Kitobni o'qish: «Блаженство кротких»

Пролог

Конец света не задался.

Незатейливо проскочил год 1998 с печатью затмения и тремя числами зверя. За ним буднично проскользнул 1999, грозящий перевёрнутым обликом того же числа.

Нервно перешагнув миллениум, человечество распрощалось с детскими страхами. Пророчества майя и мрак монахов Шамбалы теперь не слишком бередили умы.

Год 2032 мало чем выделялся в размеренной цепочке лет. Однако, крылся в нем один малоизвестный юбилей – двадцать шесть тысяч лет победы человечества над давним врагом.

Тогда, двадцать шесть тысяч лет назад…

…карательный отряд не знал, что убогое пристанище, зажатое меж краем скалы, чередой болотных топей и непролазных лесов, было последней деревенькой диких людей.

Истекающий кровью защитник гонимого племени, скрежеща истёртыми зубами и оглашая звуки, напоминавшие воронье карканье, тяжко и долго объяснялся с толмачом, хоть как-то разбиравшим дикарский лепет. Вопрос о других поселениях дикарь оставил без ответа. Вместо этого, он, вскидывая безобразные звериные брови, и оголяя налитые кровью глаза, тыкал уцелевшей рукой в ночное небо, указывая на зависшую на севере звезду.

– Нас погубила звезда смерти. Она забрала наши силы. Насытившись, она надолго исчезнет. Но когда вернётся в другой раз, то отнимет ваши силы и выпьет вашу кровь. Вы сгинете в её брюхе. Так сказал ведун, что был убит этой ночью. Мы не держим на вас зла. Всему виной звезда смерти. Вас она сожрёт позднее.

Толмач, долго слушавший неандертальца, быстро перевёл сказанное. Дикари и есть дикари. То, что на языке нормальных людей можно высказать десятком слов, размашистым неандертальским чирканьем изливалось полчаса. Толмач едва закончил, как в зависшей тишине раздался омерзительный хруст. Каменный топор вождя разнёс дикарский череп. Тот качнулся, не издав ни звука. Когда грохнувшая оземь туша выплеснула жижу кровавой плоти, ночной лес взорвался победным рёвом.

В эту ночь завершилась битва тысячелетий.

И на безудержном пиршестве у края скалы, где голодные зубы выдирали недожаренное мясо из обгорелых дурно пахнущих мослов, в треске углей, клубах едкого дыма и размашистых тенях пляшущего огня уже затаился новый враг человечества – невидимый и коварный, битва с которым продлится следующие двадцать шесть тысяч лет.

А сейчас, в неприметном 2032 году, с застывшего ночного небосклона, за суетно мельтешащим людским муравейником наблюдало бесстрастное око одинокой северной звезды, медленно и терпеливо набиравшей силу.

Наступала её эра.

Часть 1. Знак Атона

1. Случайное происшествие

Майор Ерохин выходил из себя. Нервно утопил гашетку автопилота. Стиснув зубы, ответил на запрос компьютера. Впереди, сонной вереницей ползла Выборгская набережная. Управлять машиной в пробке бессмысленно. Лучше расслабиться и отдохнуть.

Но какой тут, к чёрту отдых, если этот день имел шансы стать переломным в глухо завязшем расследовании. Он знал, что ребята уже подтягиваются к скверу. Знал, что отлично справятся и без него. Ведь в его группу, пусть и наспех сколоченную, подбирались лучшие из лучших опера и эксперты, профессионалы высочайшего класса.

Но он должен быть там с самого начала.

Потому что сегодня он впервые сработал, как настоящий начальник группы. Буквально выхватил этот труп, никак не назначавшийся его подразделению. Да ещё как успел.

Всего пару часов назад, распластанный на мощёной дорожке мертвец с перекошенным лицом, в заблёванной куртке и мокрых штанах, был обычным сорокапятилетним гражданином.

Обычным ли? Ерохин очень надеялся, что нет.

