Kitobni o'qish: «Фаворит 3. Русский флаг»

Глава 1

В сражении само по себе численное превосходство не дает преимущества. Не надо идти в атаку, опираясь только на голую военную мощь.

Сунь Цзы

Петербург

4 июля 1734 года

Пётр Иванович Шувалов храбрился. Было видно, как у моего противника подрагивают колени, но больше никаких признаков того, что он волнуется, не наблюдалось. Впрочем, и этого было достаточно, чтобы почувствовать себя куда как лучше. Если меня боятся, значит, я уже на изрядную долю прошел путь к победе. Я человек, который уже побывал под пулями в прошлой жизни, и в этой случалось. Свои эмоции и свой страх я умел подавлять. И даже чувствовать чужой.

Но расслабляться было нельзя. Даже новичок может случайно, да царапнуть шпагой расслабившегося мастера.

Мы разделись. В камзоле, конечно же, фехтовать не стоило, даже в таком удобном и качественном, как я себе пошил. Так что оказался в рубахе, которая моментом намокла и прилипла к телу. Не самое приятное ощущение, но куда как менее раздражало, как полные воды сапоги. У меня что? Порвались сапоги? Чего так лихо воду набрали, что ступаю, и она хлюпает?

Мой соперник не скрывал своего раздражения и брезгливости. Погляди-ка, какой чистоплюй! Ступил в грязь и, несмотря на то, что сейчас нам драться, платочком вытер сапог. А чем тогда я буду кровь вытирать со своей шпаги? Свой платок марать не хочу. Мне в него сморкаться-то не комильфо. Красивый, в кружевах. Елизавета подарила несколько своих платков. Говорила, что так нужно, что я ее рыцарь, а она… Та, кого этот рыцарь «рыцарит». Но платки красивые.

– Господа, не угодно ли будет примириться? – задал необходимую по протоколу фразу Александр Иванович Шувалов.

Нам примиряться было неугодно. Даже если об этом попросила Елизавета Петровна. Была бы она была императрицей, так, может быть, я и рассмотрел бы просьбу. Но идти на поводу у всего-то любовницы, пусть и той, что считается первой красавицей России – это уже ни в какие ворота не лезет. Пока она мне хоть в чём-нибудь существенно не помогла, воспринимать её всерьёз я намерен не был. Либо её время ещё не пришло, чтобы Елизавета просила за меня, либо вовсе не придёт. А пока что она сама в такой роли, что непонятно, кто кому вообще способен помочь.

Нет, мне с ней хорошо. Приятно, ничего не скажешь. Вон и платочки подарила. Греет душу. Можно высморкаться в них в такую, постоянно дождливую погоду.

– Начали! – прозвучала команда, и мы сошлись.

Чёрт низкорослый! Как только мы начали поединок, Пётр Иванович Шувалов моментально атаковал меня, причём в направлении раны на плече. Ну, в таком случае мне даже будет проще, с этической точки зрения. Пусть только попробует возмущаться, когда пустят первую кровь не от благородного пореза шпагой, а после удара кулаком или ногой. Он первым начал играть грязно.

Шувалов напирал на меня. Его финты не были какими-то сложными комбинациями. Все предсказуемо, хотя и вполне могло быть деятельно, если бы плечо болело больше, чем нынче. И отвлекало тем самым меня.

Назвать Петра Ивановича фехтовальщиком у меня не повернулся бы язык. Думаю, что мы с ним находились примерно на одном уровне в этом навыке, которому пока далековато было до искусства.

Но я отступал, и делал это намеренно. Вот шуваловская шпага направляется в мой корпус. Делаю шаг назад и отвожу клинок противника. Затрачиваю на это минимальное количество энергии. Шувалову же приходится намного больше растрачивать себя. Тем более, что он то и дело заваливается. Ему нужно делать резкие движения на раскисшей земле, порой откровенно скользкой. И чтобы устоять, нужно также затратить силы, удержать дыхание, концентрацию. Все это сложно, когда и километра пробежать не можешь, чтобы не задохнуться. Не могу даже представить себе, чтобы Шувалов бегал.

