Kitobni o'qish: «Барин-Шабарин», sahifa 4

Глава 5

Меня здорово раздражало уже не только поведение приказчика, но и голоса, раздающиеся за окном. Бандиты ржали, как кони, а может, люди лысого делали это даже громче – я пока с настоящими копытными близко не знаком.

– Кто ты есть? – спросил я повторно, не дождавшись ответа.

– Кто есть? Я есть, – пробурчал мужик.

«Я есть Грут» – так в одном фильме на все вопросы отвечало ходячее дерево.

– Ты Емельян Данилыч? – вспомнил я голос.

Это он меня нашел, он же и притащил в дом.

– Не признал, барин, сперва? Так и есть, стало быть, Емельян я. Да как же такое может быть, забыться? – удивился мужик.

Нет, не мужик. Более всего Емельян был похож на купчину, или это во мне укоренился образ бородатых толстых купцов, заключавших миллионные сделки без подписания документов – на честном слове. Жилетка, серебряные часы в кармашке, белая шелковая рубаха, картуз. Не совсем только понятно, почему меня тут пробуют прессовать коллекторы, а этот деятель, который явно мне подчиняется, с серебряными карманными часами ходит? Но об этом позже.

– Память меня покинула. Но ты, Емельян, о том никому не рассказывай, а то это… выпорю, что ли, – сказал я, не будучи уверенным, что имею право пороть этого человека.

– Барин, я привыкший молчать, но вы выпорите меня, вот как я есть, так и порите. Служил я еще при батюшке вашем, порите, хоть и до смерти, но повинен сказать, что такого непотребства не было при Петре Никифоровиче. Кабы тати какие… – у Емельяна проступила слеза.

– Петр Никифорович – это мой отец? – догадался я. – А ты мой управляющий?

– Я за лекарем пошлю, барин, пужаете вы меня, – перекрестившись, выговорил Емельян.

– Никакого лекаря! Денег и так нет, я ему еще четыре рубля должен. Да и лекарь тут… Кхе… Не лечит, а калечит. А ты кратко расскажи, что это за люди и почему они здесь! – сказал я.

Надо же понимать, с кем я имею дело. Бандиты? Это понятно. Я даже догадываюсь о причинах долга, и что, скорее-то всего, это развод на лоха. Я же дитя девяностых, кое-чего помню, умею, знаю, сам грешил. Время такое было, что нельзя не уметь и не знать. Но подтвердить догадки необходимо. Всегда есть вероятность ошибки.

– Так знамо, зачем они пришли. Вы же, барин, до карт охочи, да все только проигрываете. А еще у вас вызов в суд на первую седмицу февраля, то по кредиту. Именьице заложено, правда, только раз, но, видать, есть те, кто супротив вас действует, – сказал Емельян. – Видано ли, что лишь раз заложенное имение отобрать норовят!

– Итак, Емеля, вопрос сиюминутный, – сказал я, всматриваясь в маленькие оконца.

– Простите, барин, сею… чего? – спрашивал растерянным голосом управляющий. – Я-то понял про минуты, но причем сеять-то? Вечно вы слова мудреные строите.

– Что ты сеять будешь, о том говорить станем после, – отпрянув от окна, я направился к пистолетам, желая чуть подробнее рассмотреть их конструкцию и подумать, не пригодятся ли они мне сегодня. – Что сейчас происходит? Я правильно понимаю, что эти бандиты сейчас пошли в баню с женщинами, за которых я в ответе?

– Не, барин, женщин там нету. Серальки там, – недоуменно отвечал Емельян.

Нужно было сразу же Емельке указать на то, что я отчетливо слышу – и менее отчетливо, сквозь стелящийся снег, вижу, что возле бани в кучку сбились те самые бандиты и женщины, возможно, даже девчонки. Но слово «серальки» слишком урезало уши.

– И кто такие серальки? – спросил я.

– Дак, знамо же… – Емельян пристально посмотрел на меня, будто рассматривая фигурную родинку на лице. – Барин, а вы – это вы? Али… простите, бес какой вселился?