Меж тем время истекало, труп коченел, и задерживать осмотр он не мог. Мог только психовать и материться. И ехать то всего-ничего. Метров пятьсот по набережной до Гренадерского моста, где, видимо, и был затор, затем через мост и ещё столько же до уютного сквера, разбитого после сноса уродливого забора на углу улицы Чапаева и Казарменного переулка.

Солнце вспыхнуло и снова увязло в копнах июньских облаков. Колонна тронулась. Черепаший поток разогнался до двенадцати километров и стал слабеть, пока в очередной раз не сдох.

Усиливался битумный смрад. Ерохин поморщился, переключил климат-контроль на внутреннюю циркуляцию, ткнул кнопку приёмника.

Блин! Опять новости! И снова политика!

Он терпеть не мог политзанятий и международных новостей. В поисках чего-нибудь весёленького прокрутил пару каналов. Тщетно. Видимо час был такой, новостной. Палец застыл над кнопкой, когда из экстренной ленты, читаемой симпатичной девицей (как определил себе Ерохин), ухо выхватило знакомые названия.

«Сегодня, на Юго-Западе Ленинградской области, после начала снижения, при заходе на посадку потерпел крушение самолёт частной авиакомпании, принадлежащий корпорации «Лотус интернешнл». Лайнер потерял управление и рухнул на территорию лесопосадок недалеко от населённого пункта Новая Ропша. По предварительным данным на борту находилось 7 человек, включая президента международной конгломерации «Лотус интернешнл» Олафа Вагнера. Все находившиеся на борту погибли. Самолёт совершал частный рейс из Лиссабона в Санкт-Петербург. Авиакатастрофа произошла в 12:54 по московскому времени. Элементы лайнера разбросаны по территории, радиусом более 3 км. По факту крушения заведено уголовное дело. Самолёт национального агентства безопасности авиаперевозок приземлился в аэропорту Пулково.

О ходе расследования мы будем сообщать в выпусках новостей.»

Ерохин задумался. В сжатом пространстве пробки ему вдруг почудился салон самолёта. Он представил мечущихся в беспамятстве людей, грузного эгоиста-миллиардера (а каким ему ещё быть), истошно орущего, с выпученными глазами и в обделанных штанах.

Колонна проснулась, виденье улетучилось, а Ерохин сообразил, что оставшийся километр он давно прошёл бы пешком. И стал высматривать место, куда притулить машину, благо шёл в правой полосе.

Выбор небогат: бросить здесь, усугубив пробку, или взгромоздить на газон – нежно-зелёный и аккуратно стриженный. Поколебавшись, Ерохин крутнул руль и перемахнул через бордюр под редкие неодобрительные гудки. Смущённо отворачиваясь, он выскочил на набережную и затрусил вдоль бетонной ограды к мосту.

О машине Ерохин не беспокоился. Выделенный его группе автомобиль, кроме навороченной спецсвязи, сверхпрочных колёс с особой ячеистой резиной, и пуленепробиваемых стёкол из прозрачного алюминия (названия которого он не мог запомнить), обладал ещё и магическими госномерами, отпугивающими эвакуаторы, как чеснок вампиров. По должности Ерохину полагался персональный автомобиль, но группа работала меньше месяца, а за служебными машинами в Управлении выстроилась очередь. Так что пару-тройку недель придётся подождать.

Мысленно вернувшись к дорожке сквера, Ерохин больше не вспоминал о трагической сводке. Катастрофа затёрлась в памяти, как множество других случайных событий.

2. Лиссабон – Петербург. Частный самолёт корпорации «Сигма интернешнл»

Полуденное солнце обогнуло лайнер и косо слепило, зеркалясь от глянцевого стола. Самолёт разворачивался, предваряя снижение.

Олаф Вагнер, как всегда собранный, поджарый, коротко стриженный, оживлённо беседовал, прижимая к щеке малтфон.

