Kitobni o'qish: «Тайна родимых пятен или невероятные приключения Тишки Бедового и его друзей»
Предисловие
История похождений, описанная в романе, начиналась на просторах среднерусской возвышенности. В давние времена, кто только не хаживал этими краями: скифы, варяги, хазары, половцы, воины Батыя… Каждый оставил свой след.
Во времена Руси княжеской между холмами широко разливались непоседливые реки и шумели непроходимые леса, которые и кормили, и охраняли от бесчисленных врагов. Отвоёвывая пашню у чащоб, русский селянин крепко оседал на суровой земле, чтобы жить вечно, умножать род свой и будущую мощь Руси! Легендарный Микула Селянинович, да и сам Илья Муромец проживали где-то рядом, сеяли хлеб и защищали ратаев от силы инородной, безжалостной.
Народ-богатырь не только трудился и воевал, но ещё и отдыхал с песнями и танцами, былинами и сказаниями. Поклонялся богам светлым, добрым и хоронился от коварных и злых. В мифах и сказках отразилась непростая народная жизнь, симпатии и антипатии, мечты и разочарования.
Многое затерялось, стёрлось неумолимым временем. Но земля затаила в себе тайны и ждала срока, чтобы поведать ныне живущим об ушедших людях, сгинувших государствах и их властителях. Потомки древних родов, сохранив основу и добавив причудливые узоры от смешения с иными народами, часто являли на свет нечто необычное.
Вот таких потомков, непоседливых, захваченных романтикой новизны и поисков, поджидают иногда самые невероятные встречи с таинственным прошлым…
Часть 1. Искания.
Вступление
Скрип колёс и резкие толчки на ухабах не мешали дремать молодому человеку, широко развалившемуся на сене, разбросанному по дну короба телеги. В его ногах, свернувшись калачиком, похрапывал другой представитель сельской молодёжи, выделявшийся помятой одеждой и лохматой головой. Впереди, свесив ноги, с самокруткой во рту и длинной вязаной плетью в заскорузлых руках, с закрытыми глазами мерно покачивался старый возница. Время от времени, когда телега уж совсем не двигалась, он оживал, и гневно выпучивал глаза.
– Пошла, горбатая! Мать твоя гусыня… – и злобно стегал подобие лошади, именуемой в народе клячей, из-за своего неказистого, доходящего вида.
Лошадь слегка ускоряла ход, не проявив, однако особой резвости: всё так же вверх-вниз натужно мотала головой и беспрестанно отгоняла надоедливых насекомых посредством реденького хвоста. Бедная скотина была так худа, что при ходьбе кости её ног, казалось, вот-вот вылезут из пожухлой кожи.
Но… солнце перевалило через зенит и длинные тени от редких берёзок и клёнов, что в беспорядке расположились вдоль дороги, ситом укрыли сельскую дорогу. За деревьями до самого горизонта виднелись скошенные поля. Надвигалась осень…
Жизнь Тихона Бедового, прозванного в народе Тишкой, не задалась с рождения…
Деревенька, в которой парню выпала доля появиться на свет божий, с многообещающим названием Чудово, удобно расположилась в низине между пологими холмами. Они были давно распаханы и выглядели однообразными и серыми. Только овраги и другие неуютные места зеленели реденькими рощицами со своим устоявшимся, замкнутым миром. Здесь пели птички, иногда похрюкивали дикие кабанчики да мелькали рыжими хвостами хитроумные лисички.
Деревенька тянулась двумя кривенькими улицами, разделёнными между собой тем, что осталось от некогда широкой, глубокой и полноводной речки. Несколько в стороне от сельских усадеб возвышался холм, увенчанный огромной глыбой, которая, особенно на закате солнца, смутно напоминала изваяние головы с древним шлемом. То ли от своего расположения, то ли от заманчивого названия, то ли от того каменного изваяния – символа былого – или ещё от чего, но в деревеньке не раз случались неординарные события – рождение того же Тишки.