На то и был мой расчёт. Сразу видно, что противник вовсе не уделяет внимания своей физической подготовке. Уже через секунд тридцать боя Пётр Иванович заимел отдышку. А дыхание, что в рукопашном бою, что в фехтовании – важнейшая составляющая.

Вот ещё один выпад моего противника, и его попытка вновь добраться до моего больного плеча. Уже привычно ухожу вправо, разрываю дистанцию. Понятно, на что была главная надежда, расчет Петра Ивановича. Он посчитал, что моё ранение сыграет ключевую роль в нашей схватке.

Бил по слабому месту.

– Господа, прошу прерваться! – сказал Пётр Иванович, опуская шпагу и тяжело дыша.

– Но куда же, мы только начали! – отвечал я.

Конечно же, нельзя давать своему противнику возможность перевести дух, подумать над своей тактикой. Элементарно отдохнуть и восстановить дыхание. Зря, что ли, я гонял Шувалова по кругу?

Секундант моего противника, Александр Иванович, посмотрел на меня взглядом ненавидящим. Он явно понимал, что вот-вот – и его брат будет наказан. Причем, даже если и дать отдохнуть, все равно его быстро нагонит усталость, и дыхание вновь собьется.

Может быть, я и дал бы шанс Петру Ивановичу. Тем более, что я не хочу его убивать. Да и то, что он благородно отложил дуэль, предоставляя мне возможность подлечиться… Вот только эти атаки в район больного плеча я счёл бесчестными. Так почему же тогда я буду растрачивать своё преимущество?

Ещё с полминуты длилась, не меняясь, та же картина поединка: Шувалов напирал, я всё уходил от его сумбурных атак, заставляя противника все больше заваливаться. Уже видел, что и без применения своих приемов могу одолеть. Противник вымотан, а я дышу ровно, контролирую ситуацию. Пётр Иванович явно начал нервничать.

И тут я взорвался. Вряд ли мои атаки можно было считать эталонными. Но орудовал я клинком настолько быстро и часто, насколько это было вообще возможно. Почти прошли две заготовки, которые мы отрабатывали с Манчини.

Да, Шувалов отвёл эти атаки, но они не прошли даром. Он растерял концентрацию, и сейчас, казалось, словно оглоблей работал, а не клинком. Даже в какой-то момент он перехватил оружие двумя руками. Ага! Ручки-то нужно тренировать в первую очередь, как и кисти рук.

– Хух! – словив на контратаке Шувалова, я от всей своей дворянско-пролетарской души ногой влепил противнику в челюсть.

Глаза Шувалова закатились, и он, словно памятник оболганным героям, которого тащит веревками безумная толпа, свалился спиной назад, разбрызгивая вокруг себя воду из лужи.

– Прекратить! – истошно заорал Александр Иванович Шувалов, не замечая грязи, уже бегущий к своему брату.

Я присмотрелся. Точно не убил. Глубокий нокаут, не более того. Ну, может, недельку-другую кашу поест вместо мяса. Да ему и полезно будет.

– Я получил сатисфакцию. Будет ли угодно господину Петру Ивановичу Шувалову продолжить? – спросил я.

И протянул руку всё ещё лежащему и стеклянными глазами вопрошающему, что это вообще было, Шувалову.

– Впредь, господин Шувалов, я не хотел бы видеть в вас своего врага, – сказал я.

Шувалов взялся-таки за мою руку. Я помог ему встать, а Александр Иванович подхватил брата под руки.

– Не считаете ли вы, господин Норов, что одержали победу не совсем честным образом? – не сразу Александр Иванович Шувалов решился задать этот вопрос.

Проигравший всегда будет искать причины своему поражению, оправдываясь.

– Стоит и мне тогда в ответ задать вопрос о честности поединка, уважаемый секундант. Больше половины атак Петра Ивановича приходились на место моего ранения – вы ведь не станете с этим спорить? Боюсь, что прямо сейчас моя рана начинает кровоточить. Но я ещё раз, господа, уже в последний раз, предлагаю закончить на этом нашу дуэль и рассмотреть возможность если и не дружбы, то благоприятных отношений, – уже более требовательным тоном сказал я.

