Kitobni o'qish: «Частичное затмение. Без маски. Книга тридцать четвертая»

Shrift:

На обложке:

С.В. Чехонин. Виньетка

Частичное затмение

«Была ты мне как свет в оконце…»

Была ты мне как свет в оконце,
Светил он много лет подряд,
Но закатившееся солнце,
Наверно, не вернуть назад.

И вздохи те, и сожаления
Замолкли – больше я без слов,
Без божества, без вдохновения,
Но все ж осталась впредь любовь.

Твоим проклятьям покоряясь,
В наш общий дом вошла беда.
Пусть так, но все ж в любви признаюсь,
Она навечно, навсегда.

Я был неверен, ненадёжен,
В неправде жил, томим тоской,
Но и теперь признаться можно,
Ведь был я счастлив лишь с тобой.

Жить всё-таки друг без друга можно,
Ты только ран не береди,
Расстаться ведь не так уж сложно —
Бог знает, что там впереди.

И в отрицание, и в неверие
Не зачеркнём мы те года,
Пусть и не веришь, всё ж поверь мне,
Я верный друг твой навсегда.

Найти перо жар-птицы

Подчеркнув от всех других различья,
Подведя нелёгкие итоги,
Отрицаю степени приличий,
Словно не учили педагоги.

Рвётся рык: меня спасите, люди,
От себя и от чужих напастей,
Быть не может хуже и не будет,
А вот лучше – то не в вашей власти.

Это мука – годы жить в раздрае,
Что ни утро, словно на Голгофу,
Что ни день, то ад, изнанка рая.
Было бы перелицевать неплохо.

И поэт, что написал «Про это»,
Знал, любви нить тонкая такая,
Обратясь на все четыре света,
Со всех ног от горя убегаю.

Время взять перо жар-птицы стало,
Пусть лишь в сказках только и бывает,
И прошу не много и не мало —
Той любви, что мёртвых воскрешает.

Итог

Я итог подвожу доныне,
Прожил жизнь, вот и крыть уж нечем,
Словно выжженная пустыня,
Где бесплодно гуляет ветер.

И растрескалась напрочь почва,
Вся в коросте, как и шкура зверя,
Бей поклоны хоть днём, хоть ночью —
В возрождение не поверишь.

Дальше жить как, опять не знаю,
Грозный рок по пятам вновь ходит,
Все личины с себя срываю,
Утешение не приходит.

И ропщу в темноте, убогий,
Весь в грехах, покаянно кланясь,
Не поможет и вера в Бога,
Коли черти грызут ночами.

Не последний я в том и не первый
Среди тех, кто не верит в вечность,
И не в рай, и не в ад, поверь мне:
Боль мученья бесконечна.

Простая математика сложного

Я перемножу радость дней
На клятв ночных неразделённость,
А расставанья на влюблённость,
Когда все мысли лишь о ней.

И вензель чертим по стеклу,
Как будто перепутав время,
Тревога бродит тихой тенью,
Где притаился страх в углу.

Как сон явилась, вдруг и нет,
Есть гул ушедшей электрички,
И черенок сгоревшей спички,
И сигареты тусклый свет.

В «сухой остаток» жизнь ушла,
Где все сложения, вычитания —
Лишь математика прощания,
Исчезновенье колдовства.

Фигурально говоря

Что фигурное катанье для очей очарованье,
Знают все: и взрослые, и дети,
На коньках катаясь ловко, крутятся без остановки,
Разве па такие есть в балете?

Пусть совсем мы бесталанны, неумёхи, дилетанты,
Но от этих трюков обалдели,
И моргнуть мы не успели, что покажут в самом деле
Юные капризные таланты.

Не разгаданы секреты всех вращений, пируэтов
И прыжков в четыре поворота,
Так мелькают на экране, высший бал, судите сами,
Только мне напоминают что-то.