Отец Тишки, Петро – малорослый, неказистый, бреющийся только по большим праздникам мужичок – долго не мог поверить, что его гренадёрского роста жена Палашка – беременна! А усомниться было от чего: годы супружества так и не украсились рождением, хоть какого-нибудь цветочка жизни. Это притом, что по молодости не в меру шустрый Петька Бедень (родовая кличка Бедовых), несмотря на свою невзрачную внешность, перепортил заметное количество наиболее безотказных представительниц женской половины села. Да и женился вследствие грешных наклонностей, а не любви ради!
– В корень пошёл, чертяка! – посмеивались мужики.
– Вот, похотливое отродье! И чем он только берёт, сморчок! – самозабвенно ругалась мамаша очередной подгулявшей дочки.
– А ты сходи с девками на гульки, свечку подержи, может, докумекаешь…– гоготали, хватаясь за бока, мужики, потешаясь над рассерженной бабёнкой.
– Вам бы только языками трепать да зубы скалить, а мне теперь – нянчи! – уже надрывно голосила несчастная женщина.
За эту неразборчивость и неуёмную секс-активность Петька не раз был сурово бит отцами, братьями и женихами жертв скоротечной любви. И отец частенько прикладывал руку – с ремнём или палкой – к задним частям похотливого сынка. Бывало и в погреб сажал… для охлаждения пыла. Чем бы всё кончилось – неизвестно, но только положила на Петьку глаз и свою тяжёлую руку местная достопримечательность – Палашка, засидевшаяся в девках дочь кузнеца Кузьмы Горелого.
Примечательна была Палашка всем, кроме… женственности. А всё потому, что Кузьма, не дождавшись от жены Александры рождения сына, решил передать своё огненно-железное ремесло дочке. И не прогадал: девушка так увлеклась кузнечным делом, что вскоре и отца обошла. Сметливая оказалась! Ну, а ростом и силой Бог не обделил: одной рукой пудовый молот играючи поднимала, заднее колесо от трактора заталкивала в кузню без посторонней помощи!
Дочкину силу ощущал на себе и Кузьма, когда в какой-нибудь праздник или так, без повода, коленно-локтевым образом возвращался поздно домой от кума Прошки, или шурина Гараськи, или ещё от кого. Как только мычание мужа и отца, тыкающегося лбом в калитку, доходило до ушей видевших не первый сон жены и дочери, первой вставала Палашка.
Открыв калитку, дочь носком ноги приподнимала слюнявый подбородок батьки и, сурово нахмурив брови, хмыкала:
– Какой же Вы, отче, хилый стали!
После чего решительно брала Кузьму одной рукой за сползшие на заднице штаны, а другой – за шиворот рубахи. По-мужски крякнув, поднимала папашу как мешок с трухлявой соломой и, посапывая, относила в сарай. Аккуратно положив безжизненное тело на сено, говорила:
– Так-то лучше… А с утра поговорим…
Как Петька очутился в упомянутом сарае в объятиях Палашки, не может взять в толк до сих пор, даже по истечении стольких лет неповторимой супружеской жизни. Помнил только, что этому предшествовал уж очень развесёлый вечер. Тогда и дивчину отхватил видную – Маньку Небедную, с быстро наливающимся телом девушку, дочь колхозного бухгалтера. После чего ночные перспективы вырисовывались радужные и сладкие, как мёд в мае. Видать от этого чувственного подъёма, душевного и физического, хватил лишку местного благородного напитка.
Пляски и песни на поляне под раскидистой вербой; волнующие запахи летнего вечера и пушистых волос Мани… И, впоследствии, полный провал памяти…
Очнулся от тупой боли в голове и ощущения, будто скован по рукам и ногам. В ноздри бил острый запах прелой соломы и овчинного кожуха. Попытка пошевелиться привела к тому, что сжатие усилилось, даже кости заныли. Кое-как раскрыв глаза, поморгав ими изрядно, Петька онемел от осознания полной обречённости своего положения, к тому же – оголённого! “Ну, кажется, – влип!” – ударила камнем тоскливая мысль и рассыпалась на жгучие мелкие кусочки.