Меня на обучении по програме «Время героев» убеждали, что начальствующая особа не может бить своего подчиненного. Правда, когда слушатели курсов накинули психологу несколько особо пикантных ситуаций, то сам преподаватель предмета «Этика деловых отношений» не смог ответить однозначно в рамках ранее прозвучавшего от него же утверждения. И прямо сейчас мне казалось, что без применения силы в виде хотя бы подзатыльника диалог с управляющим не склеится.

Положив пистолеты на небольшой столик, я решительно подошел к Емельяну и взял его за шкирку, словно шкодливого кота, только что нагадившего на ковер.

– Я спрашиваю, ты отвечаешь. Еще раз усомнишься во мне, с одного удара всех бесов из тебя вытрясу. Ты понял? – сказал я, пару раз встряхнув управляющего.

– Пути господни неисповедимы! – воскликнул Емельян. – Как с батюшкой вашим разговариваю. Спрашивайте, барин, нынче же все обскажу, что надо.

– Вот, вот. Батюшка… – я хотел сказать: «светлая ему память», но до конца не был уверен, что некий папа этого паренька, чьё место я пока что занимал, умер, так что промолчал насчет папаши и перешел к делу.

– Серальки? Кто они? – повторил я вопрос.

– Сералька… Что это? Так гарем ваш, барин. Три девки, девочки еще, а вы их для утех… Не, не гневайтеся, то многие так делают, что же взять, коли девки крепостные блудом и себе зарабатывают, и семьи кормят. Только вы бы платили, как остальные баре благородные, девкам, а то пользуете, а после… – проговорил приказчик и перевёл дух, подбирая слова: – Покормить добре не сподобитеся.

И нужно было вновь одернуть приказчика, даже в морду дать, но… Мне было совестно, как будто я и есть та самая скотина, что девчонок подкладывает под уродов за кусок сала с хлебом. А еще коробило от мысли, что девочек не только гости, но и я того… Нет, не я, он, я бы подобного не допустил.

Стало противно. До скрежета зубов противно, что я никак не воспрепятствовал бандитам – и сейчас они будут, как выразился Емельян, «пользовать» девок.

А еще мне было крайне неприятно то, что какое-то хулиганье ведет себя в моем, да, именно что в моем доме, как хозяева. Я тут главный, на меня люди смотрят, путь и крестьяне крепостные. Какой я, к хренам, барин и дворянин, если позволяю такое? Я же дворянин? Должен быть им, как же иначе.

– Да не кручиньтесь, барин! – сказал Емельян.

Для него мои переживания были непонятными.

– Вы же сералькам, почитай, месяц ничего не платили, а им семьи кормить, братишек да сестренок. Хоть бы и заработают что. Тати эти, коли подпоить их, деньги добрые дают, – говорил, будто успокаивал меня, Емельян.

Но от такого мне стало только хуже. Жесть! Сколько слышал я про распущенность молодого поколения, и что встарь все были якобы высокоморальными и богобоязненными! Не чета нынешнему племени. А что выходит на деле? А получается, что та молодежь, что, как видно, оставлена мною в двадцать первом веке, несмотря на всю порноиндустрию, еще вполне себе нравственна. Держать гаремы из девочек! Как исключение, как преступление – я допускаю, что такое где-то есть и в будущем, но как норма… Вот этого не понимаю – как такое могло быть не осуждаемым в обществе.

– И батюшка мой… также сералек держал? – спросил я.

Выяснить, кроме как про девчонок, нужно было ещё предостаточно всего, но почему-то они не выходили из головы. Может, потому, что до сих пор раздавались писки и крики на улице? А меня мучила совесть?

– Не, батюшка ваш был супротив всего этого. Говорил, что доброму казаку бабу принуждать позорно, ему и так любовь подарят. А серальки… Он более по вдовым бабам ходок был, – сказал приказчик, вызывая у меня еще большее уважение к тому человеку, чьим сыном я сейчас считаюсь.

Со вдовыми женщинами да по обоюдному согласию – нормально, я считаю, это не слом жизни, когда и замуж не возьмут. Тут вполне можно «побаловаться». Вопрос, конечно, что женатому мужику вовсе негоже бегать по женщинам. Но кто его знает, что там, в мире женатых, я же так и не проплатил визу на посещение этого мира женатиков.