Вагнер изредка соглашался с собеседником кивками, затем усмехнулся.

– Нет, лечу я не за этим, совсем не за этим, – он сделал паузу, – Причина другая. И ты видимо догадываешься. Но это при встрече. – Он сдвинул шторку иллюминатора, разглядывая отдалённый пейзаж сквозь сетку облаков внизу. – Похоже подлетаем к Петербургу. Пока, моя пташка. Я скоро вернусь. – Он расплылся тёплой улыбкой, – Да. Ты для меня всегда будешь пташкой. Маленькой желторотой синичкой. Целую. Люблю.

Вагнер задумался, обводя пальцем квадратики черепашьего панциря эксклюзивного малтфона, исполненного в единственном экземпляре и стоившего больше, чем его автомобиль. На самом деле он вообще не имел цены, потому что это – подарок Линды.

Время текло нестерпимо медленно, но он не решился обсуждать по телефону мучивший его вопрос. Тень брошена на одного из самых близких ему людей. И от встречи с глазу-на-глаз, на которую он летел зависело слишком многое – дело всей его жизни.

И вопрос был не в бизнесе. Не в могущественной промышленной империи, построенной этим жестким хладнокровным норманом. В последние годы он, Олаф Вагнер вложил всего себя в дело, крайне важное для жизни этой небольшой планеты.

Где-то внутри зарождалось беспокойство, перераставшее в холодный парализующий страх.

Откуда это?

Вагнер сглотнул пересохшим горлом и посмотрел на стол: на недопитый стакан янтарного виски; на плоский и гибкий, как глянцевый журнал, планшет с детской фотографией смеющейся Линды; на старинное серебряное блюдо с инжиром и испанскими мандаринами.

Едва заметное шевеление в правой ладони обернулось судорожной болью, словно рука сжимала сработавший электрошокер. Обычный сигнал вызова. Но рука больно ударилась о подлокотник, а вылетевший малтфон стукнулся в массивный квадратный стакан, перевернулся экраном вниз, и замер у серебряного блюда. Словно плоская черепашка пыталась спрятаться под столовый прибор.

Одолев тревогу, Вагнер поддел его мизинцем и уставился на экран.

Он! …Что это? Совпадение или закономерность? – подумал Олаф и понял, что в любом случае это недобрый знак. Затем уверенно нажал кнопку и поднёс аппарат, услышав знакомый доброжелательный голос, – Олаф, дружище, я не могу с тобой связаться. Ты куда пропал?

Вагнер молчал.

Зачем он спрашивает? Проверяет? Ведь наверняка знает, где я нахожусь.

Он ещё немного помолчал, обдумывая, что ответить, или что спросить и произнёс глухим сдавленным голосом, – Ты?

– Я, – послышался невозмутимый ответ. Вагнер помешкал, раздумывая, затем спросил:

– Ты что-то хотел? У меня мало времени. Я перезвоню тебе позже.

Раздался лёгкий выдох усмешки, – Это вряд ли получится. Ты совершил непростительную ошибку, всемогущий Вагнер.

Вагнер молчал, ошарашенно глядя на свою руку, что на глазах бледнела, вычерчивая узор аристократических прожилок. Тон собеседника наполнялся тяжёлыми нотками. – Слушай внимательно. Моё прошлое – это только моё прошлое. А ты поплатишься за самоуверенную дерзость. Прощай, Олаф. Мне искренне жаль.

Лавина бессильного ужаса пронеслась в сознании, сметая ещё теплившуюся надежду. Он понял всё. И хотел прокричать что-то сильное, важное, ранящее, оставляющее глубокий след, но наружу вырвался лишь бессвязный хрип, а из трубки послышался размеренный женский голос:

– В связи с начавшимся снижением, система безопасности произвела автоматическую блокировку всех спутниковых линий связи на борту. Приносим свои извинения. Разблокировка будет произведена автоматически, по завершению снижения.