Сильные руки и ноги рослой Палашки намертво зажали движущиеся части тела, мягко говоря, не очень крупного гуляки. Внушительных размеров правая грудь удобно умостилась на Петькиной шее, а подбородок плотно лежал на левом ухе. Девушка с умиротворённо-счастливым лицом целиком обнимала парня и почти не дышала, а только иногда вздрагивала в ответ на попытки предмета своей нежности пошевелиться. Оба были в первозданном райском одеянии, в смысле – разоблачении…
Что было дальше, Петька пытается не вспоминать… без нужды.
Пока он думал, как быть – будить ли привалившее “счастье” или незаметно ускользнуть – дверь сарая со скрежетом открылась, и в её проёме возник взлохмаченный, с оттенком слабого бешенства, лик Кузьмы!
Так совпало, что кузнец в тот злосчастный вечер засиделся у кума Прошки, по случаю обмывания купленного в райцентре поросёнка. Правда, самой скотинки уже не было – по дороге сдохла. Но, причина-то осталась! Даже усилилась… Как настоящий родственник, Кузьма не мог оставить кума наедине со своим горем.
Привычно доползши до калитки, ткнувшись в трухлявые доски, кузнец мычал не долго – уснул мертвецки… Разбудило Кузьму коровье стадо, направлявшееся за село. Пастухи поотстали, поэтому смышлёная корова Лидка остановилась в недоумении перед необычным препятствием – человеческим телом. Соображая, что бы это значило, она подняла голову и утробно и нудно замычала:
– Му-у-у!
Коровье приветствие было таким громогласным и неожиданным, что Кузьма мгновенно пришёл в себя, солдатиком вскочил на ноги, поправил смятую одежду и, плюнув оторопевшей скотине в морду, хрипло гаркнул:
– Сгинь, проклятое отродье!
Корова, ошалев от такой учтивости, в страхе выпучила глаза. Затем, несмотря на свои габариты, проворно отпрыгнула в сторону. Задрала хвост и, нагнув голову, предсмертно замычав, с удивительной быстротой кинулась за стадом. Подоспевшие пастухи с удивлением поглядывали на опрометью бежавшую перепуганную корову и на разъярённого кузнеца. Переглянувшись, двинулись дальше.
Разозлённый таким началом дня и тем фактом, что никто с вечера не впустил в дом, Кузьма устроил домашним разнос! Зная похмельную крутость мужа, особенно при отсутствующей почему-то дочери, жена Александра со своей престарелой матерью спрятались в подполье. Кузьма же, разогнав кудахтающих кур и гогочущих гусей, в поисках очередной жертвы кинулся в сарай, и…
Пока мужик с мутным, ускоренно трезвеющим взглядом и отвалившейся до отказа челюстью – при виде столь эротичной картины – стоял в дверях, Палашка опомнилась первой. Разомкнув стальные объятия, слегка прикрыла наготу валявшимся рядом платьем. Глянула на онемевшего Петьку умиленными глазами и радостно проворковала:
– Батя, ссильничал он меня…
И, улыбнувшись по-матерински тепло, добавила:
– Пускай женится теперь, котяра блудливый. Не оставлять же зачатое дитя сиротой…
Петька затрепыхался, хотел что-то возразить, но грозный папаша, сообразив своими хмельными мозгами главное: наконец-то женит и, возможно, избавит себя от не в меру заботливой дочери, низко прорычал:
– Это как водится, коль и до моей невинности добрался, хлюст похотливый…
И, обернувшись во двор, что есть мочи проревел:
– Лександра! Мамаша! Мать вашу в плетень, накрывайте стол – Палашку сватать будем!
Вот так Петька и женился…
Жили, в общем-то, хорошо, только обещанного ребёночка так и не случилось! По этому поводу незадачливый муж, когда истекли положенные месяцы после свадьбы, пытался упрямо намекать. Но решительный вид тестя и влюблённое простодушие молодой жены пресекали всякие поползновения. Да и хождения по девкам пришлось прекратить. Палашка не отпускала мужа ни на шаг: любила его до умопомрачения, приглядывала, как за малым дитятей. Чтобы не отощал – сил-то много надо на такую бабу! – кормила сытно и регулярно. У мужичка даже животик появился, и обличье округлилось.
