Оля-вторая, по фамилии Полтавская (фамилия ее совпадала с именем деревни и старым названием заставы) находилась на дежурстве в гулкой, щелкающей тумблерами, контактами, выключателями, магнитными кнопками и прочим электрическим оборудованием комнате, расположенной по соседству с канцелярией. Третья связистка ефрейторша Лада Якимова была на бюллетене – то ли грипп у нее был, то ли воспаление хитрости, то ли чирей выскочил на толстой круглой коленке…

В самый разгар танцев Оля-вторая выскочила из своей комнаты, закричала, перебивая голосом шум и танцевальные ритмы:

– Ребята! Сработка!

Сработка – деле серьезное. Сработка – это тревога. Музыка мигом смолкла, стало слышно завывание ревуна – сирены, установленной на заставе. На сработку обычно выезжают все люди, которые находятся на заставе, кроме, может быть, поварихи, дежурного по связи и сигнализации, и больных.

Во дворе загрохотали двигатели двух «шишиг» – автомобилей ГАЗ-66, способных двигаться и по песку, и по целику, и по топям, и по снежным завалам, и по обледенелым сугробам, на которых даже зверь не способен удержаться – ветер уносит его в сторону, будто смятую тряпку.

Каждый человек, который находится на заставе, знает, что ему делать в случае сработки, куда бежать, кто у него напарник, и какое конкретно место он должен занять в кузове машины.

1.Одна из центральных улиц Владивостока.