повисла небольшая пауза, которую нарушил сам Пётр Иванович, уже более-менее приходящий в себя, лишь только держась за явно ушибленную, как бы не сломанную, челюсть.

– Я принимаю вашу дружбу. Тем более, что об этом попросила меня Елизавета Петровна, – и он ещё раз протянул мне руку, которую я пожал.

Отлично – закрываться женщиной. Впрочем, у меня не так много возможностей для реализации своих проектов, чтобы сейчас называть вещи своими именами. Шуваловы пока что мне нужны, я ведь уже придумал им применение.

– В таком случае, господа, у меня к вам будет одно предложение. Не хотите ли вы принять участие в открытии в Петербурге нового для нашего Отечества вида трактира? Тем более, что у меня уже есть замечательный управляющий на него? – сказал я, имея в виду Марту.

– Трактир? Сие – не дворянское занятие, – сказал голосом смертельного больного человека Петр Иванович Шувалов.

– Так сие и не трактир будет, в том разумении, что есть нынче. Я завтра же пришлю к вам своего солдата. Он принесет бумаги. Там все расписано. Сие будет лучшее место для благородных людей в Петербурге. И мы с вами, господа, будем в нем хозяевами. Найдется же у вас пятьсот рублей? Не думаю, что более нужно. Столько же и я дам, – сказал я.

Уверен, когда Шувалов прочитает, что именно я предлагаю, то будет воодушевлен.

Ну, это если Петр – действительно думающий человек, в чем у меня были сомнения, только когда от него прозвучал вызов.

– Однако скажите. Вы ли убили Лестока? – неожиданно спросил Александр Иванович. – И в доме его живете нынче.

Наверное, прежде чем начинать дружбу, он решил расставить все точки над «i».

– Нет. Клянусь честью. Пусть и сия особа, как оказалось, супротив Отечества нашего козни строил. А я служу России и не допущу подобного ни от кого, – сказал решительно я.

И ведь не солгал ни в чем. Не я же его на самом деле убил.

После мы поговорили уже более деловито, как бизнесмены. Хотя я могу только догадываться, как они разговаривают. Наверное, как и все люди, но только видят перед собой не личностей, не человеков, а существ, которые либо принесут прибыль, либо же бесполезны.

За два дня до того момента, как я уеду в направлении Москвы и дальше, к башкирским землям, нужно было бы успеть найти место для будущего ресторана, что уже проблема, за такое время нерешаемая. Не то, чтобы его открыть и выучить официантов. Так что существует сейчас только проект, бизнес-план, как я это вижу, ну и сама концепция работы. Даже рецепты некоторых блюд предлагаю. Несложных, но явно в этом времени очень интересных. Чего только стоит «Селедка под шубой» или котлеты по-киевски, пожарские котлеты, гурьевская каша.

Однако уверен, что если из Петра Ивановича фехтовальщик аховый, то как деловой человек он проявил себя и в иной реальности, и в этой сможет. Потому с меня – концепция, частично деньги, великолепная управляющая, которая уже сама по себе будет привлекать клиентов. Ну, а с Шуваловыми всё это воплотиться в жизнь должно и без моего непосредственного участия.

Они ещё не графья, не те знатные вельможи, которыми могли бы стать в иной реальности. Так что не думаю, что такое дело будет каким-то уроном чести для этих двух господ, явно пока не купающихся в роскоши.

Уже через час мы сидели в одном из трактиров, из тех, где подают то самое модное какао. В такую погоду, когда уже продрог и вымок, самое то – выпить горячего, густого какао. Правда Шуваловы, как и Саватеев, еще пили горячее вино. Но я не собирался употреблять алкоголь.

Завтра – также нелегкий день. Нужно провести ревизию всего закупленного. Проверить, как справился Смолин с моим каптенармусом. Отчитывались, что все по списку закупили. Даже я давал сто рублей свыше того, что полагалось на роту в связи с отбытием в Оренбургскую экспедицию.

