Kitobni o'qish: «Боксер 2: Назад в СССР»

Shrift:

Глава 1

– Так, Михаил, – Тамара по-деловому уперла руки в боки. – Родители ждут тебя на проходной.

– Ага…

По привычке мне хотелось добавить: «подождут», но я вовремя прикусил язык. Нужно как-то не слишком выходить из роли пацана, хотя временами так хочется, что хоть лоб расшибай. Впрочем, это здесь я уже делал.

– Хорошо, то есть.

– Конечно, хорошо! Только, Мишенька… – пионервожатая сузила глаза. – У нас ведь точно все в порядке? Тебе в нашем лагере нравится? Да? Ты ведь, – она особенно выразительно на меня посмотрела, – не жаловался папе и маме?

– Лучше некуда, Тамара Ипполитовна, – я внушительно кивнул и отрапортовал: – Лагерь «Искра» имени Кирова – лучший лагерь в мире. Так что вам не о чем беспокоиться. Видимо, родители просто соскучились. Не терпят даже короткую разлуку.

– Ясно.

Тома смерила меня строгим взглядом, этак оценочно, как будто я – товар на прилавке и сейчас имею ненадлежащий вид. Потом поправила мне взъерошенные волосы, придавая мне необходимую «ликвидную кондицию».

– Ты точно им ничего не писал… такого, чтобы не пришлось краснеть? – заговорщицки зашептала Тома.

– Не-а, – медленно покачал я головой. – Ну, тогда я пойду?

– Ступай! – благословила она и сделалась прежней строгой дамой. – Кстати, ты не видел Леву? Он мне срочно нужен.

– Так вон… – я обернулся, желая показать на хулигана, с которым только что стоял в паре, но Левы, оказывается, и след простыл. Поэтому пришлось менять показания. – Н-не видел. Видимо, пошел переодеваться.

– Ладно, Мишенька, твои мама и папа ждут тебя в грибке на входе.

Старшая пионервожатая быстро потеряла ко мне интерес и пошла к тренеру. Не знаю, зачем ей так резко понадобился Лева, но да и бог с ними. У меня теперь вырисовывалась задачка поинтереснее, так сказать, с повышенным уровнем сложности. Когда перерешаешь обычные, потом обязательно дают со звездочкой. Знакомство с родителями, которых я в глаза не видел и даже не знал, как оные выглядят. И как-то я не подумал, когда отправлял письмо другого пацана, что в нем за содержание. Как бы я Тамару ни заверял, но вот закавыка – ничего хорошего там точно нет, раз родители приехали сразу же. Не компот же местный пробовать приехали. Ну и ладно, будем разбираться по ходу дела. Придется импровизировать. Раз уж к телу пацана привык, то и с родителями вопрос как-нибудь решу.

Перед тем, как уходить, я, как водится в спортивных секциях, получил разрешение у тренера покинуть зал.

– Родители приехали, – объяснился я, аккуратно разведя руками.

Тренер лихо подмигнул мне и улыбнулся кончиками губ.

– Давай-давай, Шахматист. Родители – дело святое.

Хотел я или нет, а это прозвище, похоже, крепко ко мне прилипло. Ну что ж, тоже неплохо, Шахматист – это когда головой думаешь, что я всегда и делал, будучи на ринге.

– Отец-то не станет ругаться, что сын так кардинально спорт поменял? – спросил тренер, картинно вскинув бровь.

Ответа вопрос не требовал, да и вниманием тренера в этот момент уже завладела Тамара, искавшая Льва. Оказывается, пацаненок при ее появлении и вправду учесал в раздевалку. Тома, конечно, не Павлов, но от общения с ней некоторые рефлексы вырабатываются. А насчет того будет, ли ругаться мой отец или нет – узнаем. Скажу что-нибудь, например, что понял – не мое это, за шахматной доской сидеть. С такими мыслями, я двинулся на проходную пионерлагеря.

– Куда намылился, ребятенок? – дежурный строго посмотрел на меня.

– Так меня мамка с папкой в беседке ждут, дядь.

По такой причине обязательно пропустят.

– А, вон чего, ждут, – он махнул в сторону рощицы из тополей. – Во-о-он там твои родители.