Тут бы задать вопрос еще и о матери. Она же должна быть у этого… у меня? Но все же насущными сейчас были проблемы с бандитами.

– Следующий вопрос: почему они себя здесь ведут, как дома? Хотя нет. Даже дома так не гадят, – спросил я, поморщившись.

– Так, как вы дозволили им, так они и ведут себя. А приезжала еще госпожа Анфиса, дак та вовсе имуществом распоряжалась, вы ей даже саблю своего деда отдали, – с сожалением и даже с вполне отчётливым порицанием сказал управляющий.

И одернуть, опять же, не за что. Какой же паразит жил в этом теле! Дедову саблю? Это как отдать скупщику орден деда, который тот заработал подвигом в Великую Отечественную. Скотство и расчеловечивание!

Я вновь подошел к окну и посмотрел, что происходит во дворе. Криков уже не слышалось, значит, бандиты вошли в баню. Я еще раз подумал о том, что хочу сделать. Одно ясно – простить себе не смогу, если буду сидеть, ничего не предпринимая.

– Если побить бандитов, что они смогут сделать? – спросил я, задумчиво почёсывая подбородок.

Мягкий такой подбородок, будто и с бритвой не знаком. Нет, конечно, барчук брился, но не слишком давно начал.

– Эти? Так только что и пакостничать станут. А скажете, барин, так и побьём татей. Мужиков соберу и… Вот только как тут быть, вы завсегда боялись их, да и есть у вас дама сердца ихняя, от бандитов, Анфиса. Это она и пристрастила вас к картам, – говорил осмелевший Емельян. – А что, взаправду не помните ничего?

– За сколько времени сможешь собрать мужиков, и пойдут ли они за меня? – решительно спросил я.

– То быстро. Хватит и тех, что служат при усадьбе и живут в мастерской батюшки вашего. Мужики-то у нас боевитые. Бывало, батюшка ваш, как выпьет лишка, так и давай строить мужиков да казацкие ухватки показывать. А кто сабельку в руках держать умел, так тому ажно рубль приплачивал кожен месяц. Ох, и буйный же был батюшка ваш во хмелю! – управляющий махнул рукой, будто держал сейчас шашку.

Было видно, что если не остановить Емельяна, то он еще много чего интересного расскажет. И мне действительно это интересно. Видимо, бывший хозяин этих земель был харизматичным человеком. Но баня… девки… бандиты… Этим надо заняться, а потом уж у печи сидеть и басни о прошедшем слушать.

– Об этом после расскажешь. Кто такой Иван? Он у них главный? – спросил я.

– Так то не имя, это главный у разбойников зовется. Может, при жизни он и Федор али Михаил, али… Фрол… али… – вновь увлекся словоохотливый Емельян.

– Ты по делу говорить умеешь, али Эраст… пид… али Акакий? Иван что, тоже в бане? – спросил я.

– Да не, барин, – нисколько не обидевшись, ответил Емельян. – Иван отдельно завсегда. Ему в гостином доме стол накрытый да хлебное вино поставлено. Он с иными девок не мнет, важничает.

А вот это действительно сейчас важно.

– Всё! Бежишь собирать мужиков, как с десяток соберешь, к бане подходишь. Хватит у вас духу бандитов прогнать? – построже переспросил я.

Емельян заверил меня, что духу у него хватит, как и у мужиков. Да и чего бояться-то? Что с них взять, коли крепостные, и за них отвечает барин, то есть я? Это как винить солдата в исполнении приказа. Получается, бояться нужно мне. А стоит?

Ситуация такая, что мне не до страха, я черти знает где и непонятно насколько тут завис. Но, где бы ни был, человеком нужно оставаться, хотя бы иметь базовые настройки.

– А дозвольте вопрос, барин! – сказал Емеля и, не дожидаясь моего ответа, спросил: – А как вы так картину ту продали? Сами же говорили, что ей в базарный день рубль цена? Я думал, что она только для для того, чтобы щель в стене скрывать.

– Тс-с! Не ляпни это при бандитах!

– Ляпни? Не говорить, стало быть? – недоуменно спрашивал Емеля.

– А ну, пошел мужиков собирать! – прикрикнул я, а когда он уже рванул к двери, все же придержал приказчика.