А давали не так уж и мало. Так сказать, по двойному тарифу. Вот только в эти деньги уже была заложена взятка полковой службе интендантов. И можно много говорить про то, что нельзя давать взяток, чтобы не плодить взяточников. Да, так и есть. Но я перед отъездом в такие места не желал получить солонину с червями или разбавленную водой водку, дырявые одеяла и так далее, по списку.

Выдадут-то все, никто не станет давать меньше, чем положено. Это уже серьезное нарушение.

Вот только получу я продукты, которые выкину еще до приезда в Москву. И чем кормить солдат? Специально ли складируют интенданты плохие вещи и тухлую еду? Смолин божился, что ему показывали бочки с солониной, где и мяса почти нет, сплошные черви и ужасная вонь. И это стоит на балансе полка. На секундочку… Гвардейского Измайловского полка.

Очень надеюсь, что Миних хоть какой порядок наведёт. Это как же можно воевать, если такое снабжение! На бумагах пусть и малые порции, но они есть, и можно прожить. По факту…

Я возвращался домой в неизменном сопровождении пяти солдат. На дуэль я их оставил. Правила такие, что нельзя никому знать о поединке, кроме тех, кто в нём непосредственно участвует. Еще и медикус должен быть, вроде бы. Или пока это правило не действует? Но солдатам там не было места.

А вот в иных случаях… Я могу уже, как минимум, на пальцах одной руки назвать тех, кто был бы заинтересован в моей смерти. Начиная с того же Ушакова Андрея Ивановича, главы Тайной канцелярии розыскных дел. Он мог бы убрать меня уже потому, что я знаю о заговорщицкой деятельности его пасынка, Степана Федоровича Апраксина.

Знал я, что и капитана фрегата «Митава» Пьера Дефермери разжаловали до лейтенанта на год, чтобы проявил себя и через то вернул чин. Мог он точить на меня зуб? Да. Ну и далее, по списку.

Так что лучше я буду с охраной. Все равно редкие прохожие принимают меня и моих солдат, как вполне обыденный патруль правопорядка в Петербурге. Тем более, что не видно в темном плаще, какой у меня чин.

Вот мы уже прошли Зимний дворец. Не тот шикарный Эрмитаж. Иной, но, кстати, заслуживающий выжить в будущих строительных планах города. Было бы неплохо мне встретиться с Петром Михайловичем Еропкиным. Говорят, что он – человек просто необычайно обширных знаний. Но главное, он архитектор Петербурга, по сути – главный в деле строительства города. Есть мне что ему сказать.

Да многим есть что сказать, на самом деле…

Посидели в трактире даже душевно. Есть такое у мужиков, когда настоящая дружба начинается с драки. Но это всё преходяще, а нормальным людям нужно держаться вместе.

Петр Иванович, конечно, не кажется мне идеальным. Но он, хотя бы деятельный. Пышет энтузиазмом открыть ресторан. Загорелся проектом, когда я, на примере того трактира, где мы и сидели, показывал, как вижу такое заведение, где было бы не стыдно останавливаться и самой государыне.

И за дело я теперь спокоен. Петр Иванович уже прикидывал, какое помещение можно выкупить, к кому обратиться за помощью в снабжении, где закупить тарелки, в том числе и пару наборов фарфоровых, пусть и не самых лучших. Если гнаться за самым тонким и роскошным, только на фарфор может пойти две трети выделяемой на проект тысячи рублей.

Договорились, что завтра, с самого утра, Петр Иванович, если только не будет так болеть челюсть и рука, которую он при падении подвернул, придет ко мне и познакомится и с проектом на бумаге, и с Мартой, нашей управляющей.

Я то и дело оглядывался. Хоть и не ночь, а было темно из-за пасмурной погоды. Питерский дождь не переставал лить на голову воду.

Чуйка завопила во мне, когда мы уже были в полукилометре от дома. Не знаю даже, почему. Кусты вырублены, дождь идет, в такую погоду и злой хозяин собаку на двор не выпустит. Но… Последние строения перед достаточно большой поляной у арендуемого мной дома казались подозрительными. Когда я уезжал, тут не было этих двух телег, поставленных на поленья и без колес.

Вот что. Сено… какой это хозяин в такой дождь не выгрузит сено хотя бы под навес?