В тени тополиной рощи я увидел небольшую беседку в форме грибка. Выкрашена она была в цвета мухомора – красная крыша с белыми круглыми пятнышками, правда, немного пожелтевшими со временем. Видимо, на этот сезон никто не стал ее перекрашивать. Внутри беседки, за столом, действительно сидели мужчина и женщина. Аг… Мои… родители.

Не похоже, правда, что они меня особо заждались, потому что были заняты выяснением отношений. И стоило подойти ближе, как я услышал содержательный диалог. Вернее, монолог, потому что разговаривала только женщина.

– Володя, милый мой муженек, я тебе сколько раз говорила – ну дату отпуска не подписывай без согласования со мной! Ну неужели тебе так сложно это запомнить!

Над хлипеньким мужичком килограммов шестидесяти возвышалась необъятная тетенька в свободно сидящем сарафане в цветочек, похожем на полевую ромашку. На ее голове красовалась дулька из волос, как у Фрекен Бок. Для полного сходства с героиней ей только фартука не хватало. На лбу колоритной дамочки блестели капли пота размером с крупный бисер. Пухлые, будто вечно надутые, губы были выкрашены красной помадой.

– Прости, Верочка, мастер мне выбора не дал, – Володя вжимался в спинку скамьи спиной, будто желая провалиться сквозь землю.

Жену он явно боялся. Ну есть, так-то, из-за чего. Грозная мадама продолжала:

– Ты вилку сразу готовь, лапшу с ушей снимать. Хочешь дома в отпуск отлеживаться, на диване в зюзю? Ишь, мастер ему не дал, видите ли! Да твой мастер мне после прошлого раза божился, что ничего подобного больше не повторится. И твоему сменщику я звонила, он согласился подвинуться, за бутылку!

Мужичок носил очки в толстой оправе, перемотанной изолентой. Сейчас оправа сползла ему на переносицу. Смахивал он на интеллигента, имел рано проявившуюся лысину и длинную челку, которую зачесывал назад, чтобы эту лысину скрыть. На отъявленного пьянчугу похож не был, но это дело такое – дыма без огня не бывает, как известно.

Епрст… И эта милая парочка, судя по всему, и есть мои родители. Не так я их себе представлял, совсем не так… Я помялся в паре десятков метров от беседки. Подходить совсем не хотелось, знакомиться – тем более, но особого выбора у меня все равно нет. Надо как-то теперь общий язык находить, особенно если я хочу благополучно вернуться к тренировкам.

С тяжелым вздохом я все-таки шагнул к беседке. Чую, с такой-то мамой, разговор предстоит непростой.

– Привет, родители, – с этими словами я сел на скамейку рядом с папой Володей. – Рад вас видеть. Ну, как дорога?

Ругань сразу прекратилась. Папа Володя и Фрекен Бок, ну, в смысле, мама Вера, мигом переключили на меня внимание. Причем уставились выпученными глазами, как будто не я их вижу в первый раз, а они меня. Мама Вера даже растерянно ресницами захлопала, открыла рот, чтобы что-то сказать, но осеклась. Из-за моей спины вдруг донесся взволнованный женский голосок.

– Мишенька, сыночек, мы тут!

Бляха-муха! На меня будто чан с холодной водой опрокинули. Выходит обознался я с родителями? Я перекинулся коротким взглядом с Верой, как выяснилось, хоть и мамой, наверное, но не моей. И медленно развернулся к голосу.

Передо мной стояли двое относительно молодых родителей. Мужчина – брюнет, среднего роста, с широкими плечами, выделяющимися скулами и с ямочкой на подбородке. Женщина – в синем платьице чуть ниже колена и с курчавыми каштановыми волосами, миниатюрная, как девчата-гимнастки.

– Здравствуй, сын! – мужчина обеспокоенно смотрел на меня, пытаясь понять, в порядке ли я прямо сейчас, или нужно срочно вызывать машину с мигалками.

– Здрасьте… – собственным родителям, конечно, следовало бы сказать что-то более приветливое, но как-то ничего в голову не пришло. – Извините, теть, дядь, обознался. Зрение плохое стало…

Я отбрехался от изумленной Фрекен Бок, у которой челюсть отвисла, и бодро вышел из беседки. Там тотчас попал в объятия миниатюрной мамы. Та стиснула меня так, что едва кости не затрещали. Материнская любовь – она такая. И, кстати, я, похоже, именно в мамку пошел, если по комплекции судить. Папа-то вон какой здоровый лось.