“Сила и железо, видать, подпортили бабу”, – горестно думал Петька про нежелание жены беременеть. – “И вот те на – понесла! С чего бы это?” – заелозилась тоскливая мысль. Правда, свои супружеские обязанности соблюдал исправно: Палашка, просидевши столько лет в девках, расслабиться не давала. А тут ещё вычитал в местной газетёнке, в рубрике “Народное здоровье”, что если по молодости себя в “этом” деле не беречь, то к не очень позднему возрасту ничего не останется… на детей!
“Кто бы это меня подкузьмил?” – сверлили подозрения. Обидно стало местному Дон Жуану осознавать, что ему наставили рога, да ещё какие! “Схожу к врачам”, – решился окончательно развеять сомнения.
В тайне ото всех, Петька наведался в районную больницу. Пришлось поиздержаться, чтобы его намерения остались тайной. Сдав унизительные анализы, со страхом ждал результатов…
И вот, по истечении некоторого времени, пришлось как-то Палашке с недоумением рассматривать своего пьяненького мужа, вернувшегося из райцентра – тот вообще-то напивался редко.
– Ты чего это, Петенька? – как всегда ласково обратилась к мужу. – Праздник что ли какой?
Глядя мутными глазами на своё сокровище, Петька напряжённо соображал: что бы такое обидное сказать “невинной” жене. Говорить о том, что она беременна не от него, было позорно, стыдно и унизительно. Своего обидчика решил обязательно установить и соответственно наказать. А пока, покачавшись на коротких ногах, откинув голову, чтобы лучше видеть Палашку, выдавил:
– Дитё скоро родится, а у тебя в доме бедлам! – и, притопнув ногой, добавил: – Не потерплю грязищи!
Притоптывание пагубно сказалось на равновесии, и, пытаясь удержаться, Петька в бессознательном состоянии рухнул в объятия жены.
– Так-то лучше, – миролюбиво прижала Палашка к своей необъятной груди обмякшее тело и аккуратно отнесла в спальню.
Тишкины роды долго обсуждались всей деревней…
Во-первых, по Палашке совершенно не было видно, что беременна: живот на большом, плотном теле выделялся не более, чем у худосочного Петьки после обильного обеда. Во-вторых, её предродовое состояние никак не отражалось на хозяйственной и иной деятельности: по-прежнему работала в кузне и в доме. И только удары изнутри детской ножкой заставляли неожиданно ойкать и приседать на первый попавшийся предмет.
Прихватило Палашку в кузне…
Подняв в очередной раз молот, она вдруг побледнела, отбросила в сторону инструмент и, скривившись, присела на лавку, что возле двери.
– Батя, клич бабку Фёклу, хватает меня – рожать буду…
– Дык, ведь в больницу надо бы… – обливаясь потом, промямлил растерявшийся отец. – И Петьку, стервеца, найти бы…
– Поздно уж, зови бабку… – тужилась дочь, бледнея всё больше. – А, впрочем, – воду давай! – крикнула, собравшись с силами, ощутив, как ребёнок неумолимо рвётся наружу.
Природная смекалка помогла Кузьме сориентироваться в непростой ситуации. Сообразив по широко расставленным ногам и напряжённому лицу дочери, что бежать за повитухой уже поздно, сам принял роды. Тёплой воды в кузне хватало. Найдя кое-какое чистое тряпьё, взяв самый острый нож, принялся лихорадочно отрезать пуповину вылезшему на белый свет дитю. Ребёнок оказался крупным, крикливым и резвым: так часто семенил ножками, что не давал деду полноценно работать. При этом довольно точно попадал пяткой в нос, выбивая у деда мокроту из глаз и носа. От крика новорождённого у Кузьмы звенело в ушах.
Обессиленная, с мокрыми счастливыми глазами, Палашка пыталась придерживать разгулявшегося сынка. И, когда пуповина поддалась, как благодарность деду за старания, родившийся Тишка омочил солидной струёй лохматую голову Кузьмы. Сделал это старательно и основательно, не пропустив ничего, даже бороду.