Система безопасности, в разы превышающая уровень защиты всех известных авиалайнеров, специально разработанная для трёх эксклюзивных самолётов корпорации, сыграла с ним первую злую шутку. Вторая, роковая, произойдёт в ближайшие минуты.

Он уже понял, что катастрофа неизбежна, но пугало его даже не это. Хуже всего, что он не сможет сообщить Линде о том, кто виновен в случившемся. Он мучительно искал выход. И нашёл. Теперь главное – вспомнить. И главное – успеть. Вагнер дёрнул головой на противоположную сторону, где мирно дремал его секретарь, и заорал:

– Эдд! Срочно разыщи старшего стюарда!

Подхватившийся испуганный Эдд, вместо поиска стюарда вцепился в подлокотники и глупо моргал глазами. На крик примчался Янош, старший стюард, знавший Вагнера много лет и не слышавший ничего подобного.

– Мистер Олаф?

– У Вас есть доступ в кабину пилотов. Срочно войдите и громко произнесите…

Взволнованный стюард позволил себе перебить, – Да, мистер Олаф, но началось снижение, и теперь вход разрешён только при угрозе безопасности полёта.

– Сейчас и есть угроза, – злобно крикнул Вагнер, – Не смей перебивать. Входишь в кабину и чётко произносишь несколько раз, но не меньше трёх: Код двенадцать. Тритон. Объект номер семь. Ещё раз: Код двенадцать. Тритон. Объект номер семь. Ты понял? Повтори.

Янош, белый как полотно, произнёс дрожащим голосом, – Да. Но что это значит?

Теряя самообладание, Вагнер заорал, – Повтори-и!!

И он повторил слово в слово сбивающимся голосом.

– А теперь – выполнять!!

Янош метнулся по проходу, едва не сбив появившуюся на шум стюардессу. Открыв дверь электронным ключом, он неуверенно вошёл и стал позади пилотов.

– Руль высоты, – рыкнул второй пилот.

– Вижу. Не отключилось автопилотирование.

– Выключи принудительно.

Янош неуверенно произнёс, – Код двенадцать. Тритон. Объект номер семь.

– Что ты мелешь? – бросил второй пилот, – Не отключается.

– Этого не может быть, – сухо и уверенно произнёс капитан. В это время самолёт качнуло вправо.

– Вот чёрт. Блокировка руля высоты.

Янош, поняв что происходит нечто нештатное, но почему-то известное президенту корпорации, стал выкрикивать фразу, сказанную всемогущим Вагнером.

– Код двенадцать. Тритон. Объект номер семь! Код двенадцать. Тритон. Объект номер семь!

Пилоты косо переглянулись, и капитан спросил, – Он что спятил?

В это время самолёт дал резкий крен влево. Перебирая ногами, Янош ухватился за ручку двери кабины и выскочил в салон. Дверь захлопнулась, больно ударив плечо. Взору Яноша предстал Вагнер, прижавший к щеке малтфон, зацикленный в механическом повторе своей безумной фразы. У окна трясся секретарь, белый как молоко, с широко открытым ртом и совиными глазами. Две стюардессы пристегнулись ремнями к боковым креслам вдоль прохода, как и положено по инструкции.

Тут самолёт стало валить на другой борт. Стюард зашагал к ближайшему креслу, но его движения становились неверными и плавными, будто во сне. Он почувствовал, как отрывается от пола и медленно парит в воздухе. Заторможенный разум не поспевал за меняющейся реальностью. Пол медленно становился боковой стеной, а хвостовая часть уходила вверх. Истошно закричала одна из стюардесс. Янош медленно поплыл к окну, в сторону обвисшего на ремне Эдда. Он почувствовал кислый запах блевоты, но в этот момент его подбросило вверх – в хвост, ставший куполом нового, искривлённого ужасом пространства.