– Сыночек, мы так соскучились с папой.

Честно говоря, было не похоже, что папа скучал. Он скрестил руки на груди и сверлил меня суровым взглядом из-под густых бровей.

Меня, наконец, отпустили из крепких женских объятий. Мать отстранила меня на вытянутых руках, бегло осмотрела, что называется, «на сохранность».

– Вы своему чаду очки выпишите, товарищи! – послышался едкий голос моей несостоявшейся мамы.

Высказано мастерски – шепотом, но так, чтобы все слышали.

– Пойдем, Володя, у ворот подождём!

Фрекен Бок буквально поволокла за собой муженька. Учитывая вводные, будем считать, что с родителями мне повезло. По крайней мере, гендерные роли тут распределены куда более внятно. Да и внешне они довольно приятные люди.

– А ты почему пошел в беседку к этим людям? – буркнул новый, то есть настоящий, папа.

– Да просто хотел спросить, к кому пришли тетя с дядей, – я коротко пожал плечами. – Может, они бы нам грибок уступили. Ничего такого, пап.

Слово «папа» прозвучало из моих собственных уст настолько чужеродно, как будто я говорил его с полным ртом картошки, не прожевав.

– Не разговаривай с незнакомцами, это запрещено семейными правилами, – отрезал мужчина, толком меня и не слушая.

– Угу… – согласился тотчас я.

Чем быстрее я на всё соглашусь, тем лучше. Благополучно вернусь в ограду лагеря и снова возьмусь за перековку себя. Однако интересно – у нас, оказывается, какие-то семейные правила есть. Буду знать, правда, неплохо бы увидеть список, что попадает в «нельзя», а что в «можно».

Мама продолжала меня внимательно и крайне обеспокоено осматривать.

– Сынок, не бойся, говори все как есть, мама и папа рядом…

Я озадачился. Что ж такое-то?

– Да все в порядке, мам, даже не знаю, что говорить, – я коротко пожал плечами.

– Гена, нашего сына еще и запугали, – женщина всплеснула руками, закатывая глаза.

– Сын, а ну говори! – велел отец.

Да что говорить-то, вот бы знать… на выручку мне пришла та самая несостоявшаяся мать. Проходя к воротам, Вера на секунду остановилась и с милой, дружелебной, но одновременно фальшивой улыбкой спросила у меня:

– Мальчик, а ты Левушку не видел?

Я потряс головой, и тетка тотчас потеряла интерес. Еще и потому, что увидела у ворот старшую пионервожатую. А с ней того, кого она и искала – Льва.

– Пошли, Володя, будешь за своего непутевого сына объясняться, – зашипела Вера сквозь зубы. – Или ты думаешь, что я отдуваться за тебя опять буду?

– Верочка, не выдумывай…

Парочка направилась прямиком к воротам. Интересно получалось, это, выходит, родители Льва! Ни фига себе, а ведь пацан говорил, что папа у него – милиционер, важная шишка и вообще весь из себя такой крутой. Соврамши, значит. Хотел себе цену набить для пацанов. Вот это поповрот…

Лева косился на меня исподлобья. Понял, что я все понял – и от того его аж в крапинку высыпало. А если я другим пацанам расскажу, что его папаня никакой не мент, а простой и незадачливый работяга, который еще и проблемы с выпивкой имеет?

Хотя напрягался он не только из-за меня. Что-то подсказывало, что с Томой у его родителей предстоит не самый приятный разговор. Понятно, что бежать к пацанам с флагом разоблачителя я не собирался. Но отличный козырь в рукав всё-таки получил.

Тут я отвлекся на недовольное шипение отца.

– Мымра какая… я буду жаловаться!

Угрозы моего отца предназначались старшей пионервожатой, пусть та их и не услышала. Я ничего понять не мог, почему он вдруг так отзывался о Томе.

– Пойдемте присядем, – мама взяла меня за руку, как маленького мальчика, и повела в беседку.