Вскоре, обильно подмоченный дед, довольный благополучным исходом, бережно передал ретивого сыночка счастливой мамаше.
Вот так, довольно неординарно и где-то даже неожиданно появился Тишка Бедовый. Незадача Тишкиного рождения, отразившаяся на всей его последующей жизни, в том и состояла: все рождались, как положено – в роддоме и от отцов, которым не в чём было сомневаться. А вот Тишка…
Очередная ухабина подкинула парня, и он открыл глаза. Лежавший в ногах отрок слегка засуетился, умостился удобнее и засопел дальше. Возница привычно стеганул лошадь и вновь задремал.
Телега продолжала свой путь.
Перед Тишкиным взором раскинулось бескрайнее лазурное небо с медленно плывущими громадами облаков. Из-за них озорно просеивались лучи солнца и слепили глаза. Словно купаясь в лучистом мареве, неторопливо плыл над полем журавель. Мелькали стайки вездесущих ласточек. Где-то в роще отсчитывала неумолимое время кукушка.
На фоне сельской идиллии, в Тишкиной голове проплывали картины последнего года жизни перед бегством из родной деревни. Именно бегством, а не уходом, вместе со своим преданным дружком, Филькой Доумкиным…
Глава 1. Проделки дружков.
После неординарного рождения, Тишка в том же духе подрастал: ходить и говорить начал одновременно в момент очередного прибытия изрядно утомлённого “горячительным” деда Кузьмы. В этот раз Палашка не смогла справиться с раздобревшим телом отца и позвала на помощь мужа. Пока Петро протирал глаза, его опередил маленький Тишка.
Услышав крики матери, он решительно вылез из кроватки и шустро преодолел все препятствия на пути к дедовому телу: громоздкие двери, неудобные ступеньки и неровную дорожку к калитке. Увидев сына, делающего первые шаги, Палашка прослезилась и собралась взять малыша на руки. Тот же, проигнорировав порыв матери, доковылял к растянувшемуся телу и звонко прокричал, подражая маманьке:
– Какой же Вы, отче, хилый стали! – и резво забарабанил кулачками по спине деда.
Подошедший затем Петро и растроганная Палашка долго умилялись сыночком. А протрезвевший от шумного приёма Кузьма самостоятельно встал на ноги и никак не мог сообразить, где он находится и что за малыш дёргает за штанину. Мальчик же весело выкрикивал слова, заимствованные у бабы Александры:
– Очухался, окаянный! Когда ж ты выпьешь свою бочку?
Забыв про пьяного Кузьму, который, опершись на плетень, что-то ему, плетню, выговаривал, счастливые родители вместе с Тишкой отправились досматривать свои сны.
С Филей подружились, как только Тишка окреп на ногах и мог уже заглядывать в заборные щели. Будущий дружок жил неподалёку, был старше и слыл недотёпой, вследствие странностей в поведении. Он мог часами наблюдать за муравьиной кучей, плакать по зарезанной курице и поломанному стулу, убиваться по сгнившей от старости яблоньке… – в общем, трогательно любил всё обиженное, живое и неживое. Но ещё больше выделялся своими тупиковыми суждениями и вопросами.
– Кто много спит – тот богато живёт! – доказывал как-то поутру Филька своей маме, протирая кулачком сонные глаза. – Посмотри: дядька Анисим, колхозный кладовщик, завсегда днём спит на ступеньках кладовки. Однако в магазин ездит на “Жигулях”, и дом под железной крышей! А ты встаёшь рано, поспать не даёшь… и крыша у нас течёт…
– Да помолчи-ка ты, непутёвый! – озиралась по сторонам мать Фили, сухонькая, всегда перепуганная, Ксения. – Опять за своё взялся! Не нашего то ума дело… что кладовка пустая.
– А у колхозного сторожа, дядьки Митрия, кирпичная куча на огороде за ночь знаешь, как вырастает! А он ведь тоже спит…
Не зная, что ответить любознательному сыну, Ксения давала ему подзатыльник и отправляла учить уроки.