Проинструктировав Емелю, чтобы он всех собирал незаметно, и они показались не раньше, чем через десять минут, я проводил приказчика, одновременно проведя разведку.

Снег хлопьями ложился на землю, при этом светила яркая луна, которую словно обходили кучевые облака. Красиво, на самом деле. Сейчас бы с чашкой какао, укутавшись в теплое одеяло, посидеть, подумать о бытие. Или нет, лучше с рюмочкой водки, с селедочкой и грибами маринованными…

Но не время для релакса. Осмотрев двор и не найдя чужаков в поле зрения, я вернулся в дом. Походя отметил для себя, что входная дверь на ладан дышит, обита кожей, а сама треснута, перекошена, снизу расбухла и закрывается с трудом. И вот так всё в доме – на вид вычурно, но за красивым фасадом прячется чудовищная бесхозяйственность.

Вернувшись в комнату, я стал шарить в шкафу. Как дотронулся до дверцы, она тут же отвалилась. При этом шкаф был резной, на красивых ножках – но не на всех. Одной ножки не было, вместо неё, чтобы шкаф не завалился, лежала… книга.

Ладно, потом осмотрю мебель, пусть все эти поломки и не могли сейчас не бросаться в глаза. Я искал подходящие для моего дела ткани, или одежду.

Замотав голову темными тряпками и надев найденную среди вещей темную пижаму, я стал походить на ниндзя, как их изображали в кино. Все приготовления заняли не более пяти минут, в течение которых мое воображение уже рисовало сцены надругательств, что, скорее всего, уже происходили в бане. Саднило сердце. Я чувствовал себя тварью и был готов даже убивать, пусть и понимал, что это крайние меры, и что ничего хорошего за убийство, да ещё со свидетелями преступления, не будет. Но из-за меня девчонок растлевать никто не станет. Эти гаремы распускать нужно к чертям.

И это не идеализм. Я повидал разной грязи. Но одно могу сказать, что сам старался ничтожных поступков не совершать, несмотря на то, что и повоевать, и жизнь прожить случилось. И были бы женщины сейчас с бандитами, которые и не против такого, так и на здоровье. Но девочки… они же за еду…

Взяв ещё кусок плотной, темной ткани, я, выдохнув, пошел…

Баня была просторная, наверняка строилась с тем расчетом, чтобы там заниматься развратом, ну или гулять относительно большой компанией. Человек пятнадцать могла бы уместить, это точно, не считая предбанника со столом и лавками. Это можно было частью увидеть в распахнутые настежь двери, а частью в окно, которое я хотел завесить тканью, дверь закрыть, создать полную темноту внутри.

Я – в прошлом человек тренированный, всегда занимался спортом, воевал. И то, какой я ощущал дискомфорт в этом хилом изнеженном теле, не передать словами. Мне хотелось сразу же принять положение лежа и начинать отжиматься, а после качать пресс. И вот с таким телом чуть полноватым, но абсолютно рыхлым, я не мог планировать действовать через удары, захваты. Сейчас и непонятно, как я вообще смог захватить в доме лысого. Наверное, это получилось на адреналине и на рефлексах, да и лысый так себе боец-рукопашник. Рыхлее меня будет.

Изучив диспозицию, я прокрутил в голове несколько раз то, как буду действовать. Точно без упора на собственную силу. После, дождавшись, когда в предбаннике остались только двое бандитов, а вместе с ними девки, уминающие колбасу с салом и хлебом, начал действовать.

Накидываю на оконце полотно, решительно вхожу в предбанник, захлопываю за собой дверь, создавая кромешную тьму. Сразу же делаю два шага туда, где должен сидеть Мирон. Пусть я тренировал глаза, закрывал их, натягивал ткань на глаза, чтобы привыкало зрение к потемкам, все равно действовал, скорее, по звукам – ведь это помещение мне незнакомо. Бандитам замолчать бы, так нет, не поняв, что происходит, они начали возмущаться. Вот на звуки им в челюсть или в голову и прилетало.

Кулаком? Бить в кость человека неподготовленным, не проверив возможности тела? Нет, конечно. Я бил бандитов березовым поленцем.