Позабыты все заботы, про зарплату, про работу,
Хочется всю жизнь начать сначала,
Только странно, постоянно эта музыка с экрана
«Лебединым озером» звучала.

Под Чайковского мотивы пары плавно фигурили,
Грацией на статуи похожи,
Вспоминается лишь нервно:
август, год девяносто первый
И гэкачеписты с красной рожей.

И всё-таки А.Г

Поэзия всегда о чём-то,
А если пишешь ни о чём,
Поэта я сравнил бы с чёртом,
Что морды корчит за углом.

Он обольщает нас надеждой,
Сулит все якобы блага,
Но и сегодня, как и прежде,
Его посулы ложь всегда.

Под звоны рифмы пустозвонной
Кипенье чувств, а смысл – ничто,
Невежды к поклонению склонны,
Черпают воду решетом.

А что потом в «сухом остатке»?
Являть в стихах свои грехи,
Так многие на славу падки,
Но жалки глупые стихи.

Продать лишь душу подороже —
Уж, чур меня, ко всем чертям!
Писаки рады, черти – тоже,
Но будь читатель «сам с усам».

Владимир – Суздаль – Плёс – Кострома

Покой и сон, что чайки лишь тревожат,
Застывшая в безмолвье гладь воды,
И в этой тишине совсем не сложно
Здесь заблудиться в прихотях судьбы.

Она меня вела, слепца седого,
По закоулкам, к близким тупикам,
Сбиваться и не раз давно не ново,
И в этом был всегда повинен сам.

Не князь, не граф, а рядовой мирянин,
Такого проще звания и нет,
Поэт, другой поэт был Северянин,
Что пошлостью прельщал весь белый свет.

И я пишу банальности порою
Про осень, зиму, лето и весну,
Пусть часто так просты они, не скрою,
В том сам себя, бывает, не пойму.

И о друзьях-художниках, все годы
Я с ними жил, хотя давно их нет,
Но всё же диво дивное – природа
Меня пленяла вечно с юных лет.

Пинал с отчаянья часто власть имущих,
Перед собой чтоб всё же честным быть,
Повылезли они из нор барсучьих,
Чтоб втихаря нам пакости чинить.

Пишу. Да цели нет, скорей забава,
Точней – игра, порой душевный стон.
Шатает жизнь налево и направо,
Непрямо лишь идти я обречён.

И голову кружат зигзаги эти,
То ль бес попутал, то ли сам не свой,
Но всё равно бродить хочу по свету,
Пусть даже вечным странником с клюкой.

О суздале

Ты являл свою удаль и денно, и нощно,
Знал, да только к тебе не спешил,
Новгородский соперник, но в час неурочный
Ты запрятался в тихой глуши.

Вольный волк, ты уснул, когда время настало,
Затаился во множестве лиц,
Восемнадцатый век вмиг обрек на усталость,
Отделив от величья столиц.

Где Донской, Боголюбский, почившие в бозе,
И с Ростовом спряжения нет,
Стал купеческим, славное прошлое вроде
Разменявши на горсти монет.

Прошлых княжеств давно уже минули сроки,
Не поймёшь, где преданья, где быль,
Словно страж колокольня, чьё око высоко
Прорезает напруженный шпиль.

Да не так уже важно, что в прошлом случалось,
Хоть и стоит его вспоминать,
С тихой грустью сегодня в наследство достался
Прежний век нам от «аза» до «ять».

Есть Владимир, чьё имя в величье доныне,
Был и Суздаль во славе сиречь,
Словно русские мимо прошли хунвейбины,
Чтоб из памяти напрочь стереть.

Золотыми вратами то прошлое скрыто,
В нём церковных строений узор,
Только голуби сизые в нишах забитых
Вспоминают твой царственный взор.

Что грибы в тёмном лесе взнеслись в поднебесье
Церкви, башенки, монастыри,
И, как отблески славы, краснеют в полесьях
Предзакатные всплески зари.