Kitobni o'qish: «Праведник»
Часть 1. Подвижник
“Вера без дел мертва”. И.Христос.
“Страшно не упасть, а не подняться!”
Немецкая пословица.
Глава 1. Детство
Верхушки деревьев монотонно раскачивались под порывами ветра. Уходящие ввысь стволы казались мифическими исполинами, ведущими тайную, неторопливую беседу. Ветвями, как руками, они то приветливо обнимались, то сердито отталкивались друг от друга.
Лёжа на лесной поляне и восторженно глядя в небо, Иов, русоволосый мальчик лет девяти, испытывал ощущение полёта. Небесная бездна с плывущими белыми облаками, напоминающих порой живых существ, манила и притягивала. Деревья обрамляли сине-голубую высь и подчёркивали её бесконечную глубину. Густая трава и мягкий мох приятно ласкали открытые руки, босые ноги и усиливали чувство полёта. И только рядом стоящее лукошко, наполненное грибами, напоминало о земном.
– Иов! Ты где? Отзовись, ау! – послышался вдали женский голос, сопровождаемый гулким эхом.
Мальчик не отзывался и продолжал лежать, окунувшись в свои чувства и мысли: “Как велик и неповторим мир, созданный Творцом! Небо, деревья, трава, птицы… – всё устроено разумно и непросто, – думал он восхищёно. – И чтобы так было всегда, нужно не лениться и молиться Создателю Мира нашего. Благодарить за его мудрость и посланную благодать. Пусть не отвернётся лик его от моей мамы и отца, дедов и бабушек, и всех-всех, кого знаю и не знаю, даст им здоровье и… вечную жизнь!”
На мгновение он прервался, прикрыл глаза и, отогнав грусть, продолжил думать. – “Мир дан людям. А сколько здесь непонятного! Поступки и деяния взрослых не всегда объяснимы, как и то, что есть хорошее, а что – плохое?…”
– Иов! Ну, где же ты? – тревожно прозвучало уже близко, прервав, наконец, возвышенные думы.
Мальчик проворно поднялся, подхватил лукошко и звонко крикнул:
– Я здесь, мама!
– Ну, слава Богу, – вышла из ельника средних лет женщина, одетая по-деревенски просто, с повязанным на голове платком и в руках с плетёной корзиной, наполненной грибами и ягодами.
– Что так долго не отзывался?
– Понимаешь, мама, – заворожено заблестели синие глаза, – здесь удивительная поляна! Если на неё лечь и посмотреть ввысь, то появится ощущение полёта и божественных чувств: будто заговорил с самим Создателем!
– Ах, ты ж, мой праведник, – женщина нежно погладила сына, – выдумщик и мечтатель! Пойдём-ка домой – скоро обед, да и отец заждался.
– Ты зря мне не веришь, мама, – обиженно поджались губы.
– Верю, как же не верить… – грустно согласилась женщина и, взяв мальчика за руку, пошла с ним по еле заметной лесной тропе.
Казалось, лес не торопился отпускать своих гостей, а птичья перекличка, скрип стволов и шелест листьев – звучали в их честь, как музыка, вечная и неповторимая.
Подходил к концу двадцатый век…
Норышкины, потомки древнего дворянского рода, появились в затерянной в брянских лесах деревеньке после революции 17-го года.
Многие из их родственников и друзей уехали за границу – кто в Европу, кто в Америку – не приняв большевистскую власть и не увидев перспектив борьбы. Норышкины решили остаться…
– Негоже нам бросать свою землю в лихолетье! – говорил Иван Фёдорович – коренастый сорокалетний мужчина, с тонкими чертами лица, украшенными усами и короткой бородкой. Пенсне, открытый, широкий лоб и начинающая лысеть голова – подчёркивали в нём потомственного аристократа.
Семейный совет проходил в зале столичной квартиры, расположенной на втором этаже старинного дома. За круглым столом, накрытым тёмной скатертью, сидела вся семья: жена, Наталья Ильинична – строгая, красивая женщина, и трое аккуратно одетых, с грустными лицами детей: старший Александр, и младшие, Пётр и Аня.