Удар! Что-то хрустнуло, скорее всего, нижняя челюсть, Мирон замолк. Второй же бандит продолжал что-то бурчать, при этом он стал ломиться через вжавшихся в лавку визжавших девок к выходу. Приноровившись и поймав, откуда шел звук, я вломил и этому бандиту. С первого удара попал, скорее всего, бандиту в плечо, но вот второй удар пришелся уже в голову. Тело рухнуло, и, судя по выкрикам женским голосам, кому-то из сералек досталось. Только бы не вышло так, что убил кого. В этом теле было тяжело рассчитывать силу, надежда была на то, что и силы-то нет.

– Убегайте, дуры! – максимально изменив свой голос, добавив рыка и хрипотцы, выкрикнул я.

Открылись двери, и девчонки с визгами повылетали во двор, на белоснежный снег. Молодые, совсем девочки, тела еще даже не оформились, лет по шестнадцать, наверно, или того меньше. Что-то не так в этом мире, или даже многое не так, если этим девочкам приходится ложиться под здоровых и грубых мужиков за ломоть сала с куском хлеба.

– Мирон, что там? – из глубины бани послышался голос Понтера.

Естественно, ему никто не ответил. Вырубил я двоих бандитов знатно. А вот что делать с вожаком, я придумал уже исходя из ситуации. Понтер сейчас в парилке один, он, действительно, парился, я даже выкрики слышал, как мужик реагировал на удары веником. Сам себя хлестал, сам себя нахваливал. Вот бы еще сам себя и того… чтобы девочек не привлекать. Так и не пришлось бы мне встревать.

– Эй, Мирон, ты что делаешь-то? – вновь переспросил Понтер, уже с некоторой настороженностью.

И было от чего насторожиться. Я ведь уже подпер дверь в парилку, а дальше вообще стал баррикадировать, заставлять дверь всем, чем можно, начиная с сундука, после и стол пошел в ход, я его подтащил, благо тот не был большим. Так что придется ему попариться чуть больше времени. На удивление, хотя в доме была разруха, то в бане двери оказались добротными, дубовыми и мощными. Пусть пробует выбить. Даже мне, в прошлом теле, не факт, что быстро удалось бы выбраться.

Проверив тела других бандитов и убедившись, что они живы, но не должны быстро прийти в себя, я на скорую руку связал их полотенцами. Видел же в доме веревку, почему не додумался взять? Но, как говорила мама: «Хорошая мысля приходит опосля». Та мама, которая осталась в прошлой жизни и по которой, будто молния, быстро, но ярко, пришла и ушла тоска. Не время переживать.

Выбежав из бани, подперев и эту дверь, хотя последнее было так себе препятствие, потому что тут дверь хлипкая, я устремился в спальню, в дом. За минуту превратившись вновь в болезного, спрятав пижаму и переодевшись в старое, я стал смотреть в окно, приоткрыв его.

– Ну, где крестьяне? – волновался я.

Если бандиты очухаются, развяжутся от немудреных узлов, если подпорку сломают, разберут баррикаду, то… Придут меня убивать. Понятно, что при таком раскладе я не смогу всё спихнуть на какого-нибудь «Робин Гуда», который покрошил бандитов. А так – вполне. Например, могу сказать, что к одной из девок-сералек бегал молодой казак, да еще приставлю слово «пластун», и тогда многое станет на свои места. Казачок мстил. Я еще не знаю наверняка, какое время нынче, но думаю, что слово «пластун» может звучать, как в будущем «спецназ», мол, эти все умеют «одним махом семерых побивахом».

– Барин, фух, мы енто, фух, пришли. Мужики попрятались за домом. Кто с топором, а кто с оглоблей, – в комнату влетел Емельян.

– Если ты, – начал говорить я, подходя к приказчику. – Хоть словом, хоть полсловом, хоть кому, хоть бы и жене своей, скажешь, что я сделал в бане… Не просто выгоню. Ты же крепостной мой? Так будешь коровник убирать от навоза до конца жизни своей, или до смерти запорю.