– Приготовьтесь! – приказал я, и мы начали проверять заряды в пистолетах и ружьях.

Сперва я услышал щелчки взводимых курков, не наших. И не только я услышал, но и мои охранники. А потом из сена показались и дула фузей.

– Бах! Бах! Бах! – прозвучали выстрелы, а меня прикрыли собой два солдата.

Сколько в них попало свинца, не понять. Но… наповал оба.

– Командир! – закричал чуть отставший сзади Бичуг, бывший старший моих сегодняшних охранников.

Стреляли из-за тех телег и сена. Там стали появляться пороховые облака. Судя по всему было три, может, и четыре стрелка.

– Бах! Бах! Бах! – три выстрела прозвучало, а потом еще три, со вторых пистолетов.

Это моя охрана отвечала. Стреляли споро, даже метко. Три фигуры нападавших разбойников вывалились из-за повозок. Двое из бандитов упали замертво, один же упал, стал орать и корчиться на выложенной булыжником мостовой.

У него было ранение в живот, кровь быстро вытекала, окрашивая воду в лужице в алый цвет. С таким ранением не выживают, но сейчас он ещё может достать свой пистолет, который я видел за поясом бандита, и выстрелить.

– Хех! – Бичуг, подоспевший к нему, прекратил страдания неудачливого нападающего.

– Бах! – прозвучал еще один выстрел из-за телег.

Мимо. Туда сразу же рванули два солдата и быстро приголубили оставшегося нападающего.

– Слева! – закричал я, увидев стволы ружей, направленные в мою сторону.

Ах вот как всё задумано… Те, что только что стреляли в нас – они только отвлекали. Заставляли разрядить наше огнестрельное оружие.

А теперь нас будут убивать.

– Бах! Бах! Бах! – прозвучали выстрелы слева.

Я был готов принимать свинец, даже стал боком, словно на дуэли на пистолетах. Но впереди меня резко появился Бичуг. Он и принял удар, линь коротко вскрикнув при этом. Как же так! За меня умирают люди, закрывают собой… А пришли убивать меня. И, похоже, что в этот раз у меня умный противник. Все рассчитал.

И уже следующий выстрел – мой… в меня.

Глава 2

Всякий, кто хоть раз заглянул в стекленеющие глаза солдата, умирающего на поле боя, хорошо подумает, прежде чем начать войну.

Отто фон Бисмарк

Петербург

4 июля 1734 года

– Бах! Бах! – звучали выстрелы.

Я всё ещё держал перед собой Бичуга, нашпигованного свинцом. Он не проявлял признаков жизни. Выходит, я действовал бесчестно, не пытаясь его спрятать, прикрываясь уже мёртвым человеком, отдавшим за меня свою жизнь. Но чтобы отомстить и похоронить и тех, кто на меня напал, и тех, кто заказал меня, я должен выжить!

Чтобы отблагодарить всех, кто пошел за мной, поверил мне, отдал жизнь за меня. А пока оставался на ногах я и еще один солдат. А, нет, упавший, получивший ранение в глаз и навылет, выживший чудом, солдат возвращался в бой.

– Бах! – он же и выстрелил в ту сторону, где уже всё пространство заволокло пороховыми дымами и ничего было не разглядеть.

Туда стрелял, влево, где была основная группа нападавших. Кто же это так грамотно работает против меня? Я хочу посмотреть этому выродку в глаза…

Даже если голова при этом будет отделена от тела.

– А-а! – заорал ещё кто-то, когда выстрел раненого солдата нашел свою цель.

Минус один. Мы всё же начали огрызаться. Я извлёк из ножен шпагу. Выстрелы прекратились. Но это отнюдь не значило то, что от нас отстали. Приходило время ближнего боя и холодного оружия.

– А-а-а! – с криком из-за угла вылетели пятеро.

Я сразу же левой рукой достал из-за пояса пистолет.

– Бах! – прозвучал мой выстрел, сметая первого нападавшего. Он падает под ноги второму, и тот заваливается, кубарем катится к моим ногам. Бандит не ждёт, пытается подняться, опираясь на руки, но я делаю шаг вперёд.