Филька рос невзрачным, выглядел маленьким для своих лет, из-за чего (как и за странности) часто бывал бит сверстниками и не только ими. Ко всему добавлялось рождение мальчика с заметным косоглазием и без явного наличия отца! Что вызывало дополнительные насмешки и откровенные издевательства.
Впрочем, в деревне догадывались, кто причастен к появлению на свет этого дитяти “не в себе”. На что указывала низкорослая комплекция мальчика и хитроватые карие глазки.
Всего этого подросший Тишка не знал. Несмотря на разницу в годах, они с Филей подружились и неплохо дополняли друг друга. Не по возрасту рослый, Тишка уже с первого класса защищал третьеклассника Филю от обидчиков. Подрастая, этот дуэт не давал скучать жителям деревни Чудово.
Проказы дружков отличались оригинальностью и нелогичным подходом. Автором идей, как правило, выступал Филька, а Тишка – основным исполнителем задуманного.
Захотелось однажды ребятам обзавестись велосипедом. Тогда Тишка учился в четвёртом классе, а Фильку оставили на второй год. Такое желание зрело давно. Уж очень задевал ребят сын колхозного учётчика, Федька, по кличке Очкастый, когда единолично катался на новеньком велосипеде марки “Дружок”. Как ни просили дать попользоваться вожделенным для любого пацана предметом, никому не уступал.
– Вам дай – так поломаете или сами разобьётесь: ездить на велосипеде штука не простая! – заносчиво отказывал Федька.
– Жмот ты! Зря плюёшь в колодец… – как всегда спокойно, но со скрытым смыслом вещал Филька.
– Пошли вы… – кривился Очкастый, поправлял очки и, сопровождаемый негодующим свистом ребят, демонстративно уезжал на личном транспортном средстве.
Всю зиму думали и горячо обсуждали: как бы осуществить мечту. Остановились на нутриях!
– Нутрия – это и мясо, и шкурка… – размышлял Филя. – А свобода – чудеса творит со всем живым.
– Ты это к чему? – не сразу понял Тишка мысль друга.
– Предлагаю заработать на нутриях.
– Им же надо клетки, корм доставать… – уныло протянул Тишка. – Да и где этих крыс взять?
– У наших родственников в соседней деревне – мой дядька Васька давно нутриями занимается. Такую домину отгрохал! – поднял кверху палец Филька. – А выращивать будем на свободе: канава на лугу для чего? И корма там полно. Особенно, возле бабки Фёклы. Видел, какие там заросли? А свобода – великое дело! Посмотри, как по всему миру американцы расплодились – жуть. Так и наши… крысы…
Осуществлять намеченное начали с весны. Однажды наведались к Филькиному дядьке и уговорили дать на время пару нутрий, самку и самца (как их отличать, Филька разбирался особо). Ночью запустили водяных крыс в канаву, что возле повитухи Фёклы.
Поначалу всё шло хорошо…
Ребята часто наведывались и проверяли, как идёт процесс адаптации и размножения живности. Потирали от удовлетворения руки, видя, как множится их богатство. Однако тёмные и необразованные сельчане, в особенности баба Фёкла со своими родичами, почему-то не оценили старания и благородные намерения дружков.
Катастрофа мероприятия началась с подслеповатого и глуховатого деда Родьки, признанного специалиста по гусям. В деревне не очень жаловали прожорливых и наглых птиц, и мало кто их разводил. А вот дед Родька был неизменным поклонником неуступчивых пернатых. Своё многочисленное гусиное стадо пас лично на лугу.
В тот невезучий день, решил дед поменять место и пригнал гусей полакомиться и побарахтаться в канаве напротив дома Фёклы. Гогоча, расправляя крылья, стадо дружно кинулось в воду. Дед нашёл удобный холмик, нарытый кротом, и уселся покурить. Не успел умоститься удобнее, как гуси не менее дружно, а более резво и стремительно устремились в обратную сторону. Га-га, гу-гу неслось с таким неистовством и возмущением, что дед чуть не упал с насиженного места. Мимо него летели перья, пух, куски грязи! Подхватившись, Родька кинулся к канаве, на мгновение остановился с открытым ртом и упал без чувств… Так дед из глуховатого стал глухонемым… на время.