– Был бы еще тот коровник… Всех коров уже зарезали, – пробурчал приказчик, но, увидев мою решимость в морду дать, быстро опомнился: – Понял я, чего же не понять. Вы, барин, лежали тута да изнемогали. Я же увидел уже, что банька подперта. Кто-то же это сделал? Да и серальки, завидев меня, уже пожаловались на… простите, черта, что побил татей. А еще… переживают, что не заплатят теперь им.

– Не лучшее сравнение, но пусть думают, что хотят. Не поняли, что это я, так и хорошо, – сказал я.

Было неприятно то, что девушки считают себя не спасенными, а обделенными деньгами. Нужно будет с ними провести серьезную работу.

– Давайте, окружайте баню да открывайте. Ивана зовите, но не бейте – пусть уезжают, – сказал я.

Не то чтобы я опасался воровского авторитета, но он хотя бы девок не собирался растлевать, пусть и не стал одергивать своих быков. Да и вообще, если тот скот, в теле которого я оказался, действительно должен денег, то долги нужно отдавать. Еще бы разобраться, сколько и кому задолжал этот самый барин-Шабарин.

Глава 6

Я слышал, что во дворе началась перепалка, но не выходил из комнаты, даже не показывался в окне. Зачем светиться? Я же больной, кхе, кхе, апчхи! И пусть я выглядел не так чтобы слишком болезненно, когда перехватил этих охламонов в доме и держал на мушке, но было дело и прихрамывал, и пошатывало меня. Нежеланные гости не могли этого не отметить.

К слову, мне сейчас действительно было нехорошо. Сердце отстукивает «лезгинку», голова кружит вальс, а ноги передвигаются, как у дальнего родственника на свадьбе, который уже набрался, но все еще полон желания показать нижний брейкданс.

Забег в баню и активность в ней оказались чрезмерной нагрузкой. Все же я сейчас не в здоровом теле. Но нет худа без добра, как раз мое состояние и послужит некоторым доказательством непричастности к событиям в бане, если что, если все же бандиты захотят меня увидеть, а Емельян со своей группой «поместного спецназа» не сможет противостоять требованиям побитой стороны узреть барина, то пусть смотрят.

– Барин, с тобой Иван хочет говорить. Ты же сказал, что обходиться нам с ним без баталий. Поговоришь, али все же бить и гнать? – растерявшийся Емельян вбежал в комнату и, запыхавшись, явно разгоряченный от споров, стал спрашивать. – Иных татей добивать? Очухались они, требуют также тебя, но мы… это… Там Петро приложился, а он казак лихой и громадный. Так что? Правильно?

Голова у меня только-только перестала кружиться, вернее, вихри вальса сменили темп на более медленный, а тут такое словоблудие. Я понимаю, вижу, что Емельян старается выслужиться, но столько слов…

– Пусть Иван войдет. Так кто там громадный? Петро? Вот он пускай рядом постоит для острастки, – сказал я, чувствуя, как каждое слово набатом отдавало в виски.

Мне нужно поесть и поспать, если сейчас ничего для восстановления не предпринять, можно здорово усугубить свое состояние.

Через минуты три на пороге комнаты показался тот самый Иван. Мужик пристально рассматривал меня, чуть хмуря брови, словно включал опцию рентгена.

– Что случилось? – тоном чуть ли не умирающего спросил я.

– Кто это сделал? Ты? – спросил Иван.

– Что сделал? Мне доложили, что побили вас мужики? – я недоуменно пожал плечами, что также далось болезненно. – Так что с них взять? Темнота дремучая, ля-мужик.

Притворяться не приходилось, ухудшающееся состояние меня даже пугало. А что если я больше не очнусь? Мне хотелось жить, как и каждой божьей твари – пусть в этой новой реальности, но жить. И, едва приобретя новую жизнь, терять ее за просто так я не стану.

– Я чую лжу, ты… стал иным, но то, что немощный нынче… – говорил Иван, всё ещё изучающе рассматривая меня. – Ладно. Нехай так. Я дело твое отдал Понтеру, но все равно скажу свое слово. Сарай, дом, мастерская, все это может случайно загореться – или кто-то нежданно умрет. Так бывает, ты это помни Ты же знаешь, барчук, что я мастер случайностей. А еще… Ты же любишь Анфису? Она будет с тобой, как ты и хотел. Ты продашь имение и уедешь с ней. Вот только долг отдать нужно еще до того, как пойдут твои земли с торгов в счет уплаты займа.