– Ха-а! – на выдохе прокалываю череп неловкому бандиту.

Меня загораживают сразу двое солдат. У одного выколот глаз, другой легко, но ранен в руку, в левую, в правой же он уже держал шпагу.

Звон стали сменяет грохот выстрелов. Нападающие явно работают саблями неумело. Двое из них и вовсе были с топорами. Но мой человек, что ранен в глаз, уже заваливался, получив обухом топора по голове. Но герой также взял свою жертву, в последний момент успев проколоть грудь одного из нападающих.

Его жертва давала возможность достать ещё один пистолет, и я не мог этим не воспользоваться.

– Бах! – прогремел выстрел. Ещё один противник сражён.

Промахнуться с трёх метров было бы преступлением.

Я уже слышал топот подбегающих людей. Дежурная смена бежала со стороны моего дома. Так что нужно было лишь продержаться. Тянуть время, отбиваться, не идти на прорыв.

Я занял глухую оборону: мы стояли спина к спине с последним из оставшихся в живых моих солдат. Трое бойцов и старший смены, Бичуг, лежали теперь замертво и не подавали признаков жизни. Самих татей оставалось пятеро, из коих один был изрядно подранен, но проявлял стойкость.

Удивительная история, тут и грамотная засада, и мотивированные бандиты. Они уже потеряли больше половины от нападавших, но не бегут. Да кто же вы такие?

– Господин хороший, будет тебе ховаться за спины других. Я греха лишнего на душу брать не хочу. Отпусти служивого, неча ему живот свой класть за тебя, уже идущего на Суд Божий! Не убежишь, и не надейся. Пуля, она куда как справней и быстрее летит, чем шпагой ты будешь махать и мух отгонять, – сказал вышедший из рассеивающегося порохового дыма незнакомец.

Он держал меня на прицеле сразу двух пистолетов. И стоял-то в метрах десяти, не больше. И понятно, что главарь, а не было сомнений, что он – главный среди нападающих, не промахнётся. Было бы у меня пространство для манёвра, то я попробовал бы уйти с траектории полёта пули.

Но мы были окружены.

Он был одет почти как дворянин, даже и с весьма недешевой шпагой. Голос зычный, сабли, как ватажник, не носит, и стоит так твёрдо – не снесёшь.

Рядом со мною он был бы невысок, а так среднего роста. Но в плечах… ох и широк! Сам коротко стрижен, бороды нет, только лишь заметна щетина. .

В темноте я не видел его взгляда, но чувствовал в этом наемнике силу. И пусть южный говор он прячет под столичным «аканьем», есть в нём что-то изначальное. Донской самородок. Есть такое, когда видишь мужика и понимаешь – не стоит его дразнить. Нет, не из-за страха, а только лишь потому, что тот не отступит, а уж за одно это возьмёт с тебя полную цену. Но это так… если бы мы встретились на пляже и спорили о политике.

Сейчас же иначе. Засада была нешуточной, много людей полегло. И я готов и умереть, и убивать.

– Командир, уходи, я прикрою тебя! – шепнул мне солдат.

Вот так коротко и просто – такое проникновенное самопожертвование. Спину обдало жаром от этих простых слов, и я даже не обратил внимания на то, что боец обращается ко мне на «ты». Все мои охранники, которые сейчас жертвовали собой, чтобы я жил, в один миг стали мне родными братьями. Пусть обращаются, как угодно.

Я должен им, а долги Норовы отдают.

– Вместе уйдём. Тяни время! – шепнул я в ответ.

Кто сегодня должен дежурить в доме? Фрол Фролов, его смена – и с ним еще пятеро бойцов, двое из которых – каптенармусы, занимающиеся переписью имущества, что закуплено для похода. Но и они проходят, как и остальные, боевое обучение и не должны быть робкого десятка. А этот фурьер, Фрол, – весьма способный, инициативный. Так что можно ожидать от него правильных действий.

– Бах! – прозвучал выстрел сзади и чуть сбоку.

Я уже научился распознавать оружие, из которого стреляют. Это был выстрел штуцера. Началась вторая часть Марлезонского балета. Потанцуем!..