3. Осмотр в сквере

– А зачем туда столько народу? Варёный и Тюрина уже на месте, и Ерохин туда едет, – прервал задумчивую тишину старший лейтенант Байкалов, единственный из троих, сидевший спиной к водителю служебного микроавтобуса.

Двое сослуживцев, – худощавый скуластый мужчина лет тридцати пяти и русоволосая дама со строгим хвостиком на затылке, медленно выплывали из собственных мыслей. Водитель заложил круг на эстакаду и сидящих склонило к двери.

– А? Ренат? – напомнил о себе Байкалов.

Капитан Хабибуллин, оставшийся за старшего, поднял глаза, – Ерохин похоже в пробке увяз. А мы рядом были. И дорога с севера пока свободна, – он сделал паузу, сдвинув брови, – А Тюрина? …Ирочка? – капитан тяжело вздохнул, – Она же эксперт кабинетный, сам знаешь.

– Зато в лаборатории, как пчёлка жужжит, – вступилась за коллегу капитан Мурцева, – А материал систематизировать? Кто кроме неё? – она бросила взгляд в окно, помолчала, затем добавила, – Это ведь она нарыла эти трупы в ворохе висяков. Да еще как по полочкам разложила. Без её таблицы наш начальник может и не обосновал бы свою версию.

– Версию, возможно, и обосновал бы. Но без Ирочкиного материала, вряд ли бы её поддержал полковник. Списали бы всех поодиночке на естественные смерти. – Хабибуллин протяжно зевнул, прикрыв рот ладонью и встряхнул головой.

– Зато сейчас бы другие дела раскручивали. Реальные, – Байкалов сверкнул золотистой оправой очков, – А то сунули в стол полтора десятка висяков. А сами барахтаемся месяц, как мухи в компоте, – он досадливо махнул рукой, – Теперь вон, таким кагалом на труп бросаемся.

– Я стесняюсь спросить, – нарочито едким голосом вклинился грузноватый всклокоченный мужчина в кремовой рубахе, лет тридцати на вид, – Мы теперь что, свежие трупы осматриваем?

– А водителям слова не давали, – бросил за спину Байкалов.

– В следующий раз ты повезёшь, – огрызнулся лейтенант Степанченко.

– Не-не-не. Это чудо на колёсах – твоя епархия. Я не то, что за руль, входить сюда опасаюсь. У тебя тут заблудиться можно. Проводки, приборчики, экраны. Гений ты наш хакерский. Беру свои слова обратно.

– То-то же, – довольно буркнул Степанченко, – Так что насчёт трупа? – спросил он громче, с прицелом на капитана, – Своей работы маловато? Разгружаем дежурные подразделения?

– И что? – произнёс Хабибуллин с упором на букву «ч», – Не понимаю недовольства. Нас же не вагоны грузить отправили.

Степанченко замолк секунд на десять. – Ну… Мы же того… Мы же для висяков нераскрытых. Специальная группа. Экспериментальная. Без следаков.

– Ага, – плеснул ехидцы Байкалов, – Только за месяц ни хрена не продвинулись. Теперь свежие дела будем брать. Привыкай, лейтенант.

– Да ладно! Хорош темнить! – в голосе Степанченко прорезались обиженные нотки, будто старшие товарищи пытались что-то скрыть, – Что я, не понимаю? Это для подтверждения версии начальника группы. Теперь по всему Питеру мертвяков осматривать будем из-за перетягивания каната между Ерохиным и Полежаевым. Пора бы уже прийти к общему знаменателю. Или начальство пресекло бы раздрай сверху.

– Вот станешь большим начальником, – игриво ответила Мурцева, – И будешь пресекать.

– Я слышал, на тебя уже рапорт ходит, – шутливо бросил капитан, – Небось ночами дырки под третью звёздочку ковыряешь?

– А там и до начальника рукой подать, – поддержал Байкалов.

Трое дружно расхохотались. Лейтенант замолк и в разговор больше не вступал. Но проскочив пару перекрёстков, нарочито грубо ударил по тормозам.