Папа, громко и недовольно хмыкнув, пошел следом. Мы расположились в теньке тополей и некоторое время сидели молча. От меня, конечно, ждали исповеди. А я морально приготовился открещиваться от любых слов, написанных в письме, хотя и не знал его содержания. Мама, сама того не ведая, несколько облегчила мое положение. Залезла в сумку, достала конверт и мягко, но решительно положила на столешницу письмо.

– Ты ему зачитай, Оксана, – буркнул папа. – Раз не хочет признаваться, то память ему освежи!

– Сейчас, Ген…

Они даже не поняли, что это не я писал, видимо почерк писаки оказался очень похожим на нынешний мой.

Ну вот, теперь как зовут предков – я знаю. Оксана взяла в дрожащие руки письмо, ее глаза тут же увлажнились, и она начала читать:

– Д-дорогие мама и папа…

Голос у матери дрожал, поэтому Гена потянулся, забрал письмо и уже сам продолжил чтение. Я подметил, что у него хорошо поставленный голос, как у диктора с радио.

– Дорогие мама и папа, пишет ваш нелюбимый сын из пионерлагеря, который я ненавижу всей душой… – Гена поднял взгляд и посмотрел на меня поверх письма.

Строки были буквально пропитаны такой вот «болью». Вспомнить бы, блин, кто такое своим родителям накатал.

Дальше больше, после слезливого начала началась конкретика. автор письма жаловался на «Чёрную руку, которая приходит по ночам» (логически напрашивалось утверждение, что писал наш, легкоатлет). Так вот, якобы Черная рука уже кого-то похитила, но тренеры это покрывают. И «если вы не приедете, я стану следующим, за кем она придет». Во как, ну у подростков всегда было бурное воображение. Но от следующих слов у меня на затылке волосы зашевелились.

– Папа, мама, любимые! Немедленно заберите меня из лагеря, – продолжал Геннадий с выражением читать чье-то письмо. – Нас с другими ребятами заставляют работать, хотя детский труд запрещен! Только нашу старшую пионервожатую это не волнует. Если мы не будем слушаться, то она угрожает оторвать нам уши. А мне еще уши нужны.

Отец закончил чтение. Со вздохом положил письмо на стол, вернул на меня строгий взгляд своих выразительных карих глаз.

– Подожди, Гена, ты не все дочитал, – Оксана уже смахнула слезы и снова взялась за листок. Вот здесь: а еще в столовой кормят несвежей манной кашей и вонючим компотом, от которых у меня несварение желудка.

Понятно, автор попался сильно впечатлительный. Видимо, не ожидал, что в лагере будут давать нагрузку. Тоже мне, спортсмен!

– Сынок, ты у нас мальчик взрослый. Так давай поговорим, как два взрослых человека.

Папа положил свою ладонь поверх моей. Я думал руку убрать, но потом как будто разрядом меня прошибло, волосы встали дыбом, а по телу расползлось тепло. И ощущение такое, словно что-то родное почувствовал. Любопытная штука, конечно, все эти нейронные связи. Будто родную генетику почувствовал.

– Не бойся, расскажи нам правду.

– Мы с папой не будем ругаться, а поддержим тебя и защитим. Что тут происходит?

Пока родители с грустными глазами уговаривали меня на «чистосердечное», я готовил «оправдательную» речь. И между делом скользнул по подписи внизу письма, от удивления даже бровь приподнял. Внизу листка, вырванного наспех из тетрадки, красовалась нарисованная шариковой ручкой пчёлка – а вернее, шмель.

Так вот оно что. Пионер, пишущий о Черной Руке – легкоатлет, а нарисованный шмель напрямую показывает на автора сей нетленки – это никто иной, как Димка Шмель. Интересно бабки пляшут, не подумал бы, что Димон вот так вот сопли на кулак наматывает.

Но написанное в письме, помимо того, что являлось полной чушью, все же требовало объяснений. И я, шумно выдохнув, пустился в объяснения.

– Ничего из того, что там написано – не является правдой, – уверенно заявил я. – Нас хорошо кормят, никто никого не обижает и не заставляет работать. И уж тем более никто не угрожает моим ушам. Просто…

Я виновато-театрально опустил глаза и совсем по-ребячески поковырял по столешнице указательным пальцем.