– Бей! – закричал я и первым ринулся в атаку к ближайшему бандиту, отвлёкшемуся на своего главаря, заваливающегося на бок.

Правильно стреляли. Выявили главного – и теперь вся банда в замешательстве. Он же для них божок… Секта, не иначе. Если сейчас не драться, то точно проиграем им.

Сразу же, совершив укол шпагой одному бойцу и попав куда-то ему в бок, я наотмашь бью тяжёлым, на самом деле, не рапирой какой, клинком по голове ещё одного противника. Мой соратник, оставшийся боец, взял на себя ещё двоих и сдерживает их, уже опомнившихся и напирающих на него.

– Бах! Бах! – прозвучали ещё два выстрела.

Это уже были пистолетные. Значит, помощь очень близко, но отвлекаться и смотреть за спину, где там Фрол и его ближние бойцы, я не стану. Есть более актуальные занятия.

И тут, с ходу, к нам на помощь, в сражение сразу же врубились ещё два бойца. Подоспевшая подмога смутила нападавших еще больше. И вот один из бандитов дрогнул. А-а! Он побежал!

Это воодушевило меня, будто новую силу влило в ноги и руки. Казалось, что эти-то – точно умрут, но без приказа главаря не сдвинутся с места. Но природный инстинкт самосохранения, как видно, работает даже на таких вот адептов.

– Живьём взять! – прокричал я, отбивая в сторону шпагу главаря бандитов.

Он, раненый в живот, всё равно пытался достать меня. Причём именно шпагой, которую держал вполне уверенно. Да кто же ты? Возможно, из каких-то дезертиров.

Был бы из казаков – наверное, сабельку бы имел. И все равно, шпага – не его оружие.

– На! – со всей силы я ударил главаря ватаги ногой в голову, а после добил ещё одного подранка, который хотел прийти на выручку главному этой ватаге.

Полз, будучи раненным в пах и ногу, но продвигался на помощь своему главарю! Удивительное самопожертвование и верность! Мне стоит все же сохранять голову холодной и понять, что за человек попался мне на пути. Явно не обычный, раз и засаду сделал такую, что я должен быть убитым, если бы не прикрывался своими солдатами. Грамотно сработал.

Его, наверное, подвело только некоторое самолюбование, разговорчивость. Скучно было? Решил покрасоваться передо мной и еще в благородство сыграть перед своими? Солдатика пожалел?

Осмотрев вокруг пространство и не найдя больше никаких врагов, я, пока главарь лежал без памяти, хотел просто плюхнуться на мостовую, распластаться и лежать, смотреть на дождливое небо, и чтобы капли дождя смывали с меня всё это напряжение, которое я только что пережил. Всю чужую кровь. Горечь же от утраты лучших из бойцов ни дождем не смыть, ни огнем не выжечь.

Тяжело воевать самому, но ещё тяжелее терять соратников, своих бойцов, отдающих собственные жизни за то, чтобы продолжал жить я.

И разве я могу после таких жертв жить только в удовольствие, не совершая блага для других людей и не достигая великих целей для всего Отечества? Смерть государевых слуг может быть оправдана только лишь одним – величием Отечества, его славой. И то, она на совести командиров и их позор, если жертвы напрасны.

Я быстро подошёл к одному из лежащих в неестественной позе, подмяв под себя ноги, солдату, проверил у него пульс… Тщетно. Второй… Тоже мертв, да живому так голову не повернуть.

С великой надеждой я посмотрел на Бичуга. Мало ли, может быть, и после множества пуль, обращенных в мою сторону, но принятых на себя фурьером, он еще выживет. Бывают же чудеса на белом свете! Я и сам тому пример: чудо и то, что я вовсе в этом времени, реальности; и то, что я выжил после такой переделки.

Но… Ну же… Где пульс? Где признаки жизни? Нет. Бичуг был мёртв.

Третий боец… К нему я подходил, моля Господа Бога, чтобы хотя бы он оказался живым…

И только потом, когда и этот солдат был признан мной мертвым, я, в новом мундире, не жалея его, сел на мостовую. Все, все мертвы. Оставался в живых только я и тот солдат, который также предлагал отдать свою жизнь за меня.