Слушали главу семейства с напряжённым вниманием.
– Бог, похоже, наказал землю нашу: веру стали коверкать, заповеди Господни забывать, – строго говорил Иван Фёдорович. – Силой в битве с антихристом мы не в состоянии помочь, а вот молитвами, духовными устремлениями – наш долг и путь, как патриотов.
Переведя дыхание, продолжил:
– Есть на Брянщине деревенька, Петровка, бывшее имение моего деда. Имение когда-то процветало, но, проданное за долги, давно пришло в упадок, от былого ничего не осталось. Туда и поедем. Будем работать тяжко, и молиться за землю нашу. Это будет наш крест, наш вклад в будущее людей русских!
Наступила длительная пауза: каждый обдумывал сказанное. В семье не привыкли прекословить отцу, поэтому восприняли его предложение как должное. Первой, не скрывая озабоченности, отозвалась Наталья Ильинична:
– Я думаю, возьмём не только необходимое, но и наше семейное, ценное – то, что можно унести на руках.
– Конечно. Обязательно взять нашу семейную икону и библию.
– А книги можно? – робко спросил Пётр, ученик последнего класса гимназии.
– Сколько унесёшь.
– А учебники? Мне ведь ещё надо учиться! – старательно скрывала отчаяние Аня.
– Да, да – обязательно. Мы ещё вернёмся, когда всё уляжется, – суетливо кивал головой Иван Фёдорович. Только Александр сидел с потухшими глазами и не проявлял активности. По его лицу было видно, что паренёк в глубоком раздумье и нерешительности.
Среднего роста, с отцовским тонким лицом, Александр был любимцем в семье. Закончив гимназию с отличием, он успешно учился в кадетском корпусе. Революция ломала все планы, а отъезд из столичного Петрограда в забытую богом деревню воспринимался как катастрофа. Ведь здесь оставалась Машенька, весёлая кареглазая воспитанница женской гимназии, его тайное увлечение; здесь были друзья, которые не теряли надежды на лучшее.
– А ты, Саша, что молчишь? – тревожно спросила мать.
– Простите меня – я всех вас очень люблю – но я… остаюсь, – подбирая слова, вымолвил Александр. – Кто-то должен остаться и здесь. Я не могу бросить своих друзей…
– Ты хорошо всё обдумал? – глянул пристально отец. – Тебя могут посадить в крепость, расстрелять – они же ненавидят дворян!
– Я всё обдумал – мы будем бороться здесь.
Воцарилось молчание…
Наталья Ильинична смотрела на сына затуманенными глазами, в которых спряталась и боль, и укор. Пётр и Аня поглядывали на брата с удивлением, восхищением и страхом одновременно. Прервав паузу, Иван Фёдорович решительно поднялся и, смахнув со щеки мокроту, твёрдо выговорил:
– Я уважаю твой выбор. Удачи тебе и храни тебя Господь…
Они обнялись. Наталья Ильинична простилась с сыном последней…
На следующий день, после недолгих сборов, семья отправилась в путь.
Дорога выдалась нелёгкой. Страна, разрушенная войной и революцией, была неуправляема. Власть на местах отсутствовала. По дорогам ездить было опасно из-за угроз нападений отрядов крестьянской вольницы и многочисленных банд голодных, озлобленных солдат, возвращающихся с войны.
После долгих мытарств, Норышкины всё же добрались до своей Петровки. Их встретили несколько десятков невзрачных, вросших в землю, дворов, окружённых плотной стеной леса. К концу осени 1918-го года, срубив дом на окраине, стали осваиваться на новом месте.
Деревня, удалённая от городов, затерянная среди лесов и болот, жила своей установившейся патриархальной жизнью. К Норышкиным, как к бывшим барам, отнеслись поначалу настороженно. Но потом, видя их глубокую набожность и удивительное трудолюбие, приняли, как равных.
Церкви в селе не было, и Иван Фёдорович организовал молельный дом в пристройке. Сюда по воскресеньям и церковным праздникам со временем стала собираться вся деревня: помолиться и послушать проповеди бывшего барина.