– Приехали. Вытряхайтесь.

Дорожки сквера прятались от тротуара за башенками остроконечных туй, раскидистыми охапками горных сосен, лиловыми фонтанами барбарисов. Отчего водители снующего потока и редкие пешеходы не могли видеть лежащую в глубине фигурку, распластанную у кованной скамьи.

Был ли этот оазис ландшафтного дизайна и вправду безлюден, или забредшие полуденные гуляки предпочитали видеть в лежавшем перебравшего алкоголика и ретировались восвояси, но, когда пенсионерка Изольда Алексеевна с писклявой болонкой на поводке позвонила в дежурную часть, после смерти прошло уже полчаса.

Подкрепление вывалилось из комфортного салона в первый день питерского лета.

– Уф-ф, – скривила нос Мурцева, – Откуда жара в начале июня? Настоящее лето.

– Радуйся, Тамара, – сказал Байкалов, взявшись за ручки громоздкой сумки мобильной лаборатории, – Лови тепло. Запасай впрок. Завтра может снег пойти.

– Ну ты, Жень, скажешь. Какой снег в июне. Тут впору купальники одевать.

– Да это я так, образно, – улыбнулся Байкалов, пытаясь бочком вытащить упёршийся багаж, – В подражание коренным петербуржцам. Вас же хлебом не корми – только дай погоду похаять. – Он выставил сумку на асфальт и протёр лоб ладонью. – В Москве, кстати, погода не лучше. Но я, за свои неполные сорок лет, не вспомню особых стенаний по этому поводу. А тут, всего за пару месяцев…

Хабибуллин выскочил из машины, едва не сбив сумку, и отпрыгнул в сторону. Затем пригнулся, всматриваясь в глубь сквера, где суетились трое сотрудников, включая начальника группы. На соседней лавочке кемарили две синеватые рожи – бригада труповозки.

Ирочка Тюрина, растерянно улыбаясь, отступила на задний план, когда в бой вступила тяжёлая артиллерия экспертов-криминалистов – кандидат медицинских наук капитан Мурцева и кандидат биологических, старший лейтенант Байкалов.

Волею случая, в неприметном сквере собрались три опера и четыре эксперта – явный перебор. Для полноты состава недоставало двоих: майора Полежаева – заместителя начальника группы, и лейтенанта Козака, отобранного из последнего выпуска института МВД на роль «молодого поколения».

Хабибуллин снял ветровку, бросил в машину, закатал рукава рубахи и бегло оглядев сквер, двинулся к перекрёстку. Вдоль переулка, по касательной к скверу стояло пять машин. Все без водителей. Ренат отснял номера, осмотрелся, и двинул к месту происшествия. Камер в сквере не было, поэтому вся надежда – на видеорегистраторы. Тут чуткое ухо опера выхватило короткий звук. Завёлся автомобиль. Немаленький. И точно, от края дороги медленно втискивался в поток синий внедорожник субару. Капитан рванул назад, крича и размахивая руками, но не успел пробежать и двух шагов, как субарик плавно ушёл по течению.

Ренат обернулся, собрав удивлённые взгляды. В его сторону выскочил капитан Варёный – широкоплечий детина под два метра ростом, и широченными шагами направился к своей тойоте. – Ренат, поехали!

Хабибуллин побежал за ним.

* * *

Уже затих фотоаппарат на гибкой треноге, напоминавший уэллсовского марсианина. Отшаманили криминалисты. Пластик застёжки сомкнулся над синюшным лицом.

Мурцева устало процокала каблучками в сторонку. Закурила. Прикрыла глаза, и зардевшийся кончик значительно подрос. Облегчённо выпустила сизую струю. Тамара не считала себя курильщиком. Регулярно бросала. Но стоило занервничать – тут же хваталась за соску.