Всё, что происходит вокруг, всё, что происходит внутри меня – это не игра. Мне дана вторая жизнь? И я её не ценю, сходу врубаясь во всевозможные переделки и интриги?

Но ведь иначе это не жизнь, это прозябание. Это всё равно, что потерять эту самую жизнь. Для праздного ли существования я в этом мире – или для того, чтобы сделать что-то поистине важное, судьбоносное, правильное и великое для людей и для страны?!

– Ваше высокоблагородие, вы не ранены? – спросил меня Фрол, который вернулся с погони и приволок одного подранка для разговора.

– Нет, – приходя в себя, набираясь решимости, сдерживая предательски прущие из глубин души слёзы, отвечал я. – Допрашивай подранков. Да так… – я сжал кулак и показал Фролу, а тот кивнул. – Однако не убей раньше времени. Мне еще их главе Тайной канцелярии Ушакову отдавать!

А сам подумал о том, что не получилось бы смешным до кровавых соплей, если я приведу Андрею Ивановичу его же людей.

– И еще… Фурьер Фролов, подготовить мне всё, что известно об убитых солдатах! Если у них родственники, или с каких деревень были набраны. За каждую жизнь, что была отдана за меня, я буду платить. Когда местью, а когда и звонкой монетой, чтобы хотя бы там, – я посмотрел на серое дождливое небо, – откуда будут взирать на нас эти достойные воины, никто не сказал, что Александр Норов не платит по своим долгам.

Говорил я нарочито громко, обещал и выплаты, и память. И говорил я искренне, как и думал. Но было в этом разговоре и другое: я говорил так, чтобы иные тоже не раздумывали в бою, а выполняли свой долг перед Отечеством, передо мной, как командиром. И знали, что и они получат свои почести, свое отпевание в самом дорогом и освященном храме Петербурга. Что поминки будут такими, что каждый поесть вдоволь и выпьет положенное по традиции. Ну и…

– Список будет нашей роты. Список бессмертных, которых поминать станем на каждом празднике. Чтобы их души приходили к нам и радовались нашим успехам, нашим подвигам. А мы им говорили об этом, – сказал я, вспоминая про «Бессмертный полк» – каждый раз вышибающее светлую слезу мероприятие из будущего.

– А! А! А! – мы все услышали женский крик, доносящийся со стороны моего дома.

Я также повернул голову и увидел, как, лишь в одном накинутом халате, что я только вчера подарил Марте, девушка бежала с двумя пистолетами к тому месту, где только что произошла кровавая драка. Воительница, так её мать!

И хотелось даже улыбнуться, умилиться такой картине, подумать о том, что эта женщина сейчас была готова вступить в смертельный бой, чтобы только меня защитить. Но улыбка не получалась. Вряд ли что-либо сейчас смогло бы меня развеселить. И даже эта рыжая бестия, растрёпанная, с развевающимися по сторонам огненными волосами – и она сейчас не способна потушить мою горечь утраты. Но порыв мной был оценен.

Отвлекшись от Марты, я все же расставил акценты.

– Норов всегда платит по своим долгам! – прошипел я, некоторое время не отрывая взгляда от погибших, и пошёл навстречу к Марте, чтобы эта дурочка, чего доброго, ещё не нажала на спусковой крючок и не выстрелила.

*  *  *

– Норов, ты будешь по долгам платить? Сто семьдесят три рубля уже должен, – выговаривал Александру Норову Иван Янович Бачевский, держатель одного из трактиров, где всегда шла игра.

– Отдам я долг! Слово чести даю! – уверенно, как будто бы и сам верил в то, что говорит, сказал Александр Матвеевич Норов.

– Да где же ты возьмёшь? Уже часть казны экспедиции проиграл! Али ты думал, что я не знаю, откуда у тебя серебро? – Бачевский пнул ногой связанного Норова.

– А не боишься, что я брату своему всё расскажу? – с вызовом выкрикнул Норов.

Иван Янович рассмеялся так, что три его подельника, бывшие всегда серьёзными, не позволявшими себе даже ухмылки, и те стали кривить свои рожи, пробуя смеяться.