Фёкла, услышав крики перепуганных гусей, бегущих и летящих необычно быстро, поняла, что на её территории творится неладное. С вилами наперевес засеменила на луг, подошла к канаве и чуть не споткнулась о лежащего без чувств деда.
– Пьяный, что ли? – задумалась было баба.
Глянула на куст вербы, склонившийся над водой, и почувствовала, как задрожали сначала коленки, а потом все части тела по очереди – под кустом, в воде, во множестве кишели огромные крысы! Такого количества этих страхолюдных тварей Фёкла не видела отродясь! Звуки из её горла вырвались не сразу:
– Караул! Спасайте, люди добрые!
Забыв про Родьку, который уже стал пошевеливаться, кинулась с небывалой прытью в деревню…
Кум бабки, Степан, основательный и степенный мужик, первый охотник в районе, понял из несвязных выкриков кумы, что селу угрожает нашествие крыс. Прихватив свою новенькую двустволку, примчался к канаве и открыл такую пальбу, что поднялась не только деревня Чудово, но и прискакал из соседнего села посыльный на единственной, и то беременной, лошади узнать – не нужна ли помощь? Кто-то предположил, что спецназ мочит заезжих террористов!
Подоспевшие на помощь мужики и бабы покачали головами – откуда эта напасть взялась? – и, не вникая в аргументы сведущих – мол, это не обычные крысы, а нутрии – выловили и уничтожили всё, что попалось под руку. Пострадал даже один Родькин гусь – вероятно, самый смелый или неправильно оценивший ситуацию.
После этих роковых событий, повитуха долго обходила канаву стороной и всё дрожала. Дед Родька мычал ещё неделю и долго скорбел по невинно убиенному гусю. Ребята же уныло прятались за Фёклиным забором, глубоко переживая несостоявшуюся мечту… Из глаз Фильки текли слёзы.
– Не расстраивайся, что-нибудь придумаем ещё… – успокаивал друга Тишка, гладя его по спине. – С такой головой, как у тебя, не пропадём, ещё заработаем: они и правда плодились, как заведенные! Не всякий до такого додумается…
Филька молча вытирал слёзы: ему не столько было жаль незаработанных денег и велосипеда, сколько нутрий…
И ребята придумывали…
Например, сверхэффективное удобрение, от которого у “подопытной” тётки Маланьи на грядках с картошкой выросли такие сорняки, что потешалась вся деревня. Женщина, отчаявшись, рубала топором толстые, дубовые по крепости стебли. Но урожай картошки не спасла: пришлось перепахивать огород колхозным трактором.
Или – ультразвуковой прибор для увеличения надоев молока!
В этот раз новаторы опробовали идею на Филькиной корове. Первые недели мама Ксения не могла нарадоваться: надои росли ежедневно. Узнав про необычный аппарат – который до этих пор безнадёжно пылился в сельмаге – сельчане кинулись его закупать даже в нескольких экземплярах. Естественно, всем не хватило. Бросились в райцентр. Пока бегали, ссорились в очередях (доходило до драк) появились первые плохие новости: коровы, облучённые прибором, стали чахнуть. Как следствие – надои резко упали… Начался падёж… Ксения была в отчаянии. Тут уже Тишка предложил, видя, как Филькина корова доходит, резать, пока не поздно. Хоть этим смягчили свою вину перед несчастной мамашей. А от остальных разъярённых колхозников, дружкам еле удалось отвертеться – Ксения взяла вину на себя…
Потом ещё были истории с лошадьми, свиньями… На скотину то нападал мор, необъяснимый даже ветеринарной службой, то непомерная плодовитость! Ко времени, когда подоспела свобода и демократия, ребят уже собирались выдворить из деревни: так решил несанкционированный сход. Но новые ветры оказались настолько резкими, что колхозникам стало не до разборок с неугомонными искателями денег на велосипед (который, кстати, так и не купили).
А пророчества Фильки относительно сына учётчика Федьки сбылись – велосипед украли! Произошло это печальное событие в соседнем селе, куда Федька приехал к своей тётке на именины. Возвращаться мальчику пришлось пешком, по жаре. И никто из проезжающих попутно транспортных средств – телег, мотоциклов, тракторов – почему-то не подвёз одиноко бредущего путника. Очевидно, аура была вокруг Федьки нехорошая.