Ветры революционных войн, казалось, обходили деревеньку стороной. Приход советской власти, последующая коллективизация существенно не затронули деревенский быт. Из-за удалённости, новые власти наезжали редко.
Дети Норышкиных выросли и породнились с местными. Так ветвь дворянского рода неумолимо становилась крестьянской. Но неизменной оставалась в новых поколениях Вера, а заложенные в генах аристократичные черты нет-нет да проявлялись в их детях и внуках.
Вот в такой семье потоков дворян и родился Иов, названный именем страдающего праведника. Дедом его был Пётр. Он единственный (Аня умерла незамужней) сумел преодолеть все тяготы и обжиться. Довольно рано женился на дочери старосты села, Матрёне. Она и родила ему первенца Ивана, ставшего отцом Иова.
Мальчик рос необычным. Особенно это проявлялось в его повышенной, даже болезненной, религиозности. Он часто молился, а, научившись грамоте, перечитал, и не раз, все домашние книги.
Среди сверстников казался старше своих лет, удивляя начитанностью и серьёзностью, убеждённой честностью и правдивостью. Из-за этих качеств, мальчишки боялись с ним играть, так как Иов, глядя открыто в глаза взрослым, честно признавался в своих и чужих шалостях. Не боялся защищать слабых…
– Хлопцы, давайте устроим потеху! – предложил как-то вечером главный заводила сельской ребятни, не по годам рослый Прошка, сын заведующего сельмагом. Перед этим ребята – с ними был и Иов – долго играли в прятки. Наигравшись, они собрались в кружок возле высокого старого тополя, что рос на краю улицы, и обсуждали: чем бы заняться дальше.
Предложение Прошки вызвало живой интерес:
– Подкинем мышей тётке Фроське?
– Нет, давайте пугнём Аньку дохлой крысой! – посыпались предложения.
– Это уже было, – важно надулся Прошка и добавил шёпотом: – Тут недалече дом бабки Тоськи…
– Это та, которой за девяносто и живёт одна?
– Она самая. Бабка вечером выходит за двор посидеть на лавочке, семечками побаловать. Давайте подопрём дверь бревном и будем смотреть, как она выберется!
– Давайте! – возбуждённо поддержала ватага.
А Иов возмутился:
– Не пристало издеваться над немощным старым человеком, не по-божески это.
– А хворостиной меня вчерась била – это по-божески?! – напыжился Прошка и подошёл вплотную к Иову: – Вечно ты не как все.
– Хворостиной за дело получил: зачем в полисадник залез?
– Там же вишня рясная.
– Чужое брать – грех.
– Гуляй-ка ты без нас, – разозлился Прохор и оттолкнул мальчика.
Отстранившись от обидчика, Иов развернулся и пошёл прочь.
– Ну, айда! – удовлетворённо махнул Прошка.
Вскоре подперев дверь бабы бревном, валявшимся тут же, мальчишки спрятались за углом и стали наблюдать… Однако их ждало разочарование – из-за противоположного угла забора решительно вышел Иов и убрал подпорку! Глянув осуждающе на спрятавшихся ребят, он остался стоять у двери.
– Ах ты, гад! – рассвирепел Прошка и кинулся со сжатыми кулаками на бабкиного защитника.
Но, подбежав, посмотрел в синие глаза и задержался. Затем зло сплюнул и, развернувшись, окликнул ребят:
– Идёмте кататься на Федькиной коляске! Этого, правильного, с собой не берём.
– Ну и ладно, – обиженно надул губы Иов. – Зато я знаю новую библейскую притчу про Христа и вам не расскажу.
Последние слова остановили ребят, да и самого Прошку. Почесав затылок, он примирительно предложил:
– Ладно, давай… мириться.
Довольные такой развязкой, мальчишки весело подбежали к Иову и, взявшись за руки, вместе понеслись к заброшенному сараю. Здесь Иов обычно читал, но чаще рассказывал, самые разные истории, прочитанные не только в Библии.