Мужик говорил уверенно, демонстрируя свою несгибаемую волю. Но так ли уж он несгибаем? Стоявший со спины Ивана грозный крупный мужик, наверное, тот самый Петро, явно сбивал спесь с бандита. Иван то и дело порывался посмотреть через плечо, и я замечал, как он каждый раз одергивал себя, дабы не показать нервозности. Так что Иван – не стойкий оловянный солдатик, а всего лишь обтянутые кожей кости да мясо с комком нервов и переживаний.

– Я услышал тебя, все сделаю. Ради Анфисы и сделаю, – сказал я, сложив брови домиком и отыгрывая роль испуганного простачка.

На жесты я сил уже не тратил.

– Вот и правильно. А за то, что кто-то из твоих людей напал на моих, после продажи земли с тебя еще двести рубликов, – усмехнулся Иван нарочито спокойно, будто хозяин положения.

А затем развернулся и пошел прочь.

Плевать он хотел на то, что Мартын с переломанной, скорее всего, челюстью, ибо хруст был отчетливый, что еще один молчаливый бандит всё ещё, вероятно, лежит с разбитой головой. Иван потенциально заработал двести рублей. А Понтер, как я думаю, получит разве что выволочку, что подставился. Может быть, я больше и не увижу лысого с загнутыми усами а-ля Эркюль Пуаро. Слез лить по этому поводу точно не стану.

Не дожидаясь, когда бандиты все же уедут, а мужики разойдутся, я закрыл глаза и, выдохнув, уснул. Но дадут ли мне в этой жизни поспать?

– Вот, барин, выгнали татей! – будто бы принес благую весть о победе над несметными полчищами врага, говорил Емельян.

Управляющий снова вошел ко мне в комнату, а за его спиной толпились мужики. Часть из них смущалась и чувствовала себя явно не в своей тарелке, но были и те, кто держал нос кверху. Не такие уж и забитые крепостные у меня. Что? Распустились? Или не все крестьяне-рабы знали, что они рабы и есть?

– Спасибо, мужики! Я поправлю положение и дам денег. Пока мне еще своя война за имение предстоит. Но таких гостей более не нужно. Встречать их велю на подступах да мне докладывать. А уже потом я буду решать, пускать ли. Как же так, что меня, больного, будят тати? Как мне за вас стоять и думать о ваших семьях, коли и вы о мне не попечетесь? – поблагодарив, я отчитывал крестьян.

Можно было более тонко с ними поступить, миндальничать, использовать словесные кружева. Но не до этого.

– Емельян! Каждому дай что-нибудь из моих запасов. Не водки, а поесть, семьям на стол, – приказал я.

– Барин, но как же? У вас же и так мало чего, – воспротивился приказчик.

– Ты чего-то не услышал, Емелька? Люди за меня встали, а я буду закрома свои сберегать? Дай им, что велено, да мне еды принеси, я сколько тут валяюсь, окромя бульону, каким Настасья кормила, и не ел ничего, – привстав и напрягшись, я буквально рычал, а не говорил.

– Батюшка наш, прямо Петр Никифорович, – зашептались мужики.

– Еды мне! И после – спать, меня не беспокоить. В комнату входить запрещаю, стучать – и после приглашения только заходить! – сказав это, я рухнул на подушку без сил.

Как же поспешил я активничать!

Ждать еды, к счастью, долго не пришлось. Стук в дверь раздался минут через десять после того, как мужики-победители скрылись. Я думал, что усну, но трели в животе не дали этого сделать.

– Войди! – сказал я, дверь распахнулась, и в проеме показалась…

Ебипецкая сила! Нет, я сейчас буду воспринимать мою новую жизнь, как нечто нереальное, как выверт сознания. Ну, не может же быть так… Передо мной стояла девушка, точная копия, точнее придумать сложно, той самой фотографии, что была на стене у бабули из будущего. А еще девчонка была сильно похожа и на саму храбрую Марию Всеволодовну.

– Что, барин, что-то не так? – спросила девушка. – Али не признали? Так я Саломея, дочка, стало быть, Козьмы, мастера вашего… вашего батюшки.