Успев подрасти и закончить школу (Филька, правда, задержался в восьмом классе), дружки с особым энтузиазмом встретили перемены в стране. Этот энтузиазм и стал той последней каплей в худой бочке терпения сельчан, после которой их и выдворили…
Вхождение ребят в рынок начиналось так…
В данный, судьбоносный, момент истории друзья работали в тракторной бригаде механиками-трактористами. Так как колхоз дышал на ладан, ребят маялись. Техника простаивала, а скудные деньги, выделяемые государством, как всегда, таинственно исчезали, растворяясь или разбегаясь по некоторым карманам.
С началом новой эпохи, Филя не отходил от телевизора и радио. С упоением перечитывал местную “брехаловку”, не ленился ездить за прессой в райцентр. “Пусть от своих железок отдохнёт” – думала постаревшая Ксения, по-прежнему с недоверием воспринимая новое увлечение сына. По опыту знала, что эти бдения кончатся опять какой-нибудь затеей.
Тишка частенько заходил к товарищу и, ничего не спрашивая, садился рядом. Он чувствовал – что-то назревает в недоумной Филькиной голове, поэтому до времени не отвлекал думающего человека пустыми вопросами.
А по стране, ускоряясь, катилась волна кооперативного движения как прообраз будущего предпринимательства. Филькина неординарная голова напряжённо переваривала сведения о новых законах и перспективах деловой деятельности.
Тот вечер был чем-то особенный, с таинственным сиреневым закатом. Деревня плавно погрузилась в сумерки, а небо пылало в лучах заходящего солнца. Селяне копошились в усадьбах: доили пришедших с пастбища коров; кормили и поили хрюкающую, квохчущую, попискивающую живность. Где-то слышались приветственные проклятия на голову скотины, где-то – позднее ку-ка-ре-ку перепутавшего время петуха…
– Ну, как ты? – нашёл Тишка дружка, сидящего в лопухах за грудой железа, в которой только опытный колхозный механизатор мог распознать трактор.
Не ответив на вопрос, Филька продолжал смотреть на закат неподвижными скошенными глазами, почти не моргая. При этом ещё и руками жестикулировал. Со стороны напоминал чукчу-шамана или пациента психиатрической больницы.
Тишка не стал переспрашивать, а тихонько уселся рядом. По всем признакам – Филька в медитации. Это мудрёное слово узнал недавно от друга и считал его синонимом чего-то неземного, почти колдовского. “Сейчас выдаст!” – думал терпеливо Тишка.
Наконец Филька ожил, повернулся и изрёк, подняв указательный палец:
– Алхимия, кооперация, помёт и всякое другое дерьмо!
Значительно помолчав, выдал резюме сказанному:
– Пора дело организовывать!
– И я с тем же, – энергично поддержал Тишка. – Предлагаю лозунг сегодняшнего дня: дорогу хамам! И, насколько я понимаю, ты намекаешь утвердить главным принципом нашего дела изречение: во всяком дерьме есть нечто, которое, при наличии правильного хода мыслей можно завсегда превратить в – золото. Правильно я понял?
– Ну ладно я второгодник-недоумок, а ты ведь в хорошистах шастал, а соображаешь верно! – весело поднялся Филька и добавил: – Впрочем, у дураков мысли сходятся… иногда. И про науку не забудь – алхимию. Там есть чему поучиться.
Принципиальные вопросы бизнесовой идеи были решены быстро, и работа закипела.
Заброшенный сарай на краю деревни новые кооператоры-дельцы превратили в контору фирмы под интригующим названием: “Хлам-90 “. Повесили вывеску, намалёванную собственноручно Тишкой, и исчезли…
По селу поползли туманные слухи. Кто говорил, что деревня оказалась слишком мала для неуёмных личностей, другие – что надо ждать второго пришествия баламутов. Многие сходились на том, что без них скучно в деревне, однообразно. Колхоз умирал медленно, даже неинтересно.