Мама Лукерья и отец Иван, наблюдая за Иовом, порой не знали, радоваться им или огорчаться. Часто своими вопросами и рассуждениями он ставил в тупик:
– Мама, а почему вы с папой вчера вечером не помолились?… Почему ты сказала тёте Дарье, что у нас нет гвоздей – если они есть?… Господь создал всех равными, но одни живут богато, а другие – бедно, – засыпал вопросами мальчик.
Иван, присев на корточки перед сыном и взяв его за плечи, как мог, пояснял:
– Господь создал всех равными – ты прав. Но головы-то у людей разные, и сила, и здоровье. А, главное, верят по-разному: одни – больше, другие – меньше. Поэтому и живут неодинаково. А гвоздей у нас мало, да и самим нужны, – оправдывал он Лукерью. – Видишь, забор валиться – надо чинить. А молиться вечером нужно обязательно, несмотря на усталость.
Заглянув в удивительные глаза Иова, отец чувствовал, что не переубедил сына.
А после нашумевшего не только в деревне, но и во всей округе, случая с медведем, селяне стали относиться к Иову даже с опаской. “Ни колдун ли растёт у Норышкиных под ликом богомольца?” – витали слухи.
А дело было так…
Медведи и раньше водились в этих местах, однако людей особенно не тревожили. Но однажды объявился медведь, который стал наведываться в деревню: то улей на пасеке разорит, то в сарай со скотиной залезет. Терпение у людей кончилось, когда чуть ни до смерти напугал некую старушку.
Тогда и вызвался Филипп, дед Иова по матери, вместе с двумя мужиками наказать лесного разбойника. Филипп Марьянов был молчаливым, внушительного роста мужиком. Отличался религиозностью, трудолюбием и смелостью: не раз, бывало, в молодости один ходил на медведя (тогда их было больше). Вот и сейчас, несмотря на возраст – под семьдесят – взял с собою ружьё, рогатину, собак и отправился с мужиками в лес.
Дней шесть возвращались ни с чем. И только на седьмой напали на след лесного хозяина: зверь мирно лакомился брусникой на поляне. Услышав лай, медведь недовольно прорычал и не спеша направился вглубь. Здесь его и поджидал дед Филипп. Остальные мужики чуть отстали. Медведь, мотая головой и рыча, быстро приближался. Когда осталось несколько шагов, дед вскинул ружьё и, целясь зверю в глаз, нажал на спуск. Но, выстрела не прозвучало – произошла осечка! Медведь, поднявшись на задние лапы, вытянулся во весь свой немалый рост и недовольно ворча, пошёл на Филиппа. “Пропал…”, – мелькнуло в голове, а руки и ноги, словно налившись свинцом, отказались повиноваться.
В это время, мужики вместе с собаками уже подбежали и, вскинув ружья, приготовились стрелять… И тут произошло невероятное!
– Стойте! – раздался звонкий детский крик.
Все, в том числе и остановившийся зверь, оглянулись на голос – с правой стороны, из густых зарослей орешника, вышел… Иов. Лицо его было напряжённым, а широко открытые глаза горели синим огнём. Чётко произнося слова какой-то молитвы и осеняя медведя крестным знамением, Иов смело шёл на зверя (мужики потом рассказывали, будто видели в этот момент над головой мальчика – сияние!)
– Во имя Отца, Сына и Святого духа… – звучали, отзываясь тихим эхом, слова.
Пока мужики выходили из оцепенения, а собаки протяжно скулили, зверь беззвучно прыгнул в сторону и проворно скрылся в чаще.
– Как ты здесь оказался? – только и смог прохрипеть Филипп, садясь с подкосившимися ногами на мшистую землю.
– Бог меня привёл, чтобы отворотить беду, – серьёзно ответил мальчик, подходя к деду. – Грех убивать живое! А медведь больше никогда не вернётся, – закончил он с грустью, помогая деду встать.
Охотники возбуждённо заговорили между собой, радуясь, что всё обошлось.
– Каков молодец, внук! Настращал хозяина.
– Чудо какое-то!
– В твоего внука, Филипп, похоже, сам Святой дух вселился, – подтрунивали они, поглядывая на Иова с уважением, а некоторые даже со страхом.