– Мне очень хотелось домой в первый день, и я наплел с три короба всякой ерунды. Пока письмо дошло… В общем… Теперь мне так стыдно… я правда не думал, что вы приедете.

Гена нахмурился, скрестил руки на груди. То, что у меня строгий папа, мне стало понятно сразу – на него, в большей степени, и была рассчитана пафосная извинительная речь. А вот мама пуще прежнего расчувствовалась. Слезы, которые она хоть и с трудом, но сдерживала, снова выступили на глазах и двумя капельками скатились по щекам.

– Сынок, как ты мог думать, что мы не приедем, мы с папой сразу же написали отгулы!

– Я, между прочим, берёг этот отгул, чтобы с мужиками поехать на рыбалку! – возмущенно вставил папа.

– Дорогой, мы обещали Мишутке, что не будем его ругать, если он ответит честно, – напомнила мама, сжимая руку мужа.

– Обещали… – раздраженно пробубнил отец и снова перевел взгляд на меня. – Ты точно никого тут не прикрываешь?

Я снова потряс головой. Папа, однако, моим объяснением не удовлетворился, нервно сжал губы. Могу представить себя на его месте. Ехать черти куда, чтобы услышать, что у сына разыгралась фантазия… ну откровенно так себе. Хорошо ещё, что Тамара сейчас была занята и разговаривала с родителями Левы, иначе бы ей пришлось ой как несладко. И в оправдание она бы наверняка сказала, что я тоже далеко не ангелок.

– Тебя пчелы, что ли покусали? – мама аккуратно коснулась пальцами шишки на моем лбу.

Я невольно отдернулся.

– Какие пчелы, Оксана, это шишак!

Тут уж он поднялся и стукнул кулаком по столу.

– Решено, сейчас же собираешь вещи, мы тебя забираем из этого лагеря и везем домой. Оксана, иди и прямо сейчас сообщи этой мымре, что сын поедет с нами.

Мама действительно уже собралась идти, но этого я допустить не мог. Я не дам им разрушить мою еще толком не начавшуюся спортивную карьеру!

– Мам, пап! Мне здесь все нравится. Это самый лучший лагерь! Чесслово!

То, что прокатило с Тамарой, на Геннадия не подействовало.

– Как же нравится, если недели не прошло, а тебя уже тумаками кормят! – не собирался сдаваться папа. – Оксана, я же говорил, что шахматисту нечего делать среди этих невоспитанных головорезов – борцов и боксеров! Миша у нас головой думает, а не кулаками!

– Отец, – твердо ответил я. – У тебя уже взрослый сын, я способен принимать решения самостоятельно. И я никуда не поеду…

Глава 2

Мать начала охать, ахать и причитать. Отец напрягся. Видно, что раньше сын с ним так не говорил. Вообще, наверное, варежку лишний раз не раскрывал.

– Я же говорила, что Мишеньку ни в коем случае нельзя отдавать в спортивный лагерь… – совсем уж обреченно вздохнула мама, будто уперкая отца.

Словно у меня было не пару шишек, а я лежал больной при смерти.

– А ты заладил, – продолжала она, – армия, ГТО!.. Посмотри, к чему привело твое желание сделать из Мишеньки настоящего мужчину! И вообще – от армия не для него, у него будет освобождение!

Я впитывал, как губка. Вон почему, оказывается меня в лагерь-то выслали. Мужика настоящего делать. Интересная логика, самого вовремя на спорт не отдали, а в лагерь спортивный – так езжай.

– Говорил, Оксана, – отец грохнул кулаком по столу.

Правда, тотчас начал этот кулак растирать. Руки у моего папаши были явно нежные, не рабочие и, похоже, ничего тяжелее ручки не поднимали. Кстати, интересно, кем он работает? Инженер, наверное…

Обсуждение сводилось к тому, что я из-за спортивного лагеря рискую потерять «форму», которую к началу осени набрал. Вроде как, впереди у меня предстоял серьезный турнир по шахматам, где можно было получить юношеский разряд.

– А тут ему все мозги отобьют! – мама всплеснула руками. – Так, что он все комбинации забудет.