– Саломея? – растерянно спросил я.

– Так и есть, барин. Я тута принесла поснедать. Не гневайтеся, разносолов нет, а вот каша с салом да с солеными огурцами и хлебом имеется. Не побрезгуйте. Ну, а скажете чего иного измыслить и приготовить, так я мигом, минута, и все будет, только час нужно, кабы сготовить, – сказала девчонка, готовая уже куда-то бежать.

Я улыбнулся. Рассмешило это «мигом, минута, только нужен час». Но улыбка сразу сошла на нет. Если и Саломея, а она была миловидной девочкой, тоже сералька, то на моей совести повиснет еще одна гиря, а я другие толком не отцепил. И как об этом спросить?

– А с чего ты решила, что я тебя не знаю? – меня терзала догадка, что девчонка подслушала мой разговор с Емельяном или с доктором, и знает про потерю памяти.

– Не серчайте, барин, но только все уже словно сороки судачат о том, что забылися вы. Да и ведете вы себя… Вот и меня курвой по старой привычке не назвали, а еще руки-то ну как есть при себе держите. А батюшка-то мой уехал в Таганрог, повез ножи на торг, чтобы прокормить нас. С барского стола уже худой прокорм стал. Когда батюшка уезжает, вы завсегда, энто… безобразничаете, – девушка покраснела, поняла, видимо, что лишнее болтает. – Я, бывало, что и прячусь от вас.

А может, она испугалась того, что подсказала мне сейчас, что делать. Но я на это только усмехнулся.

– Ставь еду, спасибо. Гречневая каша с салом – самое то, да еще с соленым огурчиком. Поем, посплю, а после придешь ко мне, – увидев, как девушка отшатнулась, словно намереваясь убегать, я быстро добавил: – Трогать тебя не стану, не бойся. Поговорим о твоем отце, я хочу понять, почему это я его опасаюсь.

Действительно, было некое иррациональное чувство, что Саломея не числилась в гареме только потому, что ее отец – не простой человек. Может, он и крепостной, но такой, что за дочь и барина прибьет.

Но каковы же все-таки выверты жизни? Саломея, я почти в этом уверен, это какая-нибудь «прапра-», а, может, еще раз «пра» бабка Марии Всеволодовны. С этими мыслями, сытый от употребленной наваристой каши, я уже вновь засыпал.

* * *

Андрей Макарович Жебокрицкий нахмурил брови. Грузный мужчина стучал пальцами по подлокотнику кресла и размышлял. Что-то в его, казалось, идеальном плане шло не так, ощущение тревоги не покидало помещика. Перед хозяином обширного поместья, одетым в байховый красный халат и с чепчиком на голове, стоял мужик.

Крестьянин имения Шабариных, Никитка Глузд, не менял своей полусогнутой в затянувшемся поклоне стойки, исподлобья изучая реакцию грозного хозяина большого двухэтажного дома. Никитка, несмотря на то, что все так к нему обращались, был уже пожилым человеком. Не дорос крестьянин Глузд до того, чтобы его хоть кто-нибудь называл Никитой Авсеевичем.

– И что, прямо-таки стрелял? – после долгой паузы спросил Андрей Макарович.

– Да, барин, стрелял он, непутевый, а еще… – почувствовав свою полезность, Никитка поспешил продолжить, но гневный окрик Жебокрицкого прервал еще только начавшийся рассказ.

– Сучий потрох! Да как ты смеешь на дворянина наговаривать! Не твое рабское дело, путевый он или нет, скотина. Был бы моим крестьянином, забил бы тебя до смерти, дрянь такая! – разъярился отставной полковник интендантской службы.

– Не гневайтеся, барин, я же без умысла дурного, – сказал Никитка, еще сильнее сгибаясь и комкая свою шапку.

Знал Глузд, сколь быстр на расправу барин Жебокрицкий. Об этом в крестьянской среде байки ходили одна страшнее другой. И Никитка не сомневался, что барина не остановит и то, что Глузд – вовсе не его крестьянин.

– Будет тебе, рассказывай, но на дворян рот свой рабский не раскрывай! – будто бы смилостивился Жебокрицкий.