– Вера – вот мой дух, – не по возрасту строго ответил мальчик, держась за дедову руку.
Ошеломлённые, необычайно возбуждённые с тем и вернулись домой.
С той поры медведи не появлялись в здешних лесах, а слава о необычном мальчике вышла за пределы деревни. То было время, когда страна пыталась измениться на пути противоречивых реформ. Снова укреплялись традиции православия, и люди, потеряв веру в прежние идеалы, потянулись к Богу, Христу…
И ещё один случай ярко высветил необычные способности Иова…
Парил летний зной.
Село словно вымерло. Вся живность – куры, утки, гуси – спряталась в тени, а привязанный на выпасе телёнок уже не прыгал, а вытянул голову и уныло лежал под кустом дикой смородины.
Иван с утра отправился смотреть место для сенокоса, а Лукерья собиралась белить трубу на крыше дома. Иов, чем мог, помогал матери: носил воду, насыпал мел и усердно размешивал смесь длинной палкой.
– Помощничек мой! – ласково трепала Лукерья волосы сына. – Пойдём, лестницу переставим, чтобы удобнее было залезть на крышу.
– Ты только осторожнее, мама, – озабоченно, совсем по взрослому, просил Иов, когда они установили лестницу, и женщина уверенно полезла вверх.
Все дети любят своих матерей, но Иов – особенно. В раннем детстве он много болел. Был период, когда думали – умрёт. Лукерья не спала ночами: носила сына на руках, пела колыбельные песни, тихо плакала. Усердно молилась. И, наверное, в немалой степени, её любовь и спасла мальчика.
Иван, занятый хозяйством, меньше занимался сыном. Лукерья же научила его ещё до школы читать, приобщила к сказкам:
– …и оборотила злая ведьма царевича, за душу его добрую, за дела богоугодные в чудище страшное, – певучим голосом рассказывала Лукерья сказку про аленький цветочек – И наложила заклятие: жить царевичу в облике страшном на одиноком острове, в океане бескрайнем, пока не полюбит его девица-краса…
Иов слушал маму с открытым ртом и широко распахнутыми глазами. Иногда светлая слезинка нет-нет, да и скатывалась по щеке, капала на рубашку. Выслушав счастливый конец, Иов облегчённо вздыхал и, задумавшись, спрашивал:
– Под ликом чудища скрывался добрый, красивый молодец. Значит, не всегда по виду человека можно понять – каков он?
– Да, сыночек, – обняла Лукерья Иова и прижала его голову к себе, – вот и у нас, в деревне, бабушка Тося – высохшая, невзрачная, на бабу-ягу похожая. А ведь у неё муж и единственная дочь погибли в войну. Но она не озлобилась. Кто бы ни шёл мимо – обязательно пригласит в гости, чаем угостит; не поскупится на слово приветливое и совет добрый.
– А я её защищал! – гордо посмотрел на маму Иов.
– Молодчина.
– А Фрол Лукич, завмаг, нехороший, хотя с виду городской и улыбается сладко.
– Это почему же, плохой?
– Прошку, сына своего, ни за что побил.
– Не проста наша жизнь, Иовушка, ой как не проста, как и сами люди.
И сейчас, Иов со страхом наблюдал, как мама, укрепив ведро, принялась белить дымоход. Сердце Иова неприятно покалывало.
– Лукерья! Ты где? – послышался из-за забора голос соседки, тёти Дарьи.
– Что ты хотела? Здесь я, на крыше!
Лукерья неловко обернулась, в глазах закружилось и, тихо охнув, покатилась вниз…
– Мама! – в отчаянии закричал Иов.
Перекатившись, словно бревно, Лукерья слетела с крыши и с неприятным хрустом распласталась на земле…
– Мама… – кинулся к ней Иов, остановился и, покачнувшись – рухнул рядом.
– Ах, ты ж батюшки! Что же я наделала? – запричитала соседка, заглянув на крики во двор. – На помощь, люди добрые!
Очнулся Иов на следующий день.