Я сдержал улыбку. Представляю, какой шок будет у родителей, если они узнают, что никакой формы и в помине нет и я вообще ничего не помню из шахмат кроме того, что конь ходит буквой “Г”. Надо здесь и сейчас обозначить родителям, что ни в какие шахматы я играть больше не буду. Пусть воспринимают как хотят, но у их сыночка появилась “новая любовь”.

– И где твоя доска, Михаил? – строго спросил папа. – Ты же раньше ее везде с собой носил, ни на минуту не расставался.

– Спал даже с шахматами под подушкой, – страдальчески вздохнула мать, мол, куда вы удалились, младые дни. – И что мы теперь скажем твоему школьному тренеру? Он ведь такие надежды на тебя возлагает!

Ну то, что доску с собой таскал, тоже правда. Даже хватило мозгов с ней на велосипеде кататься… выходит, серьезное было увлечение у пацана. Я тоже в молодые годы, как на бокс пошел, перчатки в кровать клал. Не помню, правда, для чего, но искренне верил, что такие простенькие манипуляции позволят быть ближе к цели.

– Где доска, не знаю, – честно ответил я, пожимая плечами. – Вот что… Я для чего вам писал на самом деле. Я тут решил, что с шахматами все. Теперь буду заниматься боксом. Вы же, надеюсь, не против?

– Как?! Каким еще таким боксом? – у мамы аж глаз задергался.

– Обыкновенным, – улыбнулся я.

– Но ведь это… – она запнулась, пытаясь подобрать нужное слово. – Это мордобой, Мишенька! Ума от бокса у тебя точно не прибавится! А если по голове прилетит, о господи боже мой, даже думать об этом боюсь!

Судя по тому, что родители пеклись за меня, все равно, что твой садовник за розы, я был не только единственным, но и излюбленным сыном. Потому новость о том, что их аленький цветочек теперь вместо бережного ухода будет по голове получать, папу и маму, мягко говоря, ошарашила.

Ну а насчет бокса, я бы поспорил с доводами. Бокс – это, по сути, те же шахматы, только думать надо в разы быстрее. Даже не столько думать, сколько соображать. Будешь соображать, и когда настанет время уходить из спорта, будешь готов к любым поворотам в жизни. Вон некоторые депутатами становятся, мэрами или, как Витька, крупными бизнесменами. Это я в прошлой жизни в тренера подался, не хотел с любимым делом расставаться. И концентрация в боксе такая, что ого-го, главное, не превращать его в тот самый мордобой, с которым многие этот замечательный спорт путают.

Я все же не удержался и озвучил родителям свою точку зрения.

– Знаете что, мам, пап. А мне вот кажется, что от шахмат развивается остеохондроз и геморрой. И если много думать, то можно инсульт схлопотать. И вообще, шахматы учат тому, что в жизни надо много думать и мало делать, а бокс учит лучше думать и быстро делать.

Я ни в коем случае не критиковал шахматы, но искренне верил в то, что говорил. Но маме эти слова не понравились.

– Сынок, это ведь очень опасно! Знаешь, сколько людей после этого твоего бокса умирает! Инвалидами становяться. Гена, ну как он не поймёт! Скажи ты ему!

А это как посмотреть, смерти в боксе действительно случаются, но ведь и шахматы – вид спорта не такой безопасный, как кажется. В смысле, если с такой колокольни смотреть. Я лично помнил несколько случаев, когда шахматисты умирали прямо за шахматной доской. Правда, эти случаи были из довольно теперь отдаленного будущего, поэтому я решил привести другой пример. Тоже для наглядности.

– Мам, пап, а вы мне скажите, по улице гулять безопасно? Мало ли, молния по тебе ударит или кирпич на голову упадёт? – я приподнял бровь.

– Сынок, что ты такое выдумываешь… – запричитала мама.

– Мам, а ты в курсе, что статистика – вещь упрямая. Скорее, тебя молнией пришибет, ну или кирпич на голову грохнется, чем ты умрешь на ринге. Это я к тому, что из-за таких случаев народа даже больше умирает.

– Господи, где он только этого понабрался…

– Погоди, Оксана, я скажу! – строго перебил отец.

Я думал, что он сейчас начнет пытаться задавить меня родительским авторитетом, но нет. Папа одернул брюки, присел передо мной на корточки. Положил руку на плечо и заглянул мне в глаза.