Она повидала столько трупов – от одних рассказов может вывернуть наизнанку. Но сейчас нервничала не на шутку. А казалось бы – обычный мертвец без видимых следов насилия, чья смерть вполне может оказаться естественной.

Может – если состоял на медицинском учёте и умер от приступа. Не исключено и отравление – если обнаружат следы токсинов.

Но если не будет ни того, ни другого, то покойник окажется двенадцатым в чёрном списке. И первым, что группа осматривала на месте происшествия.

Больше месяца назад, вновь созданной оперативно-следственной группе был передан ворох висяков – нераскрытых смертей по Петербургу за последний год. Где, среди разношёрстных и изуверских убийств проскакивали неприметные дела с трупами, найденными без следов насильственной смерти.

По логике, эти неброские дела должны были попасть в хвост очереди, и, скорее всего, стать кандидатами на закрытие.

Но, четыре недели назад, просматривая сводную таблицу эксперта Тюриной, на втором «кандидате» Ерохин напрягся, не понимая причины внутреннего звонка. А третий ввёл его в лёгкий транс.

Погибший, его одногодка, Калинников Юрий Сергеевич, подполковник пограничной службы, внезапно скончался, примяв кустарник на одной из боковых аллеек Марсова поля. Дефибрилляция левого желудочка – гласило сухое заключение медэкспертизы.

Людям присуще выделять себе подобных. По полу, возрасту, национальности, по роду деятельности, землячеству, и множеству других признаков.

Всего семь месяцев назад Ерохин получил майорские погоны, но по возрасту мог быть уже подполковником. Мог… бы. Не сглупи он в лейтенантской юности. Не прояви принципиальность – глупую и никому не нужную. Очнувшись от воспоминаний, Ерохин исправил файл, сдвинув эти дела в первую строку.

Так, лёгкое движение мышкой раскололо его группу на два лагеря.

Ерохин твёрдо стоял на своём. Не верил он, что вдруг, сам мог бы свалиться с сердечным приступом. Не мог. Раз пятнадцать подтянуться – легко. Подъёмчик с переворотом, стометровка, рукопашный бой – это всегда пожалуйста. Но сердце – не знал он, как оно может болеть. Оттого и почуял подвох в этих «естественных» смертях.

Одиннадцать человек – восемь мужчин и три женщины относительно молодого возраста были найдены мёртвыми в разных районах Петербурга, в достаточно людных местах – парках, скверах, дворовых площадках, междомовых территориях.

Именно в них майор Ерохин и узрел очертания серии убийств. Хотя очертания довольно призрачные. Объединяло их полное отсутствие свидетелей, и то, что ни один не попал в поле зрения камер видеонаблюдения, коими казалось был утыкан мегаполис. Это могло оказаться совпадением. А если нет? Игнорировать слишком опасно. Так считал майор Ерохин.

Майор Полежаев, его напарник и заместитель, считал иначе, и яростно отстаивал свою точку зрения. Он проповедовал вероятностный подход в расстановке приоритетов. Вероятность того, что смерти окажутся убийствами, была невысокой. Но если и так, то вероятность раскрытия, по оценке Полежаева, близка к нулю. Здесь можно погрязнуть, не добившись результата. А тогда возможен любой исход – вплоть до расформирования группы. Поэтому Полежаев предлагал начать с расследования бесспорных убийств, а эти дела задвинуть до лучших времён.

После бурных обсуждений и одобрения руководства, одиннадцать дел объединили в одно, определив его приоритетным. Приоритетное дело вскоре стало единственным, в силу большого числа фигурантов и неподъёмности материала.

Только вот дело это, мало того, что стало яблоком раздора, ещё и упрямо не продвигалось в расследовании, словно кто наколдовал.

Полежаев не сдавался. Он беспрестанно проталкивал, выстраивал и обосновывал версию, логически включающую два пункта, как в известном анекдоте. Пункт первый: смерти являются естественными, пока не доказано обратное. Пункт второй: доказать обратное невозможно, потому что… читай пункт первый.