Укрытый тонким одеялом, он лежал на кровати в своей спальне. Голову холодил мокрый платок, в помещении остро пахло какими-то травами. Из зала доносились негромкие голоса, и тянуло запахом свечей и ладана.
– Мама, – робко позвал Иов, вспоминая происшедшее.
Затем медленно слез с кровати и, покачиваясь, направился к двери. Бесшумно открыл её и замер на пороге – на кровати, стоящей возле окна, лежала его мама с мертвенно-бледным лицом и закрытыми глазами. Руки её, как у покойника, были сложены на груди, а тело укрывало белое покрывало. Рядом, на столе, стояла икона, и дымились свечи.
На скамейках, расположенных вдоль стен, сидели и негромко переговаривались деды: Пётр и Филипп. Чуть поодаль, расположились одетые во всё чёрное бабушки – Матрёна и Клавдия, всхлипывающая тётя Дарья и несколько соседей со строгими лицами. Отсутствовал Иван.
Увидев Иова, все возбуждённо заговорили, а баба Матрёна поднялась на встречу причитая:
– Внучек мой, родной! Горе-то, какое! Полежал бы ещё… Мама, вот, совсем плохая, в сознанье никак не приходит… Папа поехал за священником, – гладила она голову внука, вытирая глаза и нос концом платка.
– Пусть к матери подойдёт, пока жива, – раздались участливые голоса.
– Где-то скамейка была, – озабоченно поднялся дед Пётр и тяжёлой походкой отправился на кухню.
Когда Иова усадили возле Лукерьи, женщины, взволнованные печальной сценой, стали плакать ещё громче; деды, кряхтя, смахивали слёзы. Иов же, как завороженный, смотрел на неживое лицо матери. Глаза его были сухими и казались чёрными.
Вдруг он поднялся со скамейки, затем опустился на колени перед иконой и стал произносить слова молитвы, осеняя себя крестным знамением.
– …Неисчислимы, Милосердный Боже, грехи наши – вольные и невольные, ведомые и неведомые. Помилуй нас, Владыка, Боже всех, и призри, и наведи. Возобнови знамения и сотвори чудеса свои!…
Чем дольше мальчик молился, тем голос его становился крепче, а поклоны в такт молитве – глубже. Сидящие в комнате притихли и, как заколдованные, наблюдали за происходящим.
Помолившись, Иов поднялся и протянул руки к матери. Глаза его снова стали синими и наполнились внутренним светом. Все застыли в тревожном внимании. Отчётливо слышалось тиканье настенных часов.
Иов осторожно положил ладони на лоб матери, а потом стал медленно перемещать их на лицо, шею, руки, тело. При этом что-то нашёптывал. Когда дошёл до ног – Лукерья открыла глаза!
– Ой! – вырвался общий вздох.
А когда она повертела головой и, беззвучно шевеля губами, протянула руки к сыну, комнату наполнили рыдания и радостные выкрики: – Жива! Жива! – причитала баба Клава.
– Даст Господь – не умрёт! – голосила Матрёна.
– Что значит сын – оживил мать! – вытирали глаза мужики. – Водички ей надо, водички, – обрадовано кинулась на кухню Дарья.
Оживление и счастливый гомон людей ещё больше усилились, когда Лукерья, болезненно улыбнувшись, села и, обняв голову припавшего к ней Иова, глухо произнесла:
– Сыночек мой, где же ты пропадал?
В это время отворилась входная дверь, и в дом вошёл Иван, а за ним священник, в длинной, чёрной рясе. Увидев жену, сидящую на кровати и обнимающую сына, Иван остановился у порога с тревожно-радостным выражением на постаревшем лице.
– Произошло чудо! – подхватился к нему дед Филипп.
– Иов спас Лукерью, – шамкал беззубым ртом Пётр.
Женщины заголосили ещё громче и поспешили к Ивану и священнику. Непрерывно тараторя, подвели их к кровати.
– Как ты? – обнял жену Иван.
– Жива, как видишь… – виновато улыбнулась Лукерья.
Иов же, оторвавшись от родителей, посмотрел на пришедших серьёзным, отсутствующим взглядом. И только губы его были тронуты незаметной, смущённой улыбкой…