– Сыночек, а как же наша мечта? Ты же обещал пойти по стопам дедушки, в честь которого ты назван, – мягко, даже вкрадчиво проговорил отец. – Ты же понимаешь, что лишишься своей самой заветной мечты?

– Понимаю, но я просто передумал пап, так бывает. У меня другая мечта. Не обижайтесь.

Положа руку на сердце, у меня не было совершенно никакого желания обижать родителей. Тем более, они на первый взгляд производили благоприятное впечатление людей разумных и адекватных. Как на самом деле – это, конечно, еще предстояло узнать. Но очевидно, что если сразу не проговаривать то, чего хочешь, то желания выберут за тебя.

Однако отцу мои слова совершенно не понравились. Он изменился в лице, поднялся. Я решил вдогонку подвести небольшое резюме нашему разговору:

– Мам, пап, послушайте. Мне очень нравится в лагере. Меня никто здесь не обижает, ни к чему не принуждает и ничего делать не заставляет. Я хочу здесь остаться и заниматься боксом. А шахматную доску можете домой забрать, а то фигурки потеряются.

– Михаил! Я не узнаю тебя, – папа хлопнул себя по лбу. – И что выходит, мы зря приехали? Между прочим, мне с трудом отгул дали на работе, и для чего? Чтобы узнать, что мой единственный сын балбесом растет!

– Милый, не надо так говорить, – мягко поправила Оксана.

– Да не грусти ты так, пап, может, я еще чемпионом стану. По боксу только. Дед гордиться будет, а тебе на работе еще завидовать будут. Не всем шахматистами дано быть.

Отец покивал, задумался и перевел взгляд мне за спину, подозрительно прищурившись. Он явно был уже готов к новому раунду.

– Так, Михаил, я хочу немедленно поговорить с вашим этим тренером по боксу! Он, видимо, не в курсе, что у тебя освобождение от физкультуры так-то!

Никаких проблем со здоровьем я, честно говоря, не ощущал. Не исключаю, что прежний Мишка получил такое освобождение через «воспаление хитрости». Да, пацан имел далеко не лучшие физические кондиции, но однозначно был полностью здоров. Ну или болячки с моим появлением в этом теле попросту испарились, что вряд ли. Однако у отца была на это своя точка зрения, он продолжал распаляться. Бывает. Даже самые хорошие и прогрессивные родители не любят, когда их не слушают собственные дети.

– Бокс, еще чего не хватало, я категорически запрещаю! Да это даже хуже, чем детский труд! – он снова потряс листком письма. – Куда смотрит директор лагеря! Веди меня к тренеру, показывай, куда идти, Михаил.

Отец продолжал хорохориться, но я аккуратно взял его за руку.

– Пап, не надо. Ты же хочешь, чтобы твой сын был счастлив? А счастливым можно быть только тогда, когда занимаешься тем, что тебе нравится. Бокс мне нравится, а шахматы – ну, шахматы нет.

Мама тяжко вздохнула и, хорошо зная, как обращаться с мужем, ласково приобняв его, чуть отвела его в сторонку. Что-то промурлыкала на ухо, после чего отец остыл.

– Пусть попробует, он уже взрослый и вправе набивать себе шишки, – ворковала мать, неожиданно выказавшая мне поддержку, может, надеялась, что я быстро остыну к новому увлечению.

– Вот именно что шишки! Но у нас ведь турнир шахматный на носу, готовились сколько…

– Ничего страшного, ему только четырнадцать, – Оксана крепче обняла муженька, не оставляя ему путей отступления. – А то ведь и правда, за шахматной доской у него другой жизни нет. Так хоть, может, с ребятами пообщается, со сверстниками, за себя научится постоять. Ну а к шахматам потом вернется.

Вот женщины – они всегда женщины. Знают, когда и что нужно говорить мужчинам. Всегда поражался их такой прозорливости.

– Он уже постоял за себя, вон, весь в шишках и синяках, – забурчал отец, но теперь куда более смиренно.

– Пусть пробует, ты посмотри, как у него горят глаза… только ради этого стоило сюда приехать. Я давно не видела его таким счастливым. Да ты ведь и сам шахматы бросил, отца ослушался.

– Было дело.

Тут, видимо, папа что-то важное вспомнил, потому что кивнул, вернулся и взъерошил мне волосы.

– Что, сын, мама говорит, что надо тебе пробовать. Но когда будет родительский день, мы вернемся и еще раз обязательно поговорим. Чтоб наверняка.

Я хотел ответить: «а может, не надо, еще соскучится не успею», но прикусил язык. Судя по глазам родителей, у них и так небольшой шок от знакомства с обновленной версией своего отпрыска. Пусть это сначала переварят, а дальше будем смотреть.

– Оксан, может, у их старшей пионервожатой хотя бы уточнить, когда на родительский день приезжать?

– Может, потом позвоним по телефону… – прошептала Оксана. – Там у нее, похоже, какой-то важный разговор. Не будем мешать.

Предполагала она не просто так. Все время, пока мы сидели в беседке, из соседнего корпуса то и дело доносился ор матери Левы. Не завидую пацану, явно попал под раздачу.

– Ты права, – быстро согласился отец. – Сынок, ну, так мы, наверное, пойдем.

Мама спохватилась, полезла в сумочку и достала пригоршню сосательных конфет.

– Твои любимые, Мишенька.

Скорее всего, родители уже успели поговорить с Тамарой, когда только приехали, пусть и кратко. Тем лучше, не хотелось мне в подобных разговорах участвовать. Но главное, что ко мне у Томы не возникло никаких вопросов или жалоб. Значит, не такой уж и плохой из меня пионер, раз никто не жалуется.

Мы тепло попрощались, я взял конфеты. Хотя никогда не любил сосательные. Мама поцеловала меня в макушку, отец по новой взъерошил волосы. И они пошли по грунтовой дороге, ведущей от лагеря, к стоящему у обочины автомобилю. Отец поставил красную «копейку» в теньке, поэтому машину я сразу не заметил. Неплохо так, у меня еще в семье и собственный автомобиль есть. Это нынче далеко не у каждого.

Прежде чем папа уселся за руль, родители еще раз помахали мне на прощанье. Я натянул улыбку и помахал в ответ.

Можно сказать, что первое знакомство с родителями прошло куда лучше, чем я ожидал. Даже договориться удалось гораздо более легко, чем могло быть.

Я уже думал уходить из беседки, когда из корпуса вышли Тамара, родители Левы и сам пацан. Правда, Лева таки вышел не совсем сам. Мама буквально вывела его за ухо.

– Я больше не буду, честно, пожалуйста…

– Конечно, не будешь! Надо же, позорище растет! – цедила его мать. – А если тебя из лагеря выгонят! А что мне потом на работе говорить?

Лева был весь взъерошенный и смотрелся откровенно жалко, втягивал, как черепаха, голову в плечи. Видимо, пережил трепку. Не лучше, кстати, выглядел и отец Льва. Тома тоже чувствовала себя не в своей тарелке в компании мамы Льва. Но не лезла, ничего криминального, по факту, не происходило – воспитывают, как могут.

– П-простите, – трясущимся голосом говорил его папаша, заливаясь потом.

Ставить Леву в неловкое положение я не стал. Спрятался в беседке так, чтобы меня не было видно. Мне не сложно, а пацанская честь – она как хрусталь. За происходящим я продолжил смотреть через щель в оградке беседки. Не спиной же мне поворачиваться.

Что хотел сказать дальше папаша, я не узнал, потому что супруга заставила его послушно замолчать, ткнув хорошенечко локтем под ребра.

– Тамара Ипполитовна, мы заверяем, что такого больше не повторится! – перехватила она инициативу. – А если повториться, то звоните… на домашний телефон. На работу звонить не надо.

Горе-мамаша замахнулась на сынка, Лева автоматически вжал голову в плечи, видимо, поучать от матери затрещины ему было не привыкать.

Тамара, которой явно было не по себе (хотя она самолично вызвала родителей в лагерь), тотчас навострила лыжи.

– Вы знаете, меня там другие дети ждут, не могу оставить без присмотра, так вот, рада была знакомству, приезжайте на родительский день, у нас предстоит замечательная программа. Я искренне верю, что Лева исправится после нашего